Последний из великих курильщиков 4 страница

Шерман выходит из библиотеки в холл. Бонита еще там. Она пристально смотрит на него — и это решает дело. Не показывать же страха и растерянности перед прислугой. Как будто у тебя что-то случилось.

— Ну хорошо, Бонита, — произносит он скучливым тоном человека, который заранее знает, что предстоит опять пустая трата времени. — Какой швейцар сегодня? Эдди?

— Эдди.

— Скажите ему, пусть поднимутся. И велите им подождать здесь. Я спущусь через две минуты.

Он не торопясь, лениво поднимается по лестнице. А наверху со всех ног бросается в спальню. Подходит к зеркалу — какой заспанный, помятый вид. Вздергивает подбородок. Так-то лучше. Надо быть сильным. Не терять головы. Не забывать, что ты — можно все же сказать — Властитель Вселенной.

Как ему нужно выглядеть? Надеть снова пиджак и галстук? На нем белая рубашка, серые шерстяные костюмные брюки и ботинки с черными лакированными носами. Если еще пиджак и галстук, получится чересчур консервативно, чересчур по-уоллстритовски. Им может не понравиться. Шерман перешел в соседнюю спальню, которая служит ему гардеробной, открыл стенной шкаф, вынул и надел клетчатый пиджак из твида. А время бежит, несется. Так лучше, естественнее: человек дома, расслабился. Но пиджак из мягкого твида не очень-то подходит к строгим гладким брюкам со стрелкой. И потом… спортивный пиджак… спортивный автомобиль… и ухарь-водитель за рулем… Он скидывает клетчатый пиджак, оставляет на диване, возвращается в спальню. Серый пиджак и галстук брошены на кресле. Шерман надевает галстук, затягивает узел под самое горло. Время все бежит, все несется. Надевает пиджак, застегивается на все пуговицы. И глядит в зеркало, выпятив подбородок и расправив плечи. Уолл-стрит. Забежав в ванную, он зачесывает волосы. Высоко вздергивает подбородок. Сильный мужчина. Властитель Вселенной.

Он торопливо проходит по верхнему коридору, но ближе к лестнице замедляет шаги. Спускается по ступеням уже размеренной поступью, стараясь держать голову как можно выше. Они стоят на мраморном полу посередине холла, двое мужчин и Бонита. Странная группа. Мужчины стоят слегка расставив ноги, а Бонита — немного в стороне, она словно пасет их. Сердце у Шермана рысит вовсю. Из двух мужчин один — крупный, эдакая говяжья туша в костюме. Пиджак топорщится на брюхе, точно картонный. Лицо смуглое, мясистое, Шерман бы сказал: средиземноморское. И усы, резко отличающиеся по цвету от волос, свисают по углам рта и, на взгляд служащего «Пирс-и-Пирса», недвусмысленно свидетельствуют о принадлежности к низшему сословию. Этот смотрит во все глаза на спускающегося по лестнице Шермана. А вот второй, маленький, даже не оглянулся. На нем спортивная ветровка и коричневые брюки в тон. Явно женин выбор. Он, как экскурсант, осматривает помещение… мраморный пол, тисовый подзеркальный столик, стены, обитые оранжевым штофом, кресла работы Томаса Хоупа — стильные штрихи, на которые Джуди извела десятки тысяч его, Шермана, кровных долларов… У второго полицейского крупный нос, а скулы и подбородок — слабые. Стоит — голова набок, лицо асимметричное, словно придавленное какой-то силой. Но вот он скосил глаза на Шермана. Сердце Шермана громко стучит, звучно раздаются шаги по мрамору. Он идет, старательно держа кверху подбородок и натужно-приветственно улыбаясь.

— Джентльмены, чем могу быть полезен?.

Он обращается к крупному, но отзывается мелкий, тот, что скосил глаза:

— Мистер Мак-Кой? Я — следователь Мартин, а это — следователь Гольдберг.

Как насчет рукопожатия? Пожалуй, не повредит. Шерман протягивает руку, ее сначала пожимает маленький, потом большой. Пожимают словно бы смущенно, не крепко.

— Мы расследуем уличное происшествие, повлекшее за собой увечье человека. Вы, возможно, читали об этом в газетах или видели по телевизору.

Маленький следователь достает из нагрудного кармана сложенный пополам лист бумаги и протягивает Шерману. На листе наклеена заметка «Сити лайт». Фотография того долговязого, щуплого паренька. Некоторые строки отчеркнуты желтым фломастером. Брукнеровский бульвар. «Мерседес-бенц». R.

Важно, чтобы пальцы не задрожали. Если держать, пока прочтешь весь текст, то задрожат обязательно. Он подымает глаза и заглядывает в лица обоим следователям.

— Да, мы с женой вчера видели что-то об этом по телевидению. — Сказать, что он удивлен? Или: надо же, какое совпадение! В голову приходит четкая мысль: «Я не умею лгать». — И мы как раз подумали, господи, ведь и у нас «мерседес», и номер начинается с R. — Он снова взглядывает на газетную вырезку и возвращает листок маленькому, Мартину.

— И у вас, и еще у очень многих, — говорит Мартин с успокаивающей улыбкой. — Мы их все проверяем.

— А много таких?

— Полно. Этим делом занимается уйма народу. У нас с напарником у одних в списке около двадцати.

Рядом все еще стоит Бонита, смотрит и слушает.

— Пожалуйста, заходите сюда, — обращается Шерман к тому, которого зовут Мартин, приглашающе кивая на дверь в библиотеку. — Бонита, будьте добры, если вернутся миссис Мак-Кой и Кэмпбелл, скажите им, что я занят с этими джентльменами в библиотеке.

Бонита, кивнув, удаляется на кухню.

В библиотеке Шерман обошел вокруг письменного стола, а гостям указал на шератоновское кресло и на кресло «с закрылками». Но маленький, Мартин, сначала огляделся вокруг, и, пока он стоял и озирался, Шерман особенно ясно осознал, сколько в одну эту небольшую комнату понапихано всяческого… добра… кричаще, баснословно дорогого… разных дурацких побрякушек… Глаза маленького сыщика добрались до резного фриза под потолком, задержались… Потом он обернулся к Шерману с детским изумлением на лице, как бы говоря: «Вот это да!» И только после этого сел. Следом за ним уселся и большой, Гольдберг. И Шерман тоже.

— Да, так вот, — начал Мартин. — Вы не могли бы нам сказать, выезжала ли ваша машина в город в тот вечер?

— То есть когда именно? — Ну вот, солгал, теперь обратного хода нет.

— В прошлый вторник.

— M-м, не знаю. Надо сообразить.

— Кто пользуется вашей машиной?

— В основном я. Иногда жена.

— А дети у вас есть?

— У меня есть дочь, но ей всего шесть лет.

— Кто-нибудь еще имеет доступ к вашей машине?

— Вроде бы нет, разве только служащие гаража…

— Да? — заинтересовался Мартин. — Вы держите машину в гараже?

— Да. — Дернуло же за язык помянуть про гараж.

— Вы приезжаете туда, оставляете машину и ключи, а служащие ставят ее на место?

— Да.

— А где он расположен, этот гараж?

— Он… тут поблизости.

В голове у Шермана волчком раскручиваются мысли. Они подозревают служителей гаража! С ума сойти. Дэн! Рыжий курносый тролль. Уж Дэн-то поспешит доложить им, что в тот вечер он брал машину! А может быть, он забыл. Или не знает, какой это был день недели. Да нет, как бы не так. Все он помнит. Как я его тогда осадил…

— Можно нам сходить и осмотреть?

У Шермана пересохло во рту. И стянуло губы.

— Осмотреть… машину?

— Да.

— Когда?

— Да вот, как тут закончим.

— То есть прямо сейчас? Н-ну, я не знаю…

Чувство такое, будто губы стягиваются на шнурке.

— Есть ряд признаков, которые являются следами происшествий такого рода. Если в машине не обнаруживается таких следов, мы ее вычеркиваем и переходим к следующей по списку. Пока что ведутся поиски автомобиля, данных о водителе у нас нет. Ну так как, вы не против?

— Я… я не знаю…

Да нет же, пусть смотрят! Ничего они не найдут, нет там ничего! А вдруг есть? Что-то, о чем я даже не подозреваю. Признак, о котором никогда не слышал. Но если я скажу нет, это будет подозрительно. Надо сказать да! Но что, если как раз на дежурстве окажется тот рыжий тролль?

— Так полагается. Обычное дело. Мы осматриваем все машины.

— Да, я знаю, но… Конечно, раз так полагается, наверно, надо… надо и мне… делать как полагается в подобных случаях владельцу машины.

Рот у Шермана совсем свело. Он видит, как сыщики обменялись взглядом. У маленького, который Мартин, на лице — глубокое разочарование.

— Вы что, не хотите содействовать расследованию?

— Хочу, разумеется.

— Ну так за чем дело стало? Мы работаем, как полагается, проводим осмотр машин.

— Я понимаю, но если вы работаете, как полагается, значит, и я тоже должен действовать так, как полагается мне. По крайней мере, это, по-моему, было бы логично.

Шерман чувствует, что несет полнейшую чушь, прицепился к этому «полагается», и ни в какую. Хоть бы мышцы вокруг рта перестало сводить.

— Извините, но я не понял, — говорит Мартин. — Что вам полагается?

— Ну, вот вы говорите, что действуете так, как вам полагается при проведении такого расследования. Я, конечно, не знаю, но должны быть какие-то правила, как полагается действовать в таких случаях и владельцу автомашины… Ну, то есть я являюсь в данном случае владельцем машины определенной марки и номера… то есть машины с определенным номером… и должен быть какой-то порядок, как мне полагается действовать. Вот о чем речь. Я должен выяснить, как мне полагается действовать.

Мартин встает и снова обращает глаза к фризу под потолком. Он обводит взглядом одну стену, вторую. А потом искоса взглядывает на Шермана. Да еще с улыбочкой. Наглой! Леденящей!

— Ну хорошо. Тут порядок проще простого. Если вы не против и хотите сотрудничать, значит, вы сотрудничаете, мы осматриваем машину и едем дальше. И вся недолга. Это понятно? С другой стороны, если вы не хотите сотрудничать, не склонны по каким-то своим мотивам и отказываетесь, тогда мы используем другие каналы и все равно выполним, что полагается, так что вот, решайте.

— Да нет, я просто… — как завершить фразу, Шерман не знает.

— Когда вы последний раз ездили на своей машине, мистер Мак-Кой? — этот вопрос задал второй сыщик, Гольдберг, который по-прежнему сидит в кресле с «закрылками».

Шерман сначала обрадовался перемене темы.

— Надо сообразить… Помнится, на той неделе, если только… Надо вспомнить, ездил ли я после этого…

— Сколько раз за последние две недели вы выезжали на этой машине?

— Точно не скажу… Надо прикинуть.

Он смотрел на эту мясную глыбу в кресле и лихорадочно соображал, как лучше наврать, а краем глаза видел, что маленький идет к нему в обход стола.

— Как часто вы обычно на ней ездите? — продолжал спрашивать Гольдберг.

— По-разному.

— Сколько раз в неделю?

— Я же говорю, бывает по-разному.

— По-разному. На работу вы на ней ездите?

Шерман уперся взглядом в здоровенную глыбу мяса с усами. Это какой-то допрос. Пора положить ему конец. Самоутвердиться. Но какой тон взять? Эта парочка связана невидимыми нитями с некоей грозной непонятной Силой… Так как же?..

Маленький Мартин обошел стол и приблизился к нему сбоку. Шерман, сидя в кресле, смотрит на него снизу вверх. А Мартин сверху вниз. Сначала сокрушенно. Потом с улыбкой.

— Послушайте, мистер Мак-Кой, — говорит Мартин и улыбается в общем-то сочувственно. — Я не сомневаюсь, что вы хотите сотрудничать, и не стоит вам беспокоиться, как и что полагается. Мы должны тут все проверить очень тщательно, потому что пострадавший, мистер Лэмб, находится в тяжелом состоянии. Насколько нам известно, он не выживет. Поэтому мы у всех просим содействия, но не хотите — не надо, ваше право. Вы можете вообще ничего нам не отвечать, вы не обязаны. Вы меня поняли?

При последнем слове он еще круче наклоняет голову на сторону и улыбается, всем своим видом как бы говоря, что не может же Шерман в самом деле быть таким чудовищем бесчеловечности и гражданской несознательности, чтобы отказаться от содействия следствию.

А затем кладет обе ладони на стол, упирается и, подавшись вперед, нависает над Шерманом.

— Вы вообще имеете право даже пригласить адвоката, — говорит он таким тоном, будто приводит пример полного идиотизма, до которого мог бы дойти человек, более неискренний и малодушный, чем Шерман Мак-Кой. — Это вам понятно?

Шерман, сам того не желая, кивает. Его начинает бить холодная дрожь.

— Более того, если вы не располагаете средствами, — продолжает Мартин, улыбаясь весело и панибратски, словно они с Шерманом старые приятели и привыкли обмениваться шутками, — а нуждаетесь в услугах адвоката, государство предоставит вам адвоката бесплатно. Если вы хотите, конечно.

Шерман снова кивает. Он не в силах отвести взгляд от скошенного лица Мартина. Не в силах ни пошевелиться, ни возразить. Взглядом маленький сыщик словно договаривает: «Конечно, вам я это все говорю просто так, для проформы. Вы же сознательный, уважаемый член общества, и все эти пустяки к вам отношения не имеют, так ведь? Ну, а если не так… то такого гада мы изничтожим».

— Просто говоря, мы нуждаемся в вашем сотрудничестве.

С этими словами Мартин разворачивается и усаживается на край стола. Он сидит на моем столе! И с самой нежной улыбкой вкрадчиво спрашивает:

— Ну, так как же, мистер Мак-Кой? Мой товарищ задал вам вопрос, ездите ли вы на работу в своем автомобиле?

Какая вызывающая наглость! Он угрожает! Да еще сидя на моем столе. Какое хамство!

— Так как? — по-прежнему криво ухмыляется Мартин. — На работу ездите?

Страх и негодование одновременно поднимаются у Шермана в душе. Но страх опережает.

— Нет… На работу не езжу.

— А когда вы на ней ездите?

— В выходные дни… И когда бывает с руки… днем… а иногда и вечером… Ну, то есть днем редко, разве вот только если жена… я хочу сказать, трудно сказать.

— А не могла ваша жена взять машину во вторник вечером на прошлой неделе?

— Нет! То есть я хочу сказать, едва ли.

— Иначе говоря, вы пользуетесь этой машиной в самое разное время, но точно не помните?

— Да нет же. Просто я…. я на ней езжу, но не запоминаю специально, не придаю значения, для меня это не важно, вот и все.

— А как часто вы ездите на ней по вечерам?

Шерман отчаянно старается прикинуть, как лучше ответить. Сказать «часто» — значит, он мог ехать на ней и в тот вечер. А сказать «редко» — тогда менее правдоподобно, чтобы он не помнил, как обстояло дело в определенный вечер.

— Не знаю, — говорит он. — Не так чтобы особенно, но, пожалуй, все-таки сравнительно нередко.

— Не особенно, но сравнительно нередко? — ровным голосом переспросил маленький сыщик. И переглянулся с товарищем. А потом снова посмотрел вниз на Шермана со своего насеста на краешке стола.

— Да, так вернемся к машине. Почему бы нам не взглянуть на нее? Что вы скажете?

— Прямо сейчас?

— Ну да.

— Не совсем подходящее время.

— Вы что, заняты сейчас?

— Я…. Я жду жену.

— Вы собираетесь куда-то ехать?

— Я-а-а-ххх! — начал он местоимением первого лица единственного числа, а кончил хриплым вздохом.

— Собираетесь ехать в своей машине? — подхватил Гольдберг. — Мы бы как раз и взглянули. Минутное дело.

У Шермана мелькнула мысль привести машину из гаража к подъезду, и пусть они смотрят. Но вдруг они не захотят ждать и пойдут вместе, а там Дэн?

— Вы говорили, ваша жена должна скоро вернуться? — говорит маленький. — Может, нам обождать и спросить у нее? Может, она помнит, пользовался ли кто вашей машиной вечером во вторник на той неделе?

— Понимаете, она… Нет, сейчас неудобно, джентльмены.

— А когда будет удобно?

— Не знаю. Дайте мне немного времени на обдумывание.

— Обдумывание чего? Когда будет удобно? Или намерены ли вы сотрудничать?

— Вопрос не в том. Я…. Словом, меня смущает процедура.

— Процедура?

— Как это все должно происходить. Правила.

— Правила, процедура — это и значит «как полагается»? — уточняет маленький сыщик с издевательской улыбочкой.

— Я не разбираюсь в этой терминологии. Наверно, смысл один.

— Я тоже не разбираюсь в этой терминологии, мистер Мак-Кой, потому что такой терминологии не существует, не существует такого порядка и такой процедуры. Вы либо сотрудничаете со следствием, либо же нет. Я думал, что вы намерены сотрудничать.

— Да, конечно. Но вы лишаете меня выбора.

— Выбора между чем?

— Вот что. Я думаю, самое правильное будет мне посоветоваться… проконсультироваться с адвокатом.

Как только эти слова слетели с его губ, он понял, что сделал страшное признание.

— Как я вам уже говорил, — сказал маленький сыщик, — это ваше право. Но для чего, интересно, она вам понадобилась, эта консультация с адвокатом? Зачем вам идти на такие хлопоты и траты?

— Просто хочу быть уверен, что поступаю, как… — опять это слово! — как полагается.

В разговор ввязался жирный, который сидит в кресле:

— Позвольте у вас спросить, мистер Мак-Кой. Есть что-то, в чем вы хотели бы признаться и облегчить душу?

Шерман похолодел.

— Облегчить душу?

— Потому что если есть, — отечески улыбаясь, какое нахальство! — то сейчас для этого самое время, пока дело еще не зашло далеко. Потом будет труднее…

— Что именно я, по-вашему, должен сказать, чтобы облегчить душу? — Шерман хотел произнести твердо, а получилось растерянно.

— Это я у вас спрашиваю.

Шерман поднялся и сказал, качая головой:

— По-моему, дальнейший разговор сейчас бесполезен. Я должен посоветоваться…

— … с адвокатом? — договорил за него маленький сыщик, по-прежнему сидя на краешке его стола.

— Да.

Маленький сыщик покачал головой, словно бы говоря, что, мол, вот толкуют тебе, а ты уперся, и ни в какую.

— Ваше право. Но если у вас есть что-то существенное, о чем советоваться с адвокатом, вам же будет лучше прямо сейчас это нам рассказать. И вы сразу почувствуете себя гораздо лучше. Небось не так все страшно, как вам кажется. Кто не делает ошибок.

— Я вовсе не говорю, что есть что-то существенное. Ничего существенного. — Он попал в ловушку. Ему диктуют правила игры, а надо было всю игру отвергнуть!

— Вы уверены? — спрашивает жирный, изображая на лице отеческое участие, а в действительности просто ужасно… непристойно… ухмыляясь. Какая наглость!

Шерман протиснулся мимо сидящего на столе Мартина, который провожает его убийственным взглядом маленьких глаз. У двери Шерман остановился.

— Весьма сожалею, — говорит он, — но я не вижу смысла в продолжении нашего разговора, по-моему, мне не следует дальше обсуждать эту тему.

Маленький сыщик — наконец-то! — встал, слез, слава тебе господи, с моего стола, пожал плечами и посмотрел на жирного. Тот тоже поднялся.

— О'кей, мистер Мак-Кой, — говорит маленький. — До встречи… в присутствии адвоката.

Тон такой, словно он говорит: «До встречи в суде».

Шерман открыл дверь библиотеки и жестом приглашает их выйти в холл. Для него сейчас очень важно пропустить их вперед и выйти из комнаты последним — в знак того, что это как-никак все-таки его дом и хозяин здесь — он.

В прихожей, куда выходит дверь лифта, маленький сыщик вдруг сказал жирному:

— Дейви, у тебя есть карточка? Дай мистеру Мак-Кою.

Жирный достал из бокового кармана пиджака и протянул Шерману мятый кусок картона.

— Передумаете — позвоните, — говорит маленький.

— Вот именно, подумайте хорошенько, — добавляет жирный со своей жуткой ухмылкой. — Что бы там ни было у вас на совести, чем скорее вы нам скажете, тем лучше для вас. Такой порядок. Сейчас вы еще можете оказать нам содействие. А будете тянуть… придет в движение судебная машина, и… — он вскинул кверху обе жирные ладони, как бы говоря:"… и тогда уж ты неприятностей не оберешься".

Шерман открыл им дверь. Маленький сыщик повторяет:

— Подумайте хорошенько.

А жирный, выходя, еще и подмигнул.

Шерман закрыл за ними дверь. Ушли. Но он испытал вовсе не облегчение, а глубокую, мучительную тревогу. Он ощущал всеми нервами, что потерпел сокрушительный разгром, хотя, в чем именно он заключался, сам не понимал. Шерман не умел анализировать свои страдания. Над ним совершено подлое насилие — но как это произошло? Каким образом эти два… низкооплачиваемых… скота… ворвались в его жизнь?

Он обернулся — Бонита вышла из кухни и стояла в дверях на краю мраморного пола. Надо ей что-то сказать. Она же знает, что приходили из полиции.

— Эти люди расследуют автомобильную аварию, Бонита.

Слишком взволнованный тон.

— Аварию? — Она таращит глаза, как бы прося: «Расскажите!»

— Да… Я не знаю. У одной из машин был номер, похожий на один из наших. Что-то в этом духе. — Он вздохнул и беспомощно развел руками. — Я сам толком не понял.

— Вы не должны волноваться, мистер Мак-Кой. Они знай, что это не вы.

По тому, как она это произнесла, можно было понять, что вид у него испуганный дальше некуда.

Он вернулся в библиотеку, закрыл за собой дверь, выждал минуты три-четыре. Глупость, конечно, но у него было такое чувство, что не выжди он, пока сыщики покинут здание, и тогда они вернутся назад, вдруг, нежданно-негаданно опять возникнут в комнате, ухмыляясь и жутко подмигивая. Переждав, он позвонил Фредди Баттону домой и попросил передать, чтобы тот позвонил, как только вернется.

Мария. Необходимо с ней поговорить. Рискнуть и позвонить прямо из дома? Неизвестно еще, где она… в «конспиративной квартире»… или дома на Пятой… А вдруг телефон прослушивается. Как быстро это можно подключить?.. Могли они, пока здесь были, установить подслушивающее устройство?.. Спокойно. Нельзя так сходить с ума. Но что, если уже вернулась Джуди, а я не слышал?

Шерман встал из-за стола и снова вышел в свой великолепный холл… Никого… Слышно негромкое металлическое бряканье — клинк, клинк… Это бляхи на ошейнике Маршалла… Такса со скорбным видом, переваливаясь, выходит из гостиной… Когти цокают по мрамору… Колбаса на ножках… Половина его неприятностей — из-за этой собаки… А тебе дела нет ни до какой полиции, верно?.. Поесть и погулять, погулять и поесть… Из-за двери высунула голову Бонита… Как бы чего не пропустить. Полицейские, это ведь так интересно… Шерман смотрит на нее с осуждением.

— О, я думать, что миссис Мак-Кой вернуться домой, — оправдывается она.

— Не беспокойтесь, — отвечает Шерман. — Когда миссис Мак-Кой и Кэмпбелл вернутся, вы их услышите. (А до той поры не суйте, пожалуйста, нос в мои дела.)

Бонита правильно поняла его интонацию и скрылась на кухне. Шерман вернулся в библиотеку. Надо рискнуть и позвонить. И как раз в эту минуту открылась дверь с площадки в квартиру. Джуди и Кэмпбелл.

Как быть? Каким образом теперь связаться с Марией? Лучше, наверно, сначала сказать Джуди про посещение полиции. Иначе все равно Бонита расскажет.

Джуди смотрит на него вопросительно. Что это за туалет на ней? Белые фланелевые брюки, белый свитер и какой-то новомодный черный пиджак с широченными подложенными плечами… рукава отвернуты по самый локоть… и нелепые широкие лацканы чуть не до пояса… А вот Кэмпбелл в школьной темно-красной вязаной паре и белой блузке с круглым воротничком выглядит как настоящая леди… Почему это в наши дни маленькие девочки ходят одетые, как порядочные взрослые дамы, а их мамаши одеваются как пятнадцатилетние хулиганки?

— Шерман, — озабоченно спросила Джуди, — что-то случилось?

Сказать ей про полицию прямо сейчас? Нет! Надо выйти на улицу и позвонить Марии!

— Да ничего, — отмахивается он. — Я просто собирался…

— Папа! — Кэмпбелл подходит к его ноге. — Видишь у меня карты?

Карты?

Она протягивает отцу три маленькие игральные карты: туза червей, туза пик и туза бубен.

— Какие они? — спрашивает ребенок.

Что значит какие?

— Не знаю, моя хорошая. Просто карты.

— Да, но какие?

— Постой минутку, дорогая. Джуди, мне надо ненадолго уйти.

— Ну, папа! Какие они?

— Это ей дал волшебник, — пояснила Джуди. — Скажи ей, что это за карты, — и чуть кивнула, как бы говоря: «Сделай, как она просит, ей хочется показать фокус».

— Когда вернусь, — говорит он дочери. — Я должен ненадолго уйти.

— Ну, папа же! — Она прыгает вокруг, тянет карты к самому его носу.

— Потерпи немножко, детка!

— Ты уходишь? — удивляется Джуди. — Куда?

— Мне надо заскочить на минутку…

— Папа! Скажи, какие это карты!

— … к Фредди Баттону.

— Па-па!

— Тише, — говорит ей мать. — Перестань шуметь.

— Папа… смотри! — Три карты танцуют у него перед глазами,

— К Фредди Баттону? А ты знаешь, который час? Нам уже пора собираться.

— Ну скажи, какие они, папа!

Господи! Совсем забыл! Они же должны были ехать на обед к этим кошмарным Бэвердейджам! Знакомцы Джуди… ходячие рентгенограммы. Сегодня? И думать нечего!

— Я, право, не знаю, Джуди. Я… неизвестно, как долго я задержусь у Фредди. Мне очень жаль, но…

— Что значит «право, не знаю»?

— Па-апа! — сейчас расплачется.

— Бога ради, Шерман, посмотри ты на ее карты.

— Нельзя говорить «бога ради», мама!

— Ты совершенно права, Кэмпбелл. Я не должна была так говорить.

Шерман наклонил голову и сделал вид, что присматривается:

— Н-ну… вот это туз червей… это туз пик… ну, и туз бубен.

— Ты уверен?

— Да.

Улыбка во всю рожицу. В предвкушении торжества.

— Сейчас я просто помахаю ими. Вот так.

И принимается махать, как веером, с такой скоростью, что все знаки сливаются.

— Шерман, сейчас у тебя нет времени идти к Фредди Баттону.

Выражение лица строгое и не допускающее возражений.

— Но мне необходимо, Джуди. — Он скашивает глаза в сторону библиотеки, мол, там я тебе все объясню.

— Биббиди, боббиди, бу! — произносит Кэмпбелл. — А посмотри теперь!

Джуди, сдержанно-сдержанно:

— Мы сегодня — едем — обедать — к Бэвердейджам.

Он смотрит, что у Кэмпбелл в руках.

— Туз бубен… туз червей… и туз… треф? Вот это да, Кэмпбелл! А трефовый-то туз как здесь очутился?

