Колониализм и социальные перемены на Востоке
В колониальную эпоху на Востоке начались социальные перемены. При этом речь идет не только о преобразованиях, которые проводили колонизаторы, но и о реформах в странах, сохранивших свою государственность и стремившихся дать более или менее адекватный ответ на вызов истории, ставившей под сомнение суверенитет и жизнеспособность народов Востока. Вообще колониализм как явление, ранее рассматривавшееся в нашей литературе крайне односторонне и в целом лишь негативно, нуждается в более внимательном и всестороннем анализе. В частности, именно колониализм, насильственным путем ломая архаичные социальные структуры Востока или же решающим образом способствуя их подрыву, объективно расчищал место для нового общества и новых отношений, для модернизации традиционных структур, создания новой экономики, культурного и политического прогресса.
Другое дело, что часто колониальные «просветители» останавливались на полпути, предпочитая сохранить многое из старого наследия и отживших свое порядков, превращая колонии в полумодернизованные прибежища традиционализма, наилучшим образом приспособленные к нуждам метрополий. Тем не менее даже при такой схеме на Востоке возникали современные предприятия, работавшие на новейшей технике, появились предприниматели и квалифицированные служащие, наемные работники и европейски образованные интеллигенты. Однако все это было потом, когда Запад уже подчинил себе Восток и, добившись от него всего, что хотел, решил «обустроиться» здесь надолго. Начало же колониальной эпохи было темным и страшным периодом в истории Востока, когда арабы, африканцы, индийцы, малайцы столкнулись с европейцами не как с гуманными «цивилизаторами», а как с жестокими агрессорами, безжалостными захватчиками, беспощадными эксплуататорами и рабовладельцами.
Именно таковыми были первые колонизаторы — португальцы и испанцы. Феодальные монархии Иберийского полуострова, повинуясь инерции реконкисты и охватившему эти страны в XV-XVII вв. католическому рвению, доходившему до массового фанатизма, устремились на поиск новых земель и торговых путей, подталкиваемые к тому воинствующим дворянством, могущественной церковью и банкирами Фландрии, финансировавшими заморские экспедиции с целью избавиться в торговле с Востоком от посредничества арабов и Венеции. Первые экспедиции португальцев вообще напоминали крестовые походы и были связаны не столько с торговлей (обычно сводившейся к работорговле), сколько с захватом опорных пунктов на афро-азиатском побережье, строительством крепостей и факторий, церквей и тюрем, попытками распространения христианства в промежутках между грабительскими налетами в поисках золота, пряностей и прочих раритетов для тогдашней Европы.
Неудивительно, что португальский колониализм больше напоминал пиратство и разбой, а общение португальцев с азиатами и африканцами сводилось к ограблению, порабощению, пыткам и кострам инквизиции, наконец — к массовому уничтожению тех, кто пытался протестовать, как это было с мусульманами Малакки, Момбасы и некоторых других мест. В этих условиях говорить о каком-либо серьезном влиянии Португалии на социальные процессы в захваченных районах почти не приходится, тем более что португальское присутствие в этих районах осуществлялось в состоянии перманентной колониальной, религиозной и торговой войны. Лишь в отдельных областях Индии и Индонезии это присутствие способствовало росту товарно-денежных отношений, подъему торговли и ремесел. В основном же хозяйство многих стран от востока Африки до Молуккских островов было подорвано грабительской политикой португальцев. Как правило, в районах их экспансии усиливались феодальные и военно-деспотические порядки, широко процветала работорговля (в страну ежегодно ввозилось до 10 тыс. рабов), росло напряжение как между португальцами и местными жителями, так и внутри самого местного населения, часть которого принимала христианство, участвовала в качестве наемников в военных действиях, вместе с португальцами разоряла местные храмы, мечети, пагоды.
К середине XVII в. Португалия, утратив свое положение ведущей колониальной державы, отступила почти повсюду. С этого времени можно говорить о какой-то хотя бы относительной «модернизации» португальского колониализма, о хотя бы попытках экономического и социального развития колоний, о внедрении там начатков промышленности и о воспитании образованной элиты, впоследствии прозванной «асимилядуш» (ассимилированные). Эти люди, среди которых было немало португальцев по рождению (португальцы часто смешивались в колониях с теми, кто принял христианство), стали людьми португальской культуры и опорой португальского влияния. Однако впоследствии именно из них формировались и кадры местных патриотов, так как даже смягчившийся после XVII в. колониальный гнет в португальских колониях оставался достаточно тяжелым, расправы с непокорными беспрецедентно жестокими, а откровенное рабство и работорговля липхь на стыке XIX XX вв. уступили место наемному труду и «контрактации» рабочей силы, которая на деле была разновидностью замаскированного рабства.
