Модели перевода и лингвокультурология

Любой язык имеет свои предпочтительные структурно-функциональные модели представления реальности, материальной или идеальной. Как известно, во французском языке фиксированный порядок слов, в русском – свободный. Французской традиционной модели S+V+O может соответствовать несколько русских моделей: S+V+Oi, V+Oi+S, Oi+S+V, Oi+V+S (Je prends le bus – Я сажусь в автобус; Сажусь в автобус я; В автобус я сажусь; В автобус сажусь я). В данном случае во французском языке возможен только один вариант, в русском – все модели допустимы и идентичны (если, конечно, не брать во внимание интонационные параметры высказывания, которые могут выступать как жанрово-стилистические варианты).

Исследователи отмечают специфические для каждого из языков параметры узуса фундаментальных глаголов бытия и обладания (être, avoir). Так, по сравнению с французскими глаголами avoir и être русские глаголы быть и иметь проявляют бóльшие особенности в употреблении (…) сравнение текстов показывает, что во французском языке avoir используется в 15 раз чаще, чем иметь в русских текстах [Гак 1975, 158-176].

Доминантной особенностью французской коммуникативного синтаксиса является предпочтительное использование переходных конструкций, русский синтаксис отличается преобладанием непереходных: фр. S+Vt+Od (Elle portait une robe marron) может соответствовать русск. S+Vi+Oi (Она была в коричневом платье) или Oi+Vi+S (На ней было коричневое платье).

Важный элемент французской коммуникации выражается в тенденции к использованию в функции подлежащего неодушевлённого существительного. Это так называемый синтаксический анимизм. Сохранить такую же структуру в русском языке часто не представляется возможным. Преобразование производится по схеме: S+Vt+Od (Le Monde a publié un rapport annuel) = Сс+Vi+S (В газете «Монд» опубликован годовой отчёт).

Ещё один характерный для французской речи элемент: абсолютный причастный оборот (Proposition participiale), связанный с остальной частью предложения лексически и особым видом контактного положения. Чаще всего данные конструкции указывают на причину или время, в этом случае они переводятся придаточными предложениями с союзами (Pp = Ps+c): поскольку; ввиду того, что; в связи с тем, что; учитывая, что; после того как; ибо и др. или деепричастным оборотом (Pp = G):

Une fois la loi votée, la question fera partie de l’ordre du jour – Даже после того, как будет проведено голосование по этому закону, данный вопрос не будет снят с повестки дня.

La tête perdue, ils se jetèrent sur les assaillants – Потеряв голову, они набросились на нападавших.

Модель Pour + Inf часто переводится союзами «и», «но», а также причастными или деепричастными оборотами. В данной конструкции предлог pour утрачивает целевое значение и выступает как формальное средство связи двух действий (вытекающих одно из другого или противопоставляемых одно другому):

Elle s’arrêta un instant pour regarder le jeune homme – Она на мгновение остановилась и взглянула на молодого человека.

Il a fait des appels du pied pour tenter de reprendre contact – Он начал прощупывать почву, имея ввиду возобновление контактов.

Синтаксические модели в двух языках не всегда совпадают, в частности, в том, что касается порядка слов в предложении, так как способы выделения смыслового центра в обоих языках разные. В русском языке наиболее распространённым средством является порядок слов: коммуникативный центр высказывания (рема – новая информация) ставится, как правило, в конец предложения. Во французском языке свободное превращение слова в любой член предложения используется для оживления повествования, тогда как в русском языке свободное изменение порядка слов используется для большей выразительности высказывания:

Le premier ministre français a quitté Moscou pour Paris, ce lundi matin 9 avril, à l’issue d’une visite de quarante-huit heures – Сегодня утром 9 апреля после двухдневного визита вылетел из Москвы в Париж премьер министр Франции.

В русском высказывании логическое ударение падает на группу слов «премьер министр Франции». Русская фраза отвечает на вопрос: Кто вылетел из Москвы в Париж сегодня утром? Французская фраза отвечает на тот же вопрос, но логический центр смещён в начало предложения.

Из примера видно, что при переводе с французского языка на русский, для отражения коммуникативно-информативного аспекта высказывания, меняется порядок слов. Первый член сообщения во французском языке оформляется в виде подлежащего – инверсия подлежащего не является характерной для французской фразы. Гибкость русского синтаксиса позволяет стать первым членом коммуникации практически любому члену предложения.

