Хочешь мира -- не готовься к войне

У Служкина был пустой урок, и он проверял листочки с самостоятельной

"вэ"-класса. Служкину срочно требовались оценки, чтобы выставить четвертные,

поэтому он не углублялся в сущность предмета, а действовал более экономично

-- по вдохновению. Он смотрел фамилию и, не читая, сразу ставил оценку. И

так ясно, кто чего заслуживает. Ергин? Два. Градусов? Два. Баскакова? М-м...

ладно, не жалко, четыре. Суслов? Два. Даже с минусом.

Закончив с листочками, Служкин раскрыл створку окна и закурил.

Внизу находился замкнутый забором дворик между стеной школы, корпусом

спортзала и теплым переходом. Дворик был загроможден поломанными партами.

Сюда на переменах бегали курить старшеклассники.

Мат и галдеж привлекли внимание Служкина, и он высунулся из окна.

Оказывается, во дворике шла разборка. Посреди толпы школьников стоял

маленький, взъерошенный Овечкин. За лацкан пиджака его держал тощий и

высокий Цыря -- Цыренщиков, всем известная местная шпана, быстро

перерастающая в уголовника. Цырю подзуживал толстый олигофрен Бизя-Колобок,

его лучший друг. Вокруг толпились наиболее прославленные двоечники

восьмых-девятых классов. Рядом Безматерных и Безденежных держали под руки

тоже красного и взъерошенного Чебыкина, не подпуская его к Цыре.

Цыря, что-то объяснив, вдруг ткнул Овечкина кулаком в скулу. Овечкин

отлетел и сел в снег. Цыря нагнулся, поднял его, подтащил к себе и снова дал

ему по скуле. Овечкин опять отлетел. Чебыкин, вырываясь, дергался между

безматерныхом и безденежныхом.

Служкин выкинул окурок и решительно забросил ногу на подоконник. Из

окна он ловко спрыгнул на заснеженную крышу теплого перехода, а с нее -- во

дворик. Однако ноги его скользнули по валявшейся столешнице сломанной парты,

и он шлепнулся задом на какие-то железяки. Кто-то из толпы вокруг Цыри

оглянулся, но Служкин уже вскочил, раздвинул двоечников, взял Цырю за плечо

и развернул.

-- Не п-понял!... -- изумился Цыря.

-- Гуманитарная помощь, -- пояснил Служкин и хлопнул его по зубам. --

Теперь понял, Мцыря?

-- Че за фраер?! -- заверещал Бизя-Колобок, подскакивая к Служкину, и

Служкин коротким толчком кувыркнул его в сугроб.

Цыря прикрыл ладонью разбитые губы. Лицо его сделалось зверским.

Служкин тем временем повернулся и отвесил Безденежных такой пинок, от

которого тот, выпятив пузо, пробежал несколько шагов. Безматерных

благоразумно отцепился от Чебыкина сам.

-- Ты кто такой воще?... -- угрюмо спросил Цыря.

-- Это географ... из школы... -- прошелестели двоечники.

-- Чего встали, козлы?! -- вопил Бизя-Колобок. -- Он тут один!...

Служкин сильно стукнул ладонью в лоб, и Бизя снова улетел в сугроб,

едва не выронив глаза.

-- Ну-ка дернули все отсюда, ублюдки! -- прорычал Служкин на двоечников

и топнул ногой.

Двоечники начали тихо утекать в щель между забором и школой.

-- Цыря, вмочи ему! -- грозно орал из сугроба Бизя-Колобок.

Цыря, оставшись в одиночестве, хмуро поглядел на Служкина, сплюнул и

пошел к забору. Уже сидя на заборе верхом, он пообещал:

-- Ладно, Овца, я тебя еще выловлю.

Служкин шагнул к барахтающемуся в сугробе Бизе и вышиб его пинком.

Матерясь, Колобок перекатился через забор вслед за Цырей.

Чебыкин поправлял пиджак, а Овечкин прикладывал к скуле снежок.

-- Фонарь будет, наверное, -- мрачно сообщил он.

-- Вы нас из окна увидали, Виктор Сергеевич? -- спросил Чебыкин.

-- Нет, мне из министерства телеграммой сообщили.

-- У вас, Виктор Сергеевич, брюки порвались, -- сказал Овечкин, не

отрывая снежка от щеки.

Служкин вздрогнул, как ужаленный, и стремительно заглянул через плечо

на собственный зад. На заду, как хвост, висел клин материи, выдранный, когда

Служкин, поскользнувшись, упал задом на железяки. В прорехе предательски

белела подкладка.

-- У меня же еще в "а" урок! -- завыл Служкин, пытаясь приставить клин

на место. -- Как же я его проведу в рваных штанах?!

-- Попросите у Розы Борисовны отменить урок, -- посоветовал Чебыкин,

сочувствующе глядя на Служкина, который прикрывал зад рукой.

-- И что я ей скажу? Что портки распластал? Да она на меня в суд подаст

за оскорбление личности!

-- Тогда придется сидеть весь урок, -- заметил Овечкин.

-- С вами посидишь... -- проныл Служкин и бессильно начал материться

куда круче, чем это делал Бизя-Колобок. -- Да и как я в кабинет попаду? С

голым задом через всю школу просверкаю?

-- В окно надо лезть, -- сделал вывод Овечкин. Служкин задрал голову,

рассматривая свое окно.

-- С крыши перехода мне одному туда не забраться...

-- Давайте, Виктор Сергеевич, я вам из окна руку подам, а вы Овчину на

спину встанете, -- предложил Чебыкин.

-- Другого пути нет, -- подумав, согласился Служкин.

Чебыкин с ключом от кабинета убежал, а Служкин с Овечкиным полезли на

крышу теплого перехода. Когда они забрались, из окна высунулась круглая,

веснушчатая физиономия Чебыкина.

-- Атас, Виктор Сергеевич! -- вдруг крикнул Чебыкин. -- Вон там Роза

Борисовна идет!

Служкин оглянулся и увидел на школьной дорожке Угрозу.

И тут грянул звонок с урока.

-- Блин, давайте скорее!... -- завопил Служкин. -- Чеба, руку!...

Овечкин уперся ладонями в стену. Служкин взлетел ему на плечи и рыбкой

нырнул в окно, где в него вцепился Чебыкин. Вдвоем они с грохотом повалились

на пол, уронив стул и учительский стол.

Служкин тотчас вскочил и выглянул из окна. Угроза, раскрыв рот, стояла

посреди волейбольной площадки.

-- Да... -- откачнувшись, протянул Служкин. -- Сделает она из меня

сегодня банановое пюре, точно...

-- А вы объясните ей все честно, -- предложил Чебыкин.

-- Наивный ты... Честным хорошо быть только потому, что верят, когда

врешь.

Весь урок в девятом "А" Служкин сидел за своим столом как гвоздями

приколоченный. Для красной профессуры Служкин поспешно выдумал какую-то

проверочную работу. На проверочной он мог сидеть, не вызывая подозрений.

Однако посреди урока раздался стук в дверь.

-- Старков, открой, -- велел Служкин.

-- Это вас, -- выглянув, сообщил Старков.

-- Скажи, я занят...

Но тут Старкова властно отодвинули с дороги, и в кабинет вошла Угроза

Борисовна собственной персоной.

-- Виктор Сергеевич, я вас прошу пройти ко мне прямо сейчас, -- ледяным

тоном произнесла она.

-- Роза Борисовна, я сейчас провожу контрольную работу за четверть и не

могу отлучиться, -- ответил Служкин.

"Контрольная!... За четверть!" -- изумленно ахнула профессура.

-- И тем не менее я повторяю свою просьбу.

-- А я повторяю, что сейчас не могу отлучиться, -- в отчаянии отчеканил

Служкин. -- И прошу вас не мешать мне вести урок.

Девятый "А" изменился в лице.

Угроза покачнулась, но выстояла. Она развернулась, вышла и грохнула

дверью. Профессура подпрыгнула за партами. Служкин успел заметить

потрясенный взгляд Маши Большаковой и тотчас уткнулся в раскрытый классный

журнал. Уши его были свекольного цвета.

До конца урока насмерть сраженная красная профессура не издала ни

звука. После звонка девятиклассники тихо, как с похорон, вышли из кабинета.

Служкин надел пуховик, прикрывающий позорную пробоину, и бежал с поля

сражения домой, не заглянув к завучам и даже прошмыгнув мимо их двери на

цыпочках.

На следующий день Роза Борисовна не ответила на служкинское "здрасте".

И на другой день тоже. А потом Служкин и сам не стал здороваться. Близились

каникулы, и можно было надеяться, что после них конфликт забудется сам

собою. Оставалось только пережить итоговый педсовет за третью четверть,

прогулять который было опаснее, чем убить Розу Борисовну.

Служкин явился на педсовет, старательно теряясь в толпе учителей, сел в

сторонке на самое незаметное место. Итоги четверти подводили долго, с

перебранками. И учителя, и Роза Борисовна распалились. Наконец речь дошла до

учителей-предметников.

-- География! -- в последнюю очередь объявила Роза Борисовна и стала

демонстративно долго разыскивать в папке служкинский отчет.

-- Вызывает недоумение дифференциация оценок по географии у девятых

классов, -- сказала Угроза. -- В "а"-классе почти у всех пятерки, в "бэ" --

четверки, в "вэ" -- тройки. Чем вы это объясните, Виктор Сергеевич? Конечно,

эти классы мы составляли из сравнительно равных по силам учеников, но ведь

не может быть, чтобы в "а" средний балл был четыре и семь, а в "вэ" -- три и

один!

-- Что заработали, то и получили... -- пробормотал Служкин.

Угроза сделала большую паузу, раздавливая его тишиной.

