Лингвокультурология как наука

Глава 1

Лингвокультурология как научная и учебная дисциплина

1.1. Лингвокультурология как наука. 1.2. Лингвокультурология как учебная дисциплина. 1.3. Место лингвокультурологии в системе других наук. 1.4. Методология и методы лингвокультурологии.

Лингвокультурология как наука

Согласившись с определением языка как непосредственной действительности мысли, мы тем самым признаем его первой ипостасью разума, тем важнейшим свойством, по которому человека выделяют из всего остального живого мира. Вспомним давно сказанные, но и сегодня справедливые слова М.В. Ломоносова: «По благороднейшем даровании, которым человек прочих животных превосходит, то есть правителе наших действий – разуме, первейшее есть слово» (Российская грамматика. Наставление первое).

Антропоцентрическое устремление науки нашего времени, положившей в качестве одного из своих краеугольных камней принцип логоцентризма, завершило признание языка животворным истоком всего ценностно-смыслового пространства культуры. В центре этого пространства находится знак, дискурсивно-смысловые корни которого уходят в глубь веков, сохранивших предания о креативной (преобразующей и созидающей) энергии слова. В интерпретации М.В. Ломоносова, сила слова «толь велика, коль далече ныне простираются происшедшие от него в обществе человеческом знания» (Там же). Позже, в XIX веке, эти идеи нашли свое развитие в лингвокультурологической, по сути своей, концепции языка В. фон Гумбольдта, своеобразно преломившейся в европейской и американской философии языка. Имеются в виду, прежде всего, эпистемиологическая доктрина Л. Витгенштейна и гипотеза лингвистической относительности Сепира – Уорфа (см. 3.3).

Какими бы полемическими не были столь одиозные теории (они, разумеется, требуют критического осмысления уже с точки зрения науки XXI века), их значение для становления современной лингвокультурологии трудно переоценить. Они помогают понять главное: язык служит глубинным истоком, формирующим своеобразие социокультурной формации, выводит то или иное этнокультурное сообщество на авансцену соответствующей исторической эпохи, определяет его лидерство в развитии культурного космоса всего рода homo sapiens (человека разумного).

Обратимся к, казалось бы, известным истинам, которые доказывают внутреннюю взаимосвязь языка и культуры. Можно ли отрицать очевидное: жизнь древневосточных, «раннеклассовых» цивилизаций находилась под влиянием лингвокультуры Месопотамии и Древнего Египта. Культура Античного мира создалась в основном креативностью древнегреческого языка. Культура западноевропейского Средневековья была «во власти» латинского языка. Так же очевидно и то, что его безэтнический статус оказался решающим фактором превращения латыни сначала в средство хранения и передачи знаний, унифицирующее европейскую культуру путем подавления национальной жизни отдельных европейских народов, затем – в мертвый язык. Зато арабский язык, ставший на Востоке не только языком науки, культуры и образованности, но и сохранивший свои этнические корни, остался живым языком современной арабской культуры. Просвещенный абсолютизм XV–XVIII веков наиболее ярко проявил себя в ценностно-смысловом пространстве французского языкового сообщества.

Современный мир оказался преимущественно продуктом «англосаксонской» языковой среды, которая на пути к глобализации мира пытается растворить в себе этнокультурную самобытность других народов. Чтобы понять это, достаточно обратить внимание на обилие заимствований, вспышку сленговой стихии в современных русской, украинской, болгарской, чешской и других лингвокультурах Восточной и Западной Европы. Сокрушаться по этому поводу не стоит, поскольку естественный язык, словно воды мирового океана, способен к самоочищению. И все же соблюдение культуры национальной языковой среды могло бы преодолеть имеющийся языковой негатив.

