Погребение маорийского вождя

Кай-Куму, как это нередко случается в Новой Зеландии, был не только вождем племени, но и ариком, то есть жрецом, и как таковой мог налагать табу, имевшее в глазах суеверных туземцев магическую силу.

Табу, существующее у всех народов Полинезии, налагается на какой-нибудь предмет или на человека, делая их неприкосновенными. Религия маори учит, что всякого поднявшего святотатственную руку на то, что объявлено табу, разгневанный бог покарает смертью. Даже если божество не сразу отомстит за нанесенную ему обиду, то жрец ускорит эту месть.

Иногда вожди налагают табу из политических соображений, но чаще его причиной бывают события повседневной жизни. На туземца налагается табу на несколько дней во многих случаях: когда он остриг волосы, когда он подвергся татуировке, когда он строит пирогу или дом, когда он смертельно болен и, наконец, когда он умер. Бывает, что табу накладывается из экономических соображений: если, например, неумеренное потребление грозит истребить всю рыбу в реке или опустошить плантации еще неспелых сладких бататов, рыба или бататы объявляются табу. Пожелает ли вождь избавиться от назойливых гостей, он объявляет свой дом табу; захочет ли монополизировать деловые сношения с каким-либо судном, снова – табу; вздумает лишить покупателей не сумевшего угодить ему европейского купца – и тут табу. Запрет вождя напоминает древнее вето королей.

Если предмет объявлен табу, то никто не может безнаказанно дотронуться до, него. Когда этот запрет налагается на человека, то в течение какого-то времени ему не разрешено прикасаться к определенной пище. Если он богат, ему приходят на помощь рабы: они кладут ему в рот те кушанья, к которым он не смеет прикоснуться руками; если же беден, то он принужден подбирать пищу ртом, превращаясь из-за табу в животное.

Словом, этот своеобразный обычай направляет и изменяет поведение новозеландца даже в мелочах. Табу имеет силу закона, и можно сказать, что в его частом применении заключается вообще все туземное законодательство, притом неоспоримое и не подлежащее обсуждению.

В случае с пленниками властное табу спасло их от ярости, охватившей племя. Друзья и приверженцы Кай-Куму разом остановились по этому слову вождя и не тронули пленных.

Однако Гленарван не заблуждался относительно ожидавшей его участи. Он знал, что только жизнью своей сможет заплатить за убийство вождя. А у диких народов смерть осужденного – лишь конец долгих пыток. Гленарван приготовился жестоко искупить то законное негодование, которое побудило его убить Кара-Тете, но он надеялся, что гнев Кай-Куму обрушится на него одного.

Какую ужасную ночь провели Гленарван и его спутники! Кто в силах был бы описать их тоску, измерить их муки! Бедный Роберт и храбрый Паганель так и не появились. Но разве могло быть хотя бы малейшее сомнение в их участи! Они, конечно, пали первыми жертвами мстительных туземцев. Всякая надежда исчезла даже у Мак-Наббса, который нелегко поддается унынию. А Джон Манглс, видя сумрачное отчаяние Мери Грант, разлученной с братом, чувствовал себя близким к безумию. Гленарван думал об ужасной просьбе леди Элен, желавшей умереть от его руки, чтобы избежать пыток или рабства. Найдет ли он в себе это страшное мужество?

«А Мери – какое право я имею убить ее?» – с болью в сердце думал Джон Манглс.

Бегство было заведомо невозможно. Десять воинов, вооруженных с головы до ног, стерегли двери храма.

Наступило утро 13 февраля. Туземцы не приближались к пленникам, огражденным табу. В храме была кое-какая еда, но несчастные едва к ней прикоснулись. Скорбь подавляла голод. День прошел, не принеся ни перемены, ни надежды. Видимо, погребение убитого вождя и казнь убийцы должны были совершиться одновременно.

Гленарван был убежден, что Кай-Куму оставил мысль об обмене пленников. У Мак-Наббса же все еще теплилась слабая надежда.

– Как знать, – говорил он, напоминая Гленарвану, как отнесся вождь к смерти Кара-Тете, – не чувствует ли в глубине души Кай-Куму, что вы оказали ему услугу?

Но, что бы ни думал Мак-Наббс, Гленарван не хотел больше ни на что надеяться. Прошел еще день, а никаких приготовлений к казни все не было. И вот чем объяснялась эта задержка.

Маори верят в то, что душа умершего пребывает в его теле еще три дня, и потому труп хоронят только по истечении трех суток. Этот обычай, заставлявший откладывать погребение, был соблюден со строжайшей точностью. До 15 февраля крепость была совершенно пустынна. Джон Манглс, взобравшись на плечи Вильсона, не раз вглядывался в наружные укрепления. Из-за них не показывался ни один туземец. Только сменялись часовые, бдительно несшие караул у дверей храма.

Но на третий день двери хижин распахнулись. Несколько сот дикарей – мужчин, женщин, детей – собрались на площади па. Они были спокойны и безмолвны.

Кай-Куму вышел из своего жилища и, окруженный главными вождями племени, поднялся на земляную насыпь в несколько футов вышины, находившуюся посредине крепости. Толпа туземцев стала полукругом немного позади. Все хранили глубокое молчание.

Кай-Куму сделал знак, и один из воинов направился к храму.

– Помни же, – сказала леди Элен мужу.

Гленарван молча прижал ее к сердцу. Тогда Мери Грант подошла к Джону Манглсу и сказала:

– Лорд и леди Гленарван согласятся с тем, что если муж может убить свою жену, чтобы избавить ее от позора, то и жених имеет право убить невесту. Джон, в эту последнюю минуту разве не смею я сказать, что в глубине души вы давно называете меня своею невестой? Могу ли я, дорогой Джон, надеяться на вас так же, как леди Элен на лорда Гленарвана?

– Мери! – воскликнул в смятении молодой капитан. – Мери! Дорогая!

Он не успел договорить: циновка поднялась, и пленников повели к Кай-Куму. Женщины были готовы принять смерть. Мужчины скрывали душевные муки под наружным спокойствием, говорившим о сверхчеловеческой силе воли.

Пленники предстали перед новозеландским вождем. Приговор его был короток.

– Ты убил Кара-Тете? – спросил он Гленарвана.

– Убил, – ответил тот.

– Завтра на рассвете ты умрешь.

– Один? – спросил Гленарван. Сердце его забилось.

– О, если б только жизнь нашего Тогонги не была ценнее ваших! – со свирепым сожалением воскликнул Кай-Куму.

В это время среди туземцев произошло какое-то движение. Гленарван быстро оглянулся. Вскоре толпа расступилась, и появился воин, весь в поту, изнемогавший от усталости. Каи – Куму сейчас же обратился к нему по-английски, очевидно желая, чтобы разговор был понят пленниками:

– Ты пришел из лагеря пакекас?

– Да, – ответил воин.

– Ты видел пленника – нашего Тогонгу?

– Видел.

– Он жив?

– Он мертв. Англичане расстреляли его. Участь Гленарвана и его спутников была решена.

– Завтра на рассвете вы все умрете! – воскликнул Каи – Куму.

Итак, несчастных ждала одинаковая кара. Леди Элен и Мери Грант молитвенно обратили взоры к небу.

Пленников не повели назад в храм. Они должны были присутствовать на погребении вождя и кровавых ритуалах, сопровождающих его. Отряд туземцев отвел пленников на несколько шагов в сторону, к подножию огромного дерева – куди. Там они и остались стоять, окруженные стражей, не спускавшей с них глаз. Остальные маори, погруженные в скорбь об усопшем вожде, казалось, забыли о них.

После смерти Кара-Тете прошло три установленных обычаем дня. Теперь, по верованиям новозеландцев, душа покойного окончательно покинула его бренное тело. Начался обряд погребения. Тело вождя положили на небольшую земляную насыпь посреди крепости. Покойник был облачен в пышные одежды и покрыт великолепной циновкой из формиума. На голову, украшенную перьями, был надет венок из зеленых листьев. Лицо, руки и грудь покойного, натертые растительным маслом, не обнаруживали никаких признаков разложения.

Родственники и друзья Кара-Тете подошли к насыпи, и вдруг, словно невидимый дирижер взмахнул палочкой к началу похоронного гимна, грянула оглушительная симфония плача, рыданий, стонов. Заунывен и тяжек был ритм этих причитаний. Родные покойного били себя по голове, женщины с остервенением раздирали ногтями свои лица, проливая больше крови, чем слез. Эти несчастные добросовестно выполняли дикий обряд. Но, видимо, этих проявлений скорби было недостаточно для умиротворения души умершего, и воины, боясь, чтобы гнев вождя не обрушился на переживших его соплеменников, хотели умилостивить покойника, предоставив ему на том свете те блага, которыми пользовался он на земле. Поэтому и жена Кара-Тете Должна была последовать в могилу за супругом. Бедная женщина и не согласилась бы пережить мужа. Таков был ее освященный обычаем долг, и история Новой Зеландии насчитывает немало подобных жертвоприношений.

Вот появилась она сама. Она была еще молода. Растрепанные волосы падали на плечи. Она рыдала и голосила. Вопли перемежались отрывочными фразами, в которых она прославляла добродетели умершего супруга и горько жалела о нем. Наконец, охваченная безудержным порывом горя, она простерлась у подножия кургана и стала биться головой о землю.

В эту минуту к ней подошел Кай-Куму. Обреченная жертва вдруг поднялась, но вождь могучим ударом дубины повалил ее обратно на землю. Она упала, сраженная.

Раздались страшные крики. Сотни рук угрожающе протянулись к пленникам. Но никто не тронулся с места, ибо похоронный обряд еще не был закончен.

Жена Кара-Тете соединилась с мужем. Их тела лежали теперь рядом. Но для вечной жизни покойнику было мало верной жены. Кто будет прислуживать супругам у Ниа-Атуа, если за ними не последуют на тот свет их рабы?

К трупам хозяев подвели шестерых слуг. Они стали рабами в силу беспощадных законов войны.

При жизни вождя они терпели жестокие лишения, их били, держали впроголодь, заставляли работать, как вьючных животных, и теперь, как верили маори, они будут вечно влачить то же рабское существование в загробной жизни. Казалось, бедняги безропотно покорялись своей участи. В таком заранее известном конце не было для них ничего неожиданного. Их несвязанные руки доказывали, что от обреченных не ждут сопротивления перед смертью.

К тому же эта смерть была быстрой: их избавили от длительных мучений. Пытки предназначались виновникам гибели вождя. Те, стоя в двадцати шагах, отводили глаза от страшного зрелища; однако вскоре оно сделалось еще ужаснее.

Под ударами дубин шестерых сильных воинов жертвы распростерлись на земле в луже крови. Это послужило сигналом к жуткой сцене людоедства.

Сила табу, которая охраняет тело хозяина, не распространяется на мертвых рабов. Они принадлежат племени. Это как бы мелкие подачки плакальщикам. И вот, едва жертвоприношение было закончено, все туземцы: вожди, воины, старики, женщины, дети, – все, без различия пола и возраста, охваченные животной яростью, набросились на бездыханные останки жертв. Быстрее, чем это может описать перо, еще теплые тела были растерзаны, разорваны, искромсаны даже не на куски, а на клочки. Каждый из двухсот присутствовавших при жертвоприношении дикарей получил свою долю человеческого мяса. Они боролись, дрались и спорили из-за каждого куска. Участники этого чудовищного пира были покрыты горячей кровью, и вся эта отвратительная орда копошилась, обливаясь кровавыми брызгами. Это было какое-то исступление, бешенство тигров, разрывающих свою добычу. Словно дикие звери в цирке бросились на укротителей. Вскоре в разных углах па вспыхнули двадцать костров, разнесся смрад горелого мяса, и, если бы не оглушительный шум пиршества, не крики – не утихавшие, хотя рты уже были набиты мясом, – пленники могли бы слышать, как хрустят кости жертв под зубами людоедов.

Гленарван и его спутники, задыхаясь от отвращения, пытались скрыть от глаз женщин это гнусное зрелище. Теперь они понимали, какая смерть ждет их завтра на рассвете и какие жестокие пытки им, без сомнения, придется испытать, прежде чем умереть.

Вслед за пиршеством начались ритуальные танцы. Крепкая водка, настоянная на горчайшем стручковом перце, еще усилила неистовство дикарей. Казалось, они вот-вот забудут о наложенном вождем табу, набросятся на ошеломленных этим исступлением пленников.

Но среди общего опьянения Кай-Куму сохранял трезвую голову. Он дал кровавой оргии достигнуть кульминационной точки, затем постепенно утихнуть, и обряд погребения завершился последним торжественным актом. Трупы Кара-Тете и его жены подняли и усадили по новозеландскому обычаю, подогнув колени со сложенными на них руками к животу. Наступило время предать мертвецов земле, но не окончательно, а до тех пор, пока тело не истлеет и не останутся одни кости.

Место для могилы было выбрано вне крепости, милях в двух от нее, на вершине небольшой горы Маунгахауми, поднимавшейся на правом берегу озера.

Туда должны были перенести тела вождя и его супруги. К насыпи принесли примитивный паланкин, вернее, просто носилки. На них посадили оба трупа, укрепив их лианами. Четыре воина подняли носилки и двинулись к месту погребения в сопровождении всего племени, снова затянувшего похоронную песнь.

Пленники, с которых не спускали глаз стражи, видели, как процессия вышла за внутреннюю ограду, потом пение и крики стали мало-помалу затихать.

С полчаса, пока мрачное шествие двигалось в глубине долины, пленники не видели его, а затем оно снова показалось на извилистой тропе, поднимавшейся в гору. Издали эта длинная, змеящаяся колонна имела фантастический вид.

Племя остановилось на высоте восьмисот футов, на вершине Маунгахауми, у того места, где была приготовлена могила для погребения Кара-Тете.

Незнатного маори хоронят просто в яме и засыпают ее камнями. Но для могучего вождя, которому, конечно, скоро предстояло стать богом, племя позаботилось приготовить могилу, достойную его подвигов.

Могила была огорожена частоколом, а у самой ямы, где должны были покоиться тела вождя и его жены, были вбиты шесты, украшенные резными, окрашенными охрой фигурами. Родственники усопших не забывали о том, что для «вайдуа» – духа умершего – нужна такая же пища, как для тела в бренной жизни. Поэтому у могилы вместе с оружием и одеждой покойного была положена еда.

Теперь в могиле было все необходимое. Супругов положили рядом, а затем, оплакав в последний раз, их засыпали землей и цветами. В глубоком молчании спустилась процессия с горы. Отныне никто, под страхом смертной казни, не смел взойти на Маунгахауми, ибо на нее было наложено табу, так же как когда-то на гору Тонгариро, на вершине которой покоятся останки вождя, погибшего в 1846 году во время землетрясения.

Глава XIII

ПОСЛЕДНИЕ ЧАСЫ

Пленников отвели обратно в тюрьму, когда солнце скрывалось за вершинами гор по ту сторону озера Таупо, а выйдут они, когда вершины горной цепи окрасятся первыми лучами солнца.

Это была их последняя ночь перед смертью. Несмотря на изнеможение, несмотря на переживаемый ими ужас, они сели поужинать вместе.

– Нам нужны силы, чтобы смело взглянуть в глаза смерти, – проговорил Гленарван. – Надо показать этим дикарям, как умеют умирать европейцы.

После ужина леди Элен громко прочитала вечернюю молитву. Остальные, обнажив головы, присоединились к ней. Кто же перед смертью не обратится к богу! Исполнив этот долг, пленники обняли друг друга.

Мери Грант и леди Элен улеглись на циновке в углу хижины. Сон, заставляющий на время забыть всякое горе, скоро сомкнул им глаза. Сломленные усталостью и бессонными ночами, они заснули, прижавшись друг к другу.

Гленарван, отведя своих товарищей в сторону, сказал им:

– Дорогие друзья, если завтра нам суждено умереть, я уверен, что мы сумеем умереть как люди смелые и как христиане, готовые предстать перед высшим судом. Бог, читающий в душах, знает, что мы стремились к благородной цели. Если нам уготован не успех, а смерть, значит, такова его воля. Как ни суров его приговор – я не стану роптать. Но здесь нас ждет не только смерть, но и пытка; быть может, бесчестие, и эти две женщины… Твердый до сих пор голос Гленарвана дрогнул. Он замолчал, чтобы справиться с волнением.

– Джон, – обратился он через минуту к молодому капитану, – ведь ты обещал Мери то же, что я обещал леди Элен. Как же ты решил поступить?

– Мне кажется, я имею право выполнить это обещание, – ответил Джон Манглс.

– Да, Джон, но ведь у нас нет оружия.

– Одно есть, – сказал молодой капитан, показывая кинжал, – я вырвал его из рук Кара-Тете в ту минуту, когда этот дикарь свалился у ваших ног. И пусть, милорд, тот из нас, кто останется жив, выполнит желание леди Элен и Мери Грант.

После этих слов воцарилось глубокое молчание. Его нарушил майор.

– Друзья мои, – сказал он, – приберегите это крайнее средство на самую последнюю минуту. Я не сторонник непоправимых поступков.

– Это не относится к нам, мужчинам, – ответил Гленарван. – Какая бы ни ждала нас смерть, мы сумеем без страха встретить ее. Ах, если бы мы были одни, я уже двадцать раз крикнул бы вам: «Друзья, попытаемся прорваться! Нападем на этих негодяев!» Но моя жена, но Мери…

Джон Манглс приподнял циновку и стал считать воинов, стороживших дверь храма. Их было двадцать пять. Они развели большой костер, бросавший зловещие отблески на площадь, хижины и изгороди па. Некоторые дикари лежали вокруг костра, другие стояли неподвижно, и их резкие черные силуэты вырисовывались на фоне яркого пламени. Но все они то и дело глядели на хижину, наблюдать за которой им было поручено.

Говорят, что у узника всегда есть шансы убежать от стерегущего его тюремщика. И в самом деле, для узника успех всегда важнее, чем для тюремщика. Тюремщик может забыть, что он поставлен стеречь, – узник не может забыть, что его стерегут. Узник чаще думает о побеге, чем его страж о том, как помешать ему бежать. Оттого часто удаются поразительные побеги.

Но здесь за пленниками наблюдали не равнодушные тюремщики, а ненависть и жажда мести. Если их не связали, то только потому, что узы излишни, раз двадцать пять человек охраняли единственный выход из храма.

Эта хижина, примыкавшая к скале, которой завершались укрепления крепости, была доступна лишь со стороны входа, откуда узкая тропа вела на площадь па. Две боковые стены хижины выходили на отвесные склоны над пропастью футов сто глубиной. Спуститься здесь никак нельзя. Немыслимо было убежать и со стороны задней стены, ибо она упиралась в огромную скалу. Единственным выходом была дверь храма, и маори стерегли тропу, соединявшую его с па, подобно подъемному мосту. Итак, бегство было невозможно. Гленарван, исследовав чуть ли не в двадцатый раз стены своей тюрьмы, принужден был признать это.

Между тем один за другим проходили часы этой мучительной ночи. Горы погрузились в непроницаемый мрак. На небе не видно было ни луны, ни звезд. Порой над па, сотрясая сваи святилища, проносились порывы ветра. Они на миг раздували костер маори, и отблески его пламени озаряли мимолетным светом внутренность храма и сидевших в нем узников. Несчастные были погружены в предсмертные думы. Мертвая тишина царила в хижине.

Около четырех часов утра внимание майора вдруг привлек какой-то шорох, казалось доносившийся из-под задней стены, примыкавшей к скале.

Сначала Мак-Наббс не придал этому шуму значения, но так как он не прекращался, майор стал прислушиваться, а затем, заинтересовавшись, даже припал ухом к земле, чтобы яснее его расслышать. Ему показалось, что кто-то за стеной скребет, роет землю.

Когда Мак-Наббс убедился, что слух не обманывает его, он тихо подошел к Гленарвану и Джону Манглсу и, оторвав их от мучительных дум, увел обоих в глубину хижины.

– Прислушайтесь, – проговорил он шепотом, знаком приглашая их нагнуться.

Шорох слышался все явственнее. Уже можно было различить, как под нажимом чего-то острого скрипели и скатывались вниз камешки.

– Какой-нибудь зверь роет нору, – сказал Джон Манглс. Гленарван вдруг ударил себя по лбу.

– Как знать, – сказал он, – а вдруг это человек!

– А вот мы сейчас выясним, человек это или животное, – отозвался майор.

К ним подошли Вильсон и Олбинет, и все вчетвером принялись подкапываться под стену: Джон Манглс работал кинжалом, остальные – вырванными из земли камнями или просто руками. Мюльреди, растянувшись на полу и приподняв циновку, наблюдал за группой туземцев.

Дикари, неподвижно сидя вокруг костра, и не подозревали о том, что происходило в двадцати шагах от них.

В этом месте, где пленники стали копать, скалу из кремнистого туфа покрывал слой рыхлой земли. Поэтому, хотя не хватало инструментов, яма быстро углублялась. Вскоре стало ясно, что какой-то человек или несколько человек роют подкоп в хижину с внешней стороны крепости. Зачем они это делали? Знали ли они о том, что здесь находятся пленники, или кто-то хотел проникнуть сюда с какой-то особой целью?

Пленники удвоили усилия. Кровь сочилась из их пальцев, но они все рыли и рыли. Через полчаса они уже вырыли яму фута в три глубиной. Шорох с той стороны доносился все отчетливее: наверное, работавших отделял друг от друга лишь тонкий слой земли. Прошло еще несколько минут – и вдруг майор отдернул руку, пораненную каким-то острым лезвием. Он едва удержался, чтобы не вскрикнуть. Джон Манглс отклонил своим кинжалом нож, показавшийся из земли, и схватил руку, которая держала его. То была рука женская или детская, рука европейца!

Ни с той, ни с другой стороны не последовало ни слова. Очевидно, обе стороны избегали шума.

– Уж не Роберт ли это? – прошептал Гленарван.

Как ни тихо произнес он это имя, но Мери Грант, разбуженная возней в хижине, сейчас же проскользнула к Гленарвану и, схватив эту всю перепачканную землей руку, осыпала ее поцелуями.

– Ты! Ты! – шептала девушка. (Уж она не могла ошибиться!) – Ты, мой Роберт!

– Да, сестричка, это я, – послышался голос Роберта. – Я здесь, чтобы всех вас спасти. Но тише!

– Храбрый мальчик!.. – повторял Гленарван.

– Наблюдайте за дикарями у входа, – снова донесся голос юного Гранта, – и расширьте ход.

Мюльреди, отвлеченный на миг появлением мальчугана, снова вернулся на свой наблюдательный пункт.

– Все в порядке, – сказал он, – бодрствуют только четверо. Остальные спят.

– Смелей! – отозвался Вильсон.

В одну минуту отверстие было расширено, и Роберт из объятий сестры попал в объятия леди Элен. Вокруг пояса у него была закручена длинная веревка из формиума.

– Мальчик, мой мальчик, – шептала леди Элен, – так тебя не убили дикари?

– Не убили. Сам не знаю как, но мне удалось во время общего переполоха ускользнуть от них. Я выбрался из крепости и два дня скрывался в кустах, а по ночам бродил. Мне хотелось увидеть вас. Пока все племя было занято погребением вождя, я осмотрел ту сторону крепости, на которой находится ваша тюрьма, и увидел, что смогу добраться до вас. Я стащил из какой-то пустой хижины этот нож и веревку и стал карабкаться к вам, хватаясь за пучки трав и ветки кустов. К счастью, в скале, на которой стоит эта хижина, оказалось что-то вроде пещеры, и оттуда мне осталось прокопать всего несколько футов рыхлой земли. И вот я с вами!

Два десятка поцелуев послужили безмолвным ответом на слова Роберта.

– Идем! – сказал он решительным тоном.

– А Паганель внизу? – спросил Гленарван.

– Господин Паганель? – с удивлением переспросил Роберт.

– Да. Он ждет нас?

– Да нет, милорд. Разве господин Паганель не с вами?

– Его здесь нет, Роберт, – ответила Мери Грант.

– Как, ты его не видел? – спросил Гленарван. – Значит, вы убежали не вместе?

– Нет, милорд, – ответил мальчик, удрученный известием об исчезновении своего друга Паганеля.

– Идем! – сказал майор. – Нельзя терять ни минуты. Где бы ни был Паганель, он все же не может быть в худшем положении, чем мы здесь. Идемте!

Действительно, каждая минута была на счету. Нужно было спасаться бегством. К счастью, побег не представлял больших трудностей, если не считать почти вертикального обрыва сразу по выходе из пещеры, всего футов в двадцать. Дальше до самого подножия горы спуск был не слишком крут. Оттуда пленники могли быстро добраться вниз, в долину. А дикарям, заметь они бегство европейцев, пришлось бы в погоне за ними проделать длинный путь в обход, так как они не знали о ходе, прорытом из хижины на внешний склон.

Побег начался. Действовали со всей осторожностью. Один за другим пленники пробрались через узкий ход и очутились в пещере. Джон Манглс, прежде чем покинуть святилище, уничтожил все следы подкопа, а затем и сам соскользнул в отверстие, закрыв его за собой циновкой. Теперь ход был совсем незаметен.

Дальше предстояло спуститься с отвесной скалы. Этот спуск был бы неосуществим, не принеси с собой Роберт веревку из формиума. Ее размотали, один конец прикрепили к выступу скалы, а другой опустили вниз. Прежде чем предоставить своим друзьям ввериться этой скрученной из волокон формиума веревке, Джон Манглс испробовал ее. Она показалась ему не особенно крепкой. Приходилось быть осмотрительным: падение с такой высоты могло оказаться смертельным.

– Эта веревка может выдержать не больше двух человек, – сказал он. – Поэтому поступим так. Пусть лорд и леди Гленарван спустятся первыми. Добравшись до подножия скалы, они три раза дернут за веревку – дадут знать, что могут спускаться другие.

– Но сначала спущусь я, – заявил Роберт. – Я нашел внизу глубокую впадину, в которой могут спрятаться те, кто спустятся первыми.

– Отправляйся, дитя мое, – сказал Гленарван, пожимая руку Роберту.

