Глава 9. Семейные ритуалы
Еще одна терапевтическая тактика, разработанная нашей командой и оказавшаяся высокоэффективной, состояла в предписании семейного ритуала. Мы применяли предписание как однократных, так и повторных ритуалов.
Из нескольких предписанных нами действенных семейных ритуалов мы приведем в качестве примера один, целью которого было разрушение мифа, созданного усилиями трех поколений. Чтобы читатель мог составить адекватное представление об этом ритуале, мы полностью изложим историю семьи и эволюцию мифа от поколения к поколению. В описании процесса лечения семьи будут видны ошибки терапевтов, которые, как обычно, оказались много более поучительными, чем достигнутые успехи. Именно осознание этих ошибок и последовавших за ними реакций семьи позволило нам правильно предписать ритуал. Наконец, подробный анализ сути и цели ритуала позволит проиллюстрировать и точно объяснить, что, собственно, мы называем ритуалом. Б описании случая семья будет фигурировать под вымышленной фамилией Казанти.
Ритуал в борьбе с беспощадным мифом
История семьи Казанти начинается в первые годы этого столетия, на большой уединенной ферме в одном из экономически отсталых районов центральной Италии. Многие поколения семьи Казанти в поте лица добывали свой хлеб на этой земле, где они были не владельцами, а фермерами-арендаторами. Главой семьи был Капоччия, неутомимый работник, чей непререкаемый авторитет основывался на старых патриархальных правилах, следующих, по сути, феодальному образцу. Его жена словно сошла со страниц «Семейных книг» Леона Баттиста Альберти,
написанных в конце XV века. Неутомимая и бережливая хозяйка, она была убеждена, что призвание женщины состоит в обслуживании семьи, а также в рождении и воспитании детей; она никогда не оспаривала превосходства и прав мужчин, причем единственной ее наградой была собственная добродетельность. Она родила мужу пятерых сыновей. Младший, Сиро, стал главой семьи, о которой у нас пойдет речь.
Так повелось у этих людей, что если вы были рождены крестьянином, вы и умрете крестьянином. Работа была тяжелая, для удовольствий и праздников времени не было. Хотя пятеро сыновей научились читать и писать в деревенской школе, никто не помышлял отпустить их с поля. Каждые рабочие руки были на вес золота; не существовало абсолютно никаких альтернатив. Да и что еще мог делать невежественный фермер, кроме как оставаться с семьей, заботиться о ней и откладывать сбережения в общую копилку по мере возможности? В единстве была сила или, по крайней мере, залог выживания. Никакие протесты со стороны сыновей не терпелись и даже не допускались. Им оставалось одно: осесть на этой земле, присоединившись к остальным.
В 1930-е годы семья по-прежнему жила обособленно в Тосканской Маремме и ее члены считали ее единственной гарантией выживания и сохранения чувства собственного достоинства. Уход из семьи был равносилен эмиграции и полному отрыву от корней без всяческих средств к существованию и какой-либо подготовки. Это означало остаться без помощи и поддержки в случае болезни или несчастья. Излишне говорить, что большинство членов крестьянских семей, и в том числе Казанти, предпочитали оставаться вместе.
В этой среде отец, имевший сыновей, считался счастливцем. У него были не только помощники в полевых работах, но и невестки, послушные и прилежные работницы в доме и на поле. Поэтому поощрялась женитьба сыновей тотчас по достижении ими подходящего возраста. Новобрачная приходила жить в семью мужа и должна была подчиняться свекру, мужу, всем его братьям и всем их женам, которые пришли в дом раньше нее, и именно
в указанном порядке. Казанти строго следовали этому вековечному укладу.
Первые четверо братьев были уже женаты какое-то время и привыкли к семейной жизни, когда Сиро, младший, вернулся с войны. Он отсутствовал несколько лет, с 1940 по 1945, воевал и повидал много такого, что обитателям фермы и не снилось. Кроме того, он получил профессию механика и права водителя грузовика. После демобилизации из армии он вернулся на ферму и почувствовал себя там подавленно и отчужденно. Какое-то время он не в состоянии был включиться в работу и даже вынужден был лечиться от психического истощения. Постепенно он адаптировался и занял свое место в общей жизни, как много лет назад.