Мыслители прошлого понимали, что естественная жизнь всякой самобытной культуры заключается в постоянном создании для выражения своего духа новых форм (в современной терминологии – новых культурных концептов), взращенных на почве родной культуры (в сфере архитектуры, живописи, музыки и, прежде всего, новых форм родного языка). Так, А.С. Хомяков, например, утверждал, что формы, заимствованные извне, не могут служить выражению духа своей культуры, и «всякая духовная личность народа может выразиться только в формах, созданных ею самой» (Хомяков, 1994: 456). Вот в чем беда! Оказавшись забытыми, словесные родники не способны, как прежде, пополнять этнокультуру животворящими соками, и она, естественно, теряет свою созидательную энергию. Как прав был С.Н. Трубецкой, когда писал, что культура – это продукт исторического коллективного сотворчества прошлых и современных поколений. Поэтому для нормального развития культуры необходим общий для них запас культурных ценностей, накопленный в родном языке, тот инвентарь лингвокультуры, благодаря которому эти ценности передаются от поколения к поколению.

Ценностно-смысловое пространство языка как раз и является предметом лингвокультурологии. Если адаптировать высказывание А.А. Леонтьева о этнопсихолингвистике, то можно достаточно точно охарактеризовать лингвокультурологию, которая до недавнего времени «как отдельная научная область скорее декларирована, чем действительно оформилась». Однако к концу ХХ века это направление обрело статус полноценной научной дисциплины: определены ее объект и предмет, постулированы основные теоретические положения и заложены теоретические основы, которые получают воплощение в практических результатах.

Лингвокультурология изучает также разноаспектные проблемы, связанные с пониманием этноязыковой картины мира, образа мира, языкового сознания, особенностей культурно-познавательного пространства языка. Итак, лингвокультурология – научная дисциплина, предметом изучения которой является репрезентация в языке фактов культуры, своеобразным продуктом которой является так называемая лингвокультура (см. 3.2).

По мнению Н.И. Толстого, истоки лингвокультурологии следует искать еще в начале XIX века. Эта тема успешно разрабатывалась братьями Гримм, создателями всемирно известной мифологической школы, нашедшей свое продолжение в России в 60-70-х годах XIX века в трудах Ф.И. Буслаева, А.Н. Афанасьева и отчасти А.А. Потебни. Столетие спустя австрийская школа, известная под именем «Worter und Sachen», сориентировала исследователей проблемы «Язык и культура» по пути конкретного изучения составных элементов – «атомов» лингвокультуры, продемонстрировав важность культурологического подхода во многих областях языкознания, прежде всего, в лексикологии и этимологии.

Язык как зеркало народной культуры, народной психологии и философии, во многих случаях как единственный источник истории народа и его духа, по данным Н.И. Толстого, давно воспринимался таковым и использовался культурологами, мифологами в их разысканиях. На понимании неразрывности и единства языка и культуры в широком смысле этого слова основывалась в 30-40-х годах прошлого века известная гипотеза Сэпира-Уорфа. Но активное и конструктивное свойство языка и его способность воздействовать на формирование народной культуры, психологии и творчества обнаруживали и вскрывали еще в XVIII веке и в начале XIX века И.Г. Гердер и В. фон Гумбольдт. Их идеи нашли свой живой отклик во многих славянских странах, в том числе и в России.

В настоящее время объектом лингвокультурологии является языковая / дискурсивная деятельность, рассматриваемая с ценностно-смысловой точки зрения. Такое определение объекта лингвокультурологии восходит к гумбольдтовской концепции, согласно которой язык активно участвует во всех важнейших сферах культурно-дискурсивной жизни: в восприятии и понимании действительности. «Язык, в соответствии с рассматриваемой концепцией, есть универсальная форма первичной концептуализации мира, выразитель и хранитель бессознательного стихийного знания о мире, историческая память о социально значимых событиях в человеческой жизни. Язык – зеркало культуры, отображающее лики прошедших культур, интуиции и категории миропредставлений» (Постовалова, 1999: 30).

Идеи В. фон Гумбольдта плодотворно развиваются и в отечественной науке. Н.И. Толстой, например, исходил из того, что отношения между культурой и языком могут рассматриваться как отношения целого и его части. Язык может быть воспринят как компонент культуры или орудие культуры (что не одно и то же), в особенности, когда речь идет о литературном языке или языке фольклора. В то же время язык по отношению к культуре в целом автономен. Его можно рассматривать отдельно от культуры (что и делает «чистое», системно-структурное, языкознание) или в сравнении с культурой как с равнозначным и равноправным феноменом.