Она в восторге.

— Просто очутился, и все.

— Волшебство какое-то.

— Шерман…

— Как же ты это сделала? Я глазам не верю.

— Шерман, ты меня слышишь?

Кэмпбелл, скромно:

— Меня волшебник научил.

— Ах, волшебник! Какой волшебник?

— Волшебник на рождении у Маккензи.

— Вот удивительно!

— Шерман, посмотри на меня.

Он смотрит на жену.

— Папа! Хочешь поглядеть, как это делается?

— Шерман, — тем же не допускающим возражения тоном.

— Смотри, папа! Я тебе сейчас покажу.

Джуди, с вкрадчивостью отчаяния:

— Кэмпбелл, а ты знаешь, кто у нас безумно любит волшебные фокусы?

— Кто?

— Бонита. Она их просто обожает. Беги, покажи ей, пока она не занялась твоим обедом. А потом вернешься и объяснишь папе, в чем секрет.

— Ну ладно.

Кэмпбелл разочарованно побрела на кухню. У Шермана от жалости екнуло сердце.

— Пойдем-ка в библиотеку, — зловещим тоном пригласил он жену.

Они вошли в библиотеку, Шерман закрыл дверь и предложил Джуди сесть. Стоя тебе этого не выдержать. Она садится в кресло «с закрылками», а он — напротив.

— Джуди, ты помнишь, вчера по телевидению передавали про несчастный случай в Бронксе, когда машина сбила человека и не остановилась? И говорили, что разыскивается «мерседес», у которого номер начинается на R?

— Да.

— Ну, так вот. Сюда приезжали двое из полиции, как раз перед вашим возвращением. Два сыщика. И задавали мне всякие вопросы.

— Вот как?

Он описал ей весь допрос, старательно налегая на его угрожающий характер, — поэтому мне необходимо повидаться с Фредди Баттоном! — но не вдаваясь в испытанные им чувства беспомощности, страха и вины.

— Поэтому я позвонил Фредди, его не было, но он должен скоро вернуться. И мне надо сходить оставить ему вот эту записку, — он прижал ладонь к груди, словно у него во внутреннем кармане лежит заготовленная записка. — А если он окажется уже дома, я с ним сразу же переговорю. Надо сходить.

Мгновение Джуди смотрела на него молча. А потом проговорила терпеливо, почти ласково, как говорят с человеком, которого необходимо отманить от края крыши:

— Шерман, это совершеннейший вздор. Не посадят же тебя в тюрьму за то, что у тебя сходится начало номера. Я сегодня утром видела публикацию об этом в «Таймс». «Мерседесов», у которых номер начинается с R, — две с половиной тысячи. Мы как раз шутили на эту тему с Кейт ди Дуччи за ланчем. Мы заехали поесть в «Бу д'Аржан». Тебе-то чего беспокоиться? Ты же не проезжал в тот вечер по улицам Бронкса, которого там числа это было.

Вот оно!. Сейчас!. Сказать ей все!. Раз и навсегда сбросить с души эту невыносимую тяжесть! Покаяться. В порыве какого-то восторга он уже готов преодолеть последние несколько футов той стены лжи, которую сам воздвиг между собой и своей семьей, и…

— Конечно не проезжал. Но они держались так, будто я у них под подозрением.

… и снова плюхается сверху на землю.

— Уверяю тебя, Шерман, это тебе кажется. У них просто такая манера. Да господи! Если тебе хочется непременно поговорить с Фредди, на это будет сколько угодно времени завтра утром.

— Нет. Честное слово! Я должен к нему сходить.

— И задержаться, если понадобится, для долгого разговора?

— Да. Если понадобится.

Ему не нравится, как она улыбается. Встряхивает головой. и говорит:

— Шерман, мы приняли это приглашение пять недель назад. Нас ждут через полтора часа. Я еду. И ты тоже едешь. Если хочешь, можешь оставить Фредди телефон Бэвердейджей, чтоб он тебе позвонил, это — ради бога. Инее и Леон, конечно, ничего не будут иметь против. Но мы поедем.