Разумеется, это далеко не полный перечень традиционных моделей перевода, полное отражение которых не входило в задачи данного раздела. Представим далее способы перевода некоторых оборотов, связанных с лингвокультурологическим аспектом и репрезентирующих наиболее яркие тенденции коммуникативного поведения французов и русских.

Французскому коммуникативному поведению в большей степени свойственно смягчение в способах передачи мысли. Русские коммуниканты чаще употребляют в речи слова, выражающие высокую интенсивность действия: “предельно”, “исключительно”, “абсолютно”, “вовсю”, “мочь” и пр. Тенденция к смягчению мысли во французском языке проявляется в употреблении непрямых наименований и синтаксических конструкций, передающих низкую интенсивность действия:

Je vous ai répondu on ne peut plus clair! –букв. ‘Я ответил вам нельзя яснее’ т.е. Я же ответил вам предельно ясно!

L’affaire est on ne peut plus simple - букв. ‘Дело нельзя более проще’ т.е. Это дело проще простого.

Французские высказывания апеллируют к потенциальным возможностям субъекта, сужая тем самым топологическое пространство семантики составляющих, смягчая предельную степень интерпретации коммуникативной информации.

Сюда же можно отнести следующие французские фразеологизмы, передающие предельную степень интенсивности действия и получающие при их переводе на русский язык дополнительный семиотический заряд:

Travailler à tour de bras - работать изо всех сил, во всю мощь, со всего маху; Crier à tue-tête – кричать во все горло; Courir ventre à terre – бежать во весь опор.

Следующие французские разговорные литоты также отличаются косвенным способом передачи мысли, в противоположность русским соответствиям: c’était pas sale – было здорово, как нельзя лучше (букв. ‘Было не отвратительно’); c’est pas cochon – вот здорово! (букв. ‘Было не похабно’); pas dégueu (букв. ‘Было не мерзко’) – класс!

Необходимо отметить довольно частое использование антифразиса во французском коммуникативном поведении. Как отмечает “Словарь лингвистических терминов” [Ахманова 1966, 49], антифразис – эâто троп, состоящий в употреблении слов в противоположном смысле (в сочетании с особым интонационным контуром). Для француза ироничный антифразис гораздо более характерен, чем для русского, и является одним из способов смягчения смысла высказывания: Nous voilà bien avancés! – Какой нам от этого толк! Ну и чего мы добились? (букв. ‘Ну вот, мы и далеко продвинулись’).

В русском языке безапелляционные советы обычно включают наречия настоятельно, убедительно и такая просьба часто имеет форму простого или сложного предложения. Во французских простых предложениях используется, кроме conseiller, глаголы vouloir и tenir à, за которыми следует инфинитив: Я настоятельно, убедительно, очень советую (или: чтобы) + инфинитив... Je veux (tiens à) (vous/te) conseiller de + infinitif... Французское высказывание избегает императивного тона, тогда как русская фраза его подчеркивает.

Сопоставляя указанные тенденции в языковом поведении представителей двух наций, мы подходим к вопросу о косвенных / прямых средствах выражения мысли во французском языке.

К прямым способам выражения мысли обычно относят лексические средства, а к косвенным – синтаксические [Балли 1961, 287]. Эти тенденции проявляются в предпочтительном употреблении в русском языке повелительного наклонения и личных форм, а во французском - тяготении к описательным конструкциям и безличным оборотам. С точки зрения лексики, “непосредственная выразительность в значении слов” имеет более сильную тенденцию в русском, нежели во французском языке [Гак 1977, 97].

Рассмотрим разговорные французские реплики, передающие безразлично-негативную реакцию партнера по коммуникации и их перевод на русский язык:

Comment tu le trouves, ce tableau? → Ну, как тебе эта картина?

Возможные варианты ответа и перевод: Ça ne casse rien; Ça ne casse pas les vitres; Ça ne casse pas trois pattes à un canard; Ça ne casse pas des briques; Rien d’exceptionnel; Rien d’extraordinaire ... → Так себе; Ничего особенного; Ничего такого; Ничего военного ...

Как видим, во французских высказываниях преобладает косвенно-образная передача смысла (букв. ‘Стекла от этого не разобьются’, ‘Это не сломает три лапы у утки’, ‘Кирпичи от этого не рассыпятся’), что соответствует общей коммуникативной тенденции французов избегать подчеркнуто пейоративных оценок в высказываниях.

Как отмечает Л.Г. Веденина,“при описании одной и той же ситуации французский и русский языки имеют разные точки отсчета: для французов более существенноктодействует иличтопроисходит, в русском высказывании на первом месте не субъект, апредикат - действие, протекание события” [Веденина 1988, 88].

Во французском языке есть особый грамматический способ указания на степень активности участников коммуникативной ситуации – это каузативные конструкции с глаголами faire и laisser. Каузативные обороты также относятся к косвенным средствам передачи мысли. Эти структуры нельзя, как правило, дословно перевести на русский язык. В русском языке нет подобных конструкций, и при переводе приходится прибегать к глаголам типа “приказать”, “заставить” и пр. или менять всю структуру фразы:

Merci de me le faire remarquer, j’allais le laisser perdre (Frédéric Dard, A San-Pedro ou ailleurs) - Спасибо, что помогли мне заметить его, я чуть было его не потеряла. (букв. ‘Спасибо, что *заставили меняего заметить, я чуть было ему *не позволила потеряться’).

Il laissa pendre sa cigarette au coin des lèvres comme si elle y pend pour l’éternité (Modiano, Les boulevards de ceinture) – Сигарета свисала с краешка рта, как будто она находилась там целую вечность (букв. ‘Он давал сигарете свисать’).

К косвенным формулам выражения мысли можно отнести следующие устойчивые выражения и реплики, которые часто переводятся антонимически:

ne pas aller par quatre chemins – действовать напрямик, решительно

ne pas mâcher ses mots – все сказать как есть

ce n’est pas pour déplaire à Monsieur X – это непременно понравится месье Х.

К следующим национально-культурным признакам коммуникации французов и русских мы относим партикулярность и соборность. Слово “партикулярность” происходит от латинского particularis - частичный, частный. По отношению к французскому языковому поведению данное понятие понимается в данной работе в смысле близком декартовскому “партикулярному естеству”: “Мысль не есть общее, охватывающее виды, а некоторое партикулярное или единичное естество (une nature particulière), принимающее их в себя, т.е. в себе содержащее своим расположением” [Descartes 1953, 1308]. Этот термин используется для обозначения индивидуального (до индивидуалистического) начала в парадигме мышления (поведения) французской этнокультурной общности.

Для русской языковой картины мира более характерным является понятие «соборность». “Словарь русского языка” под редакцией С.Г. Бархударова дает следующее определение слова “соборность”: Книжн. устар. Свойство по прил. соборный (во 2 знач.); коллективное, общественное начало. В России, - полагал он, в отличие от Запада, господствует не личностное начало ---, а православная соборность, противостоящая индивидуализму. Ермилов, Ф.М. Достоевский [Словарь русского языка 1961, 238]. Как известно, великий русский писатель очень эмоционально воспринимал следующие строчки М.Ю. Лермонтова:

... Но подавили грудь и ум / Непроходимых мук собор / С толпой неусыпимых дум (перевод из Байрона).

“Целая трагедия в одной строчке! - воскликнул Достоевский. - Одно слово “собор” чего стоит! Чисто русское слово, картинное. Удивительные стихи!” [Скворцов 1996, 26].

В советское время коллективизм становится официальной идеологией и любое проявление “индивидуалистических поползновений” пресекается в зародыше. В наше время слова “соборный” и “соборность” стали символами духовного обновления России. Можно сказать, что коллективное начало было и остается национальным базовым компонентом русского менталитета.

“Партикулярность” француза состоит в использовании топонима и неупотреблении притяжательных местоимений (прилагательных) в определенных ситуациях общения. По нашему мнению, данная тенденция наиболее ярко проявляются в ситуациях, когда речь идет, например, о приглашении в гости (“Приезжайте к нам погостить!” или “У нас есть, что посмотреть”) или о выражении принадлежности к национальной общности. Француз избежит употребления местоимения nousи скажет: “Vous pouvez venir quand vous voulez à Ventabren” и “En France il y a plein de choses à voir”. Во второй фразе может быть использована следующая конструкция: “Chez nous, en France ...”. Она не может, тем не менее, употребляться без второй части (en France), уточнение необходимо для адекватного понимания смысла высказывания.

(cf.) “Соборность” представителя русского этноса в противовес французской "партикулярности" проявляется, например, в частом употреблении местоимения “мы” и притяжательных местоимений в сходных коммуникативных ситуациях.

Так, русский, независимо от того, куда он приглашает в гости к себе домой или в страну своего проживания, употребит фразу типа: “Приезжайте к нам погостить!” или “У нас есть, что посмотреть”. Кстати, привычка к использованию таких конструкций часто ведет к их переносу во французские фразы, чаще всего на начальном этапе изучения языка, что ведет к речевым ошибкам: *“Venez chez nous!” и *“Chez nous il y a beaucoup de choses à voir”. Рассмотрим следующую ситуацию. Ведущий новостей говорит о выполнении российским подразделением боевой задачи: “Наши десантники завершили операцию по блокированию боевиков”. Для французского слушателя фраза *“Nos paras ont accompli la mission d’investissement des groupes paramilitaires” звучит по меньшей мере двусмысленно. Французский ведущий укажет на точную принадлежность исполнителей задания к тому или иному подразделению или употребит родовое понятие: “Les paras de la brigade du général Montrouge ...; Les paras français ...”.

В речи россиян также широко употребительны следующие конструкции с притяжательными местоимениями: “А наши-то, продули ...” (проиграли международный матч), “Нам (России) бы дороги хорошие и поменьше дураков”. Подобные обороты, *On les a eus, les nôtres ...; *Si nous avions les meilleures routes et moins de cons chez nous, несвойственны речи представителей французского этноса, примерными соответствиями будут: “On les a eus, les français ...; Que les routes soient de meilleure qualité et moins de cons en France ... . Иными словами, французские высказывания рассматриваемого типа требуют точной локальной и национальной соотнесенности, тогда как русские участники общения не нуждаются в подобном уточнении для адекватного понимания сообщения.

Представляет интерес употребление местоимения “мы” (вместо “ты” или “вы”) при обращении, в частности, взрослых к детям в нежничающей манере с особым интонационным контуром: “В каком же это мы классе?”; “Какие уроки мы сегодня выучили?”; “Как мы себя вчера вели?”; “Кто это нас обидел?” и пр., или в состоянии эмоционального возбуждения для передачи негативного отношения к собеседнику: “Ты смотри, какие мы чувствительные (обидчивые)!”; “Чего это мы так разорались?”, также в ироничных (саркастических) репликах типа: “Куда это мы так летим?”; “Что это мы такие хмурые?” и т.д. В процедурном кабинете медсестра, приглашая пациента принять те или иные процедуры, говорит: “Сидоров, заходим в кабинку № 5, а Петров, ложимся на электрофорез” (местоимение “мы” непосредственно не употреблено, но используется 1-е лицо мн. числа глагола).

Использование местоимения nous (мы) в подобных ситуациях общения во французских высказываниях не принято. В данном случае может употребляться “местоимение-хамелеон” [Cellard 1982] on: “A-t-on été sage, mon enfant?”; “Eh bien! petite, est-on toujours fâchée?”; ко взрослым: “Qui regrette-t-on quand on est si belle?”; “On va bien aujourd’hui?” etc.

В ситуациях, связанных с началом разговора (зачин), можно часто услышать высказывания с характерным употреблением местоимения on: “On se fait une petite bronzette, Mademoiselle?” (Загораем, девушка?); On s’amuse, Monsieur? (Развлекаемся, месье?); Alors, on ne dit plus bonjour? (А что, мы больше не здороваемся?); Eh bien, on continue à faire le méchant? (Ну что, продолжаем вредничать?).

В этих фразах разговорного стиля безличное местоимение on заменяет местоимение tu (vous), и употребление nous не соответствовало бы коммуникативным нормам французского языка. С точки зрения формальных средств выражения русские высказывания представляют собой отражение коллективного стереотипа поведения, тогда как французские – его индивидуальную ипостась.

Как видим, для русского менталитета местоимение “мы” обладает большей притягательностью, нежели для француза. Всем известна русская поговорка: “Я – последняя буква в алфавите”, которая используется как негативная реакция собеседника на чрезмерное подчеркивание, выпячивание своего “я”, собственных заслуг, например, при сообщении о сделанном. Для француза ценностные характеристики местоимения “я” и его производных превалируют над коллективным “мы”.

Партикулярность французского языкового поведения проявляется и в национально окрашенном использовании возвратных местоимений (me, te, se) в экспрессивных высказываниях, которые подчеркивают, что действие совершается в пользу или в ущерб говорящего. Например: “J’ai envie de me boire un bon petit Martini (de me fumer une bonne petite cigarette, de me faire une bonne petite sieste); Je vais me prendre une bonne douche; Je vais m’allumer un délicieux cigare etc.” [Parler au quotidien 1991, 28-29].

В приведенных высказываниях возвратные местоимения избыточны с точки зрения непосредственного семантического наполнения предложения, так как дублируют личные местоимения. С одной стороны, благодаря интенсификаторам в форме возвратного местоимения усиливается эмоциональная окраска фразы, с другой стороны, подчеркивается индивидуально-психологическая ориентация смысла.

Во французском языке существуют устойчивые выражения с возвратными конструкциями, принадлежащие, как правило, разговорно-фамильярному регистру: “On s’en paye une bonne tranche (Веселимся вовсю)”; “Eh bien, tu te la donnes aujourd’hui! T’as vu le manteau que tu t’es acheté? Oh il se la donne celui-là!” (Ну, ты даешь сегодня! Прикупил же ты себе пальтишко! Во, дает!) [Parler au quotidien 1991, 28-29].

Если фразы с возвратными глаголами буквально перевести на русский язык, то мы получим предложения, не соответствующие грамматическим и коммуникативным нормам русского языка. Подобного употребления возвратных местоимений нет в русском языке.

В следующих высказываниях разговорного стиля снова выявляется партикуляризм французского языкового поведения:

“Fais-moi ton lit immédiatement!; Rebouche-moi ce trou en vitesse! Et vous, vous allez m’éplucher ces dix kilos de pommes de terre, et vous allez me faire le plaisir de repeindre cette barrière en noir et blanc, genre camouflage zèbre; Rangez-moi votre chambre en vitesse!; Regardez-moi ça!; Regardez-moi ce travail!; Regardez-moi cet imbécile! etc.” [Parler au quotidien 1991, 28-29].

В этих фразах местоимение moi не является заменителем адресата действия, оно лишь подчеркивает тот факт, что именно “я” субъекта выступает интенсификатором повелительного наклонения.

В русских эквивалентах французских фраз употребление местоимений, как правило, отсутствует, и используются элементы эмоционального синтаксиса (интенсификаторы – немедленно, сейчас (же), быстренько, ну ка, только и пр.): “Чтобы кровать была убрана, немедленно!”; “Ну-ка быстро заделай эту дыру! А вы, почистите десять кило картошки, ну а вы, доставьте удовольствие, быстренько перекрасьте эту ограду в черно-белый цвет, маскировка типа зебры!”; “Комнату убрать, сейчас же!”

Часто говорящий как бы призывает окружающих в свидетели: “Посмотрите-ка на это!”; “Полюбуйтесь-ка на эту работу!”; “Взгляните только на этого дурака!”

К проявлению соборной языковой психологии русских можно отнести употребление “дядя” и “тетя” для обозначения кого-либо, часто в беседе с детьми: “Еще есть другая загадочная личность - это тетя, которая подарила Грише барабан. Она то появляется, то исчезает”[Чехов, Гриша]; при обращения к незнакомым или знакомым мужчине и женщине: “Дядя, дай десять копеек!” [И.Ильф, Е.Петров, Двенадцать стульев].

Во французской речевой практике нет подобного употребления данных наименований. Слова “oncle” и “tante” обозначают лишь степень родства между конкретными людьми. В идентичных ситуациях в первом случае употребляется “Dame”, во втором - “Monsieur”, то есть традиционные формы наименования и обращения: “Dis merci au monsieur (à la dame)” (Скажи дяде [тете] спасибо), но никак не: *“Dis merci à l’oncle (la tante)”.

Так, дама обращается к мальчику четырех лет:

- Tu n’as pas pu l’ouvrir (le coffre) toi-même, n’est-ce pas? Qui l’a ouvert?

- L’autre monsieur, a dit Titou.

- Quel autre monsieur?

- Celui qui conduisait ma voiture?

- Je ne sais pas [...]

- Le monsieur qui a ouvert le coffre, il n’a pas vu que tu regardais?

- Oui. Il m’a dit va-t’en. [...]

- Ecoute-moi. Il était comment ce monsieur? Il avait une cravate? Il avait des cheveux noirs?

- Il avait une cravate noire. Et une valise. [Sébastien Japrisot La dame dans l’auto avec des lunettes et un fusil].

(cf.) В идентичной ситуации в речи русских употребляется слово “дядя”: “Тот дядя; Какой тот дядя?; Дядя, который открыл багажник; Как выглядел этот дядя?”.

Фамильярное и дружеское обращение “брат” к мужчине, юноше, мальчику очень характерно для русских: “Что за оказия! Молчалин, ты, брат?” [Грибоедов, Горе от ума]. В русском языке существует ряд выражений со словом “брат”, не выражающем отношений кровного родства: На брата - на каждого. [Девушки] достали воды и бережно роздали ее, по кружке на брата. Каверин, Два капитана.; Ваш брат (обычно с приложением) - вы и вам подобные. Наш брат (обычно с приложением) - я и мне подобные. Отчего это молодые люди нашего брата-старика никогда слушаться не хотят? Тургенев, Холостяк. Свой брат (обычно с приложением) - подобный кому-л. [Судья] никогда не затруднялся “для своего брата-дворянина одолжение сделать”. Салтыков-Щедрин, Благонамеренные речи. [Словарь Русского Языка I т., 134].

Французскими эквивалентами приведенных высказываний являются: Nous autres, les Français (Наш брат-француз); Nous autres (Мы, наш брат); Vous autres (Вы, ваш брат); Nous autres étudiants (Мы, студенты; Наш брат студент); Par personne (На брата) etc.

Как видим, в идентичных коммуникативных ситуациях использование терминов, обозначающих родственные отношения, менее характерно для французского языкового поведения. В более широком использовании терминов родства, скорее всего, проявляется специфический архетип поведения русского: подсознательная установка на семейные (родственные) отношения с окружающими людьми в рамках принадлежности к своему этносу.

В свете сказанного интересно сопоставить следующие французские выражения и их русские соответствия:

Demain matin je vais chez mon dentiste – Завтра утром я иду к (букв. 'моему') зубному врачу.

Parler de tes problèmes sexuels à ton oto-rhino? Là, tu payes ... – Говорить о своих сексуальных проблемах с (букв. 'твоим') ухо-горло-носом (врачом)? Ну, ты даешь ...

Как видим, индивидуальное начало французского коммуникативного поведения проявляется в специфическом употреблении притяжательных прилагательных (mon, ton), указывающих на то, что говорящий всегда обращается к одному и тому же врачу или имеет личного врача.

Для французской действительности это вполне закономерное явление. У россиян существует участковый врач, но назвать его “мой” участковый, можно лишь в минуту прилива сердечной нежности к компетентному и внимательному доктору. Обычно его называют “наш участковый”. В России персональные врачи есть у хорошо обеспеченных людей, но их, как правило, называют по имени и отчеству, что также является элементом “соборной” ментальности. Так, социальные факторы воздействуют на языковые и последние, в свою очередь, отражают поведенческие стереотипы каждой нации.

Рассмотрим короткий диалог, при переводе которого используется характерный для французского коммуникативного поведения способ высказывания в русле рассматриваемых тенденций:

Comment ça marche? − Что у вас? (букв. ‘Как идет?’)

J’avance. – Работаем (букв. ‘Я продвигаюсь’).

В этом примере отчетливо выражена партикулярность французского коммуникативного поведения: индивидуальная обусловленность семантики высказывания по отношению к объективному ходу вещей.

(cf.) В противоположность первому лицу единственного лица (je - я) французской реплики, в русском эквиваленте употреблено первое лицо множественного числа (работаем). Это очень характерный для русского менталитета нейтральный, ни к чему не обязывающий способ ответа, когда вместо (“ответственного”) “я” употребляется (“безответственная”) собирательная форма “мы”: “Живем, хлеб жуем”, “Шумим, братец, шумим”, “Вкалываем”, “Развлекаемся” и т.д. Ситуативно во всех высказываниях может подразумеваться ответ от первого лица единственного числа, тогда как формальная структура указывает на первое лицо множественного лица.

В следующем примере проявляется специфическое для французской коммуникации поведения “собственническое” употребление притяжательного прилагательного. Поздний час, двое сидят в баре, беседуют. Один из них, старый пьяница, у которого почти не осталось денег на выпивку, говорит:

- Ecoutez, french boy, voilà ce qu’on va faire: on va boire le dernier avec l’argent de mon métro et je rentrerai à pied [San-Antonio, Baise-ball à La Baule] – Послушайте, french boy, вот что мы сделаем: выпьем по последней, у меня еще остались деньги на метро, и я вернусь домой пешком (букв. ‘Деньги моего метро’).

Как видим, буквальный перевод не соответствует нормативной конструкции русского языка. В подобной ситуации русский никогда не скажет: ‘Деньги моего метро’. Подобное употребление притяжательного прилагательного (mon) вербализует индивидуалистические тенденции коммуникативного поведения французов.