Такое раздельное и в то же время сравнительное рассмотрение двух объектов позволяет применить в отношении культуры ряд терминов и понятий, выработанных и устоявшихся в языкознании. При этом подобная экспансия «лингвистического» подхода к явлениям культуры отнюдь не является неким «переводом» куль-туроведческой терминологии на терминологию лингвистическую, а скорее иным, структурально более четким подходом к культуре как некоему систематическому целому.

Сравнение культуры и языка вообще и в особенности конкретной национальной культуры и конкретного языка обнаруживает некий изоморфизм их структур в функциональном и внутрииерархическом плане. Подобно тому, как различают литературный язык и диалекты, выделяя при этом еще и просторечие, а в некоторых случаях и арго, в каждой этнокультуре Н.И. Толстой различал четыре вида культуры: (а) культуру образованного слоя, «книжную», или элитарную; (б) культуру народную, крестьянскую; (в) культуру промежуточную, соответствующую просторечию, которую обычно называют «культурой для народа», или «третьей культурой», и для полноты картины и более четкого параллелизма еще (г) традиционно-профессиональную субкультуру (пастушескую, пчеловодческую, гончарную, торгово-ремесленную). Несколько изменив порядок перечисленных языковых и культурных слоев, ученый выстраивает два параллельных ряда:

литературный язык – элитарная культура

просторечие – «третья культура»

наречия, говоры – народная культура

арго – традиционно-профессиональная культура

Для обоих рядов может быть применен один и тот же набор различительных признаков: 1) нормированность – ненормированность; 2) наддиалектность (надтерриториальность) – диалектность (территориальная расчлененность); 3) открытость – закрытость (сферы, системы); 4) стабильность – нестабильность. Каждый отдельный языковой или культурный страт характеризуется определенным сочетанием признаков (например, для литературного языка это нормированность, наддиалектность, открытость, стабильность), а каждый столбец – убыванием, ослаблением признаков и превращением их в свою противоположность (например, от нормированности литературного языка до ненормированности арго или от над-диалектности элитарной культуры до диалектности традиционно-профессиональной культуры).

Однако все это можно отнести скорее к предыстории науки о взаимодействии языка и культуры. Первые упоминания о лингвокультурологии как научной дисциплине содержатся уже в работах М.М. Покровского, Г.В. Степанова, Д.С. Лихачева и Ю.М. Лотмана.

Надо сказать, что, начиная с XIX века, проблема языка и культуры постоянно находится в центре внимания философов, лингвистов и культурологов, опирающихся на антропоцентрические принципы познания и описания мира. В эпицентре лингвокультурологии конца XX века оказывается не только язык, но и дискурс, в которых разными языковыми и дискурсивными единицами представлен соответствующий образ мира. Особенно рельефно эта точка зрения обосновывается в работах В.Н. Телия. В ее концепции, лингвокультурология, в отличие от других культурологических дисциплин, призвана изучать живые коммуникативные процессы в их синхронной связи с этническим менталитетом, действующим в данную культурную эпоху. При таком понимании задач лингвокультурологии предметом ее исследования становится «археология культуры». Лингвистические «раскопки» культурно-исторических слоев здесь осуществляются с помощью таких категорий, как национальная картина (образ, модель) мира, языковое (этнокультурное) сознание и ментальность (менталитет) народа. Названные категории, надо отметить, не являются синонимами: каждая из них имеет свое содержательное лицо (см. 4.3). Однако все эти категории объединяет так называемый национальный (этнический) компонент.

На важность национальных (этнических, в нашей терминологии) корней в жизни человека указывали многие русские философы начала XX века (см., например, работы Бердяева, Ильина, Трубецкого). По мнению Н.А. Бердяева (1990), вне национальности, понимаемой как индивидуальное бытие, невозможно существование человечества. И именно через национальную индивидуальность каждый отдельный человек входит в человечество, он входит в него как национальный человек (Ильин, 1993: 232–233).

Законом человеческой природы и культуры И.А. Ильин признает то, что «все великое может быть сказано человеком или народом только по-своему и все гениальное родится именно в лоне национального опыта, духа и уклада». Утрачивая связь с этнолингвокультурой, человек теряет доступ к глубочайшим колодцам духа и к священным огням жизни, которые всегда национальны: «в них заложены и живут целые века всенародного труда, страдания, борьбы, созерцания, молитвы и мысли» (Ильин, 1993: 236).

