Религиозные причины ненадежного положения ученых

Умар Исхак Ахмад ал-Газневи Сирадж-ад-дин (ум. 1372), индиец, судья ханафитов в Каире... Он изучал право в Дели... потом отправился в палом­ничество. (В Мекке) он услышал у шейха Хидра, управляющего конвента ас-Сидра¹⁰¹ «милостивый дар познания» и передал это произведение... Раньше, еще примерно в 1340 году, он приехал в Каир, слушал там лекции у Ахмад Мансура ал-Джаухари...¹⁰² Я читал письменные зарисовки судьи Таки-ад-дин аз-Зубайри¹⁰³. Сирадж-ад-дин был превосходным уче­ным, который пользовался уважением при любом султанате. Когда он приехал в Каир, он прежде всего посетил лекции судьи Зейн-ад-дина аль-Биста-ми, судьи ханафитов в те дни. Позже он присоеди­нился к судье Ала-ад-дину ат-Турку мани. Тот поз­волил ему составить договоры в канцелярии между обоими замками напротив медресе Салихия¹⁰⁴ и по­кончить с назидательными дискуссиями. Значение Сир ад ж-ад-дина росло, когда умер Ала-ад дин и его сын Джемал-ад-дин принял пост своего отца. Дже­мал-ад-дин определил индийца к своему единствен­ному поверенному, который всегда улаживал все дела. Затем умер управитель рынка Каира, который также занимал должность войскового судьи. Индиец попросил эмира Шейху¹⁰⁵ дать ему эту должность. Шейху отказал, но дал ему очень хорошее ленное поместье. Потом индиец обратился к Саргатмису ¹⁰⁶ и ходатайствовал о должности, и тот возложил ее на него. Шейху поэтому разозлился. Вскоре после этого Шейху был убит, и индиец теперь оказывал значительное влияние на Саргатмиса и султана ал-Хасана (второе правл. 1354-1361). Правда, когда Саргатмиса арестовали, аль-Хармас¹⁰⁷ начал вести интриги против индийца и уверял Джемал-ад-дина ат-Турку мани: «Султан распорядился освободить индийца от должности». Так Джемал-ад-дин забрал у него и место поверенного. Поэтому Сирадж-ад-дин изменил свое мнение о кади (Джемал-ад-дине), из­бегал его и оставался в собственном доме, где его отыскивали многие люди, чтобы учиться у него. Через некоторое время султан алъ-Хасан привлек его к себе. Индиец и Ибн ан-Наккаш ¹⁰⁸ с тех пор были причислены к собеседникам султана; они сопровож­дали его, когда он с войском покидал город и когда он снова входил в Каир, и он предоставлял в распо­ряжение обоих громадные доходы. Случилось так, что аль-Хармас отправился в 1359 году в паломничест­во. Так у обоих появилась возможность оклеветать его у султана; они информировали алъ-Хасана, и в конце концов султан сместил его: алъ-Хармас был подвергнут известному наказанию¹⁰⁹. Теперь индиец был могущественным. Но затем, во время Йелбод-жи (Старшего) он лишился влияния, после того как султан алъ-Хасан был арестован¹¹⁰. Однако когда сул­тан аль-Ашраф Шабан был возведен на престол, Сирадж-ад-дина снова повысили как протеже эмира Улджея и других. В 1368 году он получил должность судьи ханафитов, и когда умер аль-Бистоми, Си-радж-ад-дину была дополнительно дана должность учителя мечети Ибн Тулупа. Когда Улджей контро­лировал пожертвования, Сирадж-ад-дин придирался к пожертвованиям шафиитов и скрывал использован­ные не по назначению доходы у ханафитов. Несмот­ря на дружеские отношения с эмиром Улджеем, он грубо набросился на него при проверке медресе аль-Ашраф: «Доходы с твоего военного ленного поместья составили два миллиона дирхамов, а не кажется ли тебе, что это слишком много для бедного ученого-правоведа?» Улджей ответил: «Я сохраняю поместье, чтобы я мог защитить страну мусульман», на что Сирадж-ад-дин повысил тон: «Никто, кроме ученых-правоведов, не может научить вас священной во­йне!..» Сирадж-ад'дин аль-Хинди обладал разносто­ронними знаниями, он был энергичной и уважаемой личностью. Он вступался за суфиев, которые при­знавали единственность Бога, и наказал Ибн аби-Хаджалу из-за его пренебрежительных замечаний об Ибн аль-Фариде»¹¹¹.

Это биография того кади, который в 1371 году до­бился занесенного в протокол равноправия ханафи­тов с шафиитами. Скудные данные показывают оше­ломляющую зависимость мусульманских чиновников от расположения эмиров — обстоятельство, которое могло сделать возможным проникновение на высшие позиции чужих, в данном случае индийца Сирадж-ад-дина, и поставило под сомнение преимущества корен­ного населения. Так, эта короткая биография читает­ся как наглядный пример развития, описанного в вышеизложенной статье, и как пример мелкой ревнос­ти между шафиитами и ханафитами. Однако не только власть и материальные привилегии сословия ученых-правоведов оказались в опасности в четырнадцатом веке. Еще больше их должно было беспокоить то, что нематериальному фундаменту их авторитета угрожа­ет серьезная опасность. Индиец Сирадж ад-дин, ко­торый прибыл в Каир, чтобы сделать карьеру, объ­явил себя сторонником единобожия того суфийского направления, которое преимущественно опиралось на сочинения Ибн аль-Араби (ум. в 1240). Кроме того, он получил право преподавать «Милостивый дар поз­нания» Омара ас-Сухраварди (ум. 1234). Этот суфий-ский трактат тогда особенно много читали в индийском исламе¹¹², содержание его, правда, тогда еще нельзя было причислить к «пантеизму». А поэзия Ибн аль-Фарида (ум. 1235) подходит к этому идейному направлению уже значительно ближе¹¹³. Ибн аби-Хад-жала сочинил целую книгу с критикой Ибн аль-Фа­рида и пантеистического суфизма и упрекнул поэта, прежде всего, в пристрастии к вину знатоков единобо­жия. Раздел, в котором Ибн аль-Фарид развил суфийское толкование вина, очень любили; Сирадж-ад-дин не допускал, чтобы ото учение поносили, и принимал меры против непоколебимых защитников шариата ¹¹⁴.

Уже Ибн Таймия в начале четырнадцатого века вел ожесточенную борьбу против такого вида исламской набожности, который видел Бога во всем созданном и поэтому приписывал религиозности ученых и чи­новников султаната, изложенной в законах и нормах, обращенной к Пророку, только ничтожную долю ис­тины, а то и вообще ложь: и тогда уже ощущалось, что мамлюкские властители неоднократно склонялись к этой форме веры, может быть, не понимая ее ду­ховных корней¹¹⁵. В отличие от времен Айюбидов, продлившихся до середины тринадцатого века, совмес­тное существование султаната и шариата уже больше не было несогласованным при мамлюках; ученым все еще удавалось до середины четырнадцатого века со­хранять в некоторой степени свое влияние¹¹⁶. Все же среди них крепло мнение, что «философы и ерети­ческие новаторы» излишне взяли в свои руки «стра­ны ислама»¹¹⁷. Есть доказательства, что в пятнадца­том веке даже в мечетях в Гуджарате читались сочи­нения Ибн аль-Араби¹¹⁸. Ханафиты, которые наседа­ли в Египте на шафиитов, считались как раз наиболее восприимчивыми к тем идеям. Так, о некоем Таджри-бирмисе Юсуфе известно, что он был ханафитом, «хотя он любил знатоков предания (о Пророке)... пос­тоянно поносил Ибн аль-Араби и подобного рода су-фийских философов и настолько в этом переусерд­ствовал, что сжег все его книги, какие только мог за­получить, и даже привязал к хвосту собаки «Каменья мудрости». Среди мамлюков Баркука у него были свои сторонники¹¹⁹; однако этот Таджрибирмис ско­рее исключение.

Сам Баркук окружал себя такими людьми, как Ахмад аз-3ухури ¹²⁰, людьми, которые могли растолковать ему скрытую причину очевидного события, а не учены­ми, для которых оценка поступков нормами шариата была целью жизни. Для широких масс способность воздействовать на то, что скрыто от непосредственного восприятия человеком, была и без того важным пробным камнем для законного властвования, определенно важ­нее, чем научное изложение шариата. Когда Баркук узурпировал султанский трон, полил сильный дождь, так что повсюду была грязь, «и поэтому радовались люди»¹²¹, которые сделали вывод, что новый правитель обладает скрытыми благословенными силами. Защищать и по возможности умножать такие силы было в инте­ресах султана. Поэтому освобождение от должности уп­равителя рынка он немедленно отменил, узнав, что чернь с этим не согласна; так как при том управителе рынка на базаре было обилие продуктов и низкие цены, то приносящие счастье способности нужно было отнес­ти на счет смещенного¹²². Подобных людей правителю нужно привязывать к себе! Например, ханафита аль-Бабарти, знатока сочинений шиитского визиря и фило­софа Насир-ад-дина ат-Туси и приверженца учения о единобожии — у него был приход при медресе. Бар­кук настолько почитал его, что ему ничего не стоило скакать под окном его кельи и начинать с ним беседу с места, которое находилось ниже окна, и даже пригла­шать к участию в совместной конной прогулке¹²³. Или того ученого-правоведа аль-Хилали, который жил в Алеппо в одном ските и был глубоко почитаем населе­нием: говорили, что он не только обладал исцеляющи­ми силами, но и разбирался в алхимии и в изготовле­нии небесного цвета. Баркук велел доставить его в Каир¹²⁴. Или того Ибн Зуккая, образованного шафии-та, который посвятил себя астрологии и правописанию , собирал растения и травы и с этой целью коче­вал по стране, выступал как суфий, привлекал к себе сердца людей — и его неоднократно просил Баркук при­ехать в Каир, а его сын и наследник ан-Насир Фарадж в конце концов стал настолько зависеть от этого свято­го, что все свои военные походы планировал только по гороскопам, которые составлял Ибн Зуккая¹²⁶. Нет, с теми, кто видел сокровенное, нельзя портить отноше­ния! Имело смысл стать на их сторону, даже если они мешали общественному порядку, как тот самый шейх Шамс-ад-дин аль-Кунави, у которого был свой скит в Миззе под Дамаском: его упрекали в том, что он сеет раздоры, и судьи, соответственно, докладывали в Каир, но Баркук ответил указом, в котором подтверждалось почитание шейха и выражалась просьба к нему, чтобы он пожелал ему, султану, счастья; а выступавшие про­тив шейха должны быть наказаны¹²⁷.