Оскорбление как форма речевого поведения (оскорбление как речевой акт)

Целью данного раздела является описание оскорбления как отдельного вида речевых актов[37]. Прежде чем перейти непосредственно к описанию отметим, что мы не проводим различий между теорией речевых актов и теорией речевых жанров, которая представлена в работах, посвященных данной проблематике [Антология, 2007; Бахтин, 1979; Шмелева, 1990, 1997; Матвеева, 1995; Дементьев, 1997, 2000; Дементьев, Седов, 1998; Федосюк, 1997; Долинин, 1998; Кожина, 1999; Вежбицка, 2007], а также сборники «Жанры речи» (Вып. 1 – 1997 год; Вып. 2 – 1999 год; Вып. 3 – 2002 год)). В этих теориях есть один общий момент, который и положен в основу нашего описания: обе теории прямо или косвенно описывают наблюдаемые ситуации речевого поведения говорящего и возможные реакции слушающего. При этом такие единицы, как «речевой акт» или «речевой жанр» – это единицы эмического уровня, которые выполняют функцию отождествления и дифференциации конкретных коммуникативных ситуаций (этический уровень). (Тезис о неповторимости любой коммуникативной ситуации, как и тезис о неповторимости конкретного произнесенного звука другому звуку, не нуждается, по‑нашему мнению, в обосновании). Другими словами, эссенциалистские проблемы: «Что такое оскорбление и что такое речевой акт?», переформулированы нами в фактическом (номиналистическом) ключе. Мы полагаем, что иллокутивные аспекты речевых произведений кодируются в сообщении, и в этом смысле речевой акт является единицей эмического уровня (уровень кода), эмического – в том номиналистическом смысле, который представлен, например, в разделах 1.4.2., 2.1.7. При этом оскорбление является одним из видов иллокутивных актов, речевых произведений‑действий, как они описаны в теории речевых актов [Новое в зарубежной лингвистике, 1986], [Остин, 1999], [Арутюнова, 1990], [Богданов, 1990, 1993]. [Безменова, Герасимов, 1984], [Падучева, 1982], [Булыгина, 1981]. Другими словами, когда мы используем речевой акт «оскорбление», мы тем самым выполняем действие, то есть оскорбляем.

Перейдем к описанию структуры и свойств речевого акта оскорбления.

Структура речевого акта. Речевой акт оскорбления имеет следующую структуру.

1. Участники .

Участник 1 – Инвектор, Участник 2 – Инвектум, Участник 3 – Наблюдатель. Обязательными участниками являются первые два, последний (Наблюдатель) – факультативный участник.

2. Иллокутивная цель высказывания – Участник 1 пытается причинить ущерб Участнику 2 в области психики.

3. Условия успешности инвективного акта . Участник 1 знает, что высказывание Х может причинить ущерб Участнику 2 и хочет, чтобы Участник 2 знал, что в отношении Участника 2 Участником 1 произведено инвективное высказывание.

4. Инвективное высказывание . Высказывание, выполняющее функцию инвективы в самом общем смысле как «резкое выступление против к‑л, ч‑л.; оскорбительная речь; брань, выпад» [Жельвис, 2000].

На языке описания, принятом в [Вежбицка, 2007] речевой акт оскорбления, по‑видимому, будет представлен следующим образом.

A) Знаю, что Х способно причинить тебе психологический ущерб

Б) Хочу, чтобы ты знал, что я говорю Х

B) Говорю Х, чтобы причинить тебе психологический ущерб

Из описания (пункт Б) видно, что речевой акт оскорбления бывает двух видов – контактный и дистантный. При дистантном инвективном акте необходим третий участник, который и является каналом передачи информации об оскорблении лица. В развернутом виде дистантное оскорбление выглядит следующим образом:

A) Знаю, что Х способно причинить тебе психологический ущерб

Б) Хочу, чтобы ты знал, что я говорю Х

B) Говорю Х по отношению к тебе третьему лицу У

Г) Знаю, что У передаст тебе, что я говорил Х

Д) Говорю Х для того, чтобы причинить тебе психологический ущерб

При контактной форме оскорбления факт произнесения инвективного высказывания в присутствии инвектума удовлетворяет условие Б, так что в развернутой форме контактное оскорбление выглядит следующим образом:

A) Знаю, что Х способно причинить тебе психологический ущерб

Б) Хочу, чтобы ты знал, что я говорю Х

B) Знаю, если скажу тебе Х, ты будешь знать, что я говорю тебе Х

Г) Говорю Х, чтобы причинить тебе психологический ущерб

Наличие выделенных компонентов обязательно для инвективного речевого акта или, другими словами, акта оскорбления, отсутствие какого‑либо компонента лишает речевой акт названного статуса. Проиллюстрируем данный тезис примерами.

Условие ущерба.

А) Очевидно, что если инвектум не знает о том, что Х способно причинить ущерб, то происходит коммуникативная неудача. Пример такой коммуникативной неудачи часто обыгрывается в кинофильмах и литературе, так, в повести Л. Лагина старик Хоттабыч называет Вольку балдой, не зная условий употребления данной лексемы.

Б) Знание о том, что Х не может причинить инвектуму ущерб, также переводит данные речевые акты в разряд нейтральных речевых актов оценки (или суггестии). Такие речевые акты возможны между друзьями, другими словами, между коммуникантами, у которых общение при помощи инвективных высказываний регулярно и является коммуникативной нормой. (Ср. «В юридической практике полезно учитывать, что часть оскорблений может время от времени использоваться в прямо противоположном смысле, как выражение восхищения или дружеского расположения: «Как он, собака, хорошо танцует!», «Что‑то тебя, еб*ный‑в‑рот, давно не было видно!» Отличить такое употребление от брани довольно легко: для него характерна особая дружественная интонация и практически обязательная улыбка; без двух этих последних слушающий вправе рассматривать эти слова как обидные» [Жельвис, 2000, с. 235]).

Условие стремления к перлокутивному эффекту оскорбления. В дистантном оскорблении, например, уверенность инвектума в том, что Наблюдатель не передаст того, что относительно инвектума было произведено определенное высказывание, переводит произведенный речевой акт в разряд оценок.

A) Знаю, что Х способно причинить ему ущерб

Б) Не хочу, чтобы он знал, что я говорю Х

B) Говорю тебе Х о нем

Г) Говорю Х для того, чтобы ты знал, как я его оцениваю

Для контактных инвективных речевых актов отсутствие этого условия также ведет к трансформации данного речевого акта в оценку (в терминах юриспруденции – отказ от преступления), яркой иллюстрацией таких актов является инвективный речевой акт, произнесенный таким образом, что у инвектума нет возможности его услышать, например, шепотом и/или «в спину».

Контексты типа «Сейчас п*зды дам» входят, по нашему мнению, в речевые акты угрозы, они могут соотноситься с оскорблением в своих вторичных функциях, выступая в речевых актах речевого насилия. В данном случае структура речевого насилия такова:

A) Знаю, что не можешь предпринять контрмеры по нейтрализации угрозы

Б) Высказываю угрозу в твой адрес

B) Делаю Б, чтобы причинить тебе психологический ущерб

Речевой акт оскорбления может являться элементом более сложных коммуникативных установок, описание таких «вхождений» – перспектива юридической лингвистики, здесь же укажем на две установки, в которых оскорбление используется в качестве средства для достижения иного перлокутивного эффекта. К первому из них относится речевое насилие, для которого характерно то, что инвектор имеет основания полагать, что у оскорбленного нет возможности предпринять контрмеры, направленные на пресечение оскорбления. (ср. «Какой‑нибудь жалкий «опущенный» заключенный воспримет «П*дер!» или «П*дорас!» со смирением, потому что слышал это оскорбление в свой адрес много раз и не может ничего на этот счет возразить» [Жельвис, 2007, с. 191])