Для лингвокультурологии крайне важен акцент И.А. Ильина на том, что национальность человека создается не сознательно, а «укладом его инстинкта и его творческого акта, укладом его бессознательного…» (Ильин, 1993: 237). Эти суждения ученого справедливы не только в отношении культуры вообще: они особенно существенны и органичны для лингвокультуры. Присмотревшись к тому, как верует человек, какую молитву и как читает, как и в каких речевых образах проявляются его доброта, геройство, чувство чести и долга; как он поет, читает стихи, можно определить, сыном какой нации он является. Все это, заметим, зависит не столько от сознательного поведения человека, сколько от его духовного уклада, проявляющегося бессознательно.

Чем обусловливается неповторимость, непохожесть этнических культур? Этот вопрос напрашивается потому, что многие элементы сами по себе не всегда являются уникальными, повторяясь во множестве культур. С точки зрения философии, уникальность этнокультуры создается той системой организации элементов опыта, которая свойственна лишь данной культуре (Маркарян, 1969: 68). С точки зрения психологии, уникальность этнокультуры обусловливается тем, что «в основе мировидения и мировосприятия каждого народа лежит своя система предметных значений, социальных стереотипов, когнитивных схем. Поэтому сознание человека всегда этнически обусловлено, видения мира одним народом нельзя простым «перекодированием» перевести на язык культуры другого народа» (выделено нами. – Н. А.) (Леонтьев, 1993: 20).

С точки зрения лингвокультурологии, объяснение самобытности этнокультуры следует искать в словах, которыми фиксируются образы познаваемых предметов и явлений. Почему в словах? Потому что такое слово вырастает из действия и несет в себе его скрытую энергию (потенциальную модель культурного действия). С помощью культурно маркированного слова как раз и задается та система координат, в которой человек живет, в которой формируется образ мира как основополагающий элемент этнокультуры (см.: Лурье, 1997: 221). «Назвать» – значит приписать определенное значение, а приписать определенное значение – значит понять, включить в свое сознание. За словом в его звуковой или графической материальности стоит фрагмент живого образа из мира конкретной этнокультуры. Системность же значений есть отражение системности самой культуры, той структуры образа мира, которая в ней сформирована.

Укрепление принципов когнитивистики в современных гуманитарных исследованиях, открывая в культурологии неизвестные страницы, вместе с этим ставит новые проблемы, которые нуждаются в комплексном междисциплинарном решении. При этом, мы имеем в виду не только интеграцию таких наук, как философия, психология, логика, когнитология и лингвистика, но и привлечение внутрипредметных взаимосвязей. В языкознании естественные и поэтому наиболее продуктивные взаимосвязи обнаруживают лингвокультурология, психолингвистика, прагмалингвистика и когнитивная лингвистика.

Взаимосвязь лингвокультурологии и когнитивной лингвистики позволяет проникнуть в одну из самых сокровенных областей культуры – языковое сознание. Прагмалингвистика дает возможность высветить этнокультурологические аспекты коммуникации, психолингвистика раскрывает универсальные и этнокультурные психические механизмы порождения и восприятия речи, кодирования и декодирования этнокультурной картины мира; элементы социолингвистического анализа подчинены осмыслению общественных факторов, влияющих на становление и развитие языковой личности и формирование национально-культурного компонента в семантическом пространстве языка.

Постижение семантического пространства (Попова, Стернин, 2007: 62) языка осуществляется главным образом через исследование его основной единицы – значения. В когнитивной лингвокультурологии оно в конечном итоге подчиняется выявлению и структурированию концептосферы. В свою очередь решение этой задачи предполагает анализ основной единицы концептосферы – концепта, по ряду параметров отличающегося от понятия. Понятие и концепт – явления, разумеется, однопорядковые, сравнимые, но не равнозначные. Концепты, конечно же, – лишь наиболее сложные и непременно обыденные (житейские) понятия, являющиеся важными элементами соответствующей концептосферы языка и этнокультуры. Однако это лишь весьма обобщенное суждение, которое предполагает поиск культурологической специфики концепта. В противном случае возникает вопрос, нужен ли концепт лингвокультурологии? Ответ на него может дать сопоставление концепта и понятия. Вот некоторые его результаты.

