Вопрос же о криминалистических версиях — это, в сущности, вопрос о том, как думает субъект процессуального исследования преступлений при осуществлении этой своей деятельности
Обращу тут же внимание на следующее: поскольку субъектами такого исследования, как то было сформулировано и обоснованно в первой лекции, являются не только следователь, но и другие профессиональные его участники (в частности, прокурор — государственный обвинитель и адвокат — защитник обвиняемого) говорить надо не только о следственных версиях, как это полагают многие авторы, а в более широком смысле — именно о версиях криминалистических.
Не буду касаться сейчас весьма дискуссионного и очень интересного, на мой взгляд, вопроса о том, существует ли так называемое криминалистическое, в частности следственное мышление (тем не менее, замечу, что положительно на него отвечает А.Р. Ратинов; Р.С. Белкин же полагает вообще неправомерной постановку такого вопроса). Но все же: как в принципе познаются события прошлого? А ведь процессуальное исследование преступлений, и об этом уже говорилось ранее – всегда обращено в прошлое, это всегда познание события, имевшего уже место быть год назад, сутки назад, час назад... Видимо, единственным доступным человеку образом на основании возникшей информации об исследуемом факте выдвигаются предположения об его существовании и сущности, о его связях с иными фактами и обстоятельствами. А затем собирается система прямых и косвенных фактов и обстоятельств, подтверждающих или опровергающих существование исследуемого события, факта, явления.
Эти предположения, как то известно из курса логики, именуются гипотезами. Напомню, что в логике различают гипотезы двух видов: общенаучные — объясняющие сущность наиболее общих явлений природы и общества, и частные, формулируемые в отношении фактов и их происхождения по поводу отдельных элементов жизни природы и общества. Так как в уголовном судопроизводстве идет познание частных фактов, то относительно них выдвигаются именно частные гипотезы, именуемые криминалистическими (следственными) версиями.
В сути своей версия выступает как предполагаемая с той или иной степенью вероятности (обоснованности) причина известных на момент ее выдвижения следствий — результатов преступления, других материальных и идеальных следов от него. «Человек, — писал Гегель, — не удовлетворяется одним лишь знакомством с явлением... он хочет знать, что скрывается за последним, что оно собой представляет, хочет его постигнуть. Мы поэтому размышляем, стремимся узнать причину... Мы, таким образом, удвояем явление, ломаем его надвое: на внутреннее и внешнее, на силу и проявление, на причину и следствие» (Гегель. Энциклопедия философских наук. М., 1974. Т.1. С.117).
Так и следователь, столкнувшись с проявлением силы в виде результатов и других следов преступления, размышляет, стремится познать эту силу, установить, кто и при каких обстоятельствах совершил преступление. Иными словами, выдвигая и формулируя версию, следователь (и другой субъект процессуального исследования преступлений) конструирует цепи причинности между известными ему следствиями преступления и предполагаемой их причиной.
Следствия — результаты, материальные и идеальные следы преступления — выступают в качестве основания, причины выдвижения соответствующей версии Подобные причины в философии именуются специфическими, такими, которые при наличии многих других обстоятельств, имевшихся в данной ситуации до наступления следствий (что образует собой условия действия причины), ведут к появлению следствий.
Поскольку следствия, повторим, в виде результатов и иных следов преступления на момент выдвижения версий обычно выявлены, установлены и исследованы далеко не полностью и, уж во всяком случае, допускают весьма различную их интерпретацию, то по одним и тем же следствиям и на их основе могут быть — и должны быть! — выдвинуты и сформулированы все возможные различные вызвавшие их появление предполагаемые причины-версии.
Как сообщает Р.С. Белкин, термин «версия» в рассматриваемом контексте в нашей литературе был впервые употреблен С.А. Голунским в первом же отечественном учебнике «Криминалистика» в 1935 г., а определение этого понятия впервые было сформулировано в 1940 г. Б.М. Шавером следующим образом: «Под версией понимается основанное на материалах дела предположение следователя о характере расследуемого события, мотивах, в силу которых оно совершено, и лицах, которые могли совершить преступление» (Белкин Р.С.. Криминалистическая энциклопедия. С.30).