Столь же беспощаден и бесчеловечен был и колониализм Испании, несколько отставший по времени от португальского и многому у него научившийся, в том числе — в ходе конкуренции с ним. Завоевания испанцев были более обширны, особенно — в Америке и на Филиппинах. Они также делали упор вначале, как и португальцы, на христианизацию коренного населения и поиски золота, пряностей. В их методах также преобладали методы грубого насилия, военного подавления, пытки, казни, физическое уничтожение тех, кто отвергал испанское господство.
Главным владением Испании на Востоке стали Филиппины, которые в основном имели для Мадрида военно-стратегическое значение, так как здесь испанцы почти не нашли ни золота, ни пряностей. Экономически эксплуатировать Филиппины вообще было довольно трудно, ибо путь, например, из Севильи в Манилу и обратно в XVI в. занимал первое время около 4 лет. Обособленность островов и малочисленность испанцев на них заставляли колонизаторов искать опору в местной верхушке. Постепенно, начиная с XVII в., стала формироваться прослойка помещиков. Они, а также монастыри, стали основой землевладельцев (асендеро). Широкое применение получили издольщина и долговая кабала, но юридическая свобода
крестьянина и наличие обширных пустующих земель способствовали развитию мелкого крестьянского землевладения, не скованного ни личной зависимостью, ни общинными связями, весьма непрочными. В то же время со второй половины XVII в. усилилось влияние церкви. Вся территория страны была поделена между пятью монашескими орденами, а монахи-испанцы нередко были единственными представителями и духовной, и светской власти, одновременно выполняя функции приходских священников.
С начала XVII в. ведущая роль в колониальных завоеваниях переходит к Голландии. Если в испано-португальской системе главную роль играл феодально-бюрократический аппарат, то голландцы впервые учредили колониальную систему торгового капитала. Голландская Ост-Индская компания, возникшая в 1602 г., получила не только право монопольной торговли и мореходства практически во всем афро-азиатском мире, но и право содержать свои войска, объявлять войну, заключать мир, чеканить монету, строить крепости и фактории. Эта компания действовала эффективнее португальцев и вскоре вытеснила их из главных зон — Индонезии, Цейлона, Тайваня, ряда островов Индийского и Тихого океанов. Имея в XVII в. на Востоке кораблей в 70 раз больше, чем Англия, голландцы в союзе с англичанами изгоняли отовсюду испанцев и португальцев. Однако вскоре острая конкуренция между союзниками привела к изгнанию и самих англичан более сильными тогда голландцами практически из всей Юго-Восточной Азии. Голландцы, действуя иногда экономическим методами (в частности, скупая у населения пряности и другие ценные для Европы товары по ценам более высоким, чем предлагали испанцы и португальцы), не чурались и грубого насилия. Они закрывали доступ в свои колонии всем неголландцам, ревностно охраняли свою монополию на скупку местных товаров, организовывали экономически эффективное в условиях Юго-Восточной Азии плантационное хозяйство, основанное на рабском и полурабском труде, а в дальнейшем — на контрактации рабочих-мигрантов, в основном из Китая и Индии. Тогда же к колониальным структурам в Юго-Восточной Азии стали подключаться инонациональные торговцы, в основном арабы, индийцы и китайцы.
Ост-Индская компания голландцев не вмешивалась в социальные порядки покоренных ею народов, оставляя власть
и доходы местным феодалам и племенным вождям при условии выполнения ими всех ее распоряжений, особенно — принудительных поставок пряностей, золота и олова, а также — уважения ими торговой монополии компании. Со многими князьями заключались договоры, т.е. формально они сохраняли суверенитет. Но в соответствии с этими же договорами они вынуждены были делать все, что захочет компания, вплоть до насаждения новых агрикультур. В частности, на Яве феодалы в XVIII в. заставляли крестьян сокращать посевы продовольственных культур и разводить кофейные деревья. Урожай кофе, естественно, забирала компания. Накопление капиталов за счет эксплуатации колоний, однако, вскоре пошло во вред Голландии, способствуя развитию ростовщичества, но не промышленности. Поэтому вскоре Голландия была оттеснена Англией. Но она сумела сохранить часть колоний, так как Англия столкнулась с соперничеством Франции.
Методы голландского колониализма широко использовали англичане и французы. Англия, начавшая колониальную экспансию одновременно с Голландией, на первых порах ей уступала и по мощи военно-морского флота в Азии, и по размерам капиталов созданной в 1600г. британской Ост-Индской компании (30 тыс. фунтов стерлингов против 540 тыс. у ее голландского аналога). В XVI в. морская экспансия Англии вообще ограничивалась пиратскими экспедициями, грабившими испанские и португальские суда, перевозившие в Европу золото, серебро и прочие ценности из Америки. Все это совершалось при поддержке и по прямому подстрекательству королевского двора и лондонской знати, так нее как налеты на побережье испанских колоний и работорговля. Первые британские колонии, захваченные на севере Америки, и были прежде всего базами фактически государственного пиратства.
Со второй половины XVII в. Англия, постепенно наращивая военное могущество на море и на суше, сумела к началу XIX в. отобрать у Голландии почти все ее колонии в Азии и проникнуть в главную из них — Индонезию. С XVII в. развернулось и англо-французское противостояние в Индии и Америке, в основном, закончившееся в пользу Англии. Параллельно англичане начали завоевание Малайи и Бирмы. Но британские (как и голландские) завоевания шли медленно, так как сопротивление
им было гораздо сильнее, чем португальцам и испанцам, ввиду захвата ими обширных территорий и подчинения целых народов. Политика насильственной христианизации, торговой монополии, налогового грабежа и административного подчинения не только оскорбляла религиозные чувства и национальное достоинство жителей Востока, но также задевала их экономические и политические интересы. Поэтому англичане, учитывая опыт всех своих предшественников и конкурентов по колониальному грабежу, выработали концепцию «косвенного управления» колониями.
Она заключалась в стремлении установить как можно более тесный контакт с верхушкой завоеванной или фактически подчиненной страны, всячески ее обласкать и подкупить, максимально приблизив в политическом и культурном отношении, но при этом — не вмешиваться, по возможности, во внутренние дела данной страны, создав у ее народа иллюзию сохранения своей самостоятельности и самобытности. Расчет заключался в том, что местная верхушка, полностью ориентируясь на Лондон, сама найдет наилучшие способы и пути реализации британских интересов и при этом, опираясь на традиции страны, сумеет умело замаскировать суть своего прислужничества колонизаторам.
Слабым пунктом концепции была относительная узость социальной опоры политики Англии. Чем сильнее были традиционные элиты (феодалы, родо-племенные вожди и т.п.), чем прочнее оказывались их позиции в стране и чем дольше англичане привлекали их на свою сторону, тем успешнее осуществлялась концепция «косвенного управления». Однако далеко не всегда и всюду так было. Позиции и авторитет традиционных элит, как правило, подрывались уже самим фактом присутствия колонизаторов. «Невмешательство» последних во внутренние дела колонии тоже имело свои пределы: очень часто этот принцип нарушался. Кроме того, традиционные эксплуататоры, соглашаясь на сотрудничество с англичанами во имя, как правило, каких-то своих корыстных интересов, далеко не всегда находили оптимальные способы реализации про-британской политики и тем более маскировки ее направленности. Поэтому британскую колониальную империю, самую мощную и разноликую в мире, включавшую в себя все типы колониальной зависимости — от переселенческих (в Америке, Австралии, Новой Зеландии) до классических колоний и
полуколоний — постоянно сотрясали восстания, мятежи, движения протеста. Причем нередко их возглавляли выходцы из тех самых традиционных элит, которых англичане старались привлечь на свою сторону. И дело было не в том, что их лишали прерогатив, власти и привилегий (это было крайне редко), а в нежелании играть роль марионеток, приказчиков чужеземцев, предателей своего народа, его культуры, религии и традиций.