1. Для академика Д.С. Лихачева взаимопроникновение этих феноменов настолько естественно, что он счел возможным их отождествить: «Концептосфера языка – это в сущности концептосфера русской культуры» (Лихачев, 1997: 284). Такое понимание взаимодействия концептосфер языка и культуры обусловливает определение концепта у Ю.С. Степанова: «Не следует воображать себе культуру в виде воздуха, который пронизывает все поры нашего тела, – нет, это «пронизывание» более определенное и структурированное: оно осуществляется в виде ментальных образований – концептов. Концепты – как бы сгустки культурной среды в сознании человека», «то, в виде чего культура входит в ментальный мир человека» (Степанов, 1997: 40) и в языковую семантику в виде ее культурного компонента.

2. Нередко концептам приписывается в качестве их категориального признака абстрактность. Это справедливо только в том отношении, что концепт – это идея. Однако это идея, включающая в себя не столько абстрактные, сколько и конкретно-ассоциативные и эмоционально-оценочные признаки. «Концепты не только мыслятся, они переживаются» (Степанов, 1997: 41). Понятие же не переживается, это мысль о предметах и явлениях, отражающая их общие и существенные признаки.

3. По Д.С. Лихачеву, концепт следует понимать как средство замещения значения слова в индивидуальном сознании и в определенном контексте (Лихачев, 1997: 281), это личностное осмысление, интерпретация объективного значения и понятия как содержательного минимума значения. На наш взгляд, если принять положение о том, что концепт замещает значение слова в индивидуальном сознании и в определенном речевом контексте, может произойти отождествление концепта и смысла слова.

4. В некоторых определениях концепт считается объективно существующей в сознании единицей. Ср.: «Концепт – это объективно существующее в сознании человека чувственно воспринимаемое и переживаемое познание (знание) динамического характера в отличие от понятий и значений – продуктов научного описания (конструктов)» (см.: Залевская, 2000: 39). Соглашаясь с общим подходом, все же нужно сделать два уточнения. Во-первых, нежелательно рассматривать значение наряду с понятием, продуктом научного описания; во-вторых, концепт не объективно, а субъективно существующая в сознании человека единица, тем более, что, как справедливо утверждается, это перцептивно-когнитивно-аффективное образование динамического характера.

5. Неприемлемо для лингвокультурологии и отождествление концептов с понятиями. Ср.: «Концепт – это абстрактное научное понятие, выработанное на базе конкретного житейского понятия» (Соломоник, 1995: 246). В нашем понимании, все наоборот: концепт – житейское (обыденное) понятие в своей субъективной конкретности, которое в определенных условиях может преобразоваться в абстрактное научное понятие.

6. Понятия – то, о чем люди договариваются, конструируют для того, чтобы «иметь общий язык» при обсуждении проблем; концепты же существуют сами по себе, их люди реконструируют с той или иной степенью уверенности (Демьянков, 2001: 45).

7. Согласно теории В.В. Колесова, концепт – не понятие, а сущность понятия. Первая часть данного суждения бесспорна. Однако вместо утверждения «концепт – сущность понятия» мы говорим, что он представляет собой допонятийный, предметно-образный этап формирования понятия. При определенных условиях концепт может стать основой формирования понятия и даже преобразоваться в символ. Тогда становится понятной и та часть определения, где концепт истолковывается как «сущность, явленная в своих содержательных формах – в образе, в понятии и в символе» (Колесов, 2004: 19). И все же, учитывая принятую ранее точку зрения о структуре концепта, было бы более корректно говорить об образе, понятии и символе не как о формах явленной сущности концепта, а как слоях, ярусах его смыслового содержания. Спору нет: «понятие есть приближение к концепту, это явленность концепта в виде одной из его содержательных форм» (Колесов, 2004: 19–20). Если придерживаться такой логики, становится понятным следующее суждение В.В. Колесова: «Концепт – и ментальный генотип, атом генной памяти, … и архетип, и первообраз…» (Там же). В этом отношении можно провести параллель с мудрым высказыванием П. Абеляра: концепт – производное возвышенного духа, разума, способного творчески воспроизводить смыслы, тогда как понятие рассудочно и связано с рациональным знанием (пониманием).