Вскоре «Капоччия» начал «обрабатывать» его по поводу женитьбы. Две невестки были беременны, и семье нужна была женщина для работы на кухне и ухода за скотом. Уже присмотрели невесту, дочь соседнего фермера. Оказалось, однако, что у Сиро другие планы. У него на примете была Пиа, хорошенькая портниха, с которой он познакомился во Флоренции, когда служил в армии, и он решил наведаться к ней. Однако он нашел ее уже не вполне такой, какой помнил. Прежде живая и веселая, она была теперь подавлена и печальна. От нее после многолетней помолвки ушел жених, и ей казалось, что любви в ее жизни больше не будет.
Тем не менее Пиа приняла предложение Сиро наперекор советам друзей и родственников («Ты не сможешь выдержать эту жизнь. Вот увидишь, ты скоро вернешься к нам»). Но Пиа знала, что она никогда не вернется. Для нее это было почти то же самое, что уход в монастырь. Казанти после многих колебаний и сомнений насчет «городской девчонки» в конце концов приняли ее. Они поняли, что она серьезная девушка, будет много трудиться и никогда не станет жаловаться.
Но времена изменились. В семье росла напряженность. Волна индустриального подъема достигла самых диких уголков Италии, и у Казанти появились контакты с внешним миром. Они слушали радио, а приходя на рынок, видели массу нового. Невестки, привыкшие к положению
рабынь и служанок в семье, были потрясены, увидев элегантных женщин, которые курили и даже водили машины! Они начали жаловаться на старого Капоччию, который не думал умерять свою диктатуру, и на свекровь, которая всегда принимала сторону «своих» мужчин. Например, только мужчинам позволялось по воскресеньям ходить в город, в то время как женщины должны были оставаться дома, готовя еду и ухаживая за скотом. Они начали роптать на эти ограничения, а самые отважные даже пытались уговорить мужей покинуть ферму. Но, видя опасность, пятеро сыновей объединились с родителями, образовав молчаливую коалицию. Они, сыновья, были «истинные» Казанти. Они должны были держать в подчинении своих женщин. Не могло быть никакой речи о жалобах, выражении неудовлетворенности или о зависти. Всем должно было быть ясно, что в распределении работ и расходов нет никакой несправедливости: все делалось с соблюдением полного равенства. В отношении детей точно так же не допускались сравнения или оценки, соперничество было немыслимо, дети одного были детьми всех.
Так родился семейный миф «Один за всех и все за одного», в который верили все их знакомые. «Ни одна семья во всей округе не живет так дружно, как Казанти. Такая большая семья, и все любят друг друга; никакой вражды, никаких ссор...»
Пиа, жена Сиро, сыграла немалую роль в сотворении мифа. Ее, пришедшую в семью последней (и, соответственно, бывшую у всех в подчинении), свекровь считала святой, при таком укладе жизни это редкость. Пиа была мудрой, всегда готовой помочь, беспристрастной матерью всех детей клана. С собственными детьми ей не повезло: она родила двух дочерей, а в семье ценились сыновья. Она обращалась с ним так же, как с их племянниками и племянницами, не выказывая никаких предпочтений. Более того, готовя и распределяя пищу, она всегда обслуживала собственных детей последними. Иногда дочери находили ее плачущей в ее комнате, но в ответ на их вопросы она всегда отвечала, что у нее болит голова или что она плохо себя чувствует. Если муж, вернувшись с поля, жаловался, что ему всегда достается самая тяжелая работа,
она старалась успокоить его, говоря, что он ошибается, что жизнь одинаково тяжела для всех.