В современной специальной литературе понятие и содержание следственных версий в силу очевидной значимости связанных с ними проблем постоянно и несомненно плодотворно исследуются рядом известных криминалистов: Р.С. Белкиным, Л.Р. Драпкиным, А.М. Лариным, Яном Пещаком и др. Обращу внимание, что двум последним из названных ученых принадлежат интересные монографии по данной проблематике (Ларин А.М.. От следственной версии к истине. М.,1976; Пещак Ян. Следственные версии. М.,1970).
Вот как отдельные ученые формулируют свое видение следственной версии:
P.С. Белкин: «Криминалистическая версия — это обоснованное предположение относительно отдельного факта или группы фактов, имеющих или могущих иметь значение для дела, указывающее на наличие и объясняющее происхождение этих фактов, их связь между собой и содержание и служащее целям установления объективной истины» (там же).
Ян Пещак: «Следственная версия — это обоснованное собранным материалом предположение следователя о формах связи и причине отдельных явлений расследуемого события (или его в целом) как одно из возможных объяснений установленных к этому времени фактов и обстоятельств дела» (Пещак Ян. Следственные версии. С.132).
Л.Я. Драпкин: «Следственная версия — это обоснованное предположение следователя, дающее одно из возможных и допустимых объяснений уже выявленных исходных данных (фактической базы), позволяющее на их основе, во взаимодействии с теоретической базой, вероятно (неоднозначно) установить еще недоказанные (неизвестные) обстоятельства, имеющие значение для дела» (Драпкин Л.Я. Основы теории следственных ситуаций. Свердловск, 1987. С.89). Наиболее сложное, на мой взгляд, определение следственной версии сформулировано А.М. Лариным, по мнению которого «следственная версия — это строящаяся в целях установления объективной истины по делу интегральная идея, образ, несущий функции модели исследуемых обстоятельств, созданный воображением (фантазией), содержащий предположительную оценку наличных данных, служащий объяснением этих данных и выраженный в форме гипотезы» (Ларин А.М. Указ. От следственной…С. 23).
Я не хочу здесь вдаваться в анализ приведенных выше и других известных мне определений (особенно последнего) криминалистической версии. Но думаю, что отличие версий от других разновидностей частных гипотез, выдвигаемых и проверяемых во всех иных исследованиях (как социальных, так естественно-технических и т.п.) заключается в следующем:
1) формулируются криминалистические версии лишь применительно к фактам, обстоятельствам, их связям между собой, их совокупностям лежащим в области уголовно-процессуального исследования преступлений.
2) формулируются и проверяются они лишь профессиональными участниками уголовно-процессуального исследования преступлений;
3) проверка таких гипотез осуществляется посредством направленной на то информационно-познавательной деятельности, осуществляемой в рамках правоотношений и институтов, установленных уголовно-процессуальной формой таковой деятельности для каждого профессионального субъекта ее, и средствами, либо прямо предусмотренными, либо не противоречащими действующему уголовно-процессуальному законодательству;
4) проверка сформулированной версии, как правило, осуществляется в условиях противодействия такой проверки со стороны лиц, имеющих иные интересы в исследовании преступления, чем интересы лица, сформулировавшего и проверяющего данную версию.
Таким образом, криминалистическая версия есть обоснованное предположение профессионального участника процессуального исследования преступлений о сути и значении отдельных фактов, обстоятельств, их связях между собой и совокупностях, лежащих в области и пределах такового исследования, формулируемое в целях объективизации и оптимизации достижения результатов последнего и проверяемое в рамках уголовного судопроизводства.
Из многочисленных оснований имеющихся различных классификаций криминалистических версий, на мой взгляд, наибольшую как теоретическую, так и практическую значимость имеют те, которые проводятся по субъекту, объему степени определенности, отношению к предмету доказывания (их рассмотрение, думаю я, поможет глубже понять и само содержание криминалистических версий).