-- Лично у меня, -- начала она, -- складывается впечатление, что дело

тут не в знаниях учеников, а в личных пристрастиях учителя, то есть в

личности самого Виктора Сергеевича. Насколько я знаю, педагогические приемы

Виктора Сергеевича довольно далеки от традиционных. К песням, которые он

исполнял на уроках в первой четверти... -- тут смех прокатился по учителям,

-- в третьей добавляются еще и массовые прогулы, инициируемые учителем,

катания с горок вместо экскурсий, в которых Виктор Сергеевич участвует

наравне с учениками, и многое другое. Сама я лично видела Виктора

Сергеевича, вместе с учеником влезающим с улицы в окно своего кабинета на

втором этаже, а на мое замечание он в присутствии всего класса отреагировал

с таким пренебрежением, которое граничит с хамством...

Угроза раскатывала Служкина в блин еще с четверть часа.

-- Итак, Виктор Сергеевич, -- закруглилась она, -- четвертая четверть

для вас становится решающей. В это время мы формируем педколлектив для

работы в следующем году, и я не исключаю, что наш коллектив отнесется к

вашей попытке занять в нем место не очень одобрительно. Впрочем, все зависит

от вас.

Разгромом Служкина педсовет и закончился. Руины Служкина, дымясь,

сидели за партой, когда все учителя начали с облегчением вставать и греметь

стульями. Служкин не понимал глаз. Кира, проходя мимо него, помедлила и

насмешливо сказала:

-- Ну, ты да-ал...

Служкин помолчал, кивая головой, и согласился:

-- Дал, да потом страдал.

-- И это все твои комментарии?

-- У париев нет комментариев.

Окиян окаян

На каникулах Служкин сидел дома, и однажды заявилась Ветка.

-- Блин!... -- еще в прихожей начала ругаться она, стаскивая сапоги. --

Замерзла как собака в этом долбаном автобусе!... Дай, Витька, чаю горячего,

а то околею!...

Служкин пошел ставить чайник, а Ветка кричала из прихожей:

-- Уж апрель на подходе, Кама и то вскрылась, а холодрыга собачая!

Когда же зима закончится? В лужу еще вляпалась до колен!...

Она прошлепала мокрыми носками на кухню, плюхнулась на табуретку и

бесстыдно задрала ноги, приставив ступни к батарее.

-- У вас еще греют, сволочи... -- завистливо заметила она.

-- Как поживаешь? -- спросил Служкин.

-- Да чего там!... -- махнула рукой Ветка и с ходу принялась

рассказывать про какого-то Коромыслова, который ей проходу не дает.

-- Ты, старая дура, заколебала уже, -- с досадой сказал Служкин. --

Сама-то чего творишь? А еще на Колесникова наезжаешь...

-- Кстати! -- перескочила Ветка. -- Мне тут девки знакомые описали ту

бабу, с которой его видели. Ну вылитая твоя Рунева! Слушай, дай мне ее

фотографию, чтобы девкам показать...

-- Иди ты на фиг! -- обозлился Служкин. -- Еще я не участвовал в твоих

дознаниях!...

-- Что, все еще любишь ее? -- живо спросила Ветка.

-- Вижу редко, а думаю часто... -- Служкин пожал плечами. -- А что там

Колесников говорит про Руневу?

-- Говорит, что ты ее любишь и поэтому не стал бы с ней ничего иметь,

потому что тебя уважает.

Служкин издал губами неприличный звук и начал разливать чай.

-- Он сейчас-то уже не шляется по ночам, -- рассказала Ветка. -- Сразу

после работы домой, как и раньше. -- Она помолчала и неожиданно с чувством

добавила: -- Жаль, не успела вовремя его застукать, а то прямо во сне

видела, как салатницу ему об башку разбиваю... Слушай, Витька, а может, ты и

не любишь Сашеньку-то свою дурацкую?...

-- Черта тут поймешь, Ветка. -- Служкин закурил. -- Вроде и люблю ее, а

к ней не тянет. Тянет к другой девице, училке из моей школы, а жить все

равно хотел бы с Надей. И живу с Надей, а ближе тебя нет никого... Никакой

точки опоры в жизни, болтаюсь туда-сюда... Окиян окаян, где же остров Буян?

Мечусь в заколдованном круге, а порвать его нечем.

-- Тебе нравится жить с Надей? -- изумилась Ветка. -- Ну не знала!...

Или ты с диванчика обратно на кроватку переехал?

-- Не переехал... Так разве в этом дело? У вас у всех об одном только

мысли... Молитвы у попа о том, что ниже пупа...

-- Ну, раз ты голодный, может, тогда подкрепимся, а? -- Ветка хитро

подмигнула. -- На кроватке. Или на диванчике.

-- Надо было тебе на час раньше приходить, -- хмуро ответил Служкин. --

Сейчас уже Надя вернется... Кстати, Ветка, она на тебя окрысилась после

моего дня рождения. Она думает, что я у тебя ночевал. Боюсь, хреново тебе

будет, если она тебя здесь застанет...

-- Ерунда, -- отмахнулась Ветка. -- Я ее сумею удержать.

Служкин посмотрел на нее недоверчиво.