8. Концепты – это смысловые кванты человеческого бытия. В зависимости от конкретных условий такого рода смысловые кванты способны превращаться в различные специализированные «гештальты» бытия.

9. По своей сути концепты характеризуют бытие во всей его полноте, от обиходного состояния до выхода на смысложизненные ориентиры. Понятие же – лишь один из модусов концепта (его сторона, ипостась, аспект). К концепту можно подняться дискурсивно (через рассуждение) и недискурсивно (через образ, символ, участие в осмысленной деятельности, эмоциональное переживание).

Все сказанное объясняет, почему понятие открыто для определения, а концепт определяется с трудом. Дело в том, что в связи с послойной организацией концепты по природе своей не могут быть простыми. Их составляющими являются разного происхождения слои. Не может быть концепта, состоящего из одного лишь слоя, как не может он иметь сразу все составляющие. В таком случае он бы превратился в хаос. Это относится и к концептам-универсалиям, которые также должны выделяться из хаоса, чтобы очертить и конкретизировать порождающие его фрагменты действительности (созерцание, рефлексию, коммуникацию или – шире – дискурсию).

В силу такого строения, концепт лишен симметрии; у него, по мнению Делеза и Гваттари, неправильные очертания, определяемые шифром его составляющих. Это, на наш взгляд, объясняется тем, что концепты – не жестко структурированные образования. В основе возникновения и существования концепта лежит некая идея. Причем каждый концепт не столько выражает какую-то идею, сколько отсылает к ней. Без такой генетической связи с идеей концепт, с одной стороны, не имеет смысла, а с другой – осложнен множественностью субъектов, их неоднозначными взаимоотношениями, их взаимопредставлениями. Неоднозначность концепта образуется его «извилистой» эволюцией, что обусловливается порой неожиданными пересечениями с разноплановыми идеями, порождающими другие концепты. Это особенно остро ощущается, например, при необходимости определить фраземообразующий концепт. Идиома колокола лить представляет концепт «вымысел» или «слухи», чучело гороховое – концепт «посмешище» или «безвкусица».

Концептосфера представляет собой некий континуум – сплошную в виде непрерывного множества когнитивную среду, свойства которой изменяются в непрерывном пространстве сознания. Поэтому каждый концепт, как правило, включает в себя микрофрагменты из других концептов, представляющие другие идеи и предполагающие другие планы. Такова сущность концепта, который по природе своей предназначен осуществлять новое членение ценностно-смыслового пространства и в связи с этим принимать новые очертания. Каждый концепт как бы должен быть заново активирован или заново выкроен.

Вместе с тем, чтобы из совокупности концептов возникла концептосфера (открытая, самоорганизующаяся система), каждый концепт подвергается системообразующему давлению и устанавливает необходимые для самоорганизующейся системы связи и отношения с другими концептами. В итоге в составе концептосферы концепты оказываются в достаточно гармоничном сочетании.

Концепт – это гетерогенезис, т. е. упорядочение составляющих по их смежности. Он представляет собой интенсионал, присутствующий во всех его составляющих (интенсионал – в данном случае содержание обыденного понятия в отличие от его объема). Непрерывно активизируя свои составляющие, концепт находится по отношению к ним в состоянии парящего полета. «Парение» – это состояние концепта, характерная для него бесконечность. В этом смысле концепт есть не что иное, как мыслительный акт, причем мысль действует здесь с бесконечной скоростью.

Концепт непосредственно соприсутствует во всех своих составляющих или вариациях. Он не телесен. Если использовать термины знаковой структуры, то его можно сравнить с означаемым, лишенным означающего. Поэтому, как и все идеальное, концепт нуждается в своей материальной репрезентации с помощью слов, фразем, словосочетаний и даже микротекстов. Так, концепт «утро» можно выразить словом, словосочетанием и даже стихотворением. Ср.: утро, рождение дня и стихотворение «Утро».

Вместе с тем следует помнить, что концепт принципиально не совпадает с тем состоянием предметов, в котором осуществляется. Лишенный пространственно-временных координат, он имеет лишь интенсивные ординаты. В нем нет энергии – есть только интенсивность (энергия – это не интенсивность, а способ ее развертывания и уничтожения в экстенсивном состоянии предметов). Вот почему концепт – это не сущность и не предмет, а некое «чистое» событие. При этом предмет (вещь), став знаком события, может превратиться в концепт, т. е. лишиться пространственно-временных координат, энергии и представлять некую идею.

Даже образ конкретной вещи может стать концептом, если он будет мыслиться как событие. Вспомним голубую чашку в одноименном рассказе А. Гайдара. Соответственно, концепт одновременно абсолютен и относителен.

Он относителен:

¦ к своим собственным составляющим, к другим концептам;

¦ к плану, в котором он выделяется;

¦ к проблемам, которые призван разрешать.

Вместе с тем концепт абсолютен:

¦ благодаря осуществляемой им конденсации (сгущению смысловых элементов);

¦ по месту, занимаемому им в концептосфере;

¦ по условиям, которые он предписывает соотносимой с ним идее.

Итак, концепт амбивалентен (двойственен, противоречив): абсолютен как целое, но относителен в своей фрагментарности. Он бесконечен в своем парящем полете, но конечен в том движении, которым описывает очертания своих составляющих. Он реален без актуальности, идеален без абстрактности. Концепт автореферентен (греч. autos – сам, referens (referentis) – предмет знакообозначения), так как, будучи творим, он одновременно представляет и себя, и свой объект.

Наконец, концепт недискурсивен (лат. discursus – в данном случае ?беседа, разговор?), так как не выстраивает пропозиции. Только отождествляя концепт и пропозицию, можно верить в существование научных концептов. Пропозиции наряду с категориями, понятиями – единицы научного мышления, концепт же – не пропозиционален. Соответственно пропозиция – не концепт, поскольку она никогда не бывает интенсионалом, представляющим собой сущность концепта. Кроме того, пропозиции определяются референцией, которая не связана с событием – базовым субстратом концепта. Наконец, независимость переменных в пропозициях противостоит вариативной целостности концепта.

Выделенные свойства и признаки концептов обусловлены тем, что возникают они в сознании человека не только как намеки на возможные значения, но и как отклики на предшествующий языковой опыт человека в целом – поэтический, прозаический, научный, социальный, исторический.

И все же одним из самых главных свойств концепта является его обращенность к культуре. Культурный компонент значения языковых знаков, как известно, издавна привлекает внимание исследователей. Пожалуй, впервые Джон Милль предложил относить его к сфере коннотации слова. Вслед за ним, учитывая культурологическую значимость этого феномена, Роберт Ладо называет коннотацию культурным значением, а Чарлз Фриз – социально-культурным. Современные ученые предпочтение отдают термину, введенному в нашу науку Е. Найдой, выделявшим в значении слова «эмоциональный, коннотативный компонент». Для когнитивной лингвокультурологии модель последнего термина (в усеченном виде – «культурный компонент») оказалась наиболее приемлемой, поскольку позволяет проникнуть в глубинные механизмы вербализации когнитивных категорий. Как ни парадоксально, но, несмотря на огромный интерес к коннотации со стороны лексикологов, фразеологов, психолингвистов и текстологов, культурная коннотация языковых единиц остается почти сказочной и все еще не пойманной «жар-птицей», озаряющей невидимые грани этнокультурной семантики не только слова, но и текста – художественного и научного.

По утверждению психолингвистов, в художественном тексте каждое слово раскрывает богатые возможности своих потенциальных многомерных связей. Эти связи могут иметь характер дискурсивных, когнитивных, понятийных, ситуационных и даже звуковых ассоциаций. В норме, в системе языка одни связи, образные как наименее существенные вытесняются, а другие, смысловые, закрепляются и становятся доминантными. В художественном тексте, наоборот, смысловые взаимосвязи вытесняются ассоциативно-образными. Поэтому процесс выбора протекает преимущественно в пределах семантических смысловых связей и приобретает селективный, избирательный характер (А.Р. Лурия).

Когнитивно-культурный аспект научного текста обусловлен процессами взаимодействия формирования научного знания с когнитивной функцией языка. В рамках когнитивно-дискурсивного подхода к созданию теории языка науки необходимо рассматривать текстопорождение как когнитивный процесс обработки, упорядочения, хранения и «оязыковления» информации в связи с феноменом терминопорождения, обеспечивающего научному тексту необходимую содержательность при минимуме сбалансированных используемых языковых средств (В.Ф. Новодранова).

Для художественного (прежде всего поэтического) текста, обладающего вертикальной пространственной структурой, наиболее важные моменты обработки информации – это этапы текстопорождения и восприятия образного слова. Культурно-когнитивной особенностью поэтического текста является сложная архитектоника его смыслового содержания, что, безусловно, предопределено особым поэтическим мышлением ассоциативно-образного и символического характера (А.А. Потебня). А это, в свою очередь, делает еще более актуальной проблему когнитивно-культурной интерпретации скрытого смысла, связанной с декодированием поэтически оправданных лексико-синтаксических «аномалий» и выявлением интенционального содержания (замысла и смыслового намерения автора).

Когнитивно-культурный подход, как нам представляется, дает возможность проникнуть в глубинные свойства семантики языка и текста, поскольку он затрагивает скрытые информационные пласты и научного, и поэтического мышления, где происходит комбинаторное упорядочение знаний и формируется соответствующая языковая картина мира (Е.С. Кубрякова) знаний, лежащих в основе языковой и речевой семантики.

Всеобъемлющее и общепринятое определение лингвокультурологии содержится в работах В.В. Воробьева. В его концепции, это – комплексная научная дисциплина синтезирующего типа, изучающая взаимосвязь и взаимодействие культуры и языка (Воробьев В.В., 1997: 36). С.А. Кошарная конкретизирует данное понимание лингвокультурологии, определяя ее как научную дисциплину, изучающую процесс осмысления и отражения в национальном языке элементов материальной и духовной культуры народа (Кошарная, 2002: 24).

Анализ этих и других существующих определений лингвокультурологии позволил установить следующее:

• лингвокультурология тесно связана с лингвистикой и культурологией и имеет синтезирующий характер;

• лингвокультурология акцентирует главное внимание на культурных фактах, эксплицирующихся в языке;

• лингвокультурология принадлежит к лингвистическим наукам, поэтому результаты ее теоретических обобщений могут найти практическое использование в процессе обучения родному и иностранному языку;

• главными направлениями в исследовании лингвокультурологии являются: а) языковая личность; б) язык как система семиотической репрезентации культурных ценностей.

В нашем понимании, современная лингвокультурология – это научная дисциплина, изучающая (а) способы и средства репрезентации в языке объектов культуры, (б) особенности представления в языке менталитета того или иного народа, (в) закономерности отображения в семантике языковых единиц ценностно-смысловых категорий культуры. Исходя из такого определения лингвокультурологии, правомерно утверждать, что путь к пониманию культуры открывается языковой семантикой в двух ее классических ипостасях – ономасиологической и семасиологической. Обращение к ономасиологии объясняется интересом лингвокультурологии к изучению закономерностей фиксации всего этноспецифического в номинации ментальных единиц. Принципы семасиологического анализа необходимы лингвокультурологии для накопительного и систематизирующего описания отличительных признаков в смысловом содержании конкретных культурных концептов.

Начинается лингвокультурологическое исследование, как несложно предположить, с ономасиологического анализа, в основу которого кладется доминирующий вектор лингвокультурологического поиска: от имени концепта (это может быть слово или фразема) – к совокупности номинируемых им смыслов. Затем вектор исследования может заменяться семасиологическим направлением. В таком случае для систематизирующего представления дифференциальных смысловых признаков номинируемых в языке предметов культуры целесообразно комплексное использование компонентного анализа и компонентного синтеза (Кузнецов А.М., 1979).

Такой подход позволяет переориентировать науку о взаимодействии языка, сознания и культуры из ее изначально страноведческого «камертона» в лингвокогнитивный. На этом пути лингвокультурология прошла несколько эволюционных этапов.