На этом этапе мы обнаруживаем в наличии все атрибуты семейного мифа, как они описаны Феррейрой (Fer-reira, 1963b). Первое поколение, представленное старшим Капоччия и его женой, твердо верило: «Выживание, безопасность и достоинство человека зависит от семьи. Если оторвешься от семьи — пропадешь». В контексте реалий патриархальной фермерской субкультуры, гомогенной вследствие своей изолированности, такое утверждение не было лишено смысла.
В отсутствие альтернатив, информации и конфронтации не было и конфликтов. Но когда второе поколение — Сиро и его братья, — выросло, то стало ощущаться разрушительное напряжение. Фашистская эра с ее превознесением землепашцев миновала; демократизация, неся с собой бурную политическую жизнь, стала достигать самых отдаленных деревень. Труд фермера-арендатора считался теперь унизительным и подневольным. Индустриальная культура утверждала себя через кинофильмы, радио, рынки и неизбежные контакты с людьми, умеющими «быстро делать деньги».
Но братья Казанти, все еще руководимые старым Капоччия, были настроены недоверчиво. По всем признакам мир сошел с ума. Но они сильны все тем же — тяжелой работой и сплоченностью. Чтобы оставаться вместе, они должны были создать миф — продукт коллективного творчества, стойкость которого позволит группе устоять против любых разрушающих воздействий.
Этот миф, подобно всем другим, говоря словами Фер-рейры, «накладывает на своих приверженцев определенные ограничения, которые в конце концов приводят к грубым искажениям реальности. Вследствие этого миф меняет перцептивный контекст семейного поведения, давая готовые объяснения правил, управляющих отношениями внутри семьи. Более того, содержание мифа отражает отчуждение группы от реальности, отчуждение, которое мы, таким образом, можем назвать патологическим». Но для детей, рожденных в этой группе, миф, поскольку он существует, есть часть реальности, в которой они живут и которая их формирует.
Миф Казанти, донесенный до третьего поколения и обретший к тому времени полную законченность, пережил Капоччия и его жену и сохранился после того, как семья покинула ферму. К концу 1960-х вследствие кризиса, охватившего фермеров-арендаторов, пятеро братьев решили переселиться в город. Они были экс-фермерами, неотесанными и необразованными. Могли ли они расстаться, поделив свои тяжело заработанные сбережения на крошечные доли? Куда лучше было оставаться вместе и организовать свое дело, которое бы выиграло от их сплоченности.
Они основали строительную фирму, которая благодаря строительному буму тут же начала приносить доход. Впервые в жизни у них появился избыток денег: они смогли получать свою долю удовольствий в обществе потребителей. Они могли жить в городских квартирах. И вновь миф восторжествовал: все они вселились в один дом. У них были отдельные квартиры, но двери всегда были открыты для всех членов клана, и они могли навещать друг друга в любое время и без предупреждения.
По мере того как подрастало третье поколение, ситуация осложнялась. Миф должен был приобрести большую ригидность, поскольку ожидания членов группы изменились и разрушительные тенденции усилились. Мелкобуржуазное общество, в которое попали Казанти, отличалось конфронтациями и соперничеством. Детей сравнивали по их успехам в школе, по их физическим качествам, по их дружеским контактам и популярности. Новости и слухи перелетали от дверей к дверям; окна превращались в наблюдательные посты.
Миф Казанти предельно кристаллизовался. Даже двоюродные Казанти были истинные братья и сестры, они разделяли радости и огорчения друг друга. Вместе они переживали неудачу одного, вместе радовались удаче другого. Непреложное, хотя и ни разу не провозглашенное правило запрещало им не только реплики, но и любые жесты, которые можно было бы истолковать как ревность, зависть или соперничество.
Когда Сиро вместе с кланом переехал в город, его дочерям было пятнадцать и восемь лет. Зита, старшая, всегда
была сорванцом. Смуглая, крепко сбитая, любящая деревенскую жизнь и физическую активность, она страдала от перемены образа жизни. Девочка увлеклась учебой не из интереса или амбиций, а потому, что это давалось ей легко. Она продолжала чуждаться окружающего, была разочарована в городской жизни и мечтала лишь о том, чтобы когда-нибудь вернуться в деревню. На шестнадцатом году в течение нескольких месяцев она страдала анорексией, после чего спонтанно излечилась от нее.
