Государственное принуждение

Насилие в цивилизованном обществе допускается в ос­новном в форме санкций по отношению к тяжелым наруше­ниям норм и рассматривается как одно из тяжелейших зол, которое может быть оправдано лишь чрезвычайными обстоя­тельствами. Для обеспечения порядка и стабильности в об­ществе государство должно иметь монопольное право на фи­зическое принуждение. М. Вебер писал: «Государство есть то человеческое сообщество, которое ... претендует (с успехом) на монополию легитимного физического насилия» ^4б,

В этом и специфика политики как особой сферы жизне­деятельности, что государственная власть может применять насилие в масштабах всего общества. Особо в теоретической мысли стоит вопрос о праве на клеилие как субъекта, так иобъекта властвования. Конечно, важнейшим фактором, не­посредственно влияющим на размеры, формы проявления и общественную оценку насилия как внутри страны, так и на межгосударственном уровне, является политический режим. Недемократические государства наделяют высшее руковод­ство — субъект власти — неограниченным правом принужде­ния. И наоборот, демократические страны признают лишь на­род и его представителей источником законного принуждения.

Д. Локк писал, что «во всех положениях и состояниях луч­шее средство против силы произвола — это противодейство­вать ей силой же. Применение силы без полномочий всегда ставит того, кто ее применяет, в состояние войны как агрес­сора и дает право поступать с ним соответствующим обра­зом» ⁴⁶.

Обращение к силе считается правомерным и нравствен­ным в том случае, когда нарушаются естественные права че­ловека, узурпируется власть, порабощаются граждане, а с не­послушными жестоко расправляются, т. е. власть ставит себя в состояние войны со своим народом и узаконивает право на выступление против тирании. На основе этих идей демокра­тические режимы признают законным и нравственным право народа на применение силы, сопротивление против тех, кто пытается насильственно устранить власть народа. Но в пра­вовом государстве это право реализуется лишь тогда, когда государственные органы не смогли противостоять попытке пе­реворота ненасильственными методами.

Внедрение в практическую реальность идей правового го­сударства снизило роль и значение насилия в осуществлении властных полномочий, так как субъекты и объекты власти прибегают к нему лишь в крайних случаях. Насилие как средство политики передвинулось на второй план. Но это во­все не означает, что оно не применяется государством и его оппонентами.

Переход государств от политических режимов, которые опирались преимущественно на насилие, к плюралистической модели, отличающейся перераспределением самых разных видов власти между различными социальными группами, привел к тому, что объекты властвования имеют возможность оказывать влияние на политическую элиту посредством де­мократических процедур, при этом ни одна из социальных групп не имеет полного контроля за политическими институ­тами общества (и в первую очередь государственными) и по­литические решения принимаются путем компромисса.

Развитие философских концепций ненасилия и насилия имеет давнюю историю. Сторонники ненасилия представлены различными теориями и школами, зародившимися в недрах религиозных течений — буддизма, индуизма, иудаизма, христи­анства. Суть концепции ненасилия в политике заключается в отказе от применения силы при разрешении конфликтов и урегулировании спорных вопросов на основе принципов гума­низма и нравственности. Ненасильственная теория рассчита­на на воздействие на человеческое поведение более высоких мотивов, чем страх перед физическими наказаниями. Нена­сильственные методы учитывают особенности общественной субстанции—наличие у объектов их влияния нравственного сознания, совести и разума. Эффективность ненасилия осно­вана на использовании внутренних механизмов мотивации поведения и, прежде всего, совести и общественного мнения.

Философия политического ненасилия существенным обра­зом отличается от пацифизма, основанного на пассивном со­зерцании зла, непротивлении насилию, и предполагает актив­ные практические шаги физического воздействия, без ограни­чения свободы передвижения человека.

Теоретики и практики абсолютного ненасилия М. Ганди, М.-Л. Кинг, Дж. Пари, Л. Н. Толстой и др. отвергали все формы политического насилия, в том числе и войны. Позиция сторонников ненасилия внешне вполне безупречна — она предполагает полное единство целей и средств с точки зрения их нравственного содержания, т. е. соответствует нравствен­ному общечеловеческому идеалу и утверждает безусловный приоритет морали над политикой. Но, к сожалению, абсолют­ный отказ от насилия не соответствует уровню политического сознания общества, экономическим, политическим и социаль­ным отношениям и, в конечном счете, не может остановить то зло, которое творится в мире. Недостаток реализма и отсут­ствие практической пригодности — вот главные возражения против морали ненасилия.

Концепция оправдания политического насилия выражена в большом многообразии политических взглядов. Можно вы­делить два критерия оправдания, допустимости насилия: по­литический и моральный. Политический критерий оправдания насилия отождествляется с эффективностью насилия. Соот­ветствие насилия определенной системе нравственных ценно-стен, допускающих его применение, характеризует мораль­ный критерий. Откровенное оправдание насилия на уровне теоретических воззрений встречается довольно редко.

Немногочисленные сторонники абсолютного оправдания насилия подчиняют мораль политике и отказываются рас­сматривать моральные аспекты политических действий, т. е. единственным критерием оправдания насилия для них яв­ляется его эффективность. Такие и подобные этим воззрения высказывали в XIX столетии К- Гейнцен и И. Мост. В XX веке теорию и практику неограниченного насилия «обогатили» сторонники социал-дарвинизма, фашизма и представители многих террористических режимов и движений, деятельность которых показала несостоятельность абсолютного оправда­ния насилия в политике. Мировая практика опровергает ил­люзию его всемогущества.

Значительно сложнее определиться с теоретической пози­цией, которая реализуется на практике в различных вариа­циях, когда политическое насилие оправдывает определен­ными обстоятельствами. Главным критерием выбора полити­ческого средства здесь является способность приносить поль­зу в борьбе за власть, т. е. утилитарность. Сторонники ути­литарного подхода оправдывают насилие, когда оно полезно и целесообразно. При этом полностью не снимается, но явно недооценивается вопрос о нравственной ценности выбираемых средств.

Пытаясь найти оптимальный выбор между добром как целью (во имя которой все средства хороши) и злом как средством (злом может быть с моральной точки зрения наси­лие, особенно допускаемое противником), сторонники оправ­дываемого насилия считают, что для достижения добра мож­но применять любые средства. Платон и Аристотель мораль­но оправдывали убийц тиранов. Ж--Ж- Руссо, Д. Дидро счи­тали, что народ имеет право на свержение правителей, нару­шающих его суверенитет. Н. Макиавелли не абсолютизировал насилие, но считал его надежным политическим средством, оправданным для обеспечения стабильности и сохранения го­сударства, а также допускал физическое насилие, направлен­ное на пресечение поступков и действий, которые обусловле­ны дурной природой человека, его склонностью ко лжи, спо­собностью подчиняться страху и т.д.⁴⁷.

Практика применения оправданного насилия нашла ши­рокое применение в деятельности якобинцев, а в теории марк­сизма-ленинизма революционному насилию отводилась роль «повивальной бабки всякого старого общества, когда оно бе­ременно новым»⁴⁸. Подчеркивая предпочтительность мир­ной формы революции, сведение насилия до необходимого минимума, К. Маркс и Ф. Энгельс предполагали сопротивле­ние господствующих классов и ставили в зависимость от него масштабы и формы революционного насилия.

В. И. Ленин, исходя из принципа целесообразности, объяв­лял нравственным все, что служит делу освобождения проле­тариата, хотя и выступал за ограничение насилия, но оправ­дывал и объяснял его степенью ожесточенности классовой борьбы, сопротивлением свергнутых классов, предполагал, что вооруженное насилие — это кратковременная мера социального принуждения. К сожалению, применение непра­ведных средств ради праведной цели в нашей стране на прак­тике значительно затянулось, и постепенно политическое на­силие переплелось с другими формами насилия над лично­стью, модифицировалось в целостную государственную мо­дель. В целом трагические последствия применения насилия в эпоху классовых битв обусловлены отсутствием четких представлений о допустимости насилия и недооценкой опас­ностей, связанных с ним.

Конечно, в идеальном случае политический и моральный критерий оправданности насилия должны совпадать. И в реальной жизни те политики, которые исповедуют демокра­тические ценности, не могут использовать политические сред­ства и выдвигать цели, которые не соответствуют общегума­нистической системе морали. Но политический процесс за­ставляет субъекта власти и политики выбирать между целя­ми и средствами, которые должны оцениваться с точки зрения их нравственной ценности. В ходе нравственного кон­фликта субъект вынужден опираться на иерархию моральных ценностей. Конечно, предпочтение отдается обобщенным нравственным ценностям, касающимся смысла жизни чело­века, его назначения. Осуществляя свой выбор средств и це­лей, а точнее их согласование, субъект политики вынужден приносить в жертву какую-либо моральную ценность. По мнению И. Ю. Залысина, «выбор предпочитаемой ценности может иметь только относительное нравственное оправдание, которое заключается в том, какой выбор обеспечивает наи­лучший баланс добра и зла, является «меньшим» злом из возможных. В позитивном смысле выбор «наименьшего зла» означает достижение «наибольшего добра» в данной ситу­ации» ⁴⁹.

При принятии решения об использовании насилия осуще­ствляется выбор, в ходе которого сталкиваются моральные ценности: с одной стороны, гуманизм, включающий призна­ние достоинства личности, неотъемлемость ее прав (права на жизнь, свободу, личную неприкосновенность); с другой, — мо­ральная норма, осуждающая покушение на здоровье и жизнь человека. Вполне справедливо, что решается этот конфликт в пользу первой стороны. Если возникла ситуация, при кото­рой нет другого способа реализовать принцип гуманизма, то насилие может и должно быть применено против тех, кто на него посягает. Почему же приоритет отдается принципу гу­манизма? Потому что это предотвращает большее насилие. Известно, что в авторитарном обществе, где не гарантируют­ся права и свободы человека, творится массовый произвол, т. е. большое зло, а насилие получает лишь относительное моральное оправдание.

Зло насилия может быть относительно оправдано для пре­дотвращения большего зла: во-первых, при отстаивании неза­висимости, территориальной целостности страны, защите жизни и безопасности граждан при неспровоцированной, внеш­ней агрессии; во-вторых, для защиты граждан от системати­ческого и массового террора в условиях автократического ре­жима; в-третьих, с целью подавления антигосударственных насильственных действий в условиях демократического ре­жима ⁵⁰.

Таким образом, насилие может быть оправдано для дости­жения определенных целей. Главное отличие этого тезиса от известного «цель оправдывает средства» заключается в том, что он исходит из принципиально иной трактовки и понима­ния диалектики целей и средств политической деятельности. Сторонники принципа целесообразности отдают приоритет-цели при решении вопроса об оправданности средств борьбы за власть. Утверждая, что морально оправданной цели можно достигать любым путем, они недооценивают значение вы­бора средств политического воздействия, их обратного влия­ния на цель. Не учитывая возможных негативных последст­вий использования аморальных средств, они не пытаются на практике ограничить применяемое ими насилие, j В целостной системе «цель — средства» цель и средства настолько взаимосвязаны, что первое влияет на второе: цель определяет моральную ценность, может служить оправда­нием средств, и средства оказывают влияние на цель — амо­ральные средства, привлекаемые для достижения высокой це­ли, могут морально деформировать достигнутые результаты. Значение средства достижения цели настолько велико, что оно само может стать критерием моральной ценности избран­ной цели, именно средства выявляют действенный смысл цели.

Можно согласиться с А. А. Гусейновым, что «в утвержде­нии, согласно которому средства оправдывают цель, значи­тельно больше практических гарантий реального гуманизма, чем в противоположном тезисе: цель оправдывает сред­ства» ⁵¹.

Таким образом, оправданность политического действия не­обходимо определять с точки зрения как цели, так и средств, что означает необходимость ограничения использования на­силия этическими, правовыми, политическими и другими рам­ками. Эти рамки являются показателем максимально возмож­ного насилия при достижении морально ценных политических целей. Причем ограничение этого насилия должно носить аб­солютный характер, ибо в противном случае оно может быть использовано во вред достигаемой цели, а в конечном счете и подменить ее.

Возможно ли вообще осуществление разумного и эффек­тивного контроля за насилием, ведь до сих пор человечеству не удавалось решить эту задачу, хотя соображения пользы и морали заставляли искать пути и средства ограничения на­силия.

Еще законы Ману запрещали поражать врага веролом­ным оружием, убивать противника, оказавшегося на земле, молящего о помиловании, спящего, безоружного, отступаю­щего и т. д.

В европейской античности греки и римляне на войне ща­дили жизнь некоторых людей (артистов, ученых, поэтов и других выдающихся личностей) и не разрушали их жилища. Античная литература осуждала массовые убийства и гра­бежи.

Средневековые кодексы рыцарского поведения предусмат­ривали пощаду тем, кто ее просит, запрещали нападение на священников, торговцев, крестьян в поле. По мнению церкви, солдат, сознательно совершивший убийство мирного жите­ля,— грешник, и на него накладывалось наказание (епи­тимья) .

Значительный прогресс в попытках ограничения насилия был достигнут уже в новое время, особенно на рубеже XIX и XX столетий. К важнейшим достижениям международного гуманитарного права относится Женевская конвенция (1864) о защите раненых на поле боя, Санкт-Петербургская декла­рация (1868), запрещавшая применение разрывных и зажи­гательных пуль. А Лондонская (1871) и Гаагские (1899 и 1907) конвенции декларировали гуманное обращение с боль­ными, ранеными, пленными, предусматривали защиту жизни и имущества гражданского населения оккупированных тер­риторий, охрану центров науки и культуры, мест религиозно­го культа. К сожалению, эти принципы гуманизации насилия часто вступали в противоречие со стремлениями военных и политических кругов воюющих стран добиться побед любым путем.

Поиск возможностей ограничения жестокости политическо­го насилия продолжался и в XX столетии, особенно после вто­рой мировой войны. В 1949 году были подписаны четыре Же­невские конвенции, содержание которых касается различных аспектов ограничения военных действий, защиты жертв кон­фликтов. И если, во многом благодаря активизации деятель­ности ООН и других международных организаций, прогресс в области гуманитарного международного права налицо, то продвижение в этом направлении, касающееся внутриполи­тических конфликтов, менее значимо. В 1949 году во все Же­невские конвенции была включена статья, предусматриваю­щая гуманное обращение с противником, сложившим оружие, больными, ранеными, пленными, запрещающая жестокость, унижение достоинства, взятие заложников, осуждение и на­казание комбатантов без предварительного судебного ре­шения, вынесенного надлежащим образом учрежденным судом, при наличии судебных гарантий, признанных необходи­мыми цивилизованными нациями.

В 1977 году принимается дополнительный протокол № 2 к Женевской конвенции (1949). В нем защищаются нрава тех, кто не участвует в вооруженных столкновениях или сдался в плен: запрещается жестокое обращение, запугива­ние, взятие заложников, заключенным должна быть гаранти­рована безопасность и определенные социально-бытовые ус­ловия. Дополнительные протоколы требуют исключить из объектов насилия гражданское население, продовольственные склады, сельскохозяйственные угодья и скот, источники пить­евой воды и ирригационные сооружения, объекты, поврежде­ние или уничтожение которых может привести к значитель­ным потерям мирного населения (гидрохимические сооруже­ния, ядерные станции и др.), а также совершать враждебные акты против исторических памятников и произведений искус­ства ⁵².

Перед политиками стоят важные задачи по ограничению и минимизированию негативных последствий насилия. Не­смотря на предпринимаемые усилия, участники насильствен­ных конфликтов часто не сдерживаются в использовании раз­рушительного потенциала.

И все же разумный контроль над насилием возможен и необходим. Это подтверждают следующие аргументы.

Во-первых, требования международного гуманитарного нрава уже нашли определенное воплощение в ходе некото­рых внутренних конфликтов. Так, почти полностью исключено применение газов и химического оружия во время граждан­ских и партизанских войн.

Во-вторых, большое значение имеют коллективные уси­лия и требования цивилизованных государств, их скоордини­рованные действия по пресечению наиболее жестоких форм насилия в войнах или других конфронтацпонных ситуациях. Известно, что эти мотивы среди прочих сыграли определяю­щую роль в отказе руководства фашистской Германии при­бегнуть к химическому оружию входе второй мировой войны.

В - т р е т ь п х, следует иметь в виду, что в истории разви­тия человечества доминирует стремление к утверждению доб­ра, к следованию требованиям морали. Иное дело, что поня­тие добра многозначно. Но принципы нравственности настоль-ко важны, что даже самые циничные политики стремятся при­дать своим поступкам хотя бы видимость моральной оправ­данности.

В-четвертых, ограничение насилия мотивируется и обычным прагматизмом. Многие субъекты политики осознают, что особенно неконструктивно неконтролируемое насилие. Утилитарные соображения подтверждают, что особо жесто­кое насилие негативно влияет на достижение политических целей. Конечный материальный ущерб в результате конфлик­тов и войн объективно невыгоден всем участникам. Чрезмер­ная жестокость сокращает социальную базу движений и по­литических партий, так как она отталкивает людей. По мере развития человечества физическое принуждение становится не только политически неэффективным, но и вредным для цивилизованного развития, так как подрываются основы де­мократического строя и усиливаются авторитарные тенден­ции в политической жизни общества.

Широкое применение насилия во взаимодействии субъек­тов и объектов власти характерно для автократии, что объяс­няется недовольством и сопротивлением групп общества из-за высокой степени монополизации государственной власти. Так как в условиях автократии эти группы лишены возможности использовать законные формы политического участия для защиты своих интересов, то их политическая активность вы­ливается в конфронтацию и носит экстремистский характер. В свою очередь недостаточная институциализация и упоря­доченность политического процесса способствует обращению к крайним и жестким методам борьбы за власть в моменты смены властвующей элиты пли властителя, в периоды ослаб­ления суверенитета государства.

Существуют определенные различия в проявлениях наси­лия для разных видов автократии.

Для тоталитаризма, который отличается гипертрофиро­ванной политизацией всех сфер жизни общества и чрезмер­ным расширением политического пространства, более харак­терно насилие субъекта властвования. При этом слепая вера тоталитарной элиты в безграничные возможности политиче­ских средств регулирования социальных отношений приводит к абсолютному доминированию рычагов «сознательного» управления и вытеснению механизма общественной саморе­гуляции. В условиях тоталитаризма насилие выходит на пер­вое место среди средств государственного регулирования. Субъекты власти руководствуются в своей деятельности идеями коренного тотального переустройства общества. Атак как революционная ломка носит самый болезненный харак­тер и вызывает сопротивление, то властвующие структуры используют широкомасштабное насилие, в том числе и фи­зическое.

Одно из отличий авторитаризма от тоталитаризма заклю­чается в том, что общество в меньшей степени политизиро­вано. Личность имеет определенную автономию в социаль­ной, духовной, экономической сферах. Поэтому авторитаризм отличается меньшим, чем при тоталитарной системе, наси­лием субъекта власти и большими возможностями объекта власти, в частности оппозиционного насилия.

В общем наиболее значительное влияние на возможность применения физического принуждения субъектами политики оказывают такие параметры форм властных отношений, как: степень политизации жизни общества; объем политико-госу­дарственного контроля и регулирования его социально-эконо­мической и культурной областей; тип политического господ­ства, выражающийся в степени монополизации государствен­ной власти; формы политического участия, доступные в дан­ной политической системе; мера институциализации полити­ческих отношений; прочность суверенитета государственной власти ⁵³.

Несомненно, демократический режим значительно сокра­щает число насильственных средств осуществления власти. Но это не должно давать повода для создания утопических проектов бесконфликтного развития общества.

Конфликты в современном демократическом обществе мо­гут вызываться различными причинами. Это происходит в связи с асимметричностью власти, так как даже в условиях демократии объекты власти испытывают определенную отст­раненность от субъекта. К этому можно добавить влияние на рядовых граждан чувства безвластия, усиливаемое сильной бюрократизацией государственной системы управления. У них укрепляется неверие в то, что можно защитить свои права и интересы легальным путем. С другой стороны, определенная инерционность политических институтов не всегда позволяет им оперативно адаптироваться к требованиям изменившихся реалий или претензиям новых социально мобилизованныхгрупп, которые используют для решения своих проблем неза­конные средства. Поэтому демократия не гарантирована от острых политических конфликтов, для решения которых при­меняется насилие.

Принятие на вооружение концепции правового государст­ва создает иллюзию того, что все проблемы такое государ­ство решает исключительно цивилизованным путем, без средств принуждения. Стремление к этому, безусловно, заслу­живает всяческого одобрения, но на наш взгляд, следует ого­ворить несколько важных моментов.

Во-первых, процесс реформации государства в постсо­циалистических странах идет болезненно, зачастую сопровож­дается непониманием со стороны соответствующего социума, а иногда отторжением им отдельных государственных функ­ций. Отсутствие научной базы реформирования государствен­ности иногда пытаются компенсировать экстраполяцией до­стижений развития других цивилизованных государств, забы­вая, что это нередко приводит к конфликтам между общест­венным сознанием и практикой реформирования государства, изменением егр статуса.

Статья 1 Конституции Российской Федерации провозгла­шает Россию демократическим, федеративным, правовым го­сударством. Можно утверждать, что здесь в большей мере обозначен девиз и цели развития современного российского государства, его перспектива, чем существующая реальность. В силу того, что до недавнего времени правопорядок поддер­живался только бдительностью и заботами органов власти, а самодеятельное отношение граждан к политике не поощря­лось, в настоящее время сложилась ситуация, когда старый правопорядок упразднен, а новый еще не устоялся, не окреп и не в полной мере воспринят обществом.

Конфликтный характер переходного общества усиливает­ся проявлениями насилия, имеющего структурные, социокуль­турные и психологические причины, а также причины, непо­средственно связанные с властными отношениями. В нашей сегодняшней реальности насилие обусловливается не только и не столько неравным положением групп или отдельных лич­ностей в общественной иерархии, а крупными сдвигами в со­циальной структуре, стратификационной системе, обусловив­шими их разбалансировку. Агрессии объектов власти пред­шествует их отчаяние при невозможности достигнуть значи­мой цели - происходит разрыв между ожиданиями и реаль­ными достижениями. Блокирование восходящей социальной мобильности порождает в большинстве случаев политические действия, нацеленные на обновленческие изменения социаль­ной системы. Конечно, источником политического насилия яв­ляются не только динамические процессы в социальной струк­туре, но и резкая социальная дифференциация. Существует тесная связь между активизацией насилия и распадом цело­стно-нормативной системы общества.

В условиях, когда господствующая в обществе политиче­ская культура обеспечивает легитимность существующей го­сударственной власти, снижается вероятность острых кон­фликтов с применением физического насилия. И наоборот, крушение ценностно-нормативной системы является источни­ком насилия в обществе. При это граждане утрачивают веру в законность политического режима, разубеждаются в необ­ходимости подчиняться распоряжениям властей.

Восполняет духовный дефицит отчужденных от политиче­ской системы оппозиционная контркультура. Источником на­силия являются ценностные системы тех контркультур, кото­рые носят радикальный характер. Большую роль в них играет идеология, которая является мощным фактором мотивации политического поведения. Радикальные идеологии форми­руют установку на использование экстремистских форм по­литического участия. Они ориентируют на полный разрыв с традиционными социальными и политическими ценностями, нетерпимость к политическим оппонентам, упрощают дейст­вительность до примитивного уровня по принципу деления на «своих» и «чужих».

Широкое применение насилия обусловливается не только крушением ценностно-нормативной системы, но и особенно­стями типа культуры, господствующей в обществе. Такие нор­мы автократической культуры в ее разновидностях, как не­терпимость к инакомыслию, конфронтационность, приоритет силы над правом, способствуют распространению насилия.в политической жизни.

И. Ю. Залысин так представил механизм действия раз­личных причин, заставляющих прибегать к насилию: «Со­циальные сдвиги, нарушающие равновесие стратификацион­ной системы, вызывают недовольство и сопротивление опре­деленных групп, которые в рамках данной формы властных отношений не могут найти иных способов выражения и за­щиты своих интересов, кроме насильственных. Этому способ­ствует кризис ценностно-нормативной системы, а также осо-бенности господствующей политической культуры, традицион­ной морали и социальной психологии» ⁵⁴.

По мнению Е. Г. Антоновой, государство следует рассмат­ривать как систему, вынужденную подчинять себе граждан, и задача правового государства заключается в выборе опти­мальной «глубины» этого подчинения. Направленность госу­дарственной власти на подчинение (подавление) не должна занимать первостепенную роль в государстве, на первый план должна выдвигаться задача достижения согласия. Но в лю­бом случае государство должно быть аппаратом легитимного требования и принуждения к его исполнению⁵⁵.

Во-вторых, правовое государство — это власть, огра­ниченная в своих действиях правом, подчиненная воле суве­ренного народа, призванная обеспечить индивидуальную сво­боду, личные права граждан. Несомненно, важнейшим усло­вием формирования правового государства является дости­жение такого состояния общества, при котором соблюдение закона было бы выгоднее его нарушения. А для этого тре­буется политическая грамотность населения, высокий уровень правовой культуры. И если рассматривать становление и раз­витие правового государства как перманентный процесс, то реально-прагматический, а не идеализированный взгляд по­зволяет обнаружить, что не следует сбрасывать со счета и те структуры государства, которые самим фактом своего суще­ствования потенциально или реальными действиями обеспе­чивают соблюдение правового режима власти.

С появлением феномена правового государства не исче­зают его важные обязательства перед гражданами — обеспе­чивать внутренний мир и порядок, интересы территорий; ре­гулировать классовые, социальные, национальные и экономи­ческие отношения. Наряду с другими направлениями деятель­ности государства охранительная, заключающаяся в поддер­жании правопорядка и обеспечении стабильности, защите конституционных основ общественного и государственного строя, остается и у правового государства. Режим правового государства не может полностью исключить проявление или наличие отдельных групп, желающих воспользоваться своими правами и свободами в ущерб прав и свобод других граждан. И в этом отношении наличие структур, обеспечиваю­щих диктат закона, наказание лиц, преступивших закон, не только объяснимо, но и оправдано сущностью правового государства. К сожалению, в литературе, посвященной право­вому государству, его сущности, функциям, тенденциям раз­вития, данная проблема не находит отражения.

В-третьих, оправданность использования государствен­ного насилия с целью подавления антигосударственных вы­ступлений при демократическом режиме определяется тем, что у оппозиции в этих условиях есть возможность отстаивать свои интересы легальным конституционным путем. И те груп­пировки, которые используют незаконные средства, не просто стремятся к власти, а подрывают основы демократического строя, устанавливают ту или иную разновидность автократии.

В-четвертых, следует принимать во внимание не толь­ко социально-экономические, политические, национальные, духовные предпосылки появления неконституционных сило­вых действий объектов власти, но и морально-психологиче­ские особенности человеческой личности, возможности инди­видуальных террористических актов, распространение обыч­ного оружия, разрушительную силу оружия массового унич­тожения и др. Это внутренние факторы, обусловливающие необходимость использовния правовым демократическим го­сударством принудительных средств, о масштабах примене­ния которых, технологии, степени жестокости будет идти речь ниже.

Кроме того, есть еще и внешние факторы. Идеальным (желательным) миропорядком с высоты понимания пробле­мы на сегодняшний день и обозримую перспективу является такое сосуществование суверенных государств, когда нацио­нальный правовой режим последовательно распространяется на сферу межгосударственных отношении. Но мозаичная кар­тина политических режимов, многообразие государственных интересов, их взаимопересечение, практика межгосударствен­ных отношений свидетельствуют о том, что в современных условиях ни одно государство не изымает из арсенала средств внешних взаимоотношений силу.

Глава II