Иван-Царевич и Медведь

Снова дебри да канабры, поневоле даже храбрый
Остановит дерзкий шаг. То ль в валежнике лешак
Метки ложные кидает — в чащу пешего сбивает.
Но Иван, храним от бед, лишь спешит клубочку в след.
Обернулся лес еланкой — земляничной самобранкой,
Просветлел подлесок в брезь.
Да чего б еще поесть?
Подастал царевич стрелы, лук натягивал умело:
«Свеж-когтист медвежий след, будет что нам на обед».

Буреломником берложным, шагом скрытным, осторожным Шел Иван медведю в след — тот своих не ведал бед,
В мураве густой валялся, да черникой окормлялся,
На ловца и зверь бежит — жизнь на волоске висит.

Спроязычился медведь:
— Пользу многую иметь
Будешь ты, коль лук опустишь и меня живым отпустишь.
Хоть не златом-серебром, отплачу тебе добром.

— Знай, душа моя незлая, и черникою питаясь,
С голодухи не помрем. Ну ступай себе с добром.

Зверь Ивану поклонился и чащобу удалился,
А царевич в свой черед за клубочком вновь идет.

На лешевом болоте

Нет лесным просторам края, то тропинкою плутая,
То по гущам напрямик, где колдует лесовик,
Вдоль завербленной речушки, вдоль прогалины-опушки.
Вдруг трясины позевота — вот и лешево болото.
Прыг на кочечку клубок:
«Не теряйся, мол дружок,
Тут в бездонных бадаранах на текучих плавнях пьяных
Сгинуть можно не за грош и к себе не призовешь
Ни подмоги, ни прислуги — богатырские потуги.
За хвостом моим следи, зорко под ноги гляди».

Заурлыкал хор лягуший, развернул кубышник уши,
Тина невод свой плетет: встанешь — ногу засосет.
И в молитвах уповая на святого Николая,
Он по чарусам крадется, почва зыбкая трясется,
На болотный глуходрем камыши со всех сторон.
Место больно гибловато. Вдруг холмина торовата
Высит горб свой перед ним, да березок легкий тын.
Тут на твердую землицу царский сын, устав, садится.
Дай, мол, дух переведу, ключевой воды найду.
Обсушусь, коль солнце греет, коль лучами нас лелеет

На полянку в тот же миг вышел согбенный старик.
Весь седой как клочья снега, древней дланью посох держит,
Бородища до колен, сам в подрясник облачен.

— Далека ль твоя дорога, и скажи мне ради Бога,
Как в болота ты попал? — древний старец вопрошал.

— Не ищу я серебра, самоцветного добра,
Меч мне нужен кладенечный, огневой, остроконечный,
Да бы змея победить, край родной освободить.
Змеем Русь полонена — стонет русская страна.
Если ведаешь отец, укажи, где кладенец.

-Тайны ведаю большие про затворы-кладовые,
Коли смел, ступай за мной заповедною тропой.

Старец тут же повернулся, посошком травы коснулся,
Стала возле ног видна потаенная тропа.
Ваня в миг за ним собрался: «Вот и меч мне в руки дался»,
И тропинкою во след по болоту он идет.
Вдруг тропинка исчезает, ряска зев свой разевает.
И сквозь гиблое окно тянет Ванюшку на дно.
Дикий хохот тут раздался — старец бесом оказался,
Тем лукавым водяным, и потаял словно дым.
А Иван едва держался, в топь тихонько погружался,
Только кочечку схватил — еле дух переводил.

«Провела лихая нечисть, упреждали ведь давече
Соколок и родничок, кто оружие стерег.
Не послушался совета, не видать мне бела света.
Зыбко манит глубота, нет ни гроба, ни Креста».

Тут и сказ б мой оборвался, тут и стих бы мой прервался,
Только слышит еще Бог грешных всех своих рабов. Там далече, в царском граде, на иконы с грустью глядя,
В тихой церкви домовой со своей дневной мольбой
Мать-царица предстояла, словно сердцем осязала,
Что не прост сыновий путь, что до гибели чуть-чуть.
Оттого дела все встали и цветы в саду завяли.
И лампадка сколько раз потухала в поздний час.
Ведь гласит недаром притча: материнская молитва
И со дна спасет морского и из рова огневого,
И от скрежета булата, и от демонского смрада.
Где бы чадо не было — слово Божье помогло.