По субъекту выдвижения криминалистические версии можно классифицировать на:
а) следственные, т.е. выдвигаемые и формулируемые следователем. Теория и практика этого вида версий наиболее разработаны, что вполне правомерно, ибо вся криминалистика, в первую очередь, — наука о расследовании преступлений (напомню, что большинство криминалистов расследованием преступлений вообще ограничивает предметную область криминалистики);
б) прокурорские — выдвигаемые и формулируемые прокурором как лицом, осуществляющим прокурорский надзор за органами и лицами, производящими предварительное расследование преступлений, так и лицом, формулирующим государственное обвинение и представляющим его в судебных инстанциях (в первой, кассационной, надзорной).
В первом случае версионная деятельность прокурора наиболее отчетливо проявляется при изучении им материалов расследуемых конкретных уголовных дел и дачи по его результатам указаний на необходимость проверки в сущности формулируемых в них версий (например, «необходимо объективно проверить возможность совершения преступления Н., для чего следует...»). Таким же, в целом, образом она осуществляется прокурором при отмене им необоснованных, на его взгляд, постановлений о прекращении или приостановлении по различным основаниям уголовных дел, а также постановлений об отказе в их возбуждении.
Во втором случае версии прокурором могут формулироваться при возвращении им уголовного дела, поступившего к нему с обвинительным заключением для производства дополнительного расследования (что, по сути, свидетельствует о его отказе по представленным следователем материалам в данный момент возбудить государственное обвинение против лица (лиц), указанного в обвинительном заключении, составленном по данному делу следователем (см. об этом: Баев М.О. О стадии возбуждения государственного обвинения // Воронежские криминалистические чтения. Воронеж, 2000. Вып.1). Отказ государственного обвинителя (прокурора) в суде от поддержания государственного обвинения по делу в целом, либо в части обвинения, сформулированного на стадии его возбуждения (при утверждении прокурором обвинительного заключения), или ходатайство о переквалификации действий подсудимого — есть не что иное, как результаты проверки в судебном заседании сформулированных им (или предложенных защитой) и подтвердившихся версий;
в) защитные версии — выдвигаемые и формулируемые соответственно субъектом профессиональной зашиты от обвинения по уголовному делу. В сути своей защитные версии — контрследственно-прокурорские версии. В силу своей процессуальной функции и специфики деятельности, адвокат, основываясь на известной ему информации по делу (на различных этапах его участия в деле объем и значимость ее различны), просто обязан выдвигать, формулировать и проверять (а также добиваться проверки) версии о том, что его подзащитный, воспользуюсь известным выражением А.Ф. Кони, либо не виновен вовсе, либо виновен вовсе не в том и (или) не так, как то полагают лица и органы, осуществляющие его уголовное преследование;
г) версии судебные, т.е. формулируемые и исследуемые судом.
Отнесение суда к числу субъектов выдвижения криминалистических версий не входит в противоречие с ранее высказанной мной позицией о месте суда в уголовно-процессуаль-
ном исследовании преступлений. Заметим, что суд лишь в крайне нечастых случаях сам формулирует версии относительно фактов и обстоятельств, входящих в предмет его исследования. Как правило, он принимает для проверки версии, выдвинутые и сформулированные следователем и защитой в процессе и по результатам предварительного расследования преступления, прокурором при возбуждении им государственного обвинения, их модификациями в ходе судебного разбирательства, направляя, вновь вспомним А.Ф. Кони, их разработку состязающимися в суде сторонами. Чаще всего, если в результате судебного исследования преступления меняется его квалификация, исключаются отдельные эпизоды обвинения и даже постановляется оправдательный приговор, это не результат самостоятельного судебного версификационного мышления суда, а, результаты проверки им версий, сформулированных, как сказано, сторонами в судебном процессе.