Нора, вторая дочь Сиро, была еще маленькой девочкой. Совершенно непохожая на свою сестру, она проводила время с двоюродной сестрой Лючианой, с которой они к тому же учились в одном классе. Нора была ближе к Лючиане, чем к родной сестре. Худенькая и невзрачная, Лючиана отличалась живостью ума и честолюбием и всегда была первой ученицей в классе. Нора же не проявляла интереса к школьным занятиям и не завидовала успехам кузины.
В тринадцать лет с Норой произошла поразительная метаморфоза. Прежде лишь хорошенький ребенок, она вдруг превратилась в необычайно красивую девушку. Не похожая ни на кого из членов семьи, она стала словно Мадонна тосканского ренессанса. Отец, Сиро, ужасно гордился ею. Он носил в бумажнике ее фотографию и показывал ее всем, кому только мог. Однако Нору это едва ли радовало: она нервозно реагировала на все комплименты. Ее вместе с Лючианой и другими кузинами и подругами заставляли выезжать на пикники и ходить на танцы по воскресеньям. Почти каждый раз она возвращалась подавленная, но не могла объяснить почему.
В школе ее дела пошли плохо. Даже когда она учила урок, она не могла ответить на вопросы. Вскоре после своего четырнадцатилетия она внезапно перестала есть. Всего за несколько месяцев она превратилась в скелет и должна была оставить школу. Три госпитализации, а также попытка индивидуальной терапии не помогли. По совету местного психиатра семья обратилась в наш Центр.
В январе 1971 года состоялся первый сеанс. В соответствии с нашей практикой того времени, мы заключили с семьей контракт на двадцать сеансов терапии. Сеансы должны были проходить через каждые три недели или бо-
лее, по нашему решению. Семья приняла эти условия. Поездки на сеансы были для них дальним путешествием и требовали больших жертв. Они прибывали к нам, проведя в пути целую ночь, и сразу же после сеанса отправлялись в обратную дорогу.
На момент начала терапии отцу, Сиро, было 50, матери, Пиа, 43 года. Зита, которой было почти 22, числилась в Сиенском университете, но в тот период не посещала никаких занятий. Пятнадцатилетняя Нора была ужасающе худа и весила 33 кг при росте 175 см. Ее поведение было психотическим. Совершенно отрешенная от всего происходившего на сеансе, она лишь стонала, то и дело повторяя стереотипную фразу: «Вы должны сделать так, чтобы я набрала вес без еды». Мы узнали, что она проводила в постели целые месяцы, вставая с нее лишь для того, чтобы предаться обжорству, за которым неизбежно следовали приступы рвоты, оставлявшие ее в полном изнеможении.
Первая часть терапии — девять сеансов, продолжавшихся с января до июня, — характеризовалась следующими основными моментами:
1) настойчивостью терапевтов, начиная со второго сеанса, на анализе отношений между членами ядерной семьи и всем кланом;
2) иронической позицией терапевтов по отношению к мифу и их попытки атаковать его «в лоб» посредством словесных разъяснений, а также наивных предписаний, направленных на то, чтобы вынудить семью открыто восстать против мифа;
3) основанной на несистемной установке линейной и моралистической убежденности терапевтов в том, что подлинным рабом мифа является отец, а не все члены семьи, как это было на самом деле;
4) попытками на шестом и седьмом сеансах, правда, безуспешными, пригласить на терапию только трех женщин в надежде, что без отца они будут откровенны;
5) игнорированием терапевтами характерного повторяющегося феномена, который обнаруживался на каждом сеансе: всякий раз, когда какой-либо член семьи вроде бы вставал на сторону терапевтов и принимался
критиковать клан, находился другой член семьи, готовый преуменьшить или обесценить сказанное или же перевести разговор на второстепенную тему;
6) постепенным ослаблением болезненных симптомов у Норы от четвертого к шестому сеансу, на котором она появилась в хорошей физической форме;
7) предположением терапевтов, что Нора своим улучшившимся самочувствием защищает систему (по сути, не изменившуюся), и неспособностью команды, подкупленной этим улучшением, найти выход из возникшего тупика.
В конце девятого сеанса терапевтическая команда решила приостановить лечение, заявив, что цель, к которой стремилась семья, достигнута. Оставалось еще одиннадцать сеансов, однако Нора прекрасно себя чувствовала и поступила ученицей в косметический салон. В действительности мы хотели таким образом проверить состояние семьи. На случай, если улучшение состояния Норы окажется ложным, у нас оставалось в запасе еще одиннадцать сеансов. Телефонный разговор для отчета о прогрессе в самочувствии Норы и обсуждения дел был назначен на пятое сентября.
Отец пациентки позвонил, как договаривались. Нора была в порядке, но оставила работу и сидела дома в одиночестве, сторонясь даже родителей и сестры. Сиро говорил неуверенным, неопределенным тоном. Он спросил, не нужен ли еще сеанс. Мы оставили это на усмотрение семьи, но нам не сообщили о решении, несмотря на договоренность об этом.
Тем не менее мы не ожидали последовавшего драматического поворота событий. В конце октября отец снова позвонил в Центр. Нора совершила попытку самоубийства и находилась в реанимационной палате местной больницы. Ее нашли на полу ванной комнаты в коме, вызванной алкоголем и барбитуратами. Это произошло в воскресенье после того, как она вернулась в подавленном настроении с дискотеки, где была также ее кузина Лю-чиана. Нора воспользовалась тем, что находилась одна в квартире, и сделала трагический шаг.
На сеансе, состоявшемся после того, как Нору выписали из больницы, семья, будучи в крайнем отчаянии, выдала важную информацию. Отец рассказал, что в сентябре клан выступил против продолжения семейной терапии. Было решено, что Сиро нет совершенно никакого смысла тратить свое драгоценное время и деньги теперь, когда Нора исцелилась.
Сестра Норы Зита сделала важное признание. Возможно, что в драме Норы значительную роль играла Лючиана. Летом Нора призналась сестре, что кузина преследует ее не один год. Она рассказала, что боится оставаться с Лю-чианой, что чувствует себя беспокойно и тревожно в ее присутствии, хотя сама не знает почему. Но в заключение Зита обесценила как чувства Норы, так и собственную информацию, добавив: «Может быть, это все Норе только кажется».
Нора ничего не сказала на это, зато родители выступили в защиту Лючианы. Она настоящая сестра для Норы, любящая и заботливая. И, честно говоря, их неприятно поражает бесчувственность Норы, ее нежелание принимать настойчивые и теплые приглашения Лючианы.
Но на этот раз терапевты не соблазнились приманкой. Несмотря на то, что некоторые члены семьи, казалось, готовы были проявить откровенность, терапевты теперь не собирались попадаться в прежнюю ловушку. Сеанс был приостановлен, и терапевтическая команда в полном составе обсудила новый поворот событий. Ошибки, сделанные на предыдущих сеансах, были ясны. Атака на этот бронированный миф только укрепляла его. Исходившее от терапевтов требование изменений вызвало в семейной системе страх крушения и вынудило Нору отказаться от своего симптома ради укрепления status quo. В действительности же ничего не изменилось.
Поскольку Нора и сама была участницей мифа, она в конце концов усомнилась в реальности собственных впечатлений. Как могло ей прийти в голову, что тетя Эмма и Лючиана не любят ее? Наверное, Лючиана кажется ей притворщицей, завистливой и злобной, только потому, что она, Нора, сама такова.
