О выводе боярском и о сдаче Кремля города

Литовские ж люди, видя свое неизможение и глад великой, и град Кремль здавати начаша и начаша уговариватца, что бы их не побили, полковником же и рохмистром и шляхтам чтобы итти ко князю Дмитрею Михайловичю в полк Пожарскому, а к Трубецкому отнюдь не похотеша итти в полк. Казаки ж, видя то, что приидоша на Каменной мост все бояре, и собрашася все, з знаменами и со оружием приидоша и хотяху со князь Дмитреевым полком битися, едва у них без бою пройде. Казаки ж поидоша к себе в табары, а бояре из города выидоша¹. Князь Дмитрей же Михайлович прия их с честию и возда им честь велию. На утрии же Струс полковник² с товарыщи Кремль город здаша. И Струса взяша в полк ко князь Дмитрею Тимофеевичу Трубецкому со всем полком ево. Казаки ж весь ево полк побиша, немногие осташа. Будилов же полк³ взяша в князь Дмитреев в полк Михайловича Пожарсково и их послаша по городом ни единова ни убиша и не ограбиша их. Сидение ж их бяша в Москве таково жестоко: не токмо что собаки и кошки ядяху, но и людей руских побиваху и ядяху, но и сами друг друга побиваху и едяху...

¹ Бояре из города выидоша - русские бояре, сдавшие Москву полякам и скрывшиеся с ними в Кремле.

² Полковник Н. Струс возглавлял польский гарнизон в Москве.

³ Будилов полк - отряд польского хорунжего Будзило.

Документ 5.

ЛЖЕДМИТРИЙ I[54]

В гнезде наиболее гонимого Борисом боярства с Романовыми во главе, по всей вероятности, и была высижена мысль о самозванце. Винили, поляков, что они его подстроили; но он был только испечен в польской печке, а заквашен в Москве. Его личность доселе остается загадочной[55]. Но для нас важна не личность самозванца, а его личина, роль, им сыгранная. На престоле московских государей он был небывалым явлением. Молодой человек, роста ниже сред­него, некрасивый, рыжеватый, неловкий, с грустно-задумчивым выражением лица, он в своей наружности вовсе не отражал своей духовной природы: богато одаренный, с бойким умом, легко раз­решавшим в Боярской думе самые трудные вопросы, с живым, даже пылким темпераментом, в опасные минуты доводившим его храбрость до удальства, податливый на увлечения, он был мастер говорить, обнаруживал и довольно разнообразные знания. Он со­вершенно изменил чопорный порядок жизни старых московских государей и их тяжелое, угнетательное отношение к людям, на­рушал заветные обычаи священной московской старины, не спал после обеда, не ходил в баню, со всеми обращался просто, обхо­дительно, не по-царски. Он тотчас показал себя деятельным управителем, чуждался жестокости, сам вникал во все, каждый день бывал в Боярской думе, сам обучал ратных людей. Своим образом действий он приобрел широкую и сильную привязанность в народе. Лжедимитрий держался как законный, природный царь, вполне уверенный в своем царственном происхождении; никто из близко знавших его людей не подметил на его лице ни малейшей морщины сомнения в этом. Дело о князьях Шуйских, распространявших слухи о его самозванстве, свое личное дело, он отдал на суд всей земли и для того созвал земский собор, первый собор, приблизив­шийся к типу народнопредставительского, с выборными от всех чинов или сословий.[56]

Смертный приговор, произнесенный этим собором, Лжедимитрий заменил ссылкой, но скоро вернул ссыльных и возвратил им бо­ярство. Царь, сознававший себя обманщиком, укравшим власть, едва ли поступил бы так рискованно и доверчиво, а Борис Годунов в подобном случае, наверное, разделался бы с попавшимися келейно в застенке, а потом переморил бы их по тюрьмам.

Как бы то ни было, но он не усидел на престоле, потому что не оправдал боярских ожиданий. Он не хотел быть орудием в руках бояр, действовал слишком самостоятельно, развивал свои особые политические планы, во внешней политике даже очень смелые и широкие, хлопотал поднять против турок и татар все католические державы с православной Россией во главе. Своими привычками и выходками, особенно легким отношением ко всяким обрядам, отдельными поступками и распоряжениями, заграничными сношениями Лжедимитрий возбуждал против себя в различных слоях московского общества множество нареканий и неудовольст­вий, хотя вне столицы, в народных массах популярность его не ослабевала заметно.

Однако главная причина его падения была другая. Ее высказал коновод боярского заговора, составившегося против самозванца, кн. В.И. Шуйский. На собрании заговорщиков накануне восстания он откровенно заявил, что признал Лжедимитрия только для того, чтобы избавиться от Годунова. Большим боярам нужно было создать самозванца, чтобы низложить Годунова, а потом низложить и самозванца, чтобы открыть дорогу к престолу одному из своей среды. Они так и сделали, только при этом разделили работу между собою: романовский кружок сделал первое дело, а титуло­ванный кружок с кн. В.И. Шуйским во главе исполнил второй акт. Те и другие бояре видели в самозванце свою ряженую куклу, которую, подержав до времени на престоле, потом выбросили на задворки.

Документ 6.

ПРИГЛАШЕНИЕ МОСКОВСКИМИ БОЯРАМИ ПОЛЬСКОГО КОРОЛЕВИЧА НА РУССКИЙ ПРЕСТОЛ[57]

По благословению и по совету святейшего Ермогена, патриарха Московского и всея Руссии, и митрополитов, и архиепископов, и епископов, и архимандритов, и игуменов, и всего освященного собора[58] и по приговору бояр и дворян и дьяков думных, и столь­ников, и торговых людей, и стрельцов, и казаков, и пушкарей, и всех чинов служилых людей великого Московского государства мы бояре князь Федор Иванович Мстиславский, да князь Василий Васильевич Голицын, да Федор Иванович Шереметев, да околь­ничий князь Данило Иванович Мезетской, да думные дьяки Василий Телепнев, да Томило Луговской[59], съезжалися великого государя Жигимонта[60] короля Польского и великого князя Литовского с Станиславом Желтковским с Жолкви, с воеводою, гетманом короны польской и говорили о обираньи государском на Владимирское и Московское и на все великие государства Российского царствия и приговорили на том: что послати бити челом к великому государю к Жигимонту королю Польскому и великому князю Литовскому, и к сыну его к королевичу ко Владиславу Жигимонтовичу[61], чтоб великий государь Жигимонт король пожаловал, дал на Владимир­ское и Московское и на все великие государства Российского царства сына своего Владислава королевича; о чем святейший Ермоген патриарх Московский и всея Руссии, и весь освященный собор Бога молят, и Владислава королевича на Российское государство хотят с радостию. А мы все бояре и дворяне, и дьяки думные, и приказные люди, и торговые люди, и стрельцы, и казаки, и всех чинов служилые люди Московского государства великому государю королевичу Владиславу Жигимонтовичу и детям его целовали свя­той животворящий крест Господень на том, что нам ему вовеки служити, как прежним прирожденным государям. А на которой мере государю королевичу Владиславу Жигимонтовичу быти на Российском государстве, и о том мы бояре дали гетману письмо по статьям, и на те статьи дал нам боярам гетман запись и утвердил своею рукою и печатью, и на той записи целовали крест гетман и все полковники за великого государя Жигимонта короля; а мы бояре дали гетману сее запись о тех же статьях: королевичу Владиславу Жигимонтовичу, колико придет в царствующий град Москву, венчать на государство царским венцом по прежнему чину. А. будучи королевичу Владиславу Жигимонтовичу на Российском государстве, церкви Божий по всем городам и селам чтити и от разоренья оберегати и святым Божиим иконам и чудотворным мощам поклонятися и почитати, костелов и иных вер молебных храмов в Московском государстве нигде не ставити; а что говорил гетман, чтоб в Москве хотя б один костел быти мог для людей польских и литовских, которые при государе королевиче мешкати[62] будут, о том государю королевичу с патриархом и со всем духовным чином и с боярами и со всеми думными людьми говорити; ахристианские наши православные веры греческого закона ничем не рушати и не бесчестити и иных никаких вер не вводити, чтоб наша святая православная вера греческого закона имела свою целость и красоту по-прежнему. А что дано церквам Божиим ив монастыри вотчин или угодий, не отьимати. Боярам и дворянам, и приказным всяким людям у всяких государственных дел быти по-прежнему; а польским и литовским людям на Москве ни у каких дел и по городам в воеводах и в приказных людях не быти. Прежних обычаев и чинов не переменяти и московских княжеских и боярских родов приезжими иноземцы не понижатя. А жалованье денежное и вотчины, кто что имел, тому быти по-прежнему. Суду быти по прежнему обычаю и по судебнику Российского государства, а будет похотят в чем пополнити для укрепления судов, и государю на то поволити с думою бояр и всей земли. А кто винен будет, того по вине его казнити, осудивши наперед с бояры и с думными людьми; а жены, дети, братья, которые того дела не делали, тех не казнити и вотчин у них, не отьимати; а не сыскав вины и не осудивши судом всеми бояры, никого не казнити. Доходы государские с городов, с волостей, также с кабаков и с тамог[63] велети государю сбирати по-прежнему; не поговоря с бояры, ни в чем не прибавливати. А которые города от войны запустели, и в те городы и уезды послати государю описати и дозирати, много ль чего убыло, и доходы велети имати по описи и по дозору; а на запустошенные вотчины и поместья дати льготы, поговоря с бояры. Купцам торговати повольно по-прежнему. А про вора, что назы­вается царевичем Дмитрием Ивановичем, гетману промышляти с нами, бояры, как бы того вора изымати или убита; а как вор изымай или убит будет, и гетману со всем королевским войском от Москвы отойти. А только вор Москве похочет какое воровство или насильство чинити, и гетману против того вора стояти и биться с ним. И во всем королевичу Владиславу Жигимонтовичу делати по нашему прошенью, и по договору послов с великим государем Жигимонтом королем, и по сей утверженной записи. А о крещеньи, чтоб государю королевичу Владиславу Жигимонтовичу пожаловати креститися в нашу православную христианскую веру и быти в нашей в православной христианской греческой вере; и о иных недоговорных статьяхи о всяких делах как бы меж государьми и их государствы о всем договор и докончание учинилось. А для утверждения, к сей записи мы бояре печати свои приложили, а дьяки руки свои приписали.[64]

Документ 7.

НАЧАЛО ДИНАСТИИ РОМАНОВЫХ[65]

Вожди земского и казацкого ополчения[66] князья Пожарский и Трубецкой разослали по всем городам государства повестки, при­зывавшие в столицу духовные власти и выборных людей из всех чинов для земского совета и государственного избрания. Это был первый бесспорно всесословный земский собор с участием посадских и даже сельских обывателей. Когда выборные съехались, был назначен трехдневный пост, которым представители Русской земли хотели очиститься от грехов Смуты перед совершением такого важного дела. По окончании поста начались совещания. Едино­мыслия не оказалось. Собор распался на партии между велико­родными искателями, из которых более поздние известия называют князей Голицына, Мстиславского, Воротынского, Трубецкого, Мих.Ф. Романова. Сам, скромный по отечеству[67] и характеру, князь Пожарский тоже, говорили, искал престола и потратил немало денег на поиски. Наиболее серьезный кандидат по спо­собностям и знатности, кн. В.В. Голицын был в польском плену, кн. Мстиславский отказывался; из остальных выбирать было некого. Московское государство выходило из страшной Смуты без героев; его выводили из беды добрые, но посредственные люди. Кн. Пожарский был не Борис Годунов, а Михаил Рома­нов - не кн. Скопин-Шуйский. При недостатке настоящих сил дело решалось предрассудком и интригой. В то время как собор разбивался на партии, не зная, кого выбрать, в него вдруг пошли одно за другим «писания», петиции за Михаила от дворян, больших купцов, от городов Северской земли и даже от казаков; последние и решили дело.

Соборное избрание Михаила было подготовлено и поддержано на соборе и в народе целым рядом вспомогательных средств: пред­выборной агитацией с участием многочисленной родни Романовых, давлением казацкой силы, негласным дознанием в народе, выкриком столичной толпы на Красной площади. Но Михаила вынесла не личная или агитационная, а фамильная популярность. Популяр­ность Романовых, приобретенная личными их качествами, несом­ненно усилилась от гонения, какому подверглись Никитичи при подозрительном Годунове. Вражда с царем Василием и связи с Тушином доставили Романовым покровительство и второго Лже­димитрия и популярность в казацких таборах. Так двусмысленное поведение фамилии в смутные годы подготовило Михаилу двусто­роннюю поддержку, и в земстве и в казачестве. Но всего больше помогла Михаилу на соборных выборах родственная связь Рома­новых с прежней династией. В продолжение Смуты русский народ столько раз неудачно выбирал новых царей, и теперь только то избрание казалось ему прочно, которое падало на лицо, хотя как-нибудь связанное с прежним царским домом. В царе Михаиле видели не соборного избранника, а племянника царя Федора, при­родного, наследственного царя. Недаром дьяк И. Тимофеев в не­прерывной цепи наследственных царей ставил Михаила прямо после Федора Ивановича, игнорируя и Годунова, и Шуйского, и всех самозванцев. Так явился родоначальник новой династии, по­ложивший конец Смуте.

В январе 1613 г. в Москве собрался Земский собор, исключи­тельно многолюдный и представительный: в нем участвовали вы­борные дворян, посадских людей, духовенства и, возможно, пред­ставители черносошных крестьян. Собор принял решение «никаких иноземных государств на Московское государство не избирать». Наиболее приемлемой для всех участников собора оказалась кан­дидатура 16-летнего Михаила Федоровича Романова, сына митро­полита Филарета. Сохранилось известие, что один из бояр писал в Польшу кн. В.В. Голицыну: «Миша-де Романов молод, разумом еще не дошел и нам будет поваден». Вряд ли, однако, только этими качествами Михаил Романов был обязан своему избранию, тем более что молодость и незрелость должны были co временем исчезнуть, а за спиной действительно не слишком умного «Миши Романова» стоял его властный и талантливый отец. Правда, пока Филарет находился в польском плену, но его возвращение было неизбежно. Дело, видимо, в другом. Страна в этих условиях нуж­далась в правительстве своеобразного общественного примирения, правительстве, которое сумело бы обеспечить не только сотрудничество людей из разных политических лагерей (сторонники Году­нова, Шуйского, Владислава, тушинцы и т.п.), нои классовый компромисс. Крестьянская война не столько потерпела поражение, сколько как бы увяла. Крестьянская война не может продолжаться слишком долго. Если победа не приходит, а отряды восставших не разгромлены, они постепенно вырождаются в грабительские. Это и происходило со многими из казаков. Кандидатура представителя семьи Романовых устраивала разные слои и даже классы общества. Для боярства Романовы были свои - выходцы из одного из самых знатных боярских родов страны. Их считали своими и те, кто был близок к опричному двору: на престол Романовы имели право только через свойство с Иваном Грозным, а одним из инициаторов опричнины называли Василия Михайловича Юрьева[68], приходив­шегося двоюродным дедом молодому царю. Но и пострадавшие от опричнины не чувствовали себя чуждыми этому семейству: среди его членов встречались казненные и опальные в годы опричнины, а сам Филарет оказался в ссылке при бывшем опричнике Борисе Годунове. Наконец, Романовы пользовались большой популярно­стью среди казачества, с ними связывались многие крестьянские иллюзии, и длительное пребывание Филарета в Тушине в качестве «нареченного патриарха»[69] заставляло и бывший тушинцев не опа­саться за свою судьбу при новом правительстве. Поскольку Филарет возглавил в свое время делегацию, которая приглашала на русский трон Владислава, то и сторонники польского королевича могли не беспокоиться за свое будущее при Романовых. Романовы оказались той посредственностью, которая устраивала всех.

При вступлении на престол в феврале 1613 г. Михаил Федорович, по некоторым известиям, дал обязательство не править без Земского собора и Боярской думы. Не исключено, что речь шла о повторении крестоцеловальной записи Василия Шуйского[70], которая включалась почти во все программные документы 1610-1611 гг.

Документ 8.