Глава 14. Конец Вселенной

Хотя история и не имеет смысла, мы можем дать ей смысл.

Карл Поппер (The Open Society and Its Enemies¹, T. 2, стр. 278)

Когда в ходе моих исследований основ квантовой теории я впервые осознал связи между квантовой физикой, вычислением и эпистемологией, я рассматривал их как свидетельство исторической тенденции фи­зики поглотить предметы, которые до этого казались никоим образом с ней не связанными. Астрономия, например, была связана с физикой земли через законы Ньютона, и за последующие несколько веков физи­ка поглотила большую ее часть, превратив ее в астрофизику. Химию начали относить к физике после открытий Фарадея в области элек­трохимии, а квантовая теория сделала значительную часть основной химии прямо предсказуемой из одних законов физики. Общая теория относительности Эйнштейна поглотила геометрию и избавила как кос­мологию, так и теорию времени от их прежде чисто философского ста­туса, превратив их в укрупненные разделы физики. Недавно, как я уже отметил, теория путешествия во времени тоже примкнула к физике.

Таким образом, будущие перспективы поглощения квантовой фи­зикой не только теории вычисления, но и теории доказательства (у ко­торой есть альтернативное название «мета-математики») представля­ются мне свидетельством двух тенденций. Первая тенденция в том, что человеческое знание в целом продолжало принимать единую структу­ру, которой оно должно обладать, если оно понятно в том смысле, на который я надеялся. И вторая тенденция в том, что сама единая струк­тура должна состоять из непрерывно углубляющейся и расширяющейся теории фундаментальной физики.

Читатель узнает, что мое мнение насчет второй тенденции изме­нилось. Характер структуры реальности, которую я предлагаю сейчас, касается не только фундаментальной физики. Например, квантовая тео­рия вычисления была создана путем выведения принципов вычисления не только из квантовой физики. Она включает принцип Тьюринга, ко­торый уже был, под названием гипотезы Черча-Тьюринга, основой те­ории вычисления. Его никогда не использовали в физике, но я доказал, что его можно должным образом понять только как физический прин­цип. Он находится на одном уровне с принципом сохранения энергии и другими законами термодинамики: то есть, он являет собой ограни­чивающее условие, которому, для пользы нашего знания, подчиняются все остальные теории. Но в отличие от существующих законов физики, он имеет исходящий характер, который обращается прямо к свойст­вам сложных машин и только косвенно к дробноатомным объектам и процессам. (Можно утверждать, что второй закон термодинамики — принцип увеличения энтропии — тоже имеет эту форму).

Точно так же, если мы понимаем знание и адаптацию как струк­туру, которая тянется через множество вселенных, то мы ожидаем, что принципы эпистемологии и эволюции можно прямо выразить в ви­де законов о структуре мультиверса. То есть, они являются физичес­кими законами, но на исходящем уровне. Вероятно, квантовая теория сложности еще не достигла того уровня, где она может выразить в фи­зической форме высказывание о том, что знание может расти только в ситуациях, соответствующих модели Поппера, показанной на рисун­ке 3.3. Однако появления высказывания именно такого рода я ожидаю в появляющейся Теории Всего, объяснительной и предсказательной те­ории, объединяющей все четыре нити.

При таком положении вещей мнение о том, что квантовая физика поглощает другие направления, следует рассматривать как ограничен­ный взгляд физиков, испорченный, возможно, редукционизмом. Дей­ствительно, каждая из трех оставшихся нитей достаточно богато, что­бы сформировать целую основу мировоззрения некоторых людей почти так же, как фундаментальная физика формирует основу мировоззрения редукционистов. Ричард Доукинс считает, что «Если высшие создания из космоса когда-либо посетят Землю, их первым вопросом, для оценки уровня нашей цивилизации будет: «Они уже обнаружили эволюцию?»» Многие философы согласны с Рене Декартом, что эпистемология лежит в основе всего остального знания и что нечто подобное аргументу Де­карта cogito ergo sum — это наше самое основное объяснение. Многие специалисты по вычислительной технике были так поражены недавно открытыми связями между физикой и вычислением, что сделали вы­вод, что вселенная — это компьютер, а законы физики - программы, обрабатываемые этим компьютером. Но все это узкие взгляды на ис­тинную структуру реальности, которые даже вводят в заблуждение. Объективно новый синтез имеет свой собственный характер, который существенно отличается от характера любой из четырех объединяемых им нитей.

Например, я заметил, что фундаментальные теории каждой из че­тырех нитей подвергались критике, частично справедливой, за их «на­ивность», «ограниченность», «холодность» и т. д. Поэтому с точки зрения физика-редукциониста, подобного Стивену Хокингу, человеческая ра­са — это всего лишь астрофизически неважный «химический мусор». Стивен Вайнберг думает, что «Чем более понятной кажется вселенная, тем более бессмысленной она кажется. Но если в плодах нашего иссле­дования нет утешения, то, по крайней мере, некоторая доля утешения есть в самом исследовании». (The First. Three Minutes¹, стр. 154). Но любой, кто не связан с фундаментальной физикой, должен заинтересо­ваться, почему это происходит.

Что касается вычисления, специалист по вычислительной технике Томассо Тоффоли заметил, что «мы никогда не выполняем вычисление самостоятельно, мы просто подключаемся к великому Вычислению, ко­торое уже происходит». Для него это не вопль отчаяния — совсем на­оборот. Однако критики мировоззрения, основанного на теории вычис­лительных систем, не хотят видеть себя в виде чьей-то программы, обрабатываемой чьим-то компьютером. Теория эволюции, понимаемая в узком смысле, рассматривает нас как простые «средства» реплика­ции наших генов или мимов и отказывается отвечать на вопрос о том, почему эволюция стремилась создавать все большую адаптивную слож­ность, или на вопрос о роли, которую такая сложность играет в более широкой схеме всего. Подобным образом, (крипто-)индуктивистская критика эпистемологии Поппера заключается в том, что, формулируя условия роста научного знания, его эпистемология не объясняет, по­чему это знание растет — почему она создает теории, которые стоит использовать.

Как я уже объяснил, в каждом случае защита зависит от представ­ления объяснений других нитей. Мы не просто «химический мусор», потому что (например) макроскопическое поведение нашей планеты, звезды и галактики зависит от исходящего, но фундаментального физического свойства: знания в этом мусоре. Создание полезного знания в процессе науки и адаптации в процессе эволюции следует понимать как исход самоподобности, подтвержденной физическим принципом, принципом Тьюринга. И т.д.

Таким образом, проблема принятия одной из этих фундаменталь­ных теорий за основу мировоззрения состоит в том, что каждая из них является редукционистской. в широком смысле этого слова. То есть, они обладают монолитной объяснительной структурой, в которой из нескольких чрезвычайно глубоких идей следует все остальное. Но это оставляет аспекты самого предмета полностью необъясненными. На­против, объяснительная структура, которую они совместно предостав­ляют для структуры реальности, не является иерархической: каждая из четырех нитей содержит принципы, которые «исходят» из перспектив трех других, но, тем не менее, помогают объяснить их.

Кажется, что три нити из четырех исключают людей с их ценнос­тями из фундаментального уровня объяснения. Четвертая нить, эпистемология, выдвигает знание на передний план, но не дает причины рас­сматривать саму эпистемологию как имеющую значимость за предела­ми психологии нашего вида. Знание кажется ограниченной концепцией, пока мы не рассматриваем его с перспективы мультиверса. Но если зна­ние обладает фундаментальной важностью, мы можем спросить, какая же роль в единой структуре реальности кажется естественной для су­ществ, создающих знание, таких, как мы сами. Этот вопрос изучил космолог Фрэнк Типлер. Его ответ, теория омега-точки, — отличный пример теории, которая, если соотнести ее с этой книгой, рассказывает о структуре реальности в целом. Она не укладывается в рамки ни одной из нитей, но неприводимо принадлежит всем четырем. К сожалению, книга Типлера The Physics of Immortality[27] содержит преувеличенные притязания на его теорию, из-за которых большинство ученых и фи­лософов сразу же отвергло ее, тем самым упустив ценную основную идею, которую я сейчас объясню.

С моей точки зрения, простейшая точка входа в теорию омега-точки — принцип Тьюринга. Универсальный генератор виртуальной реальности физически возможен. Такая машина способна передать как любую физически возможную среду, так и определенные гипотетичес­кие и абстрактные категории с любой желаемой точностью. Следовательно, его компьютер имеет потенциально неограниченное требование дополнительной памяти и может выполнить неограниченное количест­во этапов. Тривиально было встраивать это в классическую теорию вычисления, поскольку универсальный компьютер считался абстрак­цией в чистом виде. Тьюринг просто постулировал ленту с бесконечно долгой памятью (с самоочевидными, на его взгляд, свойствами), совер­шенно точный процессор, не требующий ни мощности, ни обслужива­ния, и неограниченное время. В том, чтобы сделать эту модель более реалистичной, разрешив периодическое обслуживание, нет принципи­альной проблемы, но три остальных требования — неограниченная ем­кость памяти, неограниченное время обработки и энергоснабжение — проблематичны в свете существующей космологической теории. В не­которых современных космологических моделях вселенная после Боль­шого Сжатия повторно разрушится через конечное время и будет так­же пространственно конечной. Вселенная имеет геометрию «3-х мерной сферы», трехмерного аналога двухмерной поверхности сферы. В этой связи такая космология наложила бы конечный предел как на емкость памяти, так и на количество этапов обработки, которые смогла бы осу­ществить машина до конца вселенной. Это сделало бы универсальный компьютер физически невозможным, и принцип Тьюринга был бы на­рушен. В других космологических моделях вселенная продолжает веч­но расширяться и является пространственно бесконечной, что, на пер­вый взгляд, может предоставить неограниченный источник материала для создания дополнительной памяти. К сожалению, в большинстве по­добных моделей плотность энергии, доступной мощности компьютера, уменьшалась бы с расширением вселенной, и ее пришлось бы собирать очень далеко от Земли. Из-за того, что физика налагает на скорость абсолютный предел — скорость света, — доступ к памяти компьюте­ра пришлось бы замедлить, и, в конечном итоге, мы снова пришли бы к выполнению только конечного числа этапов вычисления.

Ключевое открытие теории омега-точки — это открытие класса космологических моделей, в которых, несмотря на конечность вселен­ной как в пространстве, так и во времени, емкость памяти, количест­во возможных этапов вычисления и снабжение эффективной энерги­ей неограниченны. Эта мнимая невозможность может произойти из-за чрезвычайной силы конечных моментов разрушения Большого Сжатия вселенной. Сингулярности пространства-времени, подобные Большому Взрыву и Большому Сжатию, редко бывают спокойными местами, но это гораздо хуже большинства из них. Форма вселенной изменится от трехмерной сферы на трехмерный аналог поверхности эллипсоида. Сте­пень деформации увеличится, потом уменьшится, потом снова увели­чится еще быстрее по отношению к другой оси. Как амплитуда, так и частота этих осцилляции будет безгранично увеличиваться по ме­ре приближения к конечной сингулярности, так что буквально беско­нечное количество осцилляции произойдет, даже если конец наступит за конечное время. Материя, как мы знаем ее, не выживет: вся ма­терия, и даже сами атомы, будет разорвана гравитационными силами сдвига, вызванными деформированным пространством-временем. Од­нако эти силы сдвига также обеспечат неограниченный источник до­ступной энергии, который в принципе можно будет использовать для питания компьютера. Как в таких условиях может существовать ком­пьютер? Единственным «материалом», который останется для создания компьютеров, будут элементарные частицы и сама гравитация, пред­положительно в каких-то в высшей степени экзотических квантовых состояниях, существование которых мы (все еще не имея адекватной теории квантовой гравитации) сейчас не можем ни подтвердить, ни опровергнуть. (Вопрос об их экспериментальном наблюдении, конечно, не стоит). Если подходящие состояния частиц и гравитационного поля существуют, то они также обеспечат неограниченную емкость памяти, и вселенная будет сжиматься так быстро, что бесконечное количество доступов к памяти станет осуществимым за конечное время до кон­ца вселенной. Конечную точку гравитационного разрушения, Большое Сжатие этой космологии, Типлер называет омега-точкой.

Принцип Тьюринга означает, что не существует верхней границы количества физически возможных этапов вычисления. Таким образом. при условии, что космология омега-точки — это (при правдоподобных допущениях) единственный тип космологии, при котором может про­изойти бесконечное количество этапов вычисления, можно сделать вы­вод. что наше действительное пространство-время должно иметь фор­му омега-точки. Поскольку все вычисление прекратится, как только не останется переменных, способных переносить информацию, мож­но сделать вывод, что необходимые физические переменные (возмож­но, квантово-гравитационные переменные) действительно существуют прямо до омега-точки.