Мальчик скрылся. Через минуту троекратное подергивание веревки дало знать, что он благополучно спустился. Лорд Гленарван и леди Элен тотчас вышли из пещеры. Было еще очень темно, но вершины гор, поднимавшихся на востоке, начали чуть-чуть сереть.

Резкий утренний холодок подбодрил молодую женщину, и она почувствовала прилив сил. Первым Гленарван, за ним леди Элен спустились со скалы на склон горы. Отсюда Гленарван, поддерживая жену, пятясь, пошел вниз. Он нащупывал пучки травы, кустики, и, испытав их прочность, ставил на них ногу леди Элен. Взлетали с криком какие-то напуганные птицы. Беглецы вздрагивали, когда сорвавшийся из-под ноги камень с шумом катился до подножия горы.

Они уже спустились до половины склона, как вдруг из пещеры послышался тихий голос Джона Манглса:

– Остановитесь!..

Гленарван, уцепившись одной рукой за куст, а другой поддерживая жену, замер на месте.

Тревогу поднял Вильсон. Услышав какие-то звуки на площади перед хижиной, он вернулся в храм и, приподняв циновку, стал наблюдать за маори. По его знаку Джон Манглс остановил Гленарвана. Оказалось, что один из воинов, уловив непонятный шум, встал и подошел к хижине. Стоя в двух шагах от нее, он, склонив голову, прислушивался. В такой позе он простоял с минуту, показавшуюся Вильсону часом. Затем, тряхнув головой, как бы поняв, что ошибся, туземец вернулся к своим товарищам, поднял с земли охапку хвороста и подбросил ее в полупотухший костер. Огонь сразу запылал и осветил лицо воина; на нем уже не осталось и следа озабоченности. Поглядев на первые проблески зари на горизонте, он улегся У костра, чтобы согреться.

– Все в порядке, – сказал Вильсон.

Джон дал знак Гленарвану продолжать спуск. Гленарван осторожно двинулся дальше, и вскоре он и леди Элен очутились на узенькой тропинке, где их ждал Роберт.

Снова трижды дернулась веревка, а затем пустились в опасный путь Джон Манглс и Мери Грант.

Они так же удачно достигли земли и вскоре встретились с лордом и леди Гленарван в указанном Робертом углублении.

Через каких-нибудь пять минут все беглецы, счастливо выбравшись из храма, уже покинули свое временное убежище. Стремясь удалиться от обитаемых берегов озера, они двигались по узким тропинкам в самую глубь гор. Шли быстро, стараясь избегать тех мест, где кто-нибудь мог их увидеть. Безмолвно, словно тени, скользили между кустами. Куда шли они? Куда глаза глядят, но главное – они были свободны.

Около пяти часов начало светать. Тянувшиеся высоко в небе облака приняли голубоватый оттенок. Вершины гор очищались от утреннего тумана. Вскоре должно было показаться солнце, и его появление не послужит сигналом к казни, но обнаружит бегство осужденных.

Поэтому беглецам надо было во что бы то ни стало до наступления этого рокового момента уйти так далеко, чтобы дикари не догнали их. Но вперед подвигались довольно медленно, так как тропинки были круты. Гленарван не вел, а скорее нес жену. Мери Грант опиралась на руку Джона Манглса. Роберт, счастливый, торжествующий, радуясь успеху, шел впереди. Шествие замыкали матросы.

Еще полчаса – и из-за туманного горизонта должно было появиться солнце.

Эти полчаса беглецы шли наугад: ведь с ними не было Паганеля, всегда направлявшего их на верный путь, Паганеля, чье отсутствие так их тревожило и набрасывало мрачную тень на их счастье. Все же они старались по возможности двигаться на восток, навстречу разгоравшейся чудесной заре. Вскоре они уже достигли высоты пятисот футов над озером Таупо, и их охватил холод, который здесь был еще сильнее. Перед беглецами вырисовывались неясные контуры холмов и громоздившихся над ними гор. Но Гленарван желал только одного – затеряться в них. А там, позднее, говорил он себе, видно будет, как выбраться из этого горного лабиринта.

Наконец появилось солнце и озарило первыми лучами беглецов.

Вдруг раздался ужасающий вой – в него слились вопли сотни глоток. Он несся из крепости, местонахождение которой Гленарван не совсем ясно себе представлял. Густой туман еще скрывал простиравшиеся внизу долины.

Беглецы поняли, что их исчезновение обнаружено. Удастся ли им ускользнуть от погони? Заметили ли их туземцы? Не выдадут ли их следы?

В эту минуту клубившийся внизу туман поднялся кверху, на минуту окутал беглецов влажным облаком, и они увидели в трехстах футах под собой толпу туземцев. Они могли теперь видеть, но и их увидали. Снова раздались завывания, к ним присоединился лай собак, и все дикари, тщетно попытавшись спуститься со скалы храма, бросились из крепости и помчались по кратчайшим тропинкам в погоню за узниками, ускользавшими от их мести.

Глава XIV

СВЯЩЕННАЯ ГОРА

До вершины горы оставалось еще футов сто. Важно было достичь ее, чтобы скрыться на противоположном склоне от взоров маорийцев. Там они надеялись по какому-нибудь доступному гребню пробраться до одной из ближайших вершин горного лабиринта, столь запутанного, что, пожалуй, только бедный Паганель, будь он здесь, смог бы в нем разобраться.

Угрожающие вопли слышались все ближе, и беглецы, насколько могли, ускоряли шаг. Орда преследователей уже подбегала к подошве горы.

– Смелее! Смелее, друзья! – кричал Гленарван, подбадривая товарищей и подавая пример.

Меньше чем в пять минут беглецы достигли вершины горы. Здесь они огляделись по сторонам, разбираясь в обстановке и выбирая, куда пойти, чтобы сбить со следа маори.

На западе перед глазами беглецов расстилалось среди гор озеро Таупо. На севере поднимались вершины Пиронгии, на юге – огнедышащий кратер Тонгариро. На востоке же взоры упирались в барьер гор, смыкавшихся с Вахити – большой цепью, которая тянется через весь Северный остров, от пролива Кука до Восточного мыса. Итак, надо было спуститься по противоположному склону и углубиться в узкие ущелья, из которых, быть может, даже не было выхода.

Гленарван тревожно оглянулся. Под лучами солнца туман рассеялся, и ему было видно все до мелочей. Ни одно движение дикарей не ускользнуло от его взора.

Когда беглецы карабкались на гору, туземцы были менее чем в пятистах футах от них.

Гленарван понимал, что нельзя останавливаться ни на минуту. Как ни были все утомлены, а приходилось бежать, чтобы не попасть в руки преследователей.