-- И все-таки она у тебя стерва, -- напрямую заявила Ветка.

-- Да нет... -- поморщился Служкин. -- Ты ее видишь только снаружи: в

гостях или когда я плачусь тебе... А так она очень милая, ласковая,

хозяйственная. Татку любит. Разве ж я женился бы на атомной бомбе? Мне с ней

жить очень хорошо.

И тут в замке повернулся ключ.

-- Вот и она, -- сказал Служкин.

Первой в прихожую вбежала Тата и остановилась, увидев Ветку.

-- Кажется, у нас гости? -- спросила Надя, заглядывая на кухню.

-- Привет! -- весело сказала Ветка.

Надя не ответила, вернулась в прихожую и стала раздевать Тату.

-- Сейчас посиди в комнате, -- громко сказала она Тате, -- а я только

тетеньку выгоню, и мы позвоним бабушке.

Служкин поднял брови и приложил палец к губам, давая Ветке совет

помолчать и не нарываться на скандал.

Тата послушно скрылась в комнате, а Надя вышла в кухню, сложила руки на

груди и прислонилась спиной к холодильнику.

-- Хорошо еще, что не в моей постели и не в моем халате, -- сказала

она. -- Я ведь, кажется, говорила тебе, чтобы этой шлюхи ноги в моем доме не

было!

-- Кого? -- тупо переспросила Ветка и открыла рот.

-- Если у тебя зудит, так ты иди к ней домой и там с ней трахайся, --

продолжала Надя, не замечая Ветки. -- А мне тут такие посетители не нужны.

Мало того, что незваный гость хуже татарина, так эта проститутка хуже

незваного гостя. Здесь не публичный дом. Выбирайте для свиданий другие

места. У нее самой квартира есть. Пусть мужа с ребенком куда хочет девает и

развлекается с тобой, а я не собираюсь караулить вас на лестнице, да и

вообще не хочу терпеть здесь ничего подобного! И минуты не желаю оставаться

с ней под одной крышей! Пусть одевается и убирается отсюда сей же момент, и

дорогу сюда пусть забудет! Передай ей это, если у тебя смелости хватает не

только на то, чтобы тискаться с бабами тайком!

Надя оттолкнулась задом от холодильника и ушла в комнату.

Служкин многозначительно поглядел на обомлевшую Ветку.

-- Ну, бли-ин... -- приходя в себя, протянула Ветка и поскребла в

кудрях. -- Что, значит, мне идти?...

Служкин грустно кивнул. Ветка поднялась, оправила юбку и пошла в

прихожую. Служкин поплелся за ней.

-- Ты уж меня не провожай, -- напяливая сапог, саркастически сказала

Ветка. -- Заходи, когда время будет. -- Она надела плащ, покачала головой и

искренне добавила напоследок: -- Не погибай.

Весь вечер Надя со Служкиным не разговаривала. Когда Тату уложили

спать, Надя мыла на кухне посуду. Служкин сел у стола и сказал:

-- Ну чего ты в бутылку лезешь? На меня остервенилась, Ветку на все

корки разделала...

-- Я уже говорила тебе, -- рявкнула Надя, -- чтобы ты эту любовницу

свою, сучку, не смел сюда тащить!

-- Я Ветку не тащил сюда, -- покорно начал оправдываться Служкин. --

Она сама забежала по пути. И она не сучка, не шлюха. Просто балда, задним

местом в царствии небесном. И не моя любовница.

-- Ты можешь мне сказать, что не спал с ней? -- напала Надя.

Служкин тяжело вздохнул.

-- И еще смеет мне какие-то претензии высказывать!... Алкоголик, нищий,

шут гороховый, да еще и бабник в придачу! Не будь Таты, я бы и секунды с

тобой не жила! Нечего детей заводить, если не можешь дать им ничего

хорошего!

-- Ну ладно, -- примирительно сказал Служкин. -- Это все здесь ни при

чем. Я только хотел сказать, что Ветку ты обидела зря.

-- И не смей мне больше говорить об этой проститутке!...

-- Да не проститутка она! Уж лучше бы я связался с проституткой! Они

уже снятся мне по ночам на этом чертовом диванчике!... -- вырвалось у

Служкина.

-- Сам того захотел! Чего захотел -- того и добился! -- Надя швырнула

посуду, закрыла воду, села за стол и неумело закурила. -- А Ветку ты

защищаешь только потому, что в душе сам точно такой же, как она, -- недаром

однокласснички! Тебе бы только за бабами волочиться, а до прочего и дела

нет! Только ни одна баба на такого не позарится -- одна я, дура, связалась!

Ты и Будкина мне подсовываешь, чтобы я такой же была, как ты, и пикнуть не

посмела!...

-- Я тебе Будкина не подсовываю...

-- А у меня с ним ничего и нету! -- закричала Надя. -- Я с ним не сплю,

в гости к нему не таскаюсь, не целуюсь, на свиданья не бегаю!... И вообще,

это не твое дело, понял?!