Медведь и Сокол

Высоко над облаками, над дремучими лесами,
Через просини распыл вещий сокол воспарил.
Зорким оком озирая окоем лесного края,
В гиблом топком бочаге он царевича узре:

«Гей, совсем уж дело худо, затянуло, значит, друга.
Надо, видимо, немедля на подмогу звать медведя».

И, стрелой пронзая высь, он несется камнем вниз.
В боровины он спускался, где Топтыгин обитался.
«На ловца и зверь бежит, — он медведю говорит,
Там на лешевом болоте в топь царевич наш уходит.
Помяни добром добро, торопись спасти его».

Со всех лап медведь несется, сухостойник аж трясется,
На звериный чуткий нюх: по болотам ух да ух,
Обходя слепые чаны, да лихие бадараны.
Мигом жердочку сломал, да царевичу подал.
За нее Иван схватился и на суше очутился.
Тут медведь недалече, сокол на его плече:
— Упреждали мы про это, да ослушался совета,
И клубок ты потерял, да и сам чуть не пропал.
— Испытай любого духа, не прельстил бы кривдой слуха,
Крестным знаменьем крестись, а иначе берегись,
Обведет тебя лукавый, посшибет с дороги правой.
А сейчас не искушайся, в крепь лесную ворочайся.
Там узнаешь, как те быть, как чудесный меч добыть.

У Медведя

Над медвежьим логовищем Соловей-разбойник свищет,
Или чудится то мне, иль рассоха на сосне
Расшумелась к непогодью на брусничные угодья,
Окривев на левый глаз в полуночный дикий час.
Впрочем медленно иль споро сказ ведем под сенью бора.

Небо разом отемнело, где-то глухо прогремело,
Тучи кликнула гроза, огневая полоса
Выси надвое пронзила. Стали мерить свои силы
Сосняков кондовый строй словно ратуют с грозой.
Богатырской сбруей бьются, кроны взветренные вьются.
Пики сучьев наклоня, встала хвойная броня.
Расплясалась непогода — распотешилась немного.
Но и бор не лыком шит — твердо держит медный щит.

Под разлапистой пихтою на совет собрались трое.
Сокол молвил: «На ночь глядя, с этим делом нам не сладить,
Нечисть там еще сильней. Утро ночи мудреней.
У медведя заночуешь, на рассвете меч добудешь,
А пока что отдохни, ангел сон твой охрани».

Не пышна зверина келья — царской не чета постели.
Косолапый встал в дозор на окрестный чудо-бор.

Меч — кладенец

Непроглядною овчиной встал туман над боровиной.
Лишь забрезжила заря — будит зверь богатыря:

— Встань — не мешкай, за мечем мы тебя уж отведем.
Топей черных не пугайся и с дороги не сбивайся,
Сокол кликнул сквозь туман. Дрему сгнал с очей Иван,
Тропарем вооружился и Крестом оборонился.
И в болото за медведем удалец без страха лезет.
Уж такие страхованья — не опишут и преданья,
Испытать им довелось. Только солнце занялось,
Влажны мороки разгнало, на пол неба запылало.
Нечисть сгинула как дым. Над болотьем низовым,
Как шелом, курган былинный поднялся грядою длинной.
Там во мхе, обхватов в пять, дуб-колодину видать.
Словно кремень это древо, что хранит лесное чрево -
Сокровенные века. Чья могучая рука
Дело ратное свершила, меч в колоду опустила,
И захлопнулася кладь под пудовую печать.
Здесь они остановились, в край восточный поклонились:

Гей, хранитель — таиный страж, нас оружием уважь!
Рявкнул гром с небесной кручи, острой молнией летучей
Дуб-колоду обожгло и на двое рассекло.
Кладенечный меч открылся, сталь-булатом заискрился,
И как солнышко-ярило всех в округе ослепило.
Только сокол в этот час не сомкнул соловых глаз.

Баба Яга

Вновь волшебная поляна, снова сосны великаны,
Вновь криницы чудо-водь, не оставил нас Господь.
«Меч добыт, и слава Богу, а теперь пора в дорогу.
В царство змея путь узнаешь, кладенец там испытаешь,
Не одной потехи для — просит русская земля.
Ну а нам пора расстаться, может больше не встречаться.
У Всевышнего в деснице грешный наш живот храниться».

Тут родник вострепыхнулся, водяной струей плеснулся -
У Ивана под ногой вновь клубочек моховой.
Стягловицей из-за плеч весит он огромный меч,
Непробойный щит в руке, Спаса лик на образке.

«Верны други прощевайте, лихом мя не поминайте».
И сквозь лес клубку вдогон побежал в припрыжку он.
Бор волнуется-шумит, Ваня, знай себе, бежит.
Знает маленький клубочек где болотце, ручеечек,
Где каршовник-ветровал, где еланочка-прогал,
Чтоб царевич наш, бегуще, не пропал бы в самой гуще.

На щеке небесной рьяно рдеют алые румяны
От зари вечеровой.
«Да пора бы на покой».
Лишь про это он помыслил — на полянку тот час вышел.
Глянь, хором высоких ряд, в прорезь ставни, палисад,
Рябью мазаны ворота, словно в гости ждут кого-то.

«Вот и я, незванный гость, не объем людей небось.
Хоть татарина я хуже, вдруг дадут ночлег и ужин».

Громко в дверь он постучал — лай собачий зазвучал,
Шум шагов, засов снимают, дверь тихонько отпирают.
Глянул Ваня, обомлел, весь бы век стоял-глядел:
С красотою неземною дева с русою косою,
Сок вишневый на устах, родниковый плеск в глазах,
Щеки в яблоневом зное, грудь (а впрочем я не скрою,
Что от Бога не дано мне побасничать про то,
Лишь лесные окоемы моему стиху знакомы,
О девичьей красоте прочитаете везде,
Мне же дальше торопиться — дело мастера боится).

Онемел сперва царевич: верить взору иль не верить,
Но девица не ждала, разговор свой завела:

«В гости с милостью вас просим, редко путников здесь носит,
Рады каждого принять, весть какую ли узнать».
Дверь дубову открывает, в терем Ваню приглашает.

«Не дремать же мне в лесу, дай-ка, — думает, — зайду».
Лишь во двор он оступился, троеперстием крестился,
Что за напасть, в тот же час теремок пропал из глаз.
Стан девичий изменился и в старуху превратился,
Той коварною каргой, что зовут Бабой Ягой.
Там, где были палисады, колья встали для ограды.
Вместо пса цепного — волк, он в ощур зубами щелк.
А на кольях, жуть взбирает, черепа глазища пялят.
Не советую вам братцы на ночь с ведьмой повстречаться.
Свою помощь нам подай, чудотворче Николай.

Но царевич, тверда хватка, был неробкого десятка.
Хвать рукой за кладенец — взвился огненный венец,
Сталью лезвие сверкнуло, ведьму с волком отшвырнуло,
А изба на курьих лапах аж подпрыгнула со страха.

— Ах ты, старая чертовка, лихоедка и плутовка,
Шутки вздумала шутить, в чары Ваню заманить,
Щас мечом перекрещу, мигом всю укорочу!

Волк матерый, как щенок, взвыл и жалобно умолк.
Ведьма взрыд запричитала, Ване под ноги упала:
— Одним глазом я ветха, да и ухом то глуха.
Обозналась я Ванюшка, не губи же ты старушку,
Кладенечный спрячь булат. Я ж сготовлю в аккурат
Для тебя ночлег и ужин: сбитень клюквенный остужен,
Уж поспели пироги с легкой бабкиной руки,
Борть с пахучей медовицей, квас с брусничною кислицей,
До отвала ешь сынок, и еще добавлю в прок.
Если есть нужда для Вани, мы в котле устроим баню,
Да полешек смоляных, чтобы шел пожарче дых.

Тут царевич усмехнулся, не разделся, не разулся.
— Может знатного я роду, да без броду, что лезть в воду,
Хоть не гоже нам мирянам, православным христианам
Брать у нечисти постой, да пребудет Бог со мной.
Посещу Ягу старушку, навещу ее избушку.
Коль шутить начнешь со мной, то ответишь головой.

А Ягинишна божилась, клялась, чуть ли не крестилась -
В агнчью шкуру лезет волк, да царевич ведал толк
Бабаешкиным прибаскам, разговорам, ласкам, сказкам.
Помолясь, вошел в избу — темнотища, как в гробу.
Чья то тень зашевелилась, вдруг лучина засветилась:
Кот, вскочив на сенный паз, искры выметнул из глаз.

— Пустишь ли к себе Ивана, — у печного атамана
Вопрошает тут Яга, — знала старая карга
На печи почетно место — гостю важному не тесно.
Словно филин уркнул кот — на постой добро дает.

Кладь сундучная открылась, скатерть бранная явилась.
В долонь ведьма зычно бьет и не весть от коль берет
Пироги, горшок пузатый, жбан с медовой саламатой.
Ягод полный туесок, осетра копченный бок.
Самобранка чудит видно, что за царский стол не стыдно
Ставить лакомства-еду. У избушки на виду,
Испуская тонкий пар, появился самовар.
Тут за стол пора садится, кот в подлавочье таится,
Шерсть чернее дымных саж.
Прочитавши «Отче наш»,
Стал искать Иван божницу — на иконы поклониться,
Да запамятовал он, в чей пожаловал притон.
Плюнул на пол он с досады — сел с котом на лавку рядом.
Честно вал скажу друзья, с ними рядом сел бы я.

Разговор в избушке

Долго, коротко ли дело — ночка на земь прилетела,
Зорних звезд зажегся свод, волк лесной дозор несет.
Впрочем без того дозора вряд ли сыщешь в мире вора,
Чтоб пожаловал сюда. Златоносная руда,
Самоцветные каменья, дорогие украшенья
Не заманят никого в глухоманное кубло.
Только я, влекомый духом — древним сказочным прислухом,
Иногда бываю здесь, и несу вам, братья, весть,
Что не сгинул край былинный, певчий, сказочный, наивный,
Что младенчески чиста та народная струна,
Что желает дивных песен, и тлетворен ей и тесен
Мира суетного храм. В кущи летошним векам
Нас бояновы сказанья — стародавние преданья
Унесут за краткий миг. Кто умом своим постиг
Тот источник вдохновенья — сердца вещего прозренья,
Задержись еще на час: продолжаю свой рассказ.

Скатерть Ваню угощает, а Яга то вопрошает:
— На какого супостата меч каленого булата
Во трясине ты добыл, водяной, что было сил,
Кладень этот денно, ночно охраняет уж бессрочно
Чуть ли не пол тыщи лет. Многих там погинул след
На русалочьих полянах, во опасных бадаранах.
Видно Бог тебя послал. А царевич отвечал:

— Тать змеиная явилась, нагло мощью похвалилась:
Веси, грады поглощу, храмы все на дым спущу,
Чтобы не было житья и церковного петья
Православным христианам. С тем змеищем окаянным
Ратоборствовать иду — злую силу изведу.

Кладенец огнем блеснул, кот в запечье прошмыгнул.
Лезо молнией обвито, словно жаждет скорой битвы.
А Иван, хоть брюхом сыт, все на стол еще гляди

— Ведать-ведаю, Ванюша, бабку старую послушай.
Хоть Горыныч черту брат, хоть и вхож к луканьке в ад,
Хоть дорога в его царство сплошь в невиданных мытарствах,
Знают все пути и броды чудо-лапти самоходы
Сами знают где бежать, через лес ли, через падь,
Потому что лапти эти помнят все пути на свете.
Ты старушку пощадил и живот мой сохранил,
Лапоточков дивных пару, хоть изношену и стару
Завтра утром отыщу и тебе тот дар вручу.
Стоит только их обуть, прошептать заветный путь,
Не успеешь даже охнуть и ногой своей притопнуть,
В тот же миг пребудешь там, где захочешь быть ты сам.
Русь ли нерусь, Царь ли град, нет стопе твоей преград.

Вдруг лучина потускнела, копоть в чан с водой слетела,
Пламя, как веретено, встрепетало.
— Вот оно, чудо-юдище летает, дань разбойную взбирает.
Даже в ступе в час ночной не рискую под луной
Я теперь летать в чащобу, да гляжу на небо в оба,
Да б не встретить асмодея — трехголового злодея.
Коли меч сумел добыть — змея сможешь истребить.

Тут царевич промолчал, впредь загадывать не стал.
Человек лишь полагает, Бог всегда располагает.
Утро ночи мудреней. На лежанке котофей
Песню позднюю мурлычет — на постой Ивана кличет.
Он встает из-за стола, а еда как уплыла,
Вместе с скатертью пропала, словно вовсе не бывала.
А Иван благодарить, что нашлось поесть-попить.
Над печной литой заслонкой ставит древнюю иконку,
Сон Ивана охраняй чудотворче Николай!

Волшебные лопоточки

Чуть забрезжило на всхожье, влез глухарь на огорожье,
Петухом побудку спел — лес ветвями зашумел...
Тут избушка встрепенулась, ликом к солнцу повернулась.
Печь заслонкою гремит, Ваня непробудно спит.
Знать намаялся родимый. Из квашни духмяный, блинный
Запах в горенке витал — резво наш царевич встал.
Подивился он как ловко сковородница— плутовка
Без подмоги, без тепла жар-оладушки пекла.
Тут в подполье лаз открылся — кот с поклажею явился,
И оставил у подков пару старых лапотков.
Неприметные нисколько, малость лыко стерто только.

— А смогу ли я отсель в них за три девять земель
В миг единый очутиться, можно ль в чуде усомниться?

Дума Ванюшку грызет, глянь, Яга в избу идет.
— Ты ни в чем не сумневайся, в лапоточки обувайся,
Меч с иконой не забудь, Бог пошлет пригожий путь.

Вышел Ваня на подворье, вдоль поляны глухоборье,
Снял царевич сапоги, да оставил у Яги.
Лапоточные тесемки завязал на две сторонки.
Меч, колчан, разрывчат лук, опоясался вокруг,
Да оладушек в дорогу Бабяга дает немного.
Низко Ваня поклонился, мол, объелся и опился,
И за щедрый твой постой я в долгу перед тобой.
Тут Иван шепнул в ладошку сокровенную дорожку -
Лапти вскачь скорей туда, знать не ведаю куда.

Путь в змеево царство

Гей, лесные океаны, гей, вы горы-великаны,
Гей, ты туча-шеломок, грозовицы дальний бок.
Гей, ты радуга-десница на лазурной колеснице,
Гей, ты чудный божий свет, ни конца, ни края нет.
В ширь просторы раздавались, реки малые терялись,
Степь для вольного кони, как полянка для меня,
Холмовые боровины, как зеленые щетины,
Как озерышки моря. Светом маковым заря
Свод небесный окропила, выси солнечны раскрыла.
Знать Ягинишна не врет, Ваню как стрелу несет
Богатырскими прыжками, семиверстными шагами.
В мрачный край теней и скал, где луч солнца не блистал,
Ни травинки, ни цветочка, ни древесного росточка,
Голый камень лишь да лед, где пещерский змей живет.
Тут царевич наш привстал, лапоточкам роздых дал:

— Погляжу о ту пору в чью попали мы нору?

Видит мрачное ущелье, моховые ожерелья,
Вход-провалище в скале, смрадный дух по всей земле,
Кости, ребра, черепа — чья злодейская тропа
На кровавый пир влекла их, погубила и сжила их.
Но безмолвие в ответ, да цепями вбит скелет
В дикий камень у скалы, ведь никто до той поры
Не ушел живым отсюда — всех сжирало чудо-юдо.

Щит царевич в руку взял, кладенечный меч достал:
— Ну, поганое зверье, мы посмотрим кто кого!

Так на вражию злосилость сердце грозно возьярилось.
Шаг в подземное жилье — плотный мрак объял его.
Вот он видит недалече: пламя синее трепещет,
Подземелье высит свод, мрачный замок там встает.
Подошел к вратам железным, их разбил мечем волшебным,
В них вошел, и в тот же час он услышал чей то глас.
В тесной клети, словно птица, узник брошенный таится
И Ивану говорит:
— Змей вот-вот уж прилетит,
Из его норы спасайся и назад не возвращайся.