Второй случай, когда оскорбление выступает в качестве средства для провокации конфликта. Начнем описание такого случая с примера. Предположим такую ситуацию. Х идет навстречу группе людей. Когда Х проходит мимо этой группы, то за спиной слышит следующее высказывание: «Эй ты, лох, ну‑ка иди сюда». Х не видит перед собой никого (интерпретируя при этом фразу как обращенную к нему), поворачивается к группе людей и спрашивает: «Это вы мне?». Произнесший фразу отвечает: «Тебе!», хотя фраза была произнесена по отношению к своему приятелю, который задержался и не находился в поле зрения Х‑а. По нашему мнению, данная коммуникативная ситуация будет являться примером того, что оскорбление может являться инструментом провокации конфликта. В общем случае такая установка связана с тем, что говорящему необходимы те действия, которые вызываются классическим речевым актом оскорбления (например, дальнейшая словесная перепалка). Оскорбление в данном случае является составной частью манипулятивного речевого акта с измененным параметром условий искренности.

A) Знаю, что Х способно причинить тебе психологический ущерб

Б) Считаю, что говорить в твой адрес Х необоснованно

B) Говорю тебе Х

Г) Говорю тебе Х затем, чтобы ты реагировал на Х

Думаем, что с точки зрения юриспруденции вторичные функции оскорбительных речевых актов не будут важными, так как цели и мотивы производства таких речевых актов несущественны.

Инвективное высказывание. Все типы инвективных средств русского языка можно разделить на два вида. Первый из них обладает свойством «инвективной жесткости». Инвективно жесткие контексты – это такие контексты, которые не реагируют на изменение пропозициональных установок, так вопрос: «Ты п*дарас?» остается речевым актом оскорбления, вопросительность, возможно, выступает в качестве смягчающей иллокутивной силы, но в целом трудно представить себе ситуацию, когда этот вопрос интерпретировался бы именно как вопрос. Таким образом, высказывание «Ты п*дарас?» имплицирует «Ты п*дарас!» (имплицирует в том смысле, в котором это представлено в теории речевых актов). Приведем еще примеры:

1. Возможно, ты п*дарас →

2. Ну ты и п*дарас! → Ты п*дарас!

3. Да, вы п*дарас! (удивление) →

4. Да ты же п*дарас! →

Последнее высказывание возможно в неинвективной функции, если третье лицо «пересказывает» слова инвектора инвектуму, чтобы подчеркнуть факт нанесенного оскорбления. При этом важно, чтобы инвектум и третье лицо находились в дружеских отношениях, и за этим речевым актом последовала поддержка инвектума третьим лицом в данной конфликтной ситуации.

Второй тип контекстов – контексты «нежесткие», или деактуализируемые. Это контексты, в которых инвективная интенция деактуализируется под воздействием пропозициональной установки. Например, в контексте «Да Вы негодяй!» (игра в удивление) с игровой иллокутивной установкой (по образцу: «Да Вы шалун!») инвективный заряд слова «негодяй» нейтрализуется[38]. Выявленное свойство полезно при исследовании спорных речевых произведений, информация о которых представлена косвенными источниками, например, свидетельскими показаниями. Для исследования таких случаев достаточно установления факта, что Х использовал жесткое инвективное высказывание, наличие / отсутствие речевого акта оскорбления в данном случае не зависит ни от интонации, ни от условий употребления. Так, «инвективно жесткое» высказывание, произнесенное в чей‑то адрес с доброжелательной интонацией способно лишь усилить эффект оскорбления, этот эффект и возникает из противоречия оскорбительности высказываемого и доброжелательной формы воплощения, которая как бы заставляет воспринимающего реагировать на оскорбление как на пожелание добра. Особо, пожалуй, стоит остановиться на ограничениях, связанных с применением принципа «инвективной жесткости» при экспертизе, основанной на косвенных источниках. Это ограничение касается контекстов, в которые входят слова и обороты такие, как ««с*ка», «бл*дь», «*банный в рот». Контекст «Ты, с*ка, че делаешь?» должен, по нашему мнению, признаваться фактом нейтрализации речевых актов, поэтому для категорического вывода по поводу наличия / отсутствия речевого акта оскорбления недостаточно установления факта, что Х сказал в адрес У‑а то‑то, так как возможно, что присутствовало междометное употребление перечисленных инвективных лексем.