В связи с этим команда решила воздержаться от словесных комментариев. Требовалось изобрести и предписать
такой ритуал, чтобы драматическая ситуация нашла в нем продолжение. Вместе с тем необходимо было предписать «патологию», то есть сохранение верности мифу, чтобы успокоить семью и одновременно поместить ее в парадоксальную ситуацию.
Терапевты, вернувшись к семье, заявили, что они крайне озабочены сложившейся драматической обстановкой, но еще более — появлением в семье враждебности по отношению к клану, угрожающей миру и благополучию всей группы. Чрезвычайно важно, чтобы это не вышло наружу из семьи, и столь же важно, чтобы семья последовала предписаниям, которые терапевты собираются дать. Семья, находясь под должным впечатлением, согласилась на это. Предписание было следующее.
В течение двух недель до следующего сеанса через день по вечерам после обеда семья должна собираться при запертой входной двери. Все четверо членов семьи усаживаются вокруг обеденного стола, на котором не должно находиться ничего, кроме часов, поставленных в центре. Каждый член семьи, начиная со старшего, в течение пятнадцати минут говорит о своих чувствах, впечатлениях и наблюдениях, касающихся поведения других членов клана. Если кому-то нечего сказать, он сохраняет молчание в течение тех же пятнадцати минут, и вся семья в это время также должна молчать. Когда кто-то говорит, все остальные слушают, воздерживаясь от любых комментариев, жестов и не прерывая говорящего. Абсолютно запрещено продолжать дискуссии за пределами отведенного часа: все должно ограничиваться этими ритуально структурированными вечерними встречами. Что же касается отношений с другими членами клана, предписываются максимальная вежливость и услужливость.
Этот ритуал, как можно видеть, преследовал несколько целей:
1) выделить ядерную семью из клана, заменив запрет говорить на табуированные темы обязанностью ясно по ним высказываться, в то же время наложив требование сохранения тайны;
2) вернуть Норе позицию полноправного члена ядерной семьи;
3) поддержать зародившийся альянс двух сестер, принадлежащих разным поколениям;
4) дать право —не формулируя его явным образом — каждому члену семьи высказывать свои впечатления без того, чтобы их оспаривали или обесценивали;
5) затруднить вполне возможную скрытность кого-то из членов семьи тревогой молчания;
6) предотвратить путем полного запрета каких-либо обсуждений вне предписанных встреч образование устойчивых тайных коалиций1.
Предписание почтительности по отношению к клану определяло терапевтов как сторонников семейной гомео-статической тенденции и ставило семью в парадоксальную ситуацию. Собственно говоря, они столкнулись с неожиданным изменением позиции терапевтов в тот самый момент, когда готовы были согласиться, что клан угрожает их существованию и выживанию Норы.
Семья выполняла ритуал и две недели спустя пришла к нам очень изменившейся. Нора, которую едва можно было узнать, рассказала, сколь много она теперь поняла о маневрах Лючианы, заставлявшей ее чувствовать вину за любой успех. Лючиана умела это делать без явных комментариев: замыкаясь в молчании, выказывая подавленность, демонстрируя определенную холодность по отношению к Норе. Это выглядело так, как если бы успехи Норы были личным оскорблением для Лючианы.
Пиа, со своей стороны, «открыла», что тетю Эмму (мать Лючианы) зависть гложет до такой степени, что это отравляет жизнь всем окружающим. Сиро тут же вмешался, заявив, что Лючиана и Эмма ведут себя так
Терапевты не сообщили семье о замеченном ими повторяющемся феномене: если один из членов семьи отваживался на какую-либо критику клана, его высказывания непременно обесценивались другим членом семьи. Предписав вышеописанный ритуал, терапевтам удалось изменить именно то правило, которое поддерживало этот трансактный стереотип.
по неведению, а не потому что они «плохие». Нора заметила, что сама чувствует себя в чем-то «плохой» после своих слов о Лючиане.
