Легализация христианства как переломный момент в отношении государства и церкви
Переломным моментом в эволюции христианских воззрений о природе военной службы был приход к власти Константина и обретению христианством легального положения в Империи. Предыстория прихода Константина к власти тесно связана с историей утверждения христианства на просторах Империи. Противник Константина – император Максенций, был в крайней степени увлечен языческой магией[5, c. 108]. Отец Максенция – император Максимиан, известный своими гонениями на христиан. Максенций также был ревностным последователем язычества. Константин, также будучи язычником, а по предположению некоторых - митраистом, не так враждебно относился к христианству. Поэтому в его войске на момент столкновения с Максенцием уже находилось много христиан[5, c. 138]. Доподлинно неизвестно, что именно подвигло Константина перед битвой с Максенцием начертать на щитах легионеров христианскую символику, но этот шаг не встретил противодействия в войске. А судя по высокому боевому духу его воинов во время битвы – напротив, был одобрен его солдатами. В битве на Мульвийском мосту Константин победил войско Максенция. Максенций погиб, а Константин стал правителем Рима.
Религиозная политика Константина достаточно интересна и противоречива. Широкая публика привыкла считать, что с приходом к власти Константина христианство стало государственной религией Империи. Однако, утверждать подобное достаточно сложно по нескольким причинам. Во первых, как теперь общеизвестно, Константин стал христианином только перед смертью, да и то принял крещение от арианского епископа. Во вторых, никакого указа, эдикта или другого документа, по которому христианство признается официальной религией империи, издано не было. Миланский эдикт лишь уровнял христианство в правах с другими религиями, позволив ему выйти из подполья, но не предоставил ему особого статуса. Да, после миланского эдикта вышло еще несколько императорских указов [5, c. 108], которые освобождали христианскую церковь от податей, но и это не делает религию государственной, так как подобными же привилегиями обладали тогда и язычники. Сам Константин до самой смерти сохранял титул верховного жреца языческого культа[43, c. 75]. На основании этого можно сделать вывод, что с юридической точки зрения Константин установил на территории Империи религиозную терпимость и равноправие, а его симпатии к христианству проявлялись в качестве личного вмешательства в дела Церкви, но никак не в качестве объявления христианства государственной религией.
2.3 Церковь и Империя – пути сближения.
Пацифистские настроения в христианском богословии после улучшения отношений Империи и Церкви всё же некоторое время сохранялись. К примеру, святитель Григорий Нисский писал : «О какой ни заговоришь приятности в жизни, чтобы ей быть приятною, нужен мир», «Где оружия, копья, изощренное железо, звучащие трубы, гремящие кимвалы дружины, сомкнувшиеся щиты, столкновения, столпления, схватки, сражения, побоища, бегства, преследования, стоны, крики, земля, увлажненная кровью, попираемые мертвецы, без помощи оставляемые раненые и все, что на войне можно видеть и слышать… неужели и там найдет кто время преклонить иногда помысел к воспоминанию об увеселяющем? Если и придет в душу воспоминание о чем-либо приятном, то не послужит ли это к увеличению горя?» [23]. Все без исключения святые отцы саму войну, как явление, считают безусловным злом по своей природе. Иоанн Златоуст указывал, что «войны постоянно произрастают от корня грехов»[24]. А касаясь промыслительного значения войны, святитель Василий Великий говорил, что «Бог в войнах насылает казни на достойных наказания»[21]. Этот же святой, несмотря на свое в целом уже оправдательное отношение к воинской службе, все же считал возможным временно отлучать воинов, учавствовавших в убийствах, от причастия, предлагая это в письме Амфилохию, епископу Антиохийскому: «Убийства, совершенные на войне, наши отцы не считали убийствами: по-моему, они хотели наделить прощением тех, кто воевал во имя благоразумия и любви. Но, возможно, им (воинам) надо посоветовать воздерживаться от причастия всего на три года, так как у них не чистые руки» [22, c. 204]. И совсем радикальной на фоне уже легализованного христианства выглядит позиция Павлиния Ноланского (353-431) который пишет своему другу, служащему в армии: «Кто бьется с мечом в руках, есть служитель смерти (et qui militat gladio mortis est minister)» [59] . А также напоминает ему, что «нельзя служить двух господам, Христу и Цезарю, даже если Цезарь отныне желает быть слугой Христа, для того чтобы справедливо править многими нациями»[59].