Очевидно, что свойства инвективной жесткости и нежесткости языковых средств связаны с различной степенью предрасположенности вызывать перлокутивный эффект оскорбления, и этот факт, как мы думаем, не носит метаязыкового характера, как это характерно для явления неприличной формы (см. раздел 2.1.7.). Так, например, в результате проведенных экспериментов было обнаружено, что «тенденция к определенности места слова на шкале инвективности вполне реальна» [Голев, 2000, с. 37]. Безусловно, этот факт не может быть объяснен нормативно как такой, что в русском речевом коллективе считается, что слово «дурак» менее оскорбительно или более прилично, чем слово «гнида», и это факт нашего решения, а не свойство лексем русского языка. Например, нам известен факт, что слово «с*ка» носителями русского языка на метаязыковом уровне оценивается как литературное или как, по крайней мере, находящееся на грани литературного языка, тогда как очевидно, что в реальных речевых произведениях (на уровне пользования языком) оно, скорее, тяготеет к обсценным. Так, например, на речевой акт «Ты с*ка» более вероятна реакция обсценным рядом слов, чем словом «дурак» или «баран».

Потому более вероятно предположение, что инвективные характеристики лексем и выражений «накапливаются» в них в результате функционирования, так что каждое инвективное слово обладает конкретной степенью предрасположенности вызвать у адресата перлокутивный эффект оскорбления. Вероятно и предположение о том, что все носители языка умеют пользоваться этими предрасположенностями и, когда они высказывают эти слова, то способны предугадать эффект (в том числе и стараются добиться эффекта), который эти слова могут вызвать.

Очевидно, что в данном случае выделяются три тождества (подчеркнем, что под тождествами в данном случае мы понимаем не классы единиц, типологии в данном случае не имеют никакого значения, а тождественные формы поведения и взаимодействия говорящего и слушающего). Первое тождество организуется вокруг параметра «обладать предрасположенностью оскорбить собеседника равной единице». Сюда, безусловно, относится обсценная лексика и фразеология.

Противоположный полюс составляет слабо инвективная лексика и фразеология, обладающая предрасположенностью оскорбить, стремящейся к нулю. Например, если кто‑то хочет оскорбить кого‑то, употребляя слово «негодяй», то он должен приложить к этому определенные усилия, увеличить силу голоса или выбрать соответствующую агрессивную интонацию, тогда как для кодирования оскорбления при помощи матов, как мы уже отметили, этого не требуется. Слабоинвективные речевые акты могут обсуждаться так же, как обсуждаются оценки (и в этом смысле они являются утверждениями оценки). В общем, если кому‑то сказали «Вы плохой человек!» или «Вы негодяй!», возможен вопрос «Почему это, по вашему, я плохой человек (негодяй)?», тогда как при высказывании «Вы с*ка!» он невозможен, по крайней мере, в том плане, чтобы в этом вопросе соблюдалось условие искренности (очень вероятно, что за вопросом, если даже он будет задан, последует инвектива). Слабоинвективные контексты могут быть противопоставлены сильным контекстам и в аспекте иллокутивных свойств. Так, например, из фразы «Девушки, сгиньте отсюда» не вытекает коммуникативного намерения оскорбить, так как можно предположить и коммуникативную неудачу, вызванную сбоем в кодировании (хотел сказать одно, а сказал другое), а также низкий уровень владения языком (с этой точки зрения для говорящего нормально то, что он сказал). Между двумя названными полюсами расположена остальная лексика и фразеология, часть которой тяготеет к обсценным словам (такое слово, например, как «гнида», по степени оскорбительности близится к матам). Другая же часть тяготеет к оценочным ресурсам русского языка, к этой части, например, относится слово «дурак».

В настоящее время не представляется возможным дать более точное описание инвективных ресурсов русского языка, чтобы осуществить это необходимо проведение экспериментов с привлечением большого количества информантов, думаем, что для юрислингвистики это дело недалекого будущего.