-- Ну и зря, что нету! -- не выдержав, вспылил и Служкин. -- Зря!

Жалей, что не бегала, не целовалась, не трахалась! Святой из тебя все равно

не получится, потому что ты людей не любишь, а вся твоя порядочность только

от ненависти ко мне! Одного-единственного Будкина сумела полюбить, да и того

в жертву своей ненависти принесла! А Будкин сам к тебе не прибежит, потому

что дурак -- тоже не в свою душу глядит, а в чужие рты! А у меня все то, от

чего ты отказалась, было -- слышишь, Надя, было! И это лучшее, что у меня

было с тех пор, как я переехал на этот проклятый диванчик!

Вини – винями

Сразу после звонка зондер-команда расселась за парты с откровенным

интересом к предстоящему. Служкин насторожился. Он прошелся у доски, словно

пробуя пол на прочность, и сказал:

-- Записываем тему урока...

Доска была исчеркана крестиками-ноликами, и Служкин взял тряпку. Вздох

восторга промахнул за его спиной. На перемене смочить сухую тряпку в туалет

бегал Ергин. Теперь от тряпки явственно пахло мочой.

Служкин побелел скулами и покраснел ушами, но не изменил выражения

лица. С тряпкой в руках он продолжил:

-- "Профилирующие отрасли хозяйства Средней Азии".

Искоса поглядывая на Служкина и гомоня, зондер-команда склонилась над

тетрадями. Служкин вышагивал перед доской, словно в забывчивости держа

тряпку в руках. Девочки на передних партах морщились. На галерке Градусов и

присные с досадой зажужжали: Географ тупорылый, не отразил, чего сделали с

его тряпкой!

Безостановочно диктуя, Служкин медленно углубился в проход между

рядами. При его приближении Ергин с фальшивым усердием принялся строчить в

тетради, на страницах которой пестрели химические формулы. Служкин сделал

еще шаг и вдруг ловко ухватил Ергина левой рукой за затылок, а правой

прилепил к его физиономии тряпку и тряпкой начал тереть ергинскую рожу, как

Аладдин свою лампу. Все произошло совершенно беззвучно, быстро, и

зондер-команда охнула только тогда, когда Служкин с грохотом выломал тихо

завывающего двоечника из-за парты, как доску из забора, и поволок к выходу.

Вытащив Ергина в коридор и не прикрыв дверь кабинета -- чтобы

зондер-команда ужаснулась всему в подробностях, -- Служкин тщательно повозил

обомлевшего двоечника по полу, от всей души отвесил ему несколько таких

пинков, от которых затрещал организм Ергина, и выбросил его вниз с лестницы.

Только после этого Служкин запер дверь и пошел мыть руки.

Он вернулся в класс с поддернутыми рукавами, с красными от холодной

воды руками и с таким лицом, будто бы он был Сизифом, который только что

наконец вкатил свой камень на вершину горы.

На задних партах Градусов и присные уже раскинули дурака. При виде

Служкина Градусов проворно сгреб карты и сунул их под столешницу, но Служкин

нагнулся и цапнул колоду. Градусов дернулся, вырываясь, и в пальцах Служкина

осталась одна-единственная карта. Служкин глянул на нее.

-- Семерка пик! -- сообщил он. -- Покер! -- И он собрался

демонстративно порвать карту пополам.

-- Не надо!... -- вдруг испуганно завопил Градусов. -- Не рвите, Виктор

Сергеевич!...

-- Ты даже выучил, как меня зовут? -- искренне удивился Служкин.

-- Не рвите, -- повторил Градусов. -- Я больше не буду, уберу все...

Без покера уже не колода, а я ее две недели крапил!...

-- Гад ты, Градус... -- тихо сказал кто-то из присных. -- Ничего,

значит, никто тебе не должен...

Служкин подумал и бросил покера Градусову на стол.

-- Уж своих-то не накалывал бы, -- сказал он. -- Только мухлевать и

умеешь...

-- А что, думаете, мухлевать просто? -- обиделся Градусов.

-- Трудно, -- без выражения согласился Служкин, ушел и сел за свой

стол. Но Градусова зацепило.

-- Да я и без мухлежа выиграю у любого! -- заорал он через весь класс.

-- Спорняк, что я и вас высажу с первого же кона?

Зондер-команда загудела, заинтересовавшись вызовом.

-- Хлыздите, да? -- орал Градусов. -- Ну давайте срежемся, а?

-- А что мне будет, если я выиграю? -- вдруг спросил Служкин.

Класс дружно взвыл от восторга.

-- Тогда мы до конца года на географии будем сидеть как на русском, --

нагло заявил Градусов.

-- А если проиграю?

-- То вы нас с урока отпустите!... -- завопили сразу с нескольких

сторон. -- Сейчас по кабельному порнуха начнется!...

-- Да ну и фиг с вами, козлы! -- в сердцах сказал Служкин и широким

движением руки сдвинул на край стола классный журнал и тетради. -- Иди сюда,

Градусов!