В целом же, легализация христианства и участие государства в церковных делах определили развитие христианского богословия во вполне милитаристическом ключе. Главный мотив для оправдания войны – необходимость защиты. Исходя из этой необходимости, святые отцы стали разделять войны на справедливые и несправедливые. Так, Исидор Пелусиот говорил о необходимости различать войны справедливые и несправедливые как войны оборонительные и наступательные соответственно: «Войны воспламеняются больше всего ради приобретения чужой собственности. Но не должно обвинять всех ведущих войну; положивших начало или нанесению обиды, или хищению справедливо называть губительными демонами; отмщающих же умеренно не надлежит и укорять как несправедливо поступающих, потому что делают дело законное»[26, c. 382]. Богословское обоснование справедливой войне дал равноапостольный Кирилл: «Христос, Бог наш, повелел нам молиться за обижающих нас и благоволить им; но Он же заповедал нам: нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих (Ин. 15: 13). Поэтому мы терпим обиды, которые причиняете каждому из нас отдельно, но в обществе защищаем друг друга и полагаем свою жизнь за братий наших, дабы, увлекая их в плен, не пленили вместе с телами и души их, склоняя благочестивых к своим злым и богопротивным делам» [46, c. 574]. Основным вопросом, стоящим перед христианами того времени, является вопрос о том, противоречит ли военная служба спасению, так как она неизбежно связана с убийством, что являлось прямым нарушением заповеди «Не убей». Большинство святых отцов сходились во мнении, что военная служба не препятствует спасению, а убийство на войне не является грехом. Иоанн Златоуст пишет: «Ты выставляешь предлогом военную службу и говоришь: я - воин и не могу быть набожным. Но разве сотник не был воином?»[25]. Здесь святитель имеет ввиду сотника(центуриона), который уверовал во Христа, и его вера была принята Иисусом без каких либо оговорок на счет его деятельности. Василий Великий, не смотря на свое предложение отлучать воинов на время от причастия, если они убили на войне, также в целом не порицает военную службу, и приводит похожий пример из Библии: «Неужели воинский чин лишен надежды на спасение? Неужели нет ни одного благочестивого сотника? Припоминаю первого сотника, который, стоя при кресте Христовом и по чудесам сознав силу, когда еще не остыла дерзость иудеев, не убоялся их ярости и не отказался возвестить истину, но исповедал и не отрекся, что воистину был Божий Сын»[20]. Этот же святой, в письме своему другу пишет: «Я узнал в тебе человека, доказывающего собою, что и в военной жизни можно сохранить совершенство любви к Богу и что христианин должен отличаться не покроем платья, но душевным расположением»[24, c.122]. То же говорит и блаженный Феодорит Кирский: «Поскольку много различных родов жизни благочестивой: жизнь монашеская и общежительная, жизнь пустынная и городская, жизнь гражданская и военная... в каждом же роде жизни можно угождать Богу» [27, c. 89]. Еще более конкретное и категоричное высказывание мы находим у святителя Афанасия Александрийского (ок. 298-373): "К разным случаям жизни имеем разный подход, в зависимости от конкретных обстоятельств, например: не позволительно убивать, но убивать врагов на брани и законно и достойно похвалы. Великих почестей сподобляются воины доблестные в бою, и воздвигаются им столпы, возвещающие превосходные их деяния. Таким образом, одно и то же, смотря по времени, и по обстоятельствам, не позволительно, а в других благих обстоятельствах допускается и позволяется"[19, c. 124]. Помимо оправдания убийства на войне, здесь мы можем видеть уже новый мотив – возведения военной службы в ранг дела богоугодного, по сути – подвига. Амвросий Медиоланский в своем письме к императору Грациану рассуждает в похожем ключе: «Не военные орлы, не полет птиц, предваряют авангард нашей армии, но Твое Имя, Господи Иисусе, и почитание. Это уже не земля неверных, но земля исповедников. Италия, Италия, часто соблазнялась, но никогда не отпадала. Италия, которую ваше величество всегда защищало, и сейчас снова спасло от варваров»[63]. Из этого изречения отчетливо видно, что война, если она ведется против нехристиан, ради защиты христиан и имеет оборонительный характер, считается делом богоугодным, и участие в ней приравнивается к подвигу. Причина таких изменений в том, что в IV-V вв. проблема защиты от варваров стояла очень остро, и государственная власть в Риме уже не могла быть удовлетворена тем, как к военной службе относилась Церковь. Уже упомянутый Грациан, удалив из сената статую Ники, и отказавшись от титула «Верховного Понтифика», предложенного Сенатом, рассчитывал услышать от Церкви нечто более благосклонное , чем епитимии Василия или «допускается и позволяется» Афанасия. Логическим завершением в процессе смены оценок характера военной службы христианами стало постановление Арльского собора, по которому отлучают от причастия уже не тех, кто служит в армии, а «тех, кто бросает оружие в мирное время»[63]. Этот канон знаменует окончание формирования официальной общецерковной позиции по отношению к воинской службе. Каких либо кардинальных перемен в отношении официальной Церкви к воинской службе больше не будет – Церковь окончательно стала на позицию благословления военной службы в римской армии как дела богоугодного, способствующего защиты христиан и христианского учения.
Что касается причины формирования подобной позиции, то, по-моему, таковой является легализация христианства императором Константином и последующее взаимопроникновения гос-ва и Церкви. Римская власть всё больше благоволила к христианству, и Церковь, останься она на позициях изоляционизма и невключения в общественно-политическую жизнь Империи, рисковала упустить великолепный шанс наладить отношения с государством и тем самым обеспечить себе спокойное существование без гонений и репрессий. Но, благосклонная позиция Церкви по отношению к армии не могла бы взяться из ниоткуда, не имея действительной богословской основы. На примере Священного Писания(в особенности Ветхого Завета) мы видим что военная служба не могла быть полностью чужда христианскому мировоззрению – Библия изобилует примерами, когда сам Бог повелевал людям начать ту или иную войну, назначал смерть за различные проступки. Новый Завет также нельзя назвать полностью пацифистской книгой – он содержит множество моментов, позволяющих говорить как минимум о допущении воинской службы и применения насилия Христом. Катализатором процесса милитаризации церковного сознания стала проблема варварских вторжений. Критика военной службы в то неспокойное для уже христианской империи время лишь приближала бы кончину Рима, ведь служба в армии к тому времени уже была довольно непопулярной, а если бы она стала недоступной для христиан по религиозным соображениям, в армии бы практически некому было служить. А так как Церковь уже была в определенной степени связана с государством, и даже была обязана ему многими своими привилегиями, то у неё не было иного выхода кроме как содействовать процессу легитимизации военной службы в христианской среде.