Но правило «Отзывающийся плохо о своих родственниках — сам плохой» было нарушено, и благодаря этому стало возможно его обсуждение. Терапия наконец коснулась нервного центра системы, и изменения последовали с невероятной быстротой. Как только пространство было освобождено от мифа, стало возможно работать с внутренними проблемами семьи.
Как установить семейный ритуал
С формальной точки зрения, термин семейный ритуал обозначает действие или серию действий, сопровождаемых обычно словесными высказываниями, которые должны выполняться членами семьи. В ритуале определены все детали: место, где он должен выполняться, время; общее число повторений; кто должен произносить необходимые тексты, в каком порядке и т. д.
Установление семейного ритуала имеет прямое отношение к особо интересующему нас подходу в терапии семей, вовлеченных в шизофреническое взаимодействие: как можно изменить правила игры и вместе с ними само представление о семье, не прибегая к объяснениям, критике или иным вербальным вмешательствам. Как пишет Шендс, невозможно переоценить базисную идею, что «объективный мир и мир символического процесса не могут не быть принципиально различны, как различны делание и называние, уровень действия и уровень описания» (1971, р. 30). И снова об этом:
«Поведение и описание связаны между собой примерно так, как связаны круговое движение автомобильного колеса и его линейная проекция, которая, будучи начерчена на карте, показывает проделываемый путь. Поведение — это всегда контролируемый циркулярный процесс (с обратными связями) коммуникации между центральными и периферическими механизмами, в котором постоянный приток информации с периферии не менее
важен, чем прочие элементы кругового процесса» (Shands, 1971, р. 34).
Это вполне согласуется с тем, что продемонстрировал Пиаже в своих исследованиях эпигенетической эволюции человеческого существа: «Способность производить конкретные операции предшествует способности производить формальные операции; способность «центрировать» перцептивные процессы предшествует способности к их «де-центрации», то есть способности выполнять абстрактные операции. Таким образом, фаза конкретных операций необходимо предшествует фазе формальных операций. Иными словами, чтобы прийти к дискретному коду, необходима предварительная адаптация на уровне аналогового описания. Однако после того, как индивид достигает уровня формальных операций, эти два процесса, аналоговый и дискретный, сливаются воедино и не могут быть разделены иначе как искусственными лингвистическими методами» [цит. по: Shands, 1971, р. 34].
Семейный ритуал, особенно на уровне действия, ближе к аналоговому коду, чем к дискретному. Доминирующий аналоговый компонент по своей природе в большей степени, чем слова, способен объединить людей в мощном коллективном переживании, внести определенную идею в психику каждого. Можно вспомнить о широком использовании ритуалов в обучении и психическом программировании масс в новом Китае. Ритуалы значительно более эффективны для внедрения, например, базовой идеи единства, кооперации и взаимопомощи ради общего блага, чем лозунги, популярные эпитеты и стереотипная фразеология, от которых индивид может защититься. Любой ритуал начинает действовать (превращая знак в сигнал, а сигнал — в носителя нормы) благодаря своей нормативной функции, присутствующей в любом коллективном действии, когда поведение всех участников служит одной общей цели.
Таким образом, мы можем заключить, что предписание ритуала позволило нам не только избежать вербального комментирования норм, в данный момент поддерживающих семейную игру, но и внести в систему
ритуализованное предписание новой игры, нормы которой замещают старые.
Терапевтам всегда стоит больших усилий изобрести ритуал — сначала усилий наблюдения, затем творческих усилий, поскольку не может быть и речи, чтобы ритуал, доказавший свою эффективность в одной семье, оказался эффективным и в другой. Он должен быть единственным в своем роде для каждой семьи, так же как конкретные правила (и, следовательно, конкретная игра) специфичны для каждой семьи в данный момент ее жизненного процесса, включающего, разумеется, и терапевтическую ситуацию. В заключение мы хотим указать на то, что предписание семейных ритуалов оказалось чрезвычайно эффективным приемом и при терапии семей, демонстрирующих взаимодействия, отличные от шизофренических.