Градусов вскочил и побежал к учительскому столу, как боксер к рингу: он

подпрыгивал на ходу, поводил плечами и тузил кулаками воздух. Галдя, на

галерке присные полезли на парты, чтобы лучше видеть поединок. Служкин

протянул Градусову руку, и Градусов лихо отбил ладонь, закрепляя спор.

-- Градусов, проиграешь -- убьем!... -- кричали девочки.

Служкин взял у Градусова колоду, перетасовал и разбросал карты.

-- В подкидного, вини -- винями, -- деловито сказал Градусов.

Служкин развернул карты веером и задумался. Зондер-команда, как корабль

в бурю, накренилась налево, пытаясь посмотреть, что у него в запасе. Служкин

сбросил шестерку.

-- Вы -- мерзавцы, -- просто сказал он. -- Я от вас устал беспредельно.

Бито. Думаете, мне стыдно, что я играю в дурака на уроке? Да ни фига

подобного. Я вас всех уже видеть больше не могу. Будь моя воля, я бы вас со

всех уроков подряд вышибал, а по улице ходил бы в противогазе, чтобы с вами

одним воздухом не дышать.

Зондер-команда, переговариваясь и посмеиваясь, хладнокровно выслушивала

речи Служкина.

-- Убери бубуху, -- велел Служкин Градусову. -- Обещал же не мухлевать.

Думаешь, у меня не глаза, а пуговицы от ширинки?

-- Я спутался! -- сконфуженно ответил Градусов, забирая карту.

-- А я тебе не верю. Я вам всем вообще не верю, сколько бы вы ни

клялись. Клятвам верят, когда человек, их дающий, уважает себя. А вы разве

себя уважаете? Взял, пятая не влезает. Вы перед всем классом собственной

мочой умываетесь, вам не стыдно, когда при всех вам морды бьют и под зад

пинают. Когда вам в лицо правду говорят, вы даже не краснеете.

-- Куда вы пошли! Сейчас моя очередь! -- вспенился Градусов.

-- Пардон, ошибочка вышла. Валяй. Вы не только еще не личности, но вы

даже еще не люди. Вы -- тесто, тупая, злобная и вонючая человеческая масса

без всякой духовной начинки. Вам не только география не нужна. Вам вообще

ничего не нужно, кроме жратвы, телевизора и сортира. Как так можно жить?

Куда десятку подкидываешь? Протри шары -- где здесь десятки?

Градусов задумался и переместил в заначку две карты.

-- Я понимаю: у вас чувство юмора не развито, поэтому и приколы у вас

идиотские. Для чувства юмора нужна культура, которой у вас нет. Вы мне свои

обезьяньи подляны строите и думаете, что они меня задевают. А они меня

совсем не задевают. Я на вас ору только для того, чтобы вы успокоились: мол,

ништяк, достали географа. Меня ваши подляны не обижают, потому что я вас не

уважаю. Они мне просто мешают, но не урок вести мешают, а мешают перед

собственным начальством выкобениваться, потому что оно -- такое же, как вы,

только навыворот... Угораздило же меня попасть между двух огней! И сверху

идиоты, и снизу -- вот и повертись! Устал я от всего этого...

Карточный поединок вступил в завершающую фазу. Класс притих. Градусов

пошел под Служкина -- Служкин покрыл. Градусов сбросил вторую карту --

Служкин отбился. Тогда Градусов обвел класс отчаянным взглядом и кинул

третью карту -- ту самую семерку пик. Служкин широко размахнулся козырем,

чтобы припечатать и ее, но тут Градусов тихонько напомнил:

-- Вини -- винями.

-- Свини -- свинями! -- в сердцах сказал Служкин. -- Я продул!

Зондер-команда победно завопила.

-- А вы говорили: "Выиграю, выиграю!" -- снисходительно передразнил

Градусов, собирая колоду. -- Вы мне еще в пуп дышите.

-- Можно домой идти, да? -- ликуя, орала зондер-команда.

-- Я свое слово держу, -- заявил Служкин, демонстративно откидываясь на

спинку стула и доставая сигареты. -- Валите.

Все дружно ломанулась к двери, сдвигая парты и роняя стулья. В пять

секунд кабинет опустел.

Служкин закурил, посидел, встал, запер дверь, прошелся по классу, ставя

на место парты и поднимая стулья, открыл окно, залез на подоконник, сел,

вывесив ноги наружу, и продолжал дымить дальше.

Речники лежали в руинах зимы, а над ними, как купальщица, выгнулось

бесстыдно-голубое небо. На земле первыми оттаяли глубинные, таинственные

артерии города -- теплотрассы, ярко черневшие мокрой землей. Из-под крышек

канализационных люков валил пар. Сгорбившиеся сугробы были по бокам искусаны

чьими-то грязными зубами. На дороге ручейки проточили колеи до асфальта, и

от этого колеи вихлялись в разные стороны, будто здесь ездили пьяные

автомобили. Старый снег на волейбольной площадке, как сыр, был повсюду

продырявлен следами. На верхушках фонарей, словно коты, сидели косые шапки.