Более того, в условиях относительно мирного функционирования британского (да и всякого иного) колониализма происходило убыстрение социальных процессов, в частности таких, как разложение натурально-патриархального уклада и, следовательно, патриархальной (соседской, кровно-родственной) общины, выделение из нее новых элементов, способствовавших распаду всей системы традиционных связей и отношений (за исключением этнических и конфессиональных). Интересы построения колониальной экономики давали толчок строительству дорог, каналов, ирригационных сооружений, новых поселков, развитию внутренней и внешней торговли, а также сети финансово-кредитных учреждений. Все это требовало подготовки квалифицированных (по колониальным стандартам) рабочих и служащих, а также способствовало рождению местного предпринимательства. Наиболее образованные представители этого слоя жадно впитывали в себя не только экономические знания и соответствующую философию Запада, но и его политическую культуру, в частности понятия о гражданских правах и свободах, о самоценности человека, о «вестминстерской модели» демократии и т.п.
В зависимости от положения той или иной страны в колониальной системе, уровня социально-экономического развития и методов эксплуатации освободительная борьба народов Востока приобретала тот или иной характер. Очень важным стимулом к освобождению явилось достижение независимости переселенческими колониями — североамериканскими, создавшими в конце XVIII в. Соединенные Штаты Америки (США), и южноамериканскими, также основавшими ряд суверенных государств после 1820 г. Их пример, а также противоречия между колониальными державами, оспаривавшими колонии друг у друга, возникавшие периодически трения между колонизаторами и теми, на кого они пытались опираться, изменения экономической конъюнктуры, стихийные
бедствия и довольно частые просчеты в колониальной политике, обычно связанные с незнанием или недооценкой силы местных традиций, постоянно питали силы национального, социального и духовного протеста в странах, попавших в колониальную зависимость. В ряде случаев это привело к массовым восстаниям и антиколониальным выступлениям, таким как восстание Дипонегоро на Яве в 1825-1830 гг. против голландского гнета, движение эмира Абд аль-Кадира в Алжире в 1832-1847 гг. против французов, национальное восстание («восстание сипаев») 1857-1859 гг. в Индии. Эти и многие другие движения были выражением феодального этапа национально-освободительной борьбы народов.
Феодальным этот этап назван не только по социальной принадлежности руководителей восстаний, но и по методам борьбы и организации повстанцев, по их идеологии и убеждениям, носившим прежде всего религиозный характер. От Алжира до Индонезии ими использовался лозунг «джихада» (священной войны против неверных). Мусульманские духовные авторитеты издавали фетвы (постановления) об обязанности каждого правоверного сражаться с колонизаторами, приход которых превращает «страну ислама» (дар уль-ислам) в «страну войны» (дар уль-харб). Варианты феодального мировоззрения и феодального характера антиколониальных выступлений наблюдались иногда и в других странах Востока. Иначе и не могло быть, так как социальный строй стран Востока XVI-XIX вв. при всем их разнообразии и многоукладно-сти (социоэкономической, социокультурной, этнополитичес-кой и т.п.) представлял собой всюду вариации восточной формы раннего или развитого феодализма со значительным удельным весом патриархально-общинных, рабовладельческих и переходных между ними структур.
Конечно, в ходе борьбы к ее руководству часто выдвигались простые незнатные люди, а формы организации войска и вооружение менялись, совершенствовались, выходили за рамки феодальных традиций и представлений. Однако в целом участие феодалов в борьбе и использование в ней феодального наследия как бы вливали свежую струю патриотизма и героизма в это наследие, временно даже закрепляя позиции феодализма в обществе, а элементы капитализма (вернее предкапитализма) в лице торгового капитала, наемного труда, перехода от ростовщического к банковскому проценту либо подавляли, либо оттесняли на второй план. Пестрый, разноплеменной и многоэтничный состав населения предопределял отсутствие у него единого национального сознания, отсюда вытекало и стремление сплачиваться по клановым, земляческим, племенным, религиозным критериям, а также в соответствии с традиционной верностью тому или иному феодалу, вождю, предводителю, вероучителю. Только крах движений, руководимых феодалами, и переход большинства из них на сторону колонизаторов изменял положение.
Но это вовсе не означало, что феодализм в колониях стал постепенно изживаться и исчезать. Метрополии, конечно, объективно внедряли капитализм, вводя в массовом масштабе наемный труд, поощряя предпринимательство, создавая промышленные предприятия и применяя новейшую технику. Однако они внимательно следили, чтобы экономическое развитие колоний шло лишь в русле их интересов и чтобы новые социальные слои, буржуазия и интеллигенция, не слишком усиливались. В качестве надёжного противовеса этим силам колонизаторы всячески поддерживали проверенных ими «в деле» феодалов и выпестованную в колониальной школе бюрократию. Поэтому и в двадцатый век колониальный Восток, насчитывавший кое-где уже довольно длительный срок существования национального частного предпринимательства и интенсивного экономического обмена с метрополиями, вступал в основном в переходном состоянии, уже не феодальном, но еще далеко не капиталистическом. Более того, разные виды капитализма, не освоив большей части социального пространства Востока, лишь увеличили многоукладность и пестроту восточного общества, его дробность и неинтегрированность.
Определенной спецификой обладал французский колониализм. Хотя его начало относится к XVI в., достижения феодально-абсолютистской Франции были, в основном, утрачены к концу XVIII в. Новый подъем колониальная экспансия Франции пережила в эпоху наполеоновских войн, начиная с захвата Бонапартом Египта в 1798 г. и последующей попытки захватить Палестину. В дальнейшем Франция захватила Алжир и другие страны Магриба, проникла на Ближний Восток, подчинила себе значительную часть Африки, страны Индокитая, многие острова в Индийском океане. Французская колониальная империя по размерам уступала только британской.
Вместе с тем в управлении этой империи были свои особенности. Французы придерживались концепции «прямого управления»в колониях, предпочитая разрушать местные порядки и навязывать свою власть непосредственно,не
прибегая, как англичане, к сотрудничеству с местными элитами. Более того, в отличие от англичан, предпочитавших сохранять по возможности традиционный социальный строй в колониях, французы делали ставку на максимальную модернизацию этого строя и на ассимиляцию местных жителей, которым предоставлялась «честь стать французами», но лишь по языку и культуре, без получения соответствующих прав.
Концепция «прямого управления» была довольно быстро «исправлена», так как ни разрушить полностью традиционное общество, ни превратить население колоний во «французов» было невозможно. Более того, в ряде колоний, например, в Алжире, французские власти постарались приспособить к своим нуждам местные феодальные и общинные институты, религиозные братства, сотрудничали с местной элитой, раздавая ей чины, ордена, разные привилегии. Но все же результатом применения концепции «прямого управления» было более быстрое преобразование социальных структур в колониях Франции и массовое распространение там образования на французском языке. Фактически был воспитан значительный слой людей, полуассимилированных французским влиянием, хорошо знакомых с языком и культурой Франции. Это позволило колониальным властям использовать данный факт в своей политике и пропаганде, делая упор (особенно после 1870 года) на «цивилизаторскую миссию» Франции в колониях и на ее приверженность «идеалам свободы, равенства и братства», рожденным Великой французской революцией 1789 г. На очень значительную часть интеллигенции колоний, окончившей французские школы и университеты, подобная пропаганда действовала всегда эффективно. Но это было типично скорее для второй половины XIXв. Что же касается предшествовавших двух- полутора столетий, то тогда ставка делалась, в основном, на силу, как и у прочих колонизаторов. Более того, известно, что Наполеон Бонапарт, придя к власти, восстановил рабство во французских колониях, отмененное якобинцами.
Практика иных государств Запада, обратившихся к колониализму в XIX в. (Бельгии, Италии, Германии, США) ничего
нового, в основном, не привнесла. Англия и Франция так и остались наиболее крупными в мире колониальными державами, своего рода законодателями и учителями колониализма. Причем их практика и политика, а иногда откровенное давление и вмешательство, прямо влияли на государства Востока, формально избегавшие колониального порабощения. Так, в частности, совместный нажим США, Англии, Франции, России и Голландии в середине XIX в. придал новый стимул шедшим в Японии с XVII в. процессам развития товарно-денежных отношений, росту городов, уже в XVIII в. вобравших в себя до 15% населения, усилению купечества и ростовщичества в условиях самоизоляции страны, заимствованию западной техники (прежде всего военной) и расширению хозяйственно-предпринимательской деятельности феодалов (особенно низшего самурайства).