Индивидуализация информации и партикуляризм могут быть обнаружены в следующих французских фразеологизмах: Boire en Suisse (пить в одиночку, букв. ‘пить как швейцарец’); Boire comme un Polonais (напиваться, букв. ‘пить как поляк’); Parler comme une vache espagnole (говорить на ломаном французском, букв. ‘говорить как испанская корова’); Parler français; en bon français; en français dans le texte) (говорить ясно, четко, откровенно, напрямик, букв. ‘говорить по-французски; на хорошем французском; по-французски в подлиннике’).

Дословный перевод этих высказываний на русский язык не представляется адекватным для понимания смысла русским реципиентом (за исключением прямого смысла выражений: en bon français; en français dans le texte - на хорошем французском; по-французски в подлиннике), то есть в их семантике ярко выражен этноцентрический компонент и определенное отношение к представителям других наций.

Диалогические стратегии также носят ярко выраженный национальный характер. В одних и тех же ситуациях коммуникативное поведение представителей разных этносов может строиться по разным сценариям и оценивается иначе. Модели перевода диалогов также обусловлены национально-культурной спецификой диалогических стратегий.

Французский стереотип поведения предполагает достаточно жесткий контроль над эмоциями. По мнению Л.Г. Ведениной, для француза, более важно не столько выражать чувства, сколько их демонстрировать[Веденина 1988].

Для русского и славянских народов специфична довольно большая свобода в выражении эмоций. Эта особенность отмечается многими исследователями [Вежбицкая 1996; Шаронов 1999]. Эмоциональный способ ведения диалога свойствен многим языковым культурам, но у русских часто носит характер шутливой перебранки, препирательств, вплоть до грубо-разговорных форм. Как писал В.М. Шукшин, “если русский человек ругается, значит, он прав”. Такой способ ведения разговора является частью так называемой “инвективной стратегии поведения”, которая демонстрирует пониженную знаковость: коммуникативные проявления здесь часто выступают отражением эмоционально-биологических реакций [Горелов, Седов 1998, 143].

Очень ярко проявляется специфика национального поведения в употреблении в речи так называемых коммуникативов, то есть клишированных коротких диалогических реплик, которые служат для передачи конкретного речевого намерения или эмоции. Содержание коммуникатива выражается в спонтанной реакции на явление, ситуацию или высказывание. Спонтанные реакции французов, по нашему мнению, отличаются большей корректностью в выборе реплик, по сравнению с русскими диалогическими стратегиями.

Сравним использование реплик в рамках стратегий ряда “Возражение”, когда говорящий выражает резкое неприятие предположений и / или утверждений собеседника. Подобная стратегия может быть передана фразой-прототипом: “Ты говоришь неправду”.

Рассмотрим синонимическую группу коммуникативов с опорным словом врать:

Врешь!; Да брось ты врать!; Ври больше!; Врешь ты все!; Ври, да не завирайся!; И все-то врет! Да будет тебе врать! Да не ври ты! [Шаронов 1999, 60].

Данные реплики носят разговорный и просторечный характер и могут оскорбить адресата и осложнить отношения между собеседниками, так как они прямо и в резкой форме говорят о том, что собеседник врет.

Иная картина во французских репликах, в них, как правило, никогда нет глагола “mentir” (врать): Balivernes! (Вздор!) Billevesées! (Ерунда!) Fariboles! Calembredaines que tout cela! Rien qu’des piperies, y raconte! L’gros mytho qu’il (elle) nous a fait! Французские высказывания не говорят прямо, что человек лжет. Они более дистанцированы от объекта обсуждения, чем русские коммуникативы.

Следует отметить, что грубость русских реплик может нейтрализоваться в определенных ситуациях общения, когда адресат положительно, но слишком эмоционально реагирует на сообщаемую ему информацию (неожиданная приятная новость, бешеный успех, приятный исход какого-либо дела и пр.):

«Много сняли с волости? - Сорок тысяч. - Врешь!- Зачем мне врать? - Ядрена репа, сорок тысяч! - Сорок тысяч пудов. - Ну, бей вас кобыла задом, молодцы! Молодцы!» (Б.Пастернак, Доктор Живаго).