— Ты ль, та дева Василица, что у змея во темнице? -
Воспросил ее Иван,
— Хоть и я сюда не зван,
Но за лютые разбои, за насилье огневое
Перед змеем я в долгу и вдвойне ему верну.

Отвечает тут девица:
— Я и есть та Василица,
Почитай уж целый год замуж змей меня зовет,
Потому я во темнице уж которую седмицу,
Только лучше лечь костьми, чем, то иго понести.

Вмиг за меч царевич взялся — черный замок закачался,
Дымом все заволокло, цепи рухнули на дно,
И железную хорому разбросало как солому.
Из норы на белый свет оба вышли следом в след.

Глянь, ветра поднялись злые, взвились токи вихревые,
Сотряснулася земля, и пещерская змея
Перед ними очутилась, надсмеялась, поглумилась:
— Эй, куда тебе Иван, или может быть ты пьян,
Чтоб за меч за ратный браться и в бою со мной тягаться.
Ус едва лишь отпустил и на битву поспешил.
Не видать тебе житья и церковного петья,
Хошь силком тебя сглотаю, хошь на части разбросаю.

— Эй, поганое зверье, мы посмотрим кто кого,
Не на брань идя, хвалися, а кто с брани возвратися.

И Егорию святому прочитав тропарь ведому,
Меч на ворога поднял, щит червленый заблистал.
Змей же выздыбил выи, поднял головы свои.
Чешуей блеснул медяной, когти сдвинул окаянный.
Он одною головой плещет полымя струей,
А из хайлища другого искры сыпет на любого,
Ну а третья его пасть дымом валит просто страсть.
Хочет Ваню сжечь-спалити, хвостом на смерть ушибити,
Позасыпати искрой, ядовитой пеленой.

И сошлись они на битву.
Дочитав свою молитву,
Был Иван не лыком шит — поднял непробойный щит,
И ударил что есть мочи змею в дьявольские очи.
Дрогнула земля сыра, всколебалися моря,
Порассыпалися в прах камни в черных пропастях.
Голова одна лежала, еле пламя изрыгала.
Тут царевич подскочил — змея в темя уязвил.
И осталась у того голова одна всего.

Змей тогда остановился, пред царевичем взмолился:
— Пощади меня Иван, прыгну в море-окиян,
Спрячусь, скроюсь под землею, никакой другой нуждою
Русь во век не посещу, для тебя я отыщу
Сребро-злато в подземельях, во смарагдовых каменьях
Будешь царствовать всегда. Все народы, города
Ниц падут перед тобою. Ты владыко над землею.
Во твоей деснице крепа — никому не одолеть
Богатырские замахи.

— Больно льстив ты стал во страхе, —
отвечал ему Иван. -
Не введешь меня в обман.
Волк и тот раз в год линяет, да обычай не меняет.

И мечом, что было сил, правый суд свой совершил.
Твердь земля тут отворила, змея мигом поглотила.
Среди гор и диких скал луч лазурный заблистал.
Небо ласково открылось, облаками заструилось.
Кто был змеем умервщлен, попадя в его полон,
Тут же целы-живы встали, честь царевичу отдали.
Он же, меч свой опустя, к Василице подойдя,
Молвил речи ей такие:
— Обходя леса глухие,
Оплывая сто морей, посетив сто королей,
Были дивны королевы, но такой красивой девы
Не встречал в судьбе своей, будь же суженной моей.

Свадьба

Гул-веселье в стольном граде. На младых царица глядя,
Подает им образок и выводит на порог.
Их Царь батюшка встречает, под венец благословляет.
Зычно бьют колокола, а златые купола,
Ярким солнышком блестят. Все и стар, и млад
Спешат на соборную на площадь, царский поезд видеть хочат.
Сам глава митрополит службу служит и велит:
Позажечь свечей пудовых, подастать кадильниц новых, Святцы древние открыть, все лампады затеплить,
Чтоб наследника престола повенчать. Да пир веселый
На все царство закатить, браны скатерти стелить,
На столы белодубовы браги выставить медовы,
И потешить люд честной песней, пляскою какой.
Пригласить певцов пригожих, гусельщиков перехожих,
Дабы славили оне Бога в горней вышине.
И Царя с его Царицей, кем крещенный мир хранится,
И невесту с женихом, кто прослыл богатырем.

...