«Открытие» страны под нажимом держав резко увеличило внешнеторговый оборот и производство товаров для мирового рынка, чему способствовали островной характер Японии и налаживание ею связей, в сущности, со всеми ведущими торговыми государствами мира. Вместе с тем всю страну охватило возмущение изжившим себя режимом сёгуната. Против него и за «изгнание варваров», т.е. иностранцев, объединились непрерывно восстававшие крестьяне и городская беднота, обнищавшее самурайство (чье благосостояние зависело от богатства государства) и не выдерживавшее конкуренции с «варварами» купечество. Все это сделало возможным «реставрацию Мэйдзи» (т.е. «эру просвещения» императора Муцухито в 1868-1912 гг.). По сути, это была настоящая революция, хотя и весьма протяженная во времени, когда примерно в течение 5 лет после свержения сёгуната и восстановления власти императора были ликвидированы оковы средневековья в стране: княжества, цехи и гильдии ремесленников и торговцев, привилегии сословий. Важно было, что среди аристократии и самурайства очень многие лица были связаны с предпринимательской деятельностью и заинтересованы в ликвидации всех барьеров на ее пути. Свобода торговли, передвижения, эмиграции, свобода выращивания без регламентации любой сельскохозяйственной культуры, новая система просвещения, которая привела за 16 лет к массовой грамотности населения, создали базу нового общества Японии, во многом обусловив ее отличие от других стран Востока.
В кратчайшие сроки в стране появились железные дороги и телеграф, современные флот и промышленность, оптимальная структура низшей, средней и высшей школы, обеспечивавшая страну вполне подготовленными кадрами для экономики, науки и войны. Последнее обстоятельство оказалось немаловажным, так как купля-продажа земли и распад общины способствовали обезземеливанию крестьянства и созданию большой армии незанятого населения как в деревне, так и в городе. Ограниченность внутреннего рынка, сохранение помещичьей собственности, в том числе — «новых помещиков» из ростовщиков и разбогатевших крестьян, сужала возможности трудиться для большинства «лишних» людей. В этих условиях введение в 1873 г. всеобщей воинской повинности и начало в 1874 г. сугубо агрессивной политики против Тайваня, Кореи и Китая, были для Японии прежде всего средством ослабления внутренней социальной напряженности, связанной с издержками преобразований эпохи «Мэйдзи». Одновременно внешняя экспансия выбила почву из-под либерального движения, начинавшего раздражать правящие круги, дворянство и крупный капитал, а также — стимулировала промышленное, техническое и военное развитие в интересах этих кругов.
Практически Япония, с ее не утратившим военно-феодального характера «новым» империализмом, была как бы принята в «клуб» колониальных держав и стала активно участвовать в дальнейшем переделе мира на Дальнем Востоке. Но это был тогда единственный пример «европеизации» (пусть неполной) и «обуржуазивания» (тоже не во всем) азиатской страны. Японии как бы исторически «повезло» с ее давними традициями торгово-денежных отношений и хозяйственной инициативности правящего класса в связи с островным положением и более чем двухвековой изоляцией, а также — с наличием глубоких противоречий между западными державами, не сумевшими осуществить в отношении Японии коллективный колониализм. Судьба других стран Востока сложилась иначе.
Например, Иран, формально оставшись независимым, на деле стал объектом англо-французской, а затем англо-русской борьбы. Наплыв британских товаров в конце XVIII в. и в течение всего XIX в. разорил ремесло и мануфактуры Ирана, оставив без работы десятки тысяч мастеров. Страна становилась, в основном, рынком сбыта для иностранных товаров, а в
социальной жизни ее городов (как и в соседних странах) большую роль стал играть «базар», т.е. купечество и мелкие торговцы, в меньшей степени — ремесленники, их помощники и подмастерья. Но «базар» был скорее барометром настроений большинства горожан. Решающая же роль принадлежала шаху и его бесчисленной родне, духовенству и феодалам, среди которых наиболее непредсказуемыми были вожди тюркских племен на севере и курдских — на западе Ирана. Благодаря процветавшей в стране коррупции многие из этих вождей, как и другие феодалы и чиновники, легко подкупались англичанами, настраивавшими с их помощью местных шиитов то против России, то против суннитов-османов, то против афганцев, кавказцев и других неиранцев. При этом даже робкие попытки модернизации государственного аппарата и финансов страны, предпринятые умеренным реформатором Мирзой Таги-ханом в 1848-1851 гг., были сорваны англичанами, которые стремились законсервировать страну в отсталом состоянии, свободно маневрируя ее бессильной и продажной верхушкой.
Османская империя всегда была сильнее Ирана тем не менее и она еще раньше стала попадать в зависимость от Запада, предоставив в XVII-XVIII вв. т.н. капитуляции, т.е. привилегии купцам Европы, которые платили на таможне пошлину не более 5-3% и имели гарантию жизни и имущества. Никаких гарантий не имели местные купцы, платившие пошлину 10-12%. В дальнейшем европейские державы распространяли эти привилегии на своих агентов-посредников, обычно из местных христиан (армян, греков, славян). А по капитуляции 1740 г. Франция получила право покровительствовать не только своим купцам, но и миссионерам. Франция, Англия и другие европейские державы наводнили империю своими товарами и резко усилили свое влияние. Вначале XIXв. это привело к 10-20-кратному сокращению числа ткацких и иных мастерских. Развивалось лишь производство для нужд армии, а предпринимательством, в первую очередь, занимались те, кому покровительствовал Запад. В 1839 г. предоставлением «неприкосновенности жизни, чести и имущества» подданным империи была начата «танзи-мат-и хайрие» (благодетельная реформа). Но эта «эпоха тан-зимата» во многом сохранила основы уже отжившего социального строя и правовое неравенство жителей страны.
Второй период «танзимата» (1856-1870 гг.) еще больше обеспечивал интересы иностранного капитала и союзной с ним инонациональной компрадорской буржуазии. Были расширены возможности для частного предпринимательства и частной собственности вообще, но учрежденный государственный банк целиком контролировался англичанами и французами, с его помощью установившими полный контроль над финансами, внешней и внутренней торговлей. Неуклонно возраставший внешний долг империи, в обеспечение которого кредиторам постепенно передавалась значительная часть доходов государства, еще больше увеличил ее зависимость от Запада. Совершенно особый случай взаимодействия народов Востока и Европы представляла собой политика Российской империи. Наряду с сохранением неравенства и различий между народом-завоевателем и покоренными этносами, а также политическим и религиозным гнетом (в частности, принудительным до 1685 г. крещением нехристиан), имело место и сближение между русскими и многочисленными, как их называли, «инородцами» Поволжья, Сибири, южных степей. В 1773 г. было покончено с дискриминацией ислама и других неправославных конфессий. В 1783-1784 гг. часть мусульманской знати получила права российского дворянства. В городах империи, в том числе — с немусульманским большинством, строились мечети, медресе, библиотеки для мусульман. Уровень грамотности среди них в Поволжье превышал среднероссийский (20,4% в 1897 г.). Присоединение Кавказа и Средней Азии в 1817-1881 гг. к России привело к уничтожению (хотя бы юридическому) рабства, прекращению феодальных усобиц, преодолению отсталости и эпидемий, модернизации образования и культуры, строительству современных предприятий, дорог, больниц. Поскольку русские селились вместе с другими народами, последние втягивались в экономическую и социокультурную жизнь России, происходило повышение их уровня благосостояния. Широкое распространение русского языка и культуры было следствием умножения контактов, взаимопознания и взаимопонимания в ходе дальнейшего сближения, обмена опытом, взаимодействия и сотрудничества как на высшем уровне (представители мусульманской знати служили при царском дворе, в гвардии и армии), так и в социальных низах, где нередки были случаи смешения и взаимной ассимиляции.
Разумеется, не стоит идеализировать весь процесс в целом. В частности, до ЗОО тыс. мусульман Крыма покинули родину в 1783г., не желая жить под властью России. После Крымской войны 1853-1856 гг. за ними последовали еще 200 тыс. человек. Поселившись в Турции, они именовали там себя вплоть до конца XX в. «крымскими турками». Еще более масштабным (1,5-3 млн. человек) было переселение мусульман Кавказа на Балканы, в Турцию и арабские страны после Кавказской войны 1817-1864 гг.
Конечно, все это происходило на фоне засилья царской бюрократии, великодержавного централизаторства, частого неуважения интересов, прав и самобытности нерусских народов, в частности мусульман Кавказа и Средней Азии. Поэтому в среде мусульманской интеллигенции Российской империи XIX в. и начала XX в. шла борьба между сторонниками сближения с Россией и отторжения от нее; между традиционалистами («кадимистами») и обновленцами («джадидами»), причем среди тех и других были как противники, так и последователи пророссийской ориентации. Дело осложнялось также воздействием на мусульманскую среду общероссийских социальных процессов, зарождением мусульманской буржуазии и мусульманского пролетариата, включением различных групп мусульман в общественные движения России — либеральное, рабочее, народническое. Интеграция мусульман в жизнь России доминировала над тенденциями к сепаратизму.