– Будем спускаться! – воскликнул он. – Скорее, пока нам не отрезали путь!

Но когда обессилевшие женщины, собрав всю волю, поднялись на ноги, Мак-Наббс остановил их.

– Это излишне, Гленарван, – сказал он. – Взгляните! И действительно, в поведении маори произошло непонятное изменение. Штурм горы вдруг прекратился, словно был отменен чьим-то властным приказом. Толпа туземцев вдруг остановилась, как морская волна, задержанная высоким утесом.

Все эти жаждавшие крови дикари, столпившись у подошвы горы, вопили, размахивали руками, потрясали ружьями и топорами, но не двигались вперед ни на шаг. Их собаки тоже как будто вросли в землю и бешено лаяли.

Что же произошло? Какая невидимая сила удерживала туземцев? Беглецы глядели, ничего не понимая, боясь, как бы племя Кай-Куму вдруг не сбросило с себя сковавшие его чары.

Вдруг у Джона Манглса вырвался крик. Его товарищи оглянулись. Он указал им рукой на маленькую крепость, высившуюся на горе.

– Да ведь это могила вождя Кара-Тете! – воскликнул Роберт.

– Ты уверен, Роберт? – спросил Гленарван.

– Да, милорд, она самая, я узнаю ее…

Мальчик не ошибался. Футах в пятидесяти над ними, на самой вершине, виднелась свежевыкрашенная ограда. Тут уже и Гленарван узнал склеп новозеландского вождя. Случай привел беглецов на вершину Маунгахауми.

Гленарван и его спутники поднялись к могиле. Широкий вход в склеп был завешен циновками. Гленарван хотел было войти, но вдруг быстро подался назад.

– Там дикарь, – проговорил он.

– Дикарь у этой могилы? – спросил майор.

– Да, Мак-Наббс.

– Что из этого! Войдем.

Гленарван, майор, Роберт и Джон Манглс вошли внутрь. Там действительно сидел маори в длинном плаще из формиума. Тень от ограды мешала разглядеть черты его лица. Казалось, он был очень спокоен и завтракал самым беззаботным образом.

Гленарван собирался заговорить с ним, но туземец, опередив его, любезно сказал на чистейшем английском языке:

– Садитесь, дорогой лорд! Завтрак ждет вас.

То был Паганель. Услышав его голос, все бросились в склеп и стали обнимать бесценного географа. Паганель нашелся! Вот залог спасения всех! Каждому не терпелось расспросить его, узнать, как и почему очутился он на вершине Маунгахауми, но Гленарван пресек одним словом это несвоевременное любопытство.

– Дикари! – напомнил он.

– Дикари! – повторил, пожимая плечами, Паганель. – Вот уж кого я решительно презираю!

– Но разве они не могут…

– Они-то! Эти болваны? Идемте, взгляните на них.

Все вышли вслед за Паганелем. Новозеландцы находились на том же месте, у подошвы горы, и издавали ужасающие вопли.

– Кричите! Завывайте! Надсаживайтесь! – сказал Паганель. – Попробуйте-ка взберитесь на эту гору!

– Но почему же… – начал Гленарван.

– Да потому, что на ней похоронен вождь, потому, что на гору наложено табу!

– Табу!

– Да, друзья мои! И вот почему я сам забрался сюда, как в одно из тех средневековых убежищ, где находили приют гонимые.

– Сам бог хранит нас! – воскликнула леди Элен, воздевая руки к небу.

Действительно, священная власть табу сделала гору недоступной для суеверных дикарей.

Это было еще не полное спасение, но, во всяком случае, благодетельная передышка, которая была так необходима беглецам. Гленарван, охваченный невыразимым волнением, не мог произнести ни слова; майор с довольным видом покачивал головой.

– А теперь, друзья мои, – сказал Паганель, – если эти скоты рассчитывают поупражнять на нас свое терпение, они жестоко ошибаются. Не пройдет и двух дней, как мы будем вне их досягаемости.

– Мы убежим! – сказал Гленарван. – Но как?

– Пока не знаю как, но убежим, – ответил Паганель.

Тут все стали просить географа рассказать о его приключениях. Но странная вещь: на этот раз из разговорчивого ученого пришлось прямо вытягивать каждое слово. Он, так любивший рассказывать, давал на все вопросы лишь какие-то уклончивые ответы.

«Подменили моего Паганеля», – подумал Мак-Наббс.

В самом деле, в достойном ученом произошла какая – то перемена: он усердно кутался в свою огромную шаль из формиума и, казалось, избегал любопытных взглядов. Ни от кого не укрылось, что географ смущался всякий раз, когда заходила речь о нем, но из деликатности все делали вид, что не замечают этого. Впрочем, как только разговор переходил на другой предмет, к Паганелю тотчас же возвращалась его обычная веселость.

Что же до приключений, то вот всё, что географ счел нужным рассказать товарищам, когда все уселись вокруг ограды склепа.

После убийства Кара-Тете Паганель, как и Роберт, воспользовался сумятицей и выбрался из па. Но ему не так посчастливилось, как юному Гранту: он угодил в другое маорийское поселение. Здесь управлял вождь высокого роста, с умным лицом, гораздо более развитой, чем все его воины. Он говорил на правильном английском языке и приветствовал гостя, потершись кончиком носа о его нос.

Сначала Паганель не мог понять, в плену он или нет, но вскоре, видя, что вождь любезно, но неотступно следует за ним по пятам, понял, как обстоит дело.

Этот вождь по имени Хихи, что означает «луч солнца», вовсе не был злым. Видимо, очки и подзорная труба придавали Паганелю особый вес в глазах вождя, и Хихи решил привязать географа к себе не только хорошим обращением, но и крепкими веревками из формиума.

Так продолжалось три долгих дня. На вопрос, хорошо или плохо с ним обращались в это время, географ ответил: «И да и нет», не вдаваясь в подробности. Словом, он был пленником, и положение его только тем выгодно отличалось от положения его несчастных друзей, что ему не предстояла немедленная казнь.

К счастью, однажды ночью он умудрился перегрызть свои веревки и убежать. Издали видел он, как происходило погребение Кара-Тете. Теперь он знал, что на горе Маунгахауми похоронен вождь, и, следовательно, она стала табу. Не желая покидать друзей в плену, Паганель решил там и укрыться. Ему удалось выполнить этот опасный замысел. В прошлую ночь он добрался до могилы Кара-Тете и, «восстанавливая свои силы», ждал, не освободит ли какой-нибудь счастливый случай его друзей.