Есть, на мой взгляд, одна ситуация, в которой суд выдвигает и формулирует версию — когда предположение, требующее своей проверки, высказывается в суде заинтересованным лицом, не являющимся профессиональным участником уголовно-процессуальной деятельности: подсудимым, потерпевшим, их законными представителями, а в ряде случаев и иными лицами, в том числе, и свидетелями.
Дело в том, что непрофессиональные участники уголовного судопроизводства как таковые, в рассматриваемом значении криминалистической версии их формулировать не могут; они лишь высказывают предположения, которые могут быть, а в отдельных случаях, — когда они обоснованно высказываются лицами, заинтересованными в исходе дела, — подлежат формулированию в качестве версии соответствующим профессиональным субъектом (следователем, адвокатом) обязательной для проверки по принципам такой деятельности, о которой речь пойдет несколько позднее.
Думается, что считать субъектом выдвижения криминалистических версий экспертов, как это делается, насколько мне известно, большинством ученых, неверно: эксперты не имеют своего процессуального интереса в уголовном деле; они, как о том говорилось ранее, осуществляют микронаучное исследование предоставленных им субъектами уголовно-процессуальной деятельности (в частности, следователем, судом) объектов. В ходе такового эксперты, несомненно, формулируют и проверяют соответствующие частные гипотезы, но последние таковыми — частными научными гипотезами — а не криминалистическими версиями, остаются. Именно это, на мой взгляд, имел в виду один из пионеров судебной медицины Поль Броурдель, когда напоминал экспертам: «Если закон сделал вас свидетелем (экспертом в нашем понимании. — О.Б.), оставайтесь человеком науки: для вас нет жертвы, мести, виновного или невиновного. Вы должны свидетельствовать только в рамках науки (цит. по: Гарднер Эрл Стенли. Дело о пленительном призраке // Клоун: Сборник. М., 1995. С.6).
Также большинство ученых по рассматриваемому основанию выделяют оперативно-розыскные версии. Такие, безусловно и очевидно, есть. Но относить их к числу криминалистических нельзя, ибо, как уже говорилось, вся оперативно-розыскная деятельность, а следовательно, и методы ее осуществления, в том числе и версионное мышление, есть предметная область не криминалистики, а теории оперативно-розыскной деятельности.
По объему, иными словами, кругу объясняемых фактов и обстоятельств, криминалистические версии обычно классифицируют на общие и частные. Первые из них предположительно объясняют наиболее важные, главные факты исследуемого события: носит ли исследуемое событие криминальный характер и какой именно, кто учинил данные деяние и т.д. В целом, мне думается, что общие версии — это те, которые выдвигаются и проверяются по обстоятельствам, перечисленным в п.1, 2 ст. 73 УПК, а именно: событие преступления (время, место, способ и другие обстоятельства совершения преступления); виновность обвиняемого в совершении преступления, форма его вины и мотивы.
Частные версии, соответственно, касаются иных обстоятельств, подлежащих установлению по уголовному делу, и имеющих для того значение так называемых промежуточных фактов.
По степени определенности версии подразделяются на конкретные и типичные. Конкретными являются те их них, которые основаны на информации, содержащейся к моменту их выдвижения в материалах конкретного уголовного дела и (или) относящихся к расследуемому преступлению сведениях оперативно-розыскного характера.
Более сложно понятие типичных версий. Под ними понимают предположения, объясняющие событие или наиболее важные его обстоятельства «при минимальных исходных данных с точки зрения соответствующей отрасли научного знания или обобщенной практики судебного исследования (оперативно-розыскной, следственной, судебной, экспертной)» (Белкин Р.С. Криминалистическая энциклопедия. С.364).
Отдельные ученые, например А.М. Ларин, отрицают за такими предположениями характер криминалистических версий, ибо они, по его мнению, представляют «не предположительное, а положительное знание, отражающее не конкретную ситуацию, а все известные, обобщенные предыдущей практикой ситуации данного рода» (Ларин А.М. От следственной версии… С. 7-9). Обоснованная критика этого положения приведена в той же работе Р.С. Белкина, с позицией которого по этому вопросу я полностью согласен.
Более того, я полагаю, что на первоначальном этапе исследования, в частности, расследования преступления при наличии лишь минимальной информации по конкретному делу, объективность его может быть обеспечена лишь исследованием события именно в разрезе, с позиций соответствующих типичных версий. Поясню это положение несколькими гипотетическими примерами.
Факт смерти человека можно объяснить с позиции логики и криминалистики несколькими причинами: убийством, самоубийством, несчастным случаем, ненасильственной смертью — иное исключено. Это действительно исчерпывающее положительное знание по данному вопросу (конечно же, под углом зрения криминалистики). Но именно эти возможные предположения лежат в основе осмотра места обнаружения трупа, назначения судебно-медицинской его экспертизы. Они формулируются следователем в качестве версий для производства данных следственных действий. Так, при осмотре места происшествия следователь в первую очередь пытается ответить на вопрос, имело ли место убийство, самоубийство, несчастный случай или ненасильственная смерть, и с целью получения ответа на этот вопрос, исследуя все, что свидетельствует в пользу той или иной из перечисленных версий, он и производит осмотр места происшествия.
Предположив в результате исследования этой версии с той или иной долей вероятности, что в данном случае имеет место убийство, следователь тут же формулирует для себя такие же типичные версии относительно мотивов его совершения: убит из корыстных мотивов, хулиганских, сексуальных, на почве, как говорят, личных неприязненных отношений и т.п. — и весь дальнейший осмотр места происшествия следователь проводит в разрезе обнаружения фактов, свидетельствующих в пользу того или иного типичного мотива, по которым, как показывает практика, совершаются убийства.
Другой пример: факт выявления у материально-ответственного лица недостачи материальных ценностей можно объяснить «положительными знаниями» о причинах возникновения недостач ценностей: халатность, злоупотребление служебным положением, кража, совершенная посторонними лицами, счетная ошибка и, наконец, хищение, совершенное лицом, у которого выявлена недостача. Но именно эти типичные версии неукоснительно должны лежать в основе допроса данного материально-ответственного лица — без этого он в принципе будет беспредметен — и всего первоначального этапа расследования в целом, пока то или иное из возможных типичных объяснений факта возникновения недостачи не получит подтверждения данными конкретного расследования.
Наконец, третий пример. В результате совершения преступления того или иного определенного вида возникают типовые следы на типовых для данного вида преступлений объектах (скажем, в результате изнасилования, в первую очередь, на теле и в организме потерпевшей, на ее одежде и т.д.). Именно знание этого, как его называют в литературе, механизма следообразования, в сущности, обусловливает все действия следователя по его переработке: по обнаружению, изъятию, ис-
следованию и использованию следов конкретного преступления данного вида (об этом достаточно подробно будет говориться при рассмотрении заключительной темы данной работы).
Кстати, заканчивая рассмотрение этой проблемы, отмечу, что именно на основе типичных версий криминалисты создают системы типовых версий по расследованию преступлений отдельных видов — умышленных неочевидных убийств, убийств, совершаемых по сексуальным мотивам, и других отдельных видов преступлений. И как бы не относиться к их созданию (например, А.М. Ларин подверг резкой и, на мой взгляд, во многом необоснованной критике отдельные из них — см.: Ларин А.М. Криминалистика и паракриминалистика. С.116-127), следственная практика показала достаточную их работоспособность (о типовых версиях подробнее см.: Бидонов Л.Г. Криминалистические характеристики убийств и системы типовых версий о лицах, совершивших убийство без очевидцев. Горький, 1978).
Если говорить вкратце, смысл и задача создания систем типовых версий — это оптимизация следственного поиска на основе своевременного выдвижения версий по фактам и обстоятельствам, которые, как показывает корреляционный анализ обобщенных материалов следственной и судебной практики, наиболее вероятны для вида преступлений, к которому относится и расследуемое деяние.
По отношению к предмету доказывания криминалистические версии могут быть подразделены на обвинительные и оправдательные. Такая их классификация, предложенная в свое время И.М. Лузгиным (см.: Лузгин И.М. Методологические проблемы расследования М., 1973. С. 138) вызвала критику Р.С. Белкина по двум причинам. Во-первых, на его взгляд, она носит чисто процессуальный, формальный характер. Во-вторых, по его мнению, «практически оправдательные и обвинительные версии самостоятельно и изолированно существовать не могут, ибо в противном случае мы вынуждены будем признать правомерность оправдательного или обвинительного уклона в расследовании» (Р.С. Белкин, Криминалистическая энциклопедия. С. 372-373).
Я не думаю, что в данном случае Р.С. Белкин прав. Дело в том, что отработка этих версий сама по себе требует различной направленности информационно-познавательной деятельности: одной обвинительной, другой — оправдательной. И потому эти версии носят не только, а может быть, и не столько процессуальный, сколько криминалистический характер. Нельзя не сказать, что и психологически их выдвижение, формулирование и проверка различны, особенно тогда, скажем, когда у следователя уже сложилось внутреннее убеждение о виновности привлекаемого им или уже привлеченного к уголовной ответственности лица. Объективность расследования отнюдь не означает, что следователь выполняет две противоположные функции —обвинения и защиты. Функция следователя — обвинение, и если он даже прекращает расследуемое им уголовное дело в отношении конкретного лица по реабилитирующим основаниям, это не означает, что он выполняет функцию защиты, он просто объективно не находит доказательств для обвинения этого человека. Так же обстоит дело и с государственным обвинителем — лицом, формулирующим и поддерживающим обвинение лица от имени государства.
Кстати сказать, об этом со всей определенностью сказано в Определении Конституционного Суда Российской Федерации от 7 октября 1997г.: «Функция осуществления публичного обвинения (но не защиты. — О.Б.) независимо от различия в установленных законом процессуальных формах, возлагается на органы дознания, предварительного следствия и прокуратуры» (Росс. газ., 1997. 17 окт.). Более того, УПК РФ 2001 г., как известно, однозначно отнес следователя к участникам уголовного судопроизводства со стороны обвинения (ст.38).
| |
Вопрос 2. Принципы построения
и проверки криминалистических версий
Итак, познание, в том числе и уголовно-процессуальное, уголовно-процессуальное исследование преступлений, которое невозможно без выдвижения криминалистических версий его субъектами, требуются там, где есть неопределенность в доказательственной информации, обусловливающая возможность неоднозначного и различного ее объяснения. В противном случае — очевидность, которую требуется не познавать, а оценивать и использовать. Нельзя, к примеру, выдвигать предположение о том, какого числа какого месяца православные христиане отмечают Яблочный или Медовый Спас, католики — Рождество Христово, какой день недели приходится на данное число данного месяца, и т.п.
Следовательно, в основе выдвижения предположения криминалистической версии лежит информация, но информация недостаточная для однозначного по ней вывода. Накопление и осмысление такой информации и является основой, первым этапом версионной деятельности субъекта процессуального исследования преступления.
Существует несколько проблем, связанных со сформулированным положением об информации как основе выдвижения криминалистических версий. Первая из них связана с решением вопроса: какая информация имеется в виду, иными словами, из какого (каких) источника она должна быть получена, чтобы стать основой выдвижения версии? Суть проблемы в том, что отдельными криминалистами по этому поводу высказывается мнение, что версии могут выдвигаться лишь на основе информации, полученной процессуальным путем, т.е. на основе информации доказательственной. Это, по моему убеждению, положение ошибочное. Выдвижение версий — средство и способ мышления, и поэтому не может зависеть от того, каким образом, процессуальным или непроцессуальным, получена информация для процесса мышления. Я думаю, что версии могут вытекать как из доказательственной информации, так и полученной в результате оперативно-розыскной деятельности или из любых иных источников — от сообщений средств массовой информации до анонимных писем.
Вторая проблема мне кажется более интересной: может ли лежать в основе выдвижения версии не собственно информация как таковая, а... интуиция соответствующего субъекта версионной деятельности в процессе процессуального исследования преступления? Данная проблема связана, в первую очередь, с определением понятия и сущности интуиции.
Интуиция, образно говоря, есть предвосхищение, чувство истины. Или, как более изящно и точно сформулировал великий фантаст Айзек Азимов: «это свойственное человеческому разуму умение находить ответ в ситуации, когда у него недостает точной информации, а та, что есть, порой противоречива» (Азимов А. На пути к Академии. М., 1999. С. 76-77).
Есть ли интуиция криминалистическая? Одни авторы отрицают ее существование, другие решают этот вопрос для себя утвердительно. Так, по мнению Яна Пещака «следственная интуиция (надо заметить, что, как и вся проблематика криминалистических версий, так и место в них интуиции, наиболее разработаны именно применительно к деятельности следователя. — О.Б.) — это способность следователя, основанная на его опытности и знаниях, непосредственно, прямо, как бы внезапно находить в сложной ситуации путь к правильному решению задач, возникающих в ходе расследования» (Пещак Ян. Следственные… С.98; в этой же работе Пещак приводит ряд интересных примеров выдвижения впоследствии подтвердившихся следственных версий на основе того, что им понимается под следственной интуицией).
У меня несколько иное мнение по этому вопросу. Я полагаю (позволю себе здесь опустить аргументацию своей позиции), то, что понимается в данном контексте под интуицией, в том числе следственной, есть не что иное, как обычный логический процесс. Но проходящий с такой быстротой, иногда чуть ли не на подсознательной уровне, что его субъект сам не может на вербальном уровне воспроизвести его этапы. По сути, логический процесс конструирования интуитивного предположения представляет собой так называемый «черный ящик»: известно, что лежит на входе и известно, что сложилось на выходе, но неизвестно, не осознанно, как сложилось.
Таким образом, в первый этап, построения криминалистической версии входит и логическое осмысливание лежащей в ее основе информации. Тут же замечу, что ряд ученых выделяют этот процесс в отдельный этап версионной деятельности. Мне, однако, такой подход представляется несколько искусственным: психологически, думаю я, невозможно накапливать информацию без ее непрерывного осмысливания, анализа. Методы такого анализа известны — дедукция и индукция. Напомню: «Дедукция — выведение частного из общего; путь мышления, который ведет от общего к частному, от общего положения к особенному. Общей формой дедукции является при этом силлогизм, посылки которого образуют указанное общее положение, а выводы — соответствующее частное суждение»; «Индукция — метод движения знания от отдельного, особенного к всеобщему, закономерному. Индукция из наблюдений и опытов выводит принципы и общие положения» (Философский энциклопедический словарь. М., 1999. С. 125, 179). В результате такого логического осмысливания имеющейся информации у субъекта исследования преступления возникают соответствующие логические предположения. Эта проблема достаточно подробно и интересно исследована А.А. Эйсманом в монографии «Логика доказывания» (М., 1971).
Но для того, чтобы эти предположения приняли вид версии, они должны быть сформулированы таким образом, чтобы с ними можно было вести дальнейшую работу.
Следовательно, вторым этапом построения криминалистической версии является ее формулирование. Хочу обратить внимание на следующий важный момент: версия должна формулироваться в категорически однозначной форме, примерно в таком виде: «Преступление совершил Н.», «Преступление Н. совершил с целью завладения имуществом потерпевшего», «Преступление совершено при превышении пределов необходимой обороны» и т.п. Необходимость именно такого формулирования криминалистических версий вытекает из логических правил построения любых гипотез, и лишь оно позволяет получить в результате их проверки однозначный вывод — «да» или «нет»: «Преступление совершил Н.», «Преступление Н. совершено не по корыстным мотивам» и т.д.
Следующим, третьим этапом версионного процесса, на мой взгляд, принципиально важным, но как-то несколько вскользь рассматриваемым в учебной литературе, является этап выведения из сформулированной версии следствий.
Дело в том, что сама по себе версия, являясь результатом логического рассуждения, идеальна, неосязаема. Проверяемыми практически являются лишь именно следствия, вытекающие из данного логического рассуждения, из определенной версии.
В обоснование этого положения вновь немного пофилософствуем. Как говорилось выше, материальные и идеальные следы-следствия преступления выступают, с одной стороны, в качестве основания, информационной базы выдвижения соответствующей криминалистической версии, предположительно объясняющей одну из возможных причин возникновения этих следов. С другой стороны, следствия действия причины неизбежно должны нести на себе отпечатки (следы) причины. Это положение — перенос структуры от причины к следствию, т.е. отображение первой во второй, является, как известно, фундаментальной чертой динамики процесса причинения и лежит в основе свойства отражения: «Возникновение у следствия отпечатков причины означает установление между обоими членами причинной пары особого объективного отношения, благодаря которому любой из них делается представителем другого, т.е. превращается в носителя информации о нем. Цепи причинения, по которым совершается перенос структуры, оказываются вместе с тем и цепями передачи информации» (Философская энциклопедия. М., 1967. Т.4. С.370).
Из этого методологического положения следует, что причина ведет к своему исчерпывающему отражению в следствиях своего действия. А потому, если предполагаемая причина (версия) – истина, то она должна быть с исчерпывающей полнотой представлена в необходимых следствиях (следах) своего действия (подчеркну здесь: «в необходимых следствиях», так как помимо них причина влечет возникновение и следствий возможных, о которых скажу чуть позже).
Рассмотрим их сущность и принципиальнейшую важность на небольшом гипотетическом примере. Обнаружен труп Иванова, смерть которого последовала от ударов ножом. На основании определенной информации (доказательственной и (или) оперативной), соответствующего ее осмысливания и логического рассуждения, сформулирована версия: «Убийство Иванова совершено Петровым».
Что с необходимостью из этого следует, иными словами, какие необходимые следствия вытекают из этой версии? Их, как минимум, три:
1) Петров в момент нанесения Иванову ножевых ударов находился на месте убийства;
2) у Петрова на момент убийства Иванова был нож, которым потерпевшему наносились удары;
3) Петров имел мотив для убийства Иванова. Такие жe необходимые следствия должны быть выведены из частых версий, связанных с версией общей о совершения убийства потерпевшего Петровым: о форме вины, мотивах преступления и т.д. Например, если частная версия гласит, что Петров завладел имуществом, бывшим у потерпевшего, то из этого с необходимостью следует, что эти ценности находятся у Петрова, либо после совершения преступления он как-то иначе распорядился ими по собственному усмотрению.
Вот эти-то выводы из версий (необходимые следствия) можно объективно проверить, подтвердить или опровергнуть. К примеру, по первому из них — установить лиц, которые видели Петрова в данный момент на месте или непосредственно у места происшествия, о чем их, естественно, допросить; произвести идентификационные исследования следов обуви, отпечатков пальцев, обнаруженных на месте происшествия, с обувью, изъятой для этой цели у Петрова, и образцов отпечатков его пальцев и т.д. По второму — принять меры к обнаружению у Петрова ножа и последующих его экспертных исследований (судебно-медицинских, физико-технических и др.), установить лиц, которые видели у Петрова подобное оружие, и т.д. По третьему — установить путем допроса как свидетелей, так и самого Петрова его взаимоотношения с потерпевшим, объективно установить наличие у Петрова именно того мотива, по которому совершено расследуемое преступление, используя для этого все имеющиеся процессуальные и криминалистические возможности: обнаружение похищенных ценностей у Петрова или лиц, которым он их передал, в случае совершения преступления по корыстным мотивам, исследуя биологические объекты, если убийство совершено по сексуальным мотивам, в виде соответствующих следов на теле и одежде как погибшего Иванова, так и Петрова, чья причастность к совершению убийства потерпевшего по этому мотиву проверяется.