Скептик мог бы поспорить, что рассуждение такого рода содержит громоздкую и неоправданную экстраполяцию. У нас есть опыт «уни­версальных» компьютеров только в самой благоприятной среде, кото­рая даже отдаленно не напоминает конечные стадии вселенной. И у нас есть опыт выполнения на этих компьютерах только конечного коли­чества этапов вычисления, при использовании только конечного объема памяти. Как может быть обоснована экстраполяция от этих конечных чисел к бесконечности? Другими словами, как мы можем знать, что принцип Тьюринга, в его самой жизнестойкой форме, строго истинен? Какие существуют свидетельства того, что реальность подтверждает нечто большее, чем приблизительную универсальность?

Конечно, этот скептик — индуктивист. Более того, точно такой тип мышления (как я доказал в предыдущей главе) мешает нам по­нять и усовершенствовать наши лучшие теории. «Экстраполяция» за­висит или не зависит от того, с какой теории начинают. Если начать с какой-то неопределенной, но ограниченной концепции того, что яв­ляется «нормальным» в возможностях вычисления, концепции, не обла­дающей лучшими из имеющихся объяснений этого предмета, то любое применение этой теории вне знакомых условий будет рассматривать­ся как «неоправданная экстраполяция». Но если начать с объяснений лучшей из доступных фундаментальных теорий, то сама идея о том, что в чрезвычайных ситуациях остается в силе некая неясная «нор­мальность», будет выглядеть как неоправданная экстраполяция. Что­бы понять наши лучшие теории, мы должны всерьез принимать их как объяснения реальности, а не как простые обобщения существую­щих наблюдений. Принцип Тьюринга — это наша лучшая теория основ вычисления. Конечно, нам известно лишь конечное количество приме­ров, которые его подтверждают — но это касается любой научной тео­рии. Остается, и всегда будет оставаться, логическая возможность то­го, что универсальность может быть только приблизительной. Однако не существует конкурирующей теории вычисления, которая заявляла бы это. И на то есть хорошая причина, ибо «принцип приблизительной универсальности» не имел бы объяснительной силы. Например, если мы хотим понять, почему мир кажется понятным, объяснение могло бы заключаться в том, что мир является понятным. Такое объясне­ние можно согласовать с другими объяснениями из других областей (на самом деле так и происходит). Но теория о том, что мир понятен наполовину, ничего не объясняет, и ее невозможно согласовать с объ­яснениями из других областей, если только они не объяснят ее. Такая теория просто дает новую формулировку проблемы и вводит необъясненную константу: наполовину. Короче, допущение, что принцип Тью­ринга в полной форме остается в силе в конце вселенной, оправдывает то, что любое другое допущение портит хорошие объяснения того, что происходит здесь и сейчас.

Теперь оказывается, что тип осцилляции пространства, который вынудит омега-точку произойти, как силен, так и в высшей степе­ни неустойчив (вроде классического хаоса). Сила и неустойчивость этих осцилляции увеличиваются неограниченно по мере приближения омега-точки. Небольшое отклонение от правильной формы будет быст­ро увеличено, и условия продолжения вычисления нарушатся, так что Большое Сжатие произойдет после конечного количества этапов вы­числения. Следовательно, чтобы удовлетворить принципу Тьюринга и достичь омега-точки, вселенную следует постоянно «направлять» на правильные траектории. Типлер в принципе показал, как это можно сделать, манипулируя гравитационным полем над всем пространст­вом. Предположительно (чтобы убедиться, нам опять нужна кванто­вая теория гравитации), технологию, используемую для стабилизации механизмов и хранения информации, придется постоянно совершенст­вовать — на самом деле, совершенствовать бесконечное число раз, — поскольку плотность и напряжения станут безгранично большими. Это потребует непрерывного создания нового знания, которое, как гласит эпистемология Поппера, требует присутствия рациональной критики, а потому, разумных существ. Таким образом, из принципа Тьюринга и некоторых других независимо оправданных допущений мы пришли к выводу, что разум выживет, и знание будет непрерывно создаваться до конца вселенной.

Процедуры стабилизации и сопровождающие их процессы создания знания должны будут постоянно ускоряться, пока в конечном безумии в конечное время не будет создано бесконечное количество того и дру­гого. Мы не знаем такой причины, по которой не должно существовать физических ресурсов осуществления этого, но можно поинтересовать­ся, почему обитатели должны подвергать себя такому беспокойству. Почему они должны продолжать столь аккуратно направлять гравита­ционные осцилляции во время, скажем, последней секунды вселенной? Вам осталось жить всего одну секунду, почему бы, наконец, просто не откинуться на спинку стула и не отнестись ко всему этому проще? Но это, конечно, неправильное представление ситуации. Вряд ли мож­но было бы придумать в большей степени неправильное представление. Дело в том, что разум этих людей будет работать, как компьютерная программа в компьютерах с безгранично увеличивающейся физичес­кой скоростью. Их мысли так же, как и наши, будут передачами в вир­туальной реальности, выполняемыми этими компьютерами. Действи­тельно, в конце этой последней секунды весь сложный механизм бу­дет разрушен. Но мы знаем, что субъективная длительность ощущения виртуальной реальности определяется не астрономическим временем работы, а вычислениями, выполненными за это время. В бесконечном количестве этапов вычисления есть время для бесконечного количества мыслей — предостаточно времени для тех, кто мыслит, чтобы помес­тить себя в любую виртуальную среду, которая им понравится, и ощу­щать ее столько, сколько им этого захочется. Устав от нее, они могут переключиться на любую другую среду или на любое количество дру­гих сред, которое они позаботятся создать. Субъективно, они окажутся не на конечных стадиях своей жизни, а на самых начальных. Они не будут спешить, ибо субъективно они будут жить вечно. С одной остав­шейся секундой или микросекундой у них, тем не менее, останется «все время в мире», чтобы сделать больше, ощутить больше, создать боль­ше — бесконечно больше — чем кто-либо в мультиверсе сделал бы до этого времени. Поэтому у них есть множество стимулов посвятить свое внимание управлению своими ресурсами. Занимаясь этим, они прос­то подготавливают свое собственное будущее, открытое, бесконечное будущее, которое они будут полностью контролировать и в которое, в любое определенное время, они просто вступят.

Мы можем надеяться, что разум в омега-точке будет состоять из наших потомков. Это все равно, что сказать: из наших разумных по­томков, поскольку наши настоящие физические формы не смогли бы выжить вблизи омега-точки. На некоторой стадии людям пришлось бы перевести компьютерные программы, которыми является их разум, в более прочное аппаратное обеспечение. На самом деле, в конечном итоге это пришлось бы сделать бесконечное количество раз.

Механика «направления» вселенной к омега-точке требует осущест­вления действий во всем пространстве. Следовательно, разум должен будет вовремя распространиться по всей вселенной, чтобы сделать пер­вые необходимые настройки. Это один из ряда сроков завершения, ко­торым, как показал Типлер, нам придется удовлетворить — он так­же показал, что удовлетворить любому из них для пользы нашего на­стоящего знания физически возможно. Первый срок завершения (как я отметил в главе 8) наступит примерно через пять миллиардов лет от сегодняшнего момента, когда Солнце, если оставить его на произвол судьбы, станет красной гигантской звездой и сотрет нас с лица Зем­ли. До этого момента мы должны научиться управлять Солнцем или покинуть Солнечную Систему. Затем мы должны заселить нашу га­лактику, потом местные скопления галактик и потом всю вселенную. Мы должны делать все это достаточно быстро, чтобы удовлетворить соответствующему сроку завершения, но мы не должны продвигаться вперед так быстро, что израсходуем все необходимые ресурсы прежде, чем создадим новый уровень технологии.

Я говорю, «мы должны» делать все это, однако это всего лишь до­пущение, что именно мы будем потомками разума, который будет су­ществовать в омега-точке. Нам не нужно играть эту роль, если мы не хотим этого. Если мы выберем не играть ее и принцип Тьюринга верен, то мы можем быть уверены, что ее сыграет кто-то другой (предполо­жительно какой-то внеземной разум).

Тем временем в параллельных вселенных наши двойники делают тот же самый выбор. Преуспеют ли все они? Пли, другими словами, обязательно ли кто-то преуспеет в создании омега-точки в нашей все­ленной? Это зависит от одной детали принципа Тьюринга. Он гласит, что универсальный компьютер физически возможен, а «возможный» обычно означает «действительный в этой или какой-то другой вселен­ной». Требует ли принцип, чтобы универсальный компьютер был по­строен во всех вселенных, или только в некоторых, или, может быть, «в большинстве»? Мы еще недостаточно хорошо понимаем этот прин­цип, чтобы решить. Некоторые принципы физики, например, принцип сохранения энергии, остаются в силе только в группе вселенных, а в от­дельных вселенных при некоторых обстоятельствах могут нарушать­ся. Другие принципы, например, принцип сохранения заряда, остаются в силе строго в каждой вселенной. Две самые простые формы принципа Тьюринга были бы следующими:

(1) универсальный компьютер существует во всех вселенных; или

(2) универсальный компьютер существует, по крайней мере, в не­которых вселенных.

Версия о «всех вселенных» кажется слишком сильной, чтобы выра­зить интуитивную идею о том, что такой компьютер физически воз­можен. Но версия о «по крайней мере, некоторых вселенных» кажет­ся слишком слабой, поскольку если универсальность остается в силе только в очень немногих вселенных, то она теряет свою объяснитель­ную силу. Однако версия с «большинством вселенных» потребовала бы, чтобы принцип точно определил конкретное процентное соотношение, скажем. 85%, что кажется весьма невероятным. (В физике не сущест­вует «натуральных» констант, гласит аксиома, кроме нуля, единицы и бесконечности). Следовательно, в действительности Типлер отдает предпочтение версии о «всех вселенных», и я согласен, что это самый естественный выбор при том немногом, что нам известно.

Это все, что имеет сказать теория омега-точки — или, скорее, ее научная составляющая, которую я защищаю. Можно прийти к тому же выводу, начав с нескольких различных отправных точек в трех из че­тырех нитей. Одной из них является эпистемологический принцип, что реальность понятна. Этот принцип также является независимо дока­зуемым, поскольку он лежит в основе эпистемологии Поппера. Но его существующие формулировки слишком размыты, чтобы из них можно было сделать безоговорочные выводы, скажем, о безграничности физи­ческих представлений знания. Поэтому я предпочитаю не постулиро­вать этот принцип непосредственно, а вывести его из принципа Тью­ринга. (Это еще один пример большей объяснительной силы, которая становится доступной при рассмотрении четырех нитей как составля­ющих единую основу.) Сам Типлер полагается на постулат о том, что жизнь будет длиться вечно, или на постулат о том, что обработка ин­формации будет длиться вечно. С нашей настоящей точки зрения ни один из этих постулатов не кажется фундаментальным. Преимущество принципа Тьюринга состоит в том, что его уже, по причинам, достаточ­но независимым от космологии, рассматривают как фундаментальный принцип природы — вероятно, не всегда в этой жизнестойкой фор­ме, но я доказал, что такая форма необходима, чтобы объединить этот принцип с физикой.

Типлер доказывает положение о том, что наука космологии стреми­лась изучать прошлое (на самом деле, главным образом, отдаленное прошлое) пространства-времени. Но большая часть пространства-вре­мени лежит в будущем от настоящей эпохи. Существующая космология действительно обращается к вопросу о том, произойдет ли повторное разрушение вселенной, но помимо этого было очень мало теоретичес­ких исследований большей части пространства-времени. В частности, причины Большого Сжатия изучались гораздо меньше, чем последствия Большого Взрыва. Типлер считает, что теория омега-точки запол­няет этот пробел. Я считаю, что теория омега-точки заслуживает того, чтобы стать общепринятой теорией будущего пространства-времени, до тех пор, пока не будет экспериментально (или как-то иначе) опро­вергнута. (Экспериментальное опровержение возможно, потому что су­ществование омега-точки в будущем налагает определенные ограниче­ния на состояние вселенной сегодня).

Создав сценарий омега-точки, Типлер делает несколько дополни­тельных допущений — одни из них вероятны, другие не очень, — ко­торые разрешают ему разработать больше подробностей истории буду­щего. Именно квази-религиозная интерпретация этой истории будущего Типлером, а также его неумение отличить эту интерпретацию от ле­жащей в ее основе научной теории, помешали серьезному восприятию последней. Типлер отмечает, что ко времени омега-точки будет создан бесконечный объем знания. Затем он допускает, что разум, сущест­вующий в этом отдаленном будущем, подобно нам, пожелает открыть знание, отличное от того, которое немедленно необходимо для его вы­живания (или, может быть, он будет нуждаться в этом). Он действи­тельно обладает потенциалом открыть все физически известное знание, и Типлер допускает, что он сделает это. Таким образом, в некотором смысле, омега-точка будет всеведущей. Но только в некотором смысле. Приписывая омега-точке такие свойства, как всеведение или даже физическое существование, Тип­лер использует удобный лингвистический метод, который достаточ­но широко распространен в математической физике, но может сбить с правильного пути, если принимать его слишком буквально. Этот метод заключается в идентификации ограничивающей точки после­довательности с помощью самой последовательности. Таким образом, когда он говорит, что омега-точка «знает» X, он имеет в виду, что Х известен какой-то конечной категории до времени омега-точки, а, следовательно, он никогда не будет забыт. Типлер не имеет в ви­ду, что в конечной точке гравитационного разрушения существует знающая сущность, поскольку там вообще нет физических сущнос­тей. Таким образом, в самом буквальном смысле омега-точка не зна­ет ничего, и о ее «существовании» можно говорить только потому, что некоторые наши объяснения структуры реальности ссылаются на ограничивающие свойства физических событий в отдаленном буду­щем.

Типлер использует теологический термин «всеведущий» по причи­не, которая вскоре станет очевидна; но позвольте мне сразу же отме­тить, что в данном случае это слово не используется в его полном тра­диционном смысле. Омега-точка не будет знать все. Подавляющее боль­шинство абстрактных истин, подобных истинам о средах Кантгоуту и тому подобном, будут также недостижимы для нее, как недостижимы они для нас.

Итак, поскольку все пространство будет заполнено разумным ком­пьютером, оно будет вездесуще (хотя лишь после определенной даты). Поскольку оно будет непрерывно перестраивать себя и направлять гра­витационное разрушение, можно сказать, что оно будет контролировать все, что происходит в материальной вселенной (или мультиверсе, если явление омега-точки произойдет во всех вселенных). Поэтому, говорит Типлер, омега-точка будет всемогущей. Но опять, это всемогущество не абсолютно. Напротив, оно строго ограничено доступной материей и энергией и подчинено законам физики.

Поскольку разумом компьютера будут созидательные мыслители, их следует классифицировать как «людей». Любая другая классифика­ция, как правильно утверждает Типлер, была бы расистской. И поэтому он заявляет, что в пределе омега-точки существует всеведущее, всемо­гущее, вездесущее общество людей. Это общество Типлер отождеств­ляет с Богом.

Я упомянул несколько отличий «Бога» Типлера от Бога или богов, в которых верит большинство религиозных людей. Есть еще и другие отличия. Например, люди вблизи омега-точки не смогли бы, даже если бы захотели, заговорить с нами, или сообщить нам свои желания, или сотворить чудеса (сегодня). Они не создавали вселенную, они не изоб­ретали законы физики — они не смогли бы и нарушить эти законы, если бы захотели. Они могут слышать молитвы из сегодняшнего дня (воз­можно, улавливая очень слабые сигналы), но они не могут на них отве­тить. Они противостоят (и это можно вывести из эпистемологии Поппера) религиозной вере и не хотят, чтобы им поклонялись. И гак далее. Однако Типлер на этом не останавливается и утверждает, что большая часть основных черт Бога иудейско-христианских религий свойствен­на и омега-точке. На мой взгляд, большинство религиозных людей не согласится с Типлером в том, что касается основных черт их религий. В частности, Типлер указывает, что достаточно продвинутая тех­нология будет способна воскрешать мертвых. Она сможет делать это несколькими различными способами, простейшим из которых, возможно, является следующий. Как только появится достаточная компьютерная мощность (не забывайте, что, в конце концов, доступным станет любой желаемый объем), можно будет запустить программу передачи всей вселенной — а в действительности, всего мультиверса — в виртуальной реальности, начиная с Большого Взрыва, с любой желаемой степенью точности. Если начальное состояние не будет известно достаточно точ­но, можно испытать произвольно маленький образец всех возможных начальных состояний и передать все их одновременно. Возможно, пере­даче придется остановиться из-за сложности, если передаваемая эпоха слишком приближается к действительному времени осуществления пе­редачи. Но вскоре она сможет продолжиться по мере того, как на линии появится больше вычислительной мощности. Для компьютеров омега-точки нет ничего труднообрабатываемого. Для них есть только «вы­числяемое» и «невычисляемое», а передача реальных физических сред определенно относится к категории «вычисляемых». Во время этой пе­редачи появится планета Земля и множество ее вариантов. Разовьется жизнь, а в конечном итоге, и люди. Все люди, когда-либо жившие где-либо в мультиверсе (то есть, все те, чье существование было физически возможным), появятся где-то в этой огромной передаче. То же самое произойдет со всем когда-либо существовавшим внеземным разумом и искусственным интеллектом. Управляющая программа сможет подыс­кать эти разумные существа и, если захочет, поместить их в лучшую виртуальную среду — в такую, где они, возможно, не умрут снова, а все их желания будут выполняться (или, по крайней мере, все же­лания, которые сможет удовлетворить данный, невообразимо высокий уровень вычислительных ресурсов). Почему он делал бы это? Одна при­чина могла бы быть моральной: по нормам отдаленного будущего среда, в которой мы живем сегодня, чрезвычайно сурова, и мы ужасно стра­даем. Может быть, не спасти таких людей и не дать им шанс лучшей жизни, будет считаться неэтичным. Но если этих людей воскресить и немедленно поместить в современную культуру, это даст обратный результат: они мгновенно запутаются, почувствуют себя униженны­ми и подавленными. Следовательно, говорит Типлер, можно ожидать, что мы воскреснем в среде такого типа, который в сущности нам зна­ком, за исключением того, что будут удалены все неприятные элемен­ты и добавлены многие чрезвычайно приятные. Другими словами, не­беса.

В такой манере Типлер продолжает воссоздавать многие другие ас­пекты традиционной религиозной панорамы, заново определяя их как физические категории или процессы, существования которых смело можно ожидать вблизи омега-точки. Теперь давайте отложим вопрос, похожи ли эти воссозданные версии на своих религиозных аналогов. Вся история о том, что будут, а чего не будут делать эти разумные существа из далекого будущего, основана на цепочке допущений. Даже если мы поверим, что каждое из этих допущений само по себе правдо­подобно, общие выводы не могут претендовать на что-то большее, чем предположение, сделанное на основе знания. Подобные предположения стоит делать, но важно отличать их от аргумента в пользу сущест­вования самой омега-точки и от теории ее физических и эпистемологических свойств. Ибо эти аргументы допускают не больше, чем то, что структура реальности действительно подчиняется нашим лучшим теориям, допущение, которое можно доказать независимо.

В качестве предостережения о ненадежности предположения, пусть даже сделанного на основе знания, позвольте мне нанести по­вторный визит проектировщику из главы 1 с его донаучным знанием архитектуры и инженерного дела. Нас отделяет от него такой огромный разрыв культур, что ему было бы чрезвычайно трудно постичь реаль­ную картину нашей цивилизации. Но мы с ним почти современники по сравнению с огромным разрывом между нами и самым ранним воз­можным моментом типлеровского воскрешения. Итак, допустим, что этот строитель размышляет об отдаленном будущем строительной про­мышленности и по какой-то экстраординарной случайности сталкива­ется с точной оценкой современной технологии. Тогда он будет знать, кроме всего прочего, что мы можем строить конструкции более огром­ные и впечатляющие, чем величайшие соборы того времени. Мы могли бы построить собор высотой в милю, если бы захотели. И мы могли бы сделать это, потратив гораздо меньшую часть своих средств, мень­ше времени и меньше человеческого труда, чем понадобилось бы ему, чтобы построить самый скромный собор. Поэтому он с уверенностью мог бы предсказать, что к 2000 году будут построены соборы высотой в милю. Он бы ошибся, и очень ошибся, поскольку, несмотря на то, что у нас есть технология строительства таких соборов, мы выбираем их не строить. Действительно, сейчас кажется невероятным, что подоб­ный собор когда-нибудь будет построен. Даже если допустить правоту нашего почти-современника относительно нашей технологии, он ошибся бы в наших предпочтениях. Он ошибся бы, потому что некоторые из его неоспариваемых допущений о мотивации людей устарели всего через несколько веков.

Точно так же нам может показаться естественным, что разумные существа омега-точки ради исторического или археологического иссле­дования, из сострадания, морального долга или просто по своей прихо­ти, в конечном итоге, создадут передачу нас в виртуальной реальности и когда их эксперимент завершится, они даруют нам вычислительные ресурсы, которые нам потребовались бы, чтобы вечно жить на «небе­сах». (Лично я предпочел бы, чтобы мне разрешили постепенно вли­ваться в их культуру). Но мы не можем знать, чего захотят они. На самом деле ни одна попытка предсказать будущее крупномасштабное развитие человеческих (или суперчеловеческих) дел не может дать на­дежных результатов. Как показал Поппер, будущий ход человеческих дел зависит от будущего роста знания. И мы не можем предсказать, ка­кое именно знание будет создано в будущем — потому что, если бы мы могли это сделать, по определению, мы уже обладали бы этим знанием в настоящем.

Но не только научное знание характеризует предпочтения людей и определяет манеру их поведения. Существуют также, например, мо­ральные критерии, которые устанавливают такие понятия как «пра­вильно» и «неправильно» для возможных действий. Известно, что по­добные ценности трудно подогнать под научное мировоззрение. Кажет­ся, что они образуют свою собственную замкнутую объяснительную структуру, отделенную от структуры физического мира. Как показал Дэвид Юм, невозможно логически вывести понятие «должно» из по­нятия «есть». Тем не менее, мы используем такие ценности как для объяснения, так и для определения своих физических действий.

Бедный родственник морали — полезность. Поскольку кажется го­раздо проще понять, что объективно полезно или бесполезно, чем что объективно правильно или неправильно, мораль много раз пытались определить на основе различных форм полезности. Существует, напри­мер, эволюционная мораль, которая отмечает, что многие виды поведе­ния, которые мы объясняем на основе морали, как-то: не убей, не обма­нывай, сотрудничая с другими людьми, — имеют аналоги в поведении животных. Существует и раздел эволюционной теории, социобиология. добившийся некоторых успехов при объяснении поведения животных. Многие люди поддались искушению сделать вывод, что моральные объ­яснения выбора человека, — это всего лишь видимость; что мораль совсем не имеет объективной основы и что «правильно» и «неправиль­но» — это просто ярлыки, которые мы применяем к нашим врожден­ным мотивам именно такого, а не какого-то иного поведения. Другая версия того же самого объяснения замещает гены мимами и заявля­ет, что терминология морали — это всего лишь видимость социальных условностей. Однако ни одно из этих объяснений не соответствует фак­там. С одной стороны, мы не стремимся объяснять врожденное поведе­ние — скажем, приступы эпилепсии, — на основе морального выбора; у нас существует понятие произвольных и непроизвольных действий, и только для произвольных действий существуют моральные объясне­ния. С другой стороны, сложно думать только о врожденном челове­ческом поведении — избегать боли, заниматься сексом, есть или что угодно еще — которое люди при различных обстоятельствах не сдела­ли доминирующим по причинам морали. То же самое относится, да­же в более широком смысле, к социально обусловленному поведению. Доминирование как врожденного, так и социально обусловленного по­ведения само по себе является характеристическим поведением людей. Таково объяснение подобного сопротивления на основе морали. Ни одна из этих форм поведения не имеет аналога у животных; ни в одном из этих случаев моральные объяснения невозможно истолковать на основе генов или мимов. Это роковая ошибка целого класса теорий. Разве мог бы существовать ген доминирования над генами, если человек захотел бы этого? А социальная обусловленность, поддерживающая сопротив­ление? Может быть, это возможно, но по-прежнему остается проблема, связанная с тем, как мы выбираем, что делать вместо этого и что мы имеем в виду, когда объясняем свое сопротивление, заявляя, что мы просто правы и что поведение, предписанное нашими генами или нашим обществом в этой ситуации, просто пагубно.

Эти генетические теории можно рассматривать как особый случай более обширной уловки; которая отрицает смысл моральных суждений на основе того, что в действительности мы не выбираем свои дейст­вия — что свободная воля — это иллюзия, несовместимая с физикой. Но на самом деле, как мы видели в главе 13, свободная воля совмес­тима с физикой и вполне естественно вписывается в описанную мной структуру реальности.

Утилитаризм был ранней попыткой объединить моральные объ­яснения с научным мировоззрением через «полезность». Здесь «полезность» отождествлялась с человеческим счастьем. Делать моральный выбор было равноценно вычислению, какое действие принесет больше счастья либо для одного человека (здесь теория становилась более не­определенной), либо для «самого большого» количества людей. Различ­ные версии этой теории заменили «удовольствие» или «предпочтение» на «счастье». Если рассматривать утилитаризм как отречение от ранних авторитарных систем морали, то он не является исключением. И в том смысле, что он просто защищает отказ от догмы и действие в соответ­ствии с «предпочитаемой» теорией, которая выжила после рациональ­ной критики, все люди — утилитаристы. Но как попытка решить об­суждаемую здесь проблему, проблему объяснения смысла моральных суждений, он тоже содержит роковую ошибку: мы выбираем свои пред­почтения. В частности, мы изменяем свои предпочтения и даем это­му моральное объяснение. Такое объяснение нельзя перевести на язык утилитаризма. Существует ли основное, главное предпочтение, которое контролирует изменения наших предпочтений? Если бы такое предпо­чтение существовало, то его невозможно было бы изменить, и утилита­ризм деградировал бы, превратившись в генетическую теорию морали, описанную выше.

Как же тогда моральные ценности относятся к конкретному на­учному мировоззрению, которое я защищаю в этой книге? Я могу, по крайней мере, утверждать, что нет фундаментального препятствия то­му, чтобы сформулировать это отношение. Проблема со всеми предыду­щими «научными мировоззрениями» заключалась в их иерархических объяснительных структурах. Точно так же, как невозможно, в рамках такой структуры, «доказать» истинность научных теорий, невозможно и доказать правильность образа действий (потому что, как тогда дока­зать правильность структуры в целом?). Как я уже сказал, каждая из четырех нитей имеет иерархическую объяснительную структуру, но структура реальности в целом выглядит иначе. Поэтому объяснение моральных ценностей как объективных качеств физических процессов не нужно приравнивать выведению их из чего-либо, даже в принципе. Так же, как с абстрактными математическими категориями, возмож­ность или невозможность понимания физической реальности без при­писывания реальности и таким ценностям, будет связана с вкладом, который они делают в объяснение.

В этой связи позвольте мне показать, что «исход» в обычном смыс­ле — это единственный способ связи объяснений различных нитей. До сих пор я рассматривал только то, что можно было бы назвать предсказательным исходом. Например, мы верим, что предсказания тео­рии эволюции логически следуют из законов физики, даже несмотря на то, что доказать эту связь может оказаться трудно с позиций вы­числения. Но мы не верим, что объяснения в теории эволюции сле­дуют из физики. Однако неиерархическая объяснительная структура допускает возможность объяснительного исхода. Допустим, ради дока­зательства, что данное моральное суждение можно объяснить как пра­вильное в некотором узком утилитарном смысле. Например: «Я хочу это; это никому не повредит: значит, это правильно». Но это сужде­ние однажды может превратиться в вопрос. Я мог бы спросить: «Сле­дует ли мне хотеть этого?» Или: «Действительно ли я прав, что это никому не повредит?» — так как сам вопрос о том, кому, по моему суждению, «повредит» это действие, зависит от моральных допущений. Если я буду спокойно сидеть в кресле у себя дома, то это «повредит» всем людям на Земле, которые могли бы извлечь пользу, если бы я вы­шел и помог им в тот момент: это также «повредит» всем ворам, ко­торые хотели бы украсть мой стул, если только я ненадолго куда-то выйду; и так далее. Чтобы разрешить подобные вопросы, я привожу дополнительные теории морали, включающие новые объяснения моей моральной ситуации. Когда такое объяснение покажется удовлетвори­тельным, я буду экспериментально использовать его, чтобы рассудить, что правильно, а что нет. Но объяснение, хотя и временно удовле­творительное для меня, все же не поднимется над уровнем утилита­ризма.

Итак, допустим, что кто-то создает общую теорию о таких объяс­нениях. Допустим, что в эту теорию вводят такое понятие высокого уровня, как «права человека», и предположим, что введение этого по­нятия (для данного класса моральных проблем, подобных той, которую я только что описал) всегда будет порождать новое объяснение, реша­ющее эту проблему в утилитарном смысле. Далее, допустим, что эта теория об объяснениях сама по себе является объяснительной теорией. Она с помощью какого-то другого направления объясняет, почему ана­лизировать проблемы на основе прав человека «лучше» (в утилитарном смысле). Например, она могла бы объяснить с помощью эпистемологии, почему можно ожидать, что уважение прав человека будет способство­вать росту знания, которое само по себе является предварительным условием решения моральных проблем.

Если объяснение кажется хорошим, возможно, эта теория стоит того, чтобы ее приняли. Более того, поскольку вычисления утилитар­ных понятий невозможно трудны, тогда как анализ ситуации на основе прав человека зачастую осуществим, возможно, стоит предпочесть ана­лиз на основе «прав человека» любой другой определенной теории о том, сколько счастья в каком-то конкретном действии. Если бы все это было истинно, понятие «прав человека» невозможно было бы выразить, даже в принципе, на основе «счастья» — это совсем не утилитарное понятие. Мы можем назвать его моральным понятием. Эти понятия связаны че­рез исходящее объяснение, а не через исходящее предсказание.

Я не защищаю именно этот частный поход; я просто показываю способ объективного существования моральных ценностей через их роль в исходящих объяснениях. Если бы такой подход действитель­но работал, то он бы объяснил мораль, как разновидность «исходящей полезности».

Подобным образом, «художественную ценность» и другие эстети­ческие понятия всегда было сложно объяснить объективно. Их также часто объясняют как произвольные черты культуры или как врожден­ные предпочтения. И снова мы видим, что это совсем не обязательно так. Как мораль относится к полезности, так и художественная цен­ность имеет менее благородного, но более объективно определенного двойника, намерение. И опять, ценность особенности намерения мож­но понять только в контексте данной цели придуманного объекта. Но мы можем обнаружить, что невозможно усовершенствовать намерение, включая в его критерии хороший эстетический критерий. Подобные эстетические критерии невозможно было бы вычислить из критериев намерения: одно из их применений заключалось бы в усовершенство­вании самих критериев намерения. Отношение снова было бы связано с объяснительным исходом. И художественная ценность, или красота, была бы разновидностью исходящего намерения.

Чрезмерная уверенность Типлера в своей способности предсказать мотивы людей вблизи омега-точки привела к тому, что он недооценил важное следствие теории омега-точки для роли разума в мультиверсе. Оно заключается в том, что разум находится там не только для то­го, чтобы управлять физическими событиями в огромном масштабе, но и чтобы выбирать, что произойдет. Именно мы будем выбирать ко­нец вселенной, как сказал Поппер. Действительно, в большой степени будущие разумные мысли содержат то, что произойдет, ибо, в кон­це концов, все пространство и его содержимое станет компьютером. В конце вселенная будет состоять буквально из разумных мыслитель­ных процессов. Где-то вблизи дальнего конца этих материализованных мыслей, может быть, лежит все физически возможное знание, выра­женное в физических моделях.

Моральные и эстетические намерения, как и результаты всех та­ких намерений, также выражены в этих моделях. В самом деле, су­ществует или нет омега-точка везде, где есть знание в мультиверсе (сложность через многие вселенные), там должны быть и физические следы морального и эстетического рассуждения, определившего, какого рода задачи создающая знание сущность выбрала решать там. В част­ности, прежде чем любой отрезок фактического знания может стать похожим через полосу вселенных, моральные и эстетические сужде­ния тоже должны стать похожими через эти вселенные. Следователь­но, такие суждения также содержат объективное знание в физическом смысле, в смысле мультиверса. Это оправдывает использование эпистемологической терминологии, как-то: «задача», «решение», «рассуждение» и «знание», в этике и эстетике. Таким образом, если этика и эстетика вообще совместимы с мировоззрением, защищаемым в этой книге, кра­сота и правильность должны быть столь же объективны, как научная или математическая истина. И они должны создаваться аналогичным образом, через гипотезы и рациональную критику.

Таким образом, Ките резонно сказал, что «красота — это истина, а истина — это красота». Это не одно и то же, но это одна и та же разновидность, они одинаково создаются и неразрывно связаны друг с другом. (Но он, безусловно, был весьма неправ, когда продолжил «это все, что вы знаете на земле, и все, что вам нужно знать»).

В своем энтузиазме (в первоначальном смысле этого слова!) Типлер пренебрег частью урока Поппера относительно того, как должен вы­глядеть рост познания. Если омега-точка существует и если она будет создана так, как изложил Типлер, то поздняя вселенная действительно будет состоять из воплощенных мыслей непостижимой мудрости, твор­чества и абсолютных чисел. Но мысль — это решение задач, а решение задач означает конкурирующие гипотезы, ошибки, критику, опровер­жение и возвращение. Вероятно, в пределе (которого не ощутит никто) в момент конца вселенной можно будет понять все, что понятно. Но в каждой конечной точке знание наших потомков будет изобиловать ошибками. Их знание будет больше, глубже и шире, чем мы можем представить, но и масштаб их ошибок соответственно будет титани­ческим.

Как и мы, они никогда не познают определенность или физическую безопасность, поскольку их выживание, как и наше, будет зависеть от создания ими непрерывного потока нового знания. Если у них, хотя бы однажды, не получится открыть способ увеличения скорости вы­числения и емкости памяти за имеющееся у них время, определенное неумолимым законом физики, небо упадет на них, и они погибнут. Их культура предположительно будет мирной и благотворной, о какой мы не можем даже мечтать, но она отнюдь не будет спокойной. Она начнет­ся с решения огромных проблем и будет раскалываться от неистовых противоречий. По этой причине кажется невероятным, что ее успешно можно рассматривать как «человека». Скорее это будет огромное коли­чество людей, многообразно взаимодействующих на многих уровнях. но не способных прийти к соглашению. Они будут говорить в один го­лос не более, чем современные ученые на исследовательском семинаре. Даже когда они случайно придут к соглашению, они часто будут оши­баться, и многие их ошибки останутся неисправленными произвольно долгое время (субъективно). По той же самой причине эта культура никогда не станет морально однородной. Не будет ничего святого (еще одно отличие от традиционной религии!), и люди постоянно будут оспа­ривать допущения, которые другие люди считают фундаментальными моральными истинами. Конечно, мораль, поскольку она реальна, пости­жима с помощью методов разума, а потому каждое частное противоре­чие будет разрешено. Но на смену ему придут следующие, даже более захватывающие и фундаментальные противоречия. Подобное дисгармо­ничное, но прогрессивное скопление частично совпадающих сообществ весьма отличается от Бога, в которого верят религиозные люди. Но именно это, или даже некая субкультура внутри этого, и воскресит нас, если Типлер не ошибается.

В свете всех объединяющих идей, о которых я говорил, как-то: квантовое вычисление, эволюционная эпистемология и концепции по­знания с позиций мультиверса. свободная воля и время, — мне кажется ясным, что современная тенденция в нашем всеобъемлющем понима­нии реальности именно такова, на какую я надеялся, будучи ребен­ком. Наше знание становится шире и глубже, причем, как я отметил в главе 1, глубина побеждает. Но в этой книге я претендовал на нечто большее. Я защищал конкретное единое мировоззрение, основанное на четырех нитях: квантовой физике вселенной, эпистемологии Поппера, теории эволюции Дарвина -Доукинса и усиленной версии теории уни­версального вычисления Тьюринга. Мне кажется, что при современном состоянии нашего научного знания придерживаться такого взгляда «ес­тественно». Это консервативный взгляд, который не предлагает ника­ких пугающих изменений в наших лучших фундаментальных объяс­нениях. Значит, он должен стать общепринятым, таким, относительно которого судят о предложенных новшествах. Я защищаю именно такую роль этого взгляда. Я не надеюсь создать новую традицию; я далек от этого. Как я уже сказал, я считаю, что пора двигаться дальше. Но мы можем перейти к лучшим теориям только тогда, когда всерьез воспри­мем лучшие из наших существующих теорий, как объяснения мира.

Библиография.