Таков был рассказ Паганеля. Не умолчал ли он намеренно о чем-нибудь из того, что с ним произошло в плену? Замешательство географа не раз наводило его слушателей на такую мысль. Но как бы то ни было, все единодушно поздравили географа со счастливым избавлением и, покончив с прошлым, занялись настоящим. Положение беглецов все еще было тяжелым. Правда, туземцы не решались взобраться на вершину Маунгахауми, но они рассчитывали, что голод и жажда вновь приведут пленников в их руки. Вопрос был только во времени, а у дикарей терпение долгое.

Гленарван не строил себе иллюзий, но он решил ждать благоприятных обстоятельств, а если придется, то и создать их. Прежде всего он решил досконально осмотреть Маунгахауми, свою импровизированную крепость: не для того, чтобы защищать ее – ведь приступа бояться не приходилось, а для того, чтобы выбраться из нее. Поэтому Гленарван, майор, Джон Манглс, Роберт и Паганель тщательно обследовали гору, изучили направление и крутизну каждой тропки. Гребень длиной в милю, соединявший Маунгахауми с цепью гор Вахити, шел, понижаясь, к равнине. Этот гребень, узкий и извилистый, был единственным доступным путем для бегства. Если бы путешественники под прикрытием ночи пробрались по нему незамеченными, им, быть может, и удалось бы, ускользнув от маорийских воинов, достигнуть ущелий в горах Вахити.

Но эта дорога представляла немало опасностей. В нижней части гребень был досягаем для ружейных выстрелов, а под перекрестным огнем стерегущих внизу туземцев никто не смог бы пробраться.

Когда Гленарван и его друзья отважились ступить на опасный участок гребня, воины приветствовали их градом пуль, которые, правда, не долетели. Ветер донес к ним несколько пыжей. Они были сделаны из обрывков книжных страниц. Паганель, из любопытства, подобрал бумажку и, расправив ее, не без труда разобрал то, что на ней было напечатано.

– Каково! – воскликнул он. – Знаете, друзья мои, чем они набивают свои ружья?

– Не знаем, Паганель, – ответил Гленарван.

– Страницами, вырванными из Библии! Так-то используют они священные стихи! Мне жалко местных миссионеров. Нелегко им будет создать маорийские библиотеки.

– И каким же отрывком из священного писания выпалили в нас туземцы? – спросил Гленарван.

– Это слова всемогущего бога, – ответил Джон Манглс, тоже прочитавший написанное на обгоревшей бумаге и с пылом несокрушимой шотландской веры прибавил: – Он призывает нас уповать на него.

– Прочти, Джон, – попросил Гленарван. Джон прочел стих, оставшийся невредимым:

– «Псалом 90. Ибо уповающий на мя спасется».

– Друзья, – сказал Гленарван, – отнесем эти слова надежды нашим милым отважным спутницам. Они придадут им сил.

И все пошли за ним по крутым тропинкам на вершину горы к могиле вождя. Взбираясь, они с удивлением заметили, что земля у них под ногами подрагивает. Это были не резкие толчки, а постоянная вибрация, как будто дрожали стенки котла, в котором кипит вода. Очевидно, в недрах горы скопилось большое количество паров, образовавшихся там под действием подземного огня.

Это своеобразное явление не могло удивить тех, кто недавно плыл между горячими ключами Уаикато. Им было известно, что центральная область Те-Ика-а-Мауи – район сильной вулканической деятельности. Это настоящее сито, через отверстия которого выбиваются наружу горячие ключи и серные пары.

Паганель, уже раньше наблюдавший гору Маунгахауми, обратил внимание своих спутников на ее вулканическую природу. Географ считал, что в будущем Маунгахауми с ее конической вершиной, как и другие подобные ей горы центральной части острова, превратится в действующий вулкан. Достаточно самого незначительного механического воздействия, и в ее почве из беловатого кремнистого туфа может образоваться кратер.

– Но все же, – заметил Гленарван, – мы здесь не в большей опасности, чем близ парового котла «Дункана». Ведь земная кора, пожалуй, еще покрепче железа.

– Это так, – отозвался майор, – но даже самый лучший паровой котел в конце концов лопается от слишком долгого употребления.

– Я и не собираюсь долго оставаться на этой горе, Мак-Наббс! – возразил Паганель. – Была бы возможность, я тотчас же покинул бы ее.

– Ах, почему эта Маунгахауми не может сама унести нас, раз в ее недрах заключена такая колоссальная механическая сила! – воскликнул Джон Манглс. – Здесь у нас под ногами целые миллионы лошадиных сил, которые пропадают зря. «Дункану» хватило бы тысячной доли этого, чтобы увезти нас на край света!

Напоминание о «Дункане» навеяло Гленарвану самые грустные мысли. Как ни тяжело было его собственное положение, он нередко забывал о нем, горюя об участи своей команды.

В таком раздумье он добрался до вершины Маунгахауми, где его ждали остальные. Леди Элен, завидев мужа, тотчас же пошла ему навстречу.

– Дорогой Эдуард, – сказала она, – что же вы разведали? Надеяться ли нам или страшиться?

– Будем надеяться, дорогая Элен, – ответил Гленарван. – Дикари не посмеют вступить на склоны горы, и у нас будет достаточно времени, чтобы обдумать план бегства.

– Да и сам бог, сударыня, – сказал Джон Манглс, – велит нам надеяться.

И он протянул ей клочок из Библии со священным стихом. Леди Элен и Мери, всегда готовые уверовать в помощь свыше, увидели в этих библейских словах верное предзнаменование спасения.

– А теперь – в склеп! – весело крикнул Паганель. – Ведь это наша крепость, наш замок, наша столовая, наш кабинет. Там никто нам не помешает. Сударыни, разрешите мне оказать вам гостеприимство в этой прелестной обители.

Все последовали за неунывающим Паганелем. Когда дикари увидели, что беглецы снова оскверняют священную могилу, раздались громкие выстрелы и едва ли не более громкие завывания. Но, к счастью, пули не долетали так далеко, как крики: они не пролетели и половину горы, вопли же затихли высоко в небе.

Леди Элен, Мери Грант и их спутники, убедившись, что суеверие маори превосходит даже их злобу, спокойно вошли в склеп.

Могила новозеландского вождя была огорожена частоколом, окрашенным в красную краску. Символические изображения, настоящая татуировка по дереву, свидетельствовали о высоком положении и славных подвигах покойного. На столбах были подвешены амулеты из раковин и обточенных камней. Внутри ограды земля была покрыта ковром зеленых листьев. Посередине возвышался холмик над свежей могилой.

На нем было разложено оружие вождя: заряженные ружья, копье, великолепный топор из зеленого нефрита. Тут же запас пуль и пороха для охоты в «вечной жизни».

– Вот целый арсенал, который мы используем лучше, чем покойный! – сказал Паганель. – Дикари неплохо придумали брать с собой оружие на тот свет!

– Э, да это ружья английского образца! – сказал майор.

– Конечно, – отозвался Гленарван. – А все эта нелепая идея дарить дикарям огнестрельное оружие. Они потом пускают его в ход против завоевателей, и правильно делают. Эти-то ружья пригодятся хоть нам.

– А еще больше, – прибавил Паганель, – пригодятся вода и пища, предназначенные для Кара-Тете.

И в самом деле, родичи и друзья покойного не поскупились: судя по количеству еды, они питали к высоким качествам вождя настоящее почтение. Съестных припасов хватило бы десятку людей на полмесяца, а покойному вождю и на целую вечность. Пища эта была растительная и состояла из корней папоротника, сладких бататов и картофеля, давно уже ввезенного в Новую Зеландию европейцами. Тут же стояли объемистые сосуды с чистой водой, которой новозеландцы запивают еду, и дюжина искусно сплетенных корзин, наполненных плитками какой-то неведомой зеленой смолы. Итак, беглецы были обеспечены пищей и питьем по меньшей мере на несколько дней. Не дожидаясь приглашения, они тут же отведали угощения вождя.

Гленарван отдал все продукты Олбинету. Стюард, взыскательный даже при самых тяжелых обстоятельствах, нашел меню обеда несколько скудным. К тому же он не имел представления о способе приготовления этих кореньев, и у него не было огня.

Но Паганель вывел его из затруднения, посоветовав просто закопать корни папоротника и бататы в землю. В самом деле, температура верхнего слоя почвы была очень высока, и если воткнуть туда термометр, он, наверное, показал бы градусов шестьдесят – шестьдесят пять. Олбинет даже чуть не обварился, ибо когда он стал рыть яму, чтобы положить в нее свои коренья, из земли вырвался столб пара и со свистом взлетел на целых шесть футов.

Стюард в ужасе упал навзничь.

– Заверните кран! – крикнул майор и, подбежав с двумя матросами к яме, засыпал ее валявшимися вблизи кусками пемзы.

Между тем Паганель, с каким-то странным видом наблюдавший все это, бормотал:

– Так… так… А почему бы и нет?

– Вас не обожгло? – спросил майор Олбинета.

– Нет, мистер Мак-Наббс, – ответил стюард, – но я, право, не ожидал…

– … такой удачи! – воскликнул Паганель радостно. – Оказывается, у нас есть не только пища и вода Кара-Тете, но и огонь в земле. Да эта гора – настоящий рай! Я предлагаю основать здесь колонию, распахать поля и жить до конца наших дней. Мы будем робинзонами Маунгахауми! Поистине, я тщетно ищу, чего нам еще не хватает на этой уютной горе!

– Ничего, если только она прочна, – отозвался Джон Манглс.

– Ну! Не со вчерашнего же дня она стоит, – возразил Паганель. – Она уже давно сдерживает подземный огонь и, уж конечно, выдержит еще до нашего ухода.

– Завтрак подан, – объявил Олбинет с таким видом, словно исполнял свои обязанности в Малькольм-Касле.

Усевшись у ограды, беглецы тотчас принялись за еду. Уже который раз за последнее время в самые тяжелые минуты их кормило само провидение!

Съели все, не привередничая, но мнения о съедобном папоротнике все же разделились. Одни находили, что он сладок и приятного вкуса, другим же он казался каким-то слизистым, совершенно безвкусным и удивительно жестким. Зато сладкие бататы, испеченные в горячей земле, оказались превосходными. Паганель заметил, что Кара-Тете недурно устроился.

После завтрака Гленарван предложил немедленно заняться обсуждением плана бегства.

– Уже? – жалобным тоном воскликнул Паганель. – Как, вы собираетесь так скоро покинуть этот чудесный уголок?

– Будь мы в Капуе, господин Паганель, – ответила леди Элен, – нам, как вы знаете, не следовало бы подражать Ганнибалу.

– Сударыня, – ответил географ, – я не позволю себе перечить вам. Приступим к обсуждению, раз вам так угодно.

– Прежде всего, – сказал Гленарван, – я думаю, что мы должны попытаться выбраться отсюда раньше, чем нас принудит к этому голод. Пока у нас есть силы, надо их использовать. Попробуем этой же ночью прорваться в темноте через окружение туземцев в восточные долины.

– Чудесно, если только маори дадут нам пройти! – отозвался Паганель.

– А если нет? – спросил Джон Манглс.

– Тогда мы прибегнем к сильнодействующим средствам, – ответил Паганель.

– Так у вас имеются сильнодействующие средства? – заинтересовался майор.

– В таком количестве, что я даже не знаю, что с ними делать, – заявил географ, не вдаваясь ни в какие объяснения.

Оставалось ждать наступления ночи, чтобы попытаться прорвать цепь туземцев.

Те не двигались с места. Казалось даже, что ряды их еще пополнились запоздавшими товарищами. Горящие костры образовали словно огненный пояс вокруг горы. Когда соседние долины погрузились во тьму, могло показаться, будто подножие Маунгахауми охвачено пожаром, в то время как вершина терялась во мраке. Пленники слышали ропот, крики, шум вражеского бивуака в шестистах футах под ними.

В девять часов, в глубокой темноте Гленарван и Джон Манглс решили пойти на разведку, прежде чем вести своих товарищей по столь опасному пути.

Они стали бесшумно спускаться и минут через десять были уже на узком гребне горы, пересекавшем неприятельскую цепь на высоте пятидесяти футов.

До сих пор все шло хорошо. Лежавшие вокруг костров воины, казалось, не замечали двух беглецов, и они продвинулись еще на несколько шагов дальше. Но вдруг слева и справа грянула ружейная пальба.

– Назад! – сказал Гленарван. – У этих разбойников кошачьи глаза и отменные ружья.

И вместе с Джоном Манглсом он поспешил подняться обратно по крутому склону и вскоре успокоил опасения своих испуганных стрельбой друзей. Шляпа Гленарвана оказалась простреленной в двух местах. Итак, отважиться идти по длинному горному хребту между двумя рядами стрелков было немыслимо.

– До завтра, – сказал Паганель. – И раз мы не сможем обмануть бдительность этих туземцев, так уж разрешите мне угостить их по моему вкусу!

Было довольно холодно. К счастью, в гробнице у Кара-Тете были его лучшие ночные одежды и теплые одеяла из формиума. Беглецы без зазрения совести укутались в них, улеглись внутри ограды склепа и вскоре, охраняемые суеверием туземцев, уже спали спокойным сном на теплой земле, содрогавшейся от клокочущих в глубине газов.

Глава XV