Здесь уместно сказать о перлокутивном эффекте подобных реакций, когда смысловой вывод (эффект) не вытекает непосредственно из семантики составляющих высказывание языковых единиц. Реально человек не врет, а сема глагола указывает на обратное (Врешь!), но реципиент, основываясь на своей национальной языковой и коммуникативной компетенции, адекватно воспринимает смысл реплики.

Дословный перевод русских выражений (Ядрена репа, бей вас кобыла задом) на французский язык делает проблематичным понимание их смысла иностранным собеседником. Эквивалентами будут, очевидно, так называемое слово-отмычка merde! или выражения типа c’est pas possible!, formidable!, incroyable!, или супермодные d’enfer!, cool!, mortel! hyperpuissant!. Французские высказывания, несмотря на высокую степень интенсивности, не являются грубыми и не обладают перлокутивным эффектом русских соответствий.

В плане возможности нейтрализации грубых реплик в русском коммуникативном поведении рассмотрим разговорные выражения с эпитетом “сукин” – сукин сын, сукины дети, сукин кот. Все они входят в состав бранных выражений: − Дурак! Я тебе в морду дам! Чувствуя, что этого недостаточно для выражения ненависти, он подумал и прибавил: − Мерзавец! Сукин сын! (Чехов, Степь.) [Гусев] крикнул марсианину: − Да будет тебе орать, сукин кот. (А.Н. Толстой, Аэлита.)

Вместе с тем русские высказывания могут употребляться в сугубо положительном аспекте, если речь идет об аффективно заряженном контексте. Например, для выражения восхищения от сделанного: «Ну, сукины дети, какой дом отгрохали!» Для передачи чрезмерной радости по поводу успехов сына: «Мать, полюбуйся, молодца, сукин сын, без двоек дневник-то!» Грубость реплик снимается в подобном эмоциональном контексте, первые воспринимаются русскими реципиентами не как ругательства, а как допустимые и вполне уместные оценочные высказывания, имеющие высшую степень положительности.

Французскими соответствиями русских вульгаризмов будут: fils de pute, salopard, salope. Все эти бранные термины употребляются для выражения презрения, ненависти, отвращения. Они не могут нейтрализовать свой грубый семантический потенциал в подобных русским контекстах. Сфера их употребления ограничена определенными стилистическими (этикетными) рамками.

К специфической стратегии ведения беседы можно отнести все более распространяющееся употребление в речи пейоративной, вульгарной лексики, выходящей за пределы нормативных словарей. В русском языковом сообществе такое явление носит название “мат”. Как заметил один из представителей российского истэблишмента: “Мы матом не ругаемся, мы на нем разговариваем” [П.П. Бородин, “Урмас Отт”, 4.12.99, РТР].

Исследователи отмечают общую тенденцию к “презрительному отношению к обозначаемому” [Граудина 1996, 157]. Можно привести примеры “трансформации” некоторых выражений: вместо “тихий ангел пролетел” (по поводу внезапного молчания) теперь можно нередко услышать “где-то мент сдох”, раньше “милому сто верст – не околица”, сейчас – “для бешеного кобеля и сто километров не преграда”.

В русской тактике ведения разговора подобный пейоративный элемент допустим, иногда даже необходим. Он говорит об особой уверенности человека в себе и отражает мачистский настрой собеседника, который часто импонирует русским. Как отмечает Л.И. Скворцов, “потребность в “бесцензурном” разговоре возникает и в узкой компании, и один на один с собеседником - из желания проявить дружеское расположение, социальное равенство: мы, мол, с тобой свои люди, все у нас запросто, по-домашнему. Но есть и так называемый стро- гий начальственный мат - из желания унизить подчиненного, проявить над ним свою власть, заведомо зная, что не будет никакого отпора” [Скворцов 1996, 54].

Несомненно, у французов также имеется определенный набор бранных слов, но они социально более четко дифференцированы и, в какой то мере, более безобидны. Самое грубое из них – Nique ta mère можно услышать в устах французских юмористов, пародирующих речь современной молодежи, но никогда, например, в компании, где присутствуют представительницы слабого пола.

Приведем в качестве иллюстрации группу высказываний с опорным словом va-t’en (уходи!, убирайся!), со стратификационными пометами:

классическое: Va voir là-bas si j’y suis! File! Vire! Largue! Mets les adjas! Tire-toi! Gicle! Mets les voiles! Fous le camp! Va! Pars! Fais la malle! Taille-toi! Du vent! Du balai! De l’air! Trace! Barre-toi! Casse-toi! Décampe! Débarrasse le planch