Из-за угла школы веером высыпалась зондер-команда. Увидев в окне

Служкина, девочки замахали руками, а пацаны заржали.

-- Географ!... -- закричали они. -- Свалишься!... Монтана!... Фак ю!...

-- А Градусов все равно мухлевал!... -- завопил кто-то.

-- Хеви-метал! -- крикнул в ответ Служкин и показал рога из пальцев. -- Я знаю!

В центре плоской земли

-- Папа, если хочешь попасть в грязь, то иди за мной, -- сказала Тата,

топая сапожками по плотному песчаному склону.

Служкин тащил рюкзак и держал Тату за ручку, а сзади шла Надя со

спортивной сумкой. Миновав кучи прибрежного хлама, они поднялись на мостки

лодочной стоянки. Вдоль кварталов плавучих дорожек были пришвартованы

разноцветные и разномастные моторки.

Служкин уверенно пошагал по настилу. Стоял ясный апрельский вечер.

Затон еще гукал, посвистывал, лязгал и взрыкивал двигателями. Над спутанной

корабельной архитектурой в сиреневом небе бледнела рыхлая луна, словно пар

от дыхания. Вдали, стуча дизелем, прошел катер "Усолка", и в понтоны мостков

скоро толкнулась мягкая, как женская грудь, волна.

Будкин ждал их на двускатном носу своего маленького суденышка.

-- Я-то думала, у тебя что-нибудь серьезное... -- разочарованно сказала

ему Надя, подавая руку, чтобы перебраться на борт. -- И что это за дурацкое

название -- "Скумбрия"? Я на таком не поплыву!

-- Нам в детстве казалось, что "скумбрия" -- очень красивое слово, --

пояснил Служкин, подавая Будкину Тату и перебираясь сам.

Раскачивая катерок, они распихали груз по ящикам. Тата сидела на

скамейке и испуганно держалась за нее руками. Будкин взгромоздился на

водительское место, положил ладони на автомобильный руль и распорядился:

-- Витус, отгребай!

Махая двумя красными распашными веслами, Служкин не очень ловко отвел

"Скумбрию" от мостков.

-- Баста! -- сказал Будкин и включил мотор.

На волне отходящей "Скумбрии" дружно поднялись и опустились "казанки" у

причала, бренча друг о друга бортами. Набирая скорость, "Скумбрия" ощутимо

поднималась из воды. За кормой заклокотал бело-черный кипяток. Запах бензина

смешался с речной свежестью. "Скумбрия" широким полукругом разворачивалась

по затону. Вдали мелькнула прощально задранная стрела землечерпалки, потом

горохом просыпались мимо иллюминаторы теплохода и грозно проплыли над

головами черные клювы самоходок с якорными цепями, выпущенными в воду из

ноздрей. Волны "Скумбрии", залетев в разъятый трюм полузатопленной баржи у

берега, гулко шлепнули по ржавым шпангоутам. За вербами на круче берега

показалась фигурная шкатулка заводоуправления, а внизу -- дебаркадер и

понтонный мост.

-- Надя, а зачем домик плавает? -- спросила Тата про дебаркадер.

-- А-а... в нем моряки живут... -- неуверенно ответила Надя.

Но Тата, возражая маме, ответила сама себе:

-- Моряки живут на кораблях и работают там капитанами!

В том месте, где понтонный мост примыкал к дебаркадеру, имелась

специальная арка для прохода моторок. Будкин, не снижая скорости, правил

туда. Надя, вглядываясь в арку, начала нервничать.

-- Будкин, притормози, -- попросила она, но Будкин только самоуверенно

хехекнул, развалясь за рулем.

Арка стремительно приближалась.

-- Ну, Будкин, я больше никогда никуда с тобой не поеду! -- вдруг

отчаянно крикнула Надя, прижала к себе Тату и закрыла глаза.

"Скумбрия" стрелой промчалась под аркой, только хлопнул воздух.

Перед катером словно раскрыли ворота -- так широко размахнулся речной

створ. Справа быстро побежали назад к затону Старые Речники -- деревянные

домики над глиняным обрывом, высокие сосны, заборы, резные фронтоны и

башенки купеческих дач. Укоризненно качая маленькой головой, мимо проплыл

облупленный бакен. Из кустов на берегу тревожно высунулись полосатые

треугольники фарватерных знаков, похожие на паруса-тельняшки. На мокрых

коричневых отмелях лежали белые льдины.

-- Лед толстый, -- рассудительно заметила Тата. -- Его только гвоздем пробить можно.

-- Интересно, чем вы в садике занимаетесь? -- задумчиво спросил Служкин, но Тата его не слушала, смотрела на реку.

Будкин вел катер через огромную Каму наискосок -- точно таракан перебегал футбольное поле. У дальнего берега против течения поднимался к городу танкер; белый бурун за его кормой клокотал, но танкер словно буксовал на месте -- таким незаметным было его движение с борта летящей "Скумбрии". Будкин правил на старые отвалы левого берега, песчаные горы которого поднимались над болотистой прибрежной равниной. Над отвалами громоздилась высоченная решетчатая конструкция с каким-то то ли баком, то ли механизмом наверху. Оттуда к реке тянулась длинная, тоже решетчатая стрела.

"Скумбрия" сбрасывала скорость, подходя к причалу из ржавых труб.

Причал был обвешан автомобильными покрышками, как папуас ракушками.

-- Летом здесь трамвайчик швартуется, -- пояснил Будкин. -- Пляжники и

рыболовы приезжают... А сейчас еще никого нет.

-- Одни мы, дураки, -- буркнула Надя.

Лагерь они разбили на голой песчаной площадке на вершине отвала.

Служкин поставил палатку и принес вещи, Будкин насобирал плавника и развел

костер. Надя стала жарить шашлыки. Тата выкопала в песке большую яму и

напекла два десятка круглых "пирожков". Ржавая громада заброшенного насоса

плыла над ними в нежно-фиалковом, темнеющем небе.

Темнота словно бы поднималась из глубины земли, из глубины реки, как

подпочвенная вода. Уже затлели искры бакенов на черной равнине Камы, а небо

все еще оставалось светлым, и от этого всем было видно, как же оно высоко --

так долго приходится добираться до него тьме. Но тьма все-таки добралась и

погасила небо, оставив лишь огни звезд -- так во время прилива над водой

остаются верхушки камней.

Все расселись вокруг костра, шашлыки наконец дожарились, Будкин достал

вино, но Тата уснула на руках у Служкина.

-- Бедная девочка... -- жалостливо сказала Надя, беря у Таты лопатку и

застегивая комбинезон. -- Уснула голодная...

-- Может, разбудить?... -- тихонько предложил Служкин.

-- Не надо. Положи ее в палатку, только укутай потеплей.

Служкин унес Тату в палатку, а когда вернулся, Надя и Будкин уже

держали перед собой шампуры и негромко разговаривали.

-- Будкин рассказывает свою великую мечту, -- насмешливо сказала

Служкину Надя.

-- Это про кругосветное плавание?... -- Служкин тоже взял шашлык.

-- Про него, -- согласился Будкин. -- А что? Дело у меня схвачено,

деньги есть. Я, Витус, даже в затоне поинтересовался: сколько стоит, скажем,

"Усолка". Ничего, поднять можно.

-- На этой старой сковородке ты в затоне и затонешь.

-- Чего, Витус, ты меня за дурака держишь? Я ее подремонтирую,

перестрою, движок модифицирую, а то мощь есть, а скорость мала...

-- Это речной катер, кретин. Он не может ходить по морю.

-- А я ему для горючего запасную емкость поставлю, это не проблема. На

фиг мне пассажирская палуба? Пусть там цистерна стоит. А чтобы не

перевернуться, я придумал такую хреновину -- полые пластиковые гондолы на

консолях справа и слева. Получится вроде тримарана, как у этих чуваков из

Полинезии.

-- И что, денег не жалко? -- спросила Надя.

-- А что мне деньги? -- Будкин пожал плечами. -- Все, чего мне надо, у

меня уже есть. На жизнь всегда заработаю. Родители с меня ничего не требуют,

даже сами помогать лезут. И девки у меня нету, на которую можно тратиться...

Куда мне деньги девать?

-- Трать на меня, -- предложил Служкин.

-- На тебя, Витус, много не истратишь. Тебе купил бутылку -- и до

воскресенья ты счастлив.

-- Построил бы уж тогда яхту... -- задумчиво сказала Надя. -- Ведь

красивее, чем на старом буксирном катере.

-- Яхта -- это долго, Надюша, -- ответил Будкин. -- Пока ее построишь,

вся мечта уже засохнет. А мне поскорее хочется. Заколебала эта жизнь

бессмысленная... Еще немного, и совсем привыкну, стану жлобом, и тогда уж

ничего не нужно будет. Начну по казино бабки садить, по кабакам дорогих шлюх

клеить, которые за баксы дерьмо жрать готовы, а про себя думают, что они

декабристские жены... А ты бы пошел, Витус, со мной в кругосветку?

-- Не-а. -- Служкин усмехнулся. -- Мне в Речниках интереснее, чем в

Сингапуре.

-- А раньше обещал...

-- Это было в детстве. С тех пор я вырос. И меня порядком изжевало.

-- Эх, Витус, -- протянул Будкин. -- Утратил ты дух романтики. А вот

так выйти бы из нашего затона, и дальше -- Кама, Волга, Каспий, а потом

Турция, Босфор, Афины, Трапезунд, Мальта, Гибралтар, потом -- Атлантика,

Америка, Мексика... -- Будкин, зажмурившись, сладострастно прошептал: --

Индийский океан...

Служкин согнулся, подбрасывая в костер палку.

-- Нету этого ничего, -- сказал он, глядя в огонь. -- Как географ

заявляю тебе со всем авторитетом. Все это выдумки большевиков. А на самом

деле Земля плоская и очень маленькая. И всем ее хв