Последний из великих курильщиков 10 страница

— Кто бы знал, — мотнув головой в сторону окна, за которым виднелся стадион «Янки», проговорил Торрес, — что у команды «Янки» будет выездная игра как раз в ту самую субботу, когда мне придется переть сюда! Эти выходные я провожу с ним… — теперь он мотнул головой по направлению к сыну. — Обещал сводить его на игру, а бывшей жене поклялся зайти на Спрингфилдский бульвар к Килю, купить саженцев и привезти ей, только как я успею отсюда на Спрингфилдский бульвар, потом в Маспет, а после к стадиону «Ши» на игру, ума не приложу. Зачем я обещал завезти эти самые саженцы к ней домой, даже можете меня не спрашивать. — Он покачал головой.

Крамеру стало неловко перед мальчиком, который, казалось, с головой погрузился в чтение. Книга называлась «Женщина в песках». Насколько Крамер сумел разобрать, вглядевшись в обложку, автора звали Кобо Абэ. Заинтригованный и полный сочувствия, он подошел к мальчику и как можно радушнее, тоном этакого доброго дядюшки спросил:

— Что это ты там читаешь?

Мальчик поглядел словно олень, пойманный в перекрестке прожекторов.

— Так, одну повесть, — ответил он. Вернее, ответили его губы. Глаза говорили иное «Пожалуйста, ну пожалуйста, отпустите меня назад, в святилище моей книги».

Крамер это распознал, но он чувствовал необходимость как-то закруглить свое радушие.

— Про что она?

— Про Японию. (С мольбой в голосе.)

— Про Японию? А что там про Японию?

— Там про человека, который провалился и не мог выбраться из песчаной ямы. (Голосок тихий-тихий, умоляющий-умоляющий.)

Судя по абстрактной обложке и мелкому шрифту, книга не была детской. У Крамера, знатока человеческих душ, сразу нарисовался образ смышленого, замкнутого мальчика, который, унаследовав эти черты еврейской половины Торреса, был, вероятнее всего, похож на мать, а от отца уже отдалился. На мгновение пришла мысль о своем собственном сынишке. Крамер попробовал себе представить, как девять или десять лет спустя ему, может быть, тоже придется тащить сына в какую-нибудь из суббот сюда, в Гибралтар. Мысль эта совершенно подавила его.

— Н-да, так что ты выяснил про мистера Обэрна, Дэнни? — спросил он Торреса. — Что там насчет «короля крэка с Вечнозеленой аллеи»?

— Да ну, бодяга дерь… — Торрес резко смолк, вспомнив о мальчике. — Чепуха это все, вот что. Обэрн — ну, ты понимаешь, обыкновенный дворовый пацан. Третий раз уже за наркотики попадается. «Королем крэка с Вечнозеленой аллеи» его назвал оперативник, который брал его. Это он так съязвил. Вечнозеленая аллея вся-то длиной в пять кварталов. Как это до Вейсса дошло, понятия не имею. Когда увидел заявление для прессы, я прямо… прямо глазам не поверил. Слава богу, никто внимания на такую чушь не обращает. — Торрес поглядел на часы. — Когда они будут здесь?

— Да должны скоро быть, — ответил Крамер. — На Райкерс-Айленде по субботам все замедляется. Как его умудрились изловить?

— А это вообще анекдот. На самом деле его ловили дважды, но он такой зас… такой ушлый или, наоборот, такой глупый, что я уж не знаю. Где-то с месяц назад этот сотрудник в штатском купил наркотик у Обэрна и у еще одного пацана и сказал им, что они арестованы и так далее, а Обэрн ему: «Хочешь меня забрать, так твою разэдак, тогда стреляй!» — и бежать. Я с этим сотрудником разговаривал, это сержант Иануччи. Он сказал, что если бы тот не был черным, да не в черном квартале, он пристрелил бы его или по крайней мере попытался. А неделю назад приводит — причем тот же самый сотрудник!

— И что ему светит, если признают виновным в распространении?

— От двух до четырех, видимо.

— О его адвокате, этом Хейдене, что-нибудь знаешь?

— Ага. Тоже черный.

— Неужто? — удивился Крамер и уже открыл было рот, чтобы продолжить: «А по разговору не скажешь», но сразу осекся. — Не так уж много черных в Бюро бесплатной юридической помощи.

— Не скажи! Их там полно. Работать ведь где-то надо. Ты же знаешь, черным адвокатам тяжко приходится. Колледжи пооканчивали, а все дырки забиты. В центре — это вообще безнадега. Насчет того, чтобы брать черных адвокатов, все только языком треплют — если уж по правде. Вот они и идут все либо в бесплатку, либо вообще внештатными при ней отираются. Некоторым кое-какие дела, бывает, и перепадут, но все больше мелочь, уголовная шушера. А проклюнется крупный оптовик, черный хитрован, ворочавший тоннами наркотиков, — этот о черном адвокате и слышать не желает. Впрочем, мелкие тоже не жаждут. Однажды я наблюдал в тюрьме такой случай: пришел один такой нештатник из черных и, разыскивая клиента, к которому его прикрепили, принялся выкрикивать фамилию. Ну, знаешь, в тюрьме так заведено — орать фамилии. Короче, подошел его черный подопечный к решетке, смерил взглядом с головы до ног и говорит: «Вали отсюда, так твою мать. Хочу еврея». Клянусь! Так и сказал: «Вали отсюда, так твою мать. Хочу еврея». А Хейден, похоже, востер, хотя мы с ним не очень-то пересекались.

Торрес снова посмотрел на часы и стал глядеть в пол, куда-то в угол комнаты. Мысли его тут же унеслись за пределы помещения и вообще вон из Гибралтара. В питомник Киля? Туда, где играют «Центровые»? В дом бывшей жены? Его сын пребывал в Японии вместе с человеком, провалившимся в песчаную яму. Один Крамер по-настоящему присутствовал в комнате. Стоял и слушал напряженную тишину, царившую в островной цитадели. Только бы этот тип, Обэрн, был на уровне, только бы это не оказался обычный безмозглый игрок, который пытается каждого встречного впутать в свои глупые игры, пытается обхитрить весь мир и взывает теперь, кричит в пустоту из-за железной решетки…

Вскоре в коридоре за дверью послышались шаги. Крамер отворил дверь, за ней оказались Мартин и Гольдберг, а между ними здоровенный молодой негр в шерстяном свитерке с высоким воротом: негр стоял, держа руки за спиной. Замыкал процессию коренастый темнокожий мужчина в светло-сером костюме. Не иначе как Сесил Хейден.

Даже со сцепленными за спиной руками Роланд Обэрн умудрялся сохранять вихляющую сутенерскую развалочку. Ростом не выше пяти футов и семи-восьми дюймов, но мускулист на редкость. Грудные, дельтовидные и трапециевидные мышцы бугрятся. Крамер, жертва гиподинамии, почувствовал укол зависти. Причем сказать, что парень сознавал, как он мощно скроен, значило бы ничего не сказать. Свитерок обтягивал его торс как вторая кожа. На шее — золотая цепочка. К этому — черные штаны в обтяжку и белые кроссовки «Рибок», новенькие, будто прямо из магазина. Коричневое широкое лицо — жесткое и бесстрастное. Волосы коротко подстрижены, на верхней губе тонкая полоска усиков.

Крамер удивился, зачем Мартин сцепил парню руки наручниками за спиной. Это гораздо унизительнее, чем когда они скованы спереди. Человек чувствует себя более беззащитным и уязвимым. Он физически ощущает опасность падения. Ведь так если падаешь, то во весь рост, и даже голову не защитить. А поскольку они хотят, чтобы Роланд Обэрн с ними сотрудничал, то, на взгляд Крамера, Мартину стоило бы облегчить человеку жизнь — или он действительно считает, что этот накачанный бугай может удариться в бега? Или Мартин вообще не признает поблажек ни для кого?

Процессия втянулась в комнату, где сразу стало тесно. Неловкое шарканье приветствий. Торрес, государственный обвинитель по делу о распространении наркотиков, знал Сесила Хейдена, но не был знаком ни с Мартином, ни с Гольдбергом, ни с самим подозреваемым. Хейден не знал Крамера, а Крамер не знал арестанта, которого, кстати, неясно было, как называть. Настоящим его статусом было — мелкий правонарушитель, арестованный за наркотики, но в данный момент это был гражданин, который по собственной воле обратился к властям с предложением своей помощи в расследовании тяжкого преступления. Не решив, как в данных обстоятельствах правильно называть Обэрна, Мартин обратился к нему нарочито скучающим тоном:

— О'кей, Роланд, сейчас посмотрим. Куда бы это нам тебя определить? — и принялся оглядывать комнату, как попало заставленную обшарпанной мебелью. Обычный способ, которым пользуются, когда хотят лишить заключенного последних притязаний на значительность, достоинство и социальную обособленность, за которые он, быть может, все еще пытается цепляться. Дескать, как миленький пойдешь туда, куда мне, следователю Мартину, заблагорассудится. Мартин постоял, посмотрел на Крамера, потом с сомнением глянул на сына Торреса. Было ясно, что он не считает присутствие мальчика в комнате желательным. Свою книжку мальчик уже не читал. Съежившись на стуле, он низко опустил голову и смотрел исподлобья. Он сделался как бы меньше. Но остались глаза, огромные, неотрывно глядящие на Роланда Обэрна.

Для всех прочих в комнате, возможно даже для самого Обэрна, это была обычная рядовая процедура, когда негра-подследственного приводят в Окружную прокуратуру для переговоров, потому что от него хотят признания и он может слегка поторговаться. И только этот грустный, впечатлительный на вид мальчик никогда не забудет того, что он здесь увидел: черного мужчину со скованными за спиной руками, стоявшего у папы на работе солнечным субботним днем перед тем, как им с папой ехать на бейсбол,

— Дэн, — обратился Крамер к Торресу, — я думаю, нам может понадобиться тот стул… — Он глянул в сторону сына Торреса. — Может быть, он там посидит, в кабинете Берни Фицгиббона? Там сейчас нет никого.

— Да-да, Ури, — отозвался Торрес, — будь добр, посиди там, пока мы закончим. — Крамер слегка опешил: неужто Торрес и впрямь назвал сына Урией! Надо же: Урия Торрес.

Не проронив ни слова, мальчик встал, взял свою книжку и бейсбольную перчатку и направился к двери в кабинет Берни Фицгиббона, но все же не удержался и бросил последний взгляд на закованного в наручники негра. Роланд Обэрн встретил его взгляд совершенно равнодушно. По возрасту он был ближе к сыну Торреса, чем к Крамеру. Несмотря на всю свою мускулатуру, он ведь и сам еще мальчишка.

— О'кей, Роланд, — заговорил Мартин. — Сниму, что ль, с тебя эти штуковины, а ты сядешь вон на то кресло и будешь пай-мальчиком, ладно?

Роланд Обэрн ничего не ответил, лишь повернулся спиной к Мартину, чтобы тот смог отомкнуть наручники.

— Ну, Мариа, о чем речь! — пробасил Сесил Хейден. — Мой клиент сейчас здесь потому, что хочет выйти из этого здания спокойно и не оглядываясь.

Крамер ушам своим не поверил. Хейден уже запросто называет добермана-ирландца «Марти», а ведь они только что познакомились. Хейден был из этаких кругленьких живчиков, создающих атмосферу такого радушия и доверительности, что обидеться на него можно было, лишь находясь в ужасно скверном настроении. В данный момент он демонстрировал довольно сложный трюк: показывал клиенту, что готов защищать его права и достоинства, не вызывая при этом злости у мусоров-ирландцев.

Роланд Обэрн сел и принялся было растирать себе запястье, но тут же перестал. Не желал, чтобы Мартин и Гольдберг порадовались тому, что наручники причинили ему боль. Гольдберг тем временем обошел кресло сзади и взгромоздился на край стола Рэя Андриутти. В руках у него были блокнот и шариковая ручка, чтобы делать заметки во время беседы. Мартин обошел стол Джимми Коуфи с другой стороны и тоже уселся на край. Заключенный теперь был между ними, и, чтобы взглянуть кому-либо из них в лицо, ему приходилось оборачиваться. Торрес сел в кресло Рэя Андриутти. Хейден — на место Крамера, а Крамер, главный распорядитель всего шоу, остался стоять. Роланд Обэрн сидел теперь в кресле Джимми Коуфи, расставив колени и положив руки на подлокотники, при этом он похрустывал костяшками пальцев, глядя прямо на Крамера. Его лицо было маской. Он даже не мигал. Крамеру вспомнилась фраза, то и дело попадающаяся в отчетах кураторов негритянских юношей, освобожденных условно-досрочно: «недостаточно эмоционален». По-видимому, это означает, что они лишены обычных человеческих чувств. Не ощущают вины, стыда, угрызений совести, страха, не сочувствуют другим. Но когда Крамеру выпадало самому говорить с этими ребятами, у него возникало ощущение, что дело тут в чем-то другом. Они словно задергивают занавес. Отгораживают тебя от всего скрытого за невозмутимой поверхностью их глаз. Не позволяют ни на восьмушку дюйма понять, что они думают о тебе, о системе власти и о своей собственной жизни. И раньше и теперь Крамер задавался одним и тем же вопросом: кто эти люди? Эти люди, чьи судьбы я решаю каждый день.

Крамер взглянул на Хейдена и сказал:

— Советник!.. — Советник. Он толком не знал, как к этому человеку обращаться. Хейден по телефону уже называл его «Ларри», прямо с первых же слов, но здесь, в этой комнате, он еще никак к Крамеру не обратился, и Крамер не хотел называть его «Сесил», боясь продемонстрировать фамильярность или неуважение к нему перед Роландом. — Советник, вы объяснили своему клиенту, для чего мы все здесь собрались, верно?

— Ну конечно, — откликнулся Хейден. — Он понимает.

Теперь Крамер поглядел на Роланда.

— Мистер Обэрн… — Мистер Обэрн. Мысленно Крамер попросил Мартина и Гольдберга простить его. Обычная процедура: когда помощник окружного прокурора допрашивает подследственного, он всегда начинает с уважительного «мистер» — просто чтобы дело сдвинулось, а уж потом, когда все пойдет нормально, можно называть его прямо по имени. — Мистер Обэрн, я думаю, вы уже знакомы с мистером Торресом. Ему, как помощнику окружного прокурора, поручено вести дело, в связи с которым вы арестованы и по которому обвиняетесь в распространении наркотиков. О'кей? А я веду дело Генри Лэмба. В настоящий момент мы не можем вам ничего обещать, но если вы поможете нам, мы поможем вам. Все очень просто. Но вы должны говорить правду. Абсолютную правду. В противном случае, то есть если вы будете водить всех за нос, добром это для вас не кончится. Вы меня поняли?

Роланд глянул на своего адвоката, Сесила Хейдена, и Хейден слегка кивнул, как бы говоря: «Не беспокойся, все о'кей».

Роланд обернулся к Крамеру и произнес ничего не выражающим голосом:

— Угу.

— О'кей, — сказал Крамер. — Меня интересует, что произошло с Генри Лэмбом в тот вечер, когда он получил травму. Я хочу, чтобы ты рассказал мне все, что знаешь.

По-прежнему горбясь в кресле Джима Коуфи, Роланд сказал:

— С чего вы хотите, чтобы я начал?

— Ну… с самого начала. Как вы в тот вечер оказались вместе с Генри Лэмбом?

— Я стоял на тротуаре, собирался идти на Сто шестьдесят первую улицу, там такая закусочная есть, «Жареные цыплята по-техасски», и тут вижу, мимо идет Генри. — Роланд замолк.

— Ну-ну, и что дальше? — подбодрил его Крамер.

— Я ему говорю: «Генри, ты куда идешь?» А он говорит: «Иду в закусочную», а я говорю: «Ну так и я туда же». Ну и мы пошли вместе.

— Пошли по какой улице?

— По Брукнеровскому бульвару.

— Генри — это ваш закадычный друг?

Впервые Роланд обнаружил хоть какое-то чувство. Похоже, вопрос его даже позабавил. Уголок рта чуть искривился в улыбке, и он опустил взгляд, словно разговор коснулся щекотливой темы.

— Да ну! Так, просто знакомый. Мы живет рядом.

— Вместе гуляете, да?

Снова ироническое удивление.

— Да ну! Генри вообще почти не гуляет. Он и во двор-то выходит редко.

— Ну, хорошо, — сказал Крамер, — вы вдвоем идете по Брукнеровскому бульвару в закусочную «Жареные цыплята по-техасски». И что дальше?

— Ну, дошли до Хантс-Пойнт авеню и собрались переходить на ту сторону, чтобы идти дальше к этой самой закусочной.

— На ту сторону чего — Хантс-Пойнт авеню или Брукнеровского бульвара?

— Брукнеровского бульвара.

— Стало быть, чтобы всем было все понятно, вы на какой стороне Брукнеровского бульвара — на восточной? И собираетесь переходить на западную?

— Точно. На восточной. И переходим на западную. Я был чуть впереди, сошел на мостовую, машины пропускал, а Генри стоял вот так. — Он махнул рукой вправо. — Так что мне машины видны лучше, чем ему, потому что они подходят оттуда. — Он махнул рукой влево. — Машины ехали все больше посередке, вроде как друг за дружкой, и вдруг вылетает этот автомобиль, хочет обогнать другие машины справа, и вижу, едет прямо на меня. Я отпрыгиваю. А Генри — он, похоже, ничего не видел, пока я не отпрыгнул, а потом слышу негромко так «Тук!» — и вижу, как Генри падает, вот таким манером. — Он произвел вращательное движение указательным пальцем.

— О'кей, что было дальше?

— Потом слышу — скрип. Этот автомобиль тормозит. Первым делом иду к Генри, а он лежит на мостовой, у поребрика, свернулся так клубком на боку и руку вроде к себе прижимает, а я говорю: «Генри, ты ударился?» А он говорит: «По-моему, я руку сломал».

— Он не сказал, что головой ударился?

— Это он мне потом сказал. А когда я там присел над ним, он все талдычил насчет руки. А потом я его повез в больницу, и он рассказал мне, что, когда падал, подставил руки и упал на руку, а потом перекатился и ударился головой.

— Хорошо, вернемся к моменту, когда все это случилось. Ты находишься около Генри Лэмба на мостовой, а автомобиль, который сбил его, резко тормозит. Он остановился?

— Ага. Вижу, стоит чуть дальше на дороге.

— На сколько дальше?

— Не знаю. Может, в сотне футов. Дверца отворяется, и вылезает мужик, белый. Оглядывается. Смотрит прямо на меня и на Генри.

— А вы что делаете?

— Ну, я решил, что этот мужик — ну, в общем, что он остановился потому, что сбил Генри и собирается глянуть, чем он может помочь. А я думаю: э, да он может отвезти Генри в больницу. Ну, в общем, встаю, иду к нему и говорю: «Э! Э! Нам нужна помощь!»

— А он что?

— Смотрит на меня, и тут с другой стороны машины открывается дверца, а там баба. Высунулась этак, почти что вылезла и тоже глядит назад. Оба смотрят на меня, а я говорю: «Э! Э! Мой приятель зашибся!»

— А в это время ты от них далеко был?

— Да не очень. Футах в пятнадцати, ну, может, в двадцати.

— Ты их ясно видел?

— Ну, прямо на меня смотрели.

— Что они делали?

— Эта баба — она так на меня смотрела! С таким видом испуганным. А потом говорит: «Шууман, поберегись!» Это она мужику своему.

— «Шууман, поберегись»? Она сказала: «Шууман»? — Крамер искоса бросил взгляд на Мартина. Мартин широко открыл глаза и надул под верхнюю губу воздуха. Голова Гольдберга была опущена, он что-то записывал.

— Ну, мне так послышалось.

— Шууман или Шерман?

— На слух вроде как Шууман.

— О'кей, что потом было?

— Та женщина — она снова запрыгнула в машину. А мужчина — он стоял позади машины, смотрел на меня. Потом женщина говорит: «Шууман, давай в машину!» Только теперь она сидела на месте водителя. А мужчина подбежал с другой стороны, где прежде она сидела, запрыгнул в машину и захлопнул дверцу.

— Значит, они теперь поменялись местами. А ты что делал? Ты был на каком от них расстоянии?

— Близко. Почти как сейчас мы с вами.

— Ты был рассержен? Кричал на них?

— Я сказал только: «Мой приятель зашибся».

— Кулаком им грозил? Или еще как-нибудь?

— Все, что я хотел, это чтобы Генри чем-нибудь помогли. Я вовсе не злой был. Я испугался — ну, насчет Генри.

— О'кей, что дальше?

— Я обежал машину, зашел спереди.

— С какой стороны?

— С какой стороны? С правой, где мужик был. Я смотрел на них прямо через лобовое стекло. Говорю им: «Э! Мой приятель зашибся!» Стою перед машиной, гляжу, а Генри уже прямо за машиной. Подошел, значит, как бы в дурмане, и руку вот так вот держит. — Роланд взял себя правой рукой за левое предплечье и поболтал кистью левой руки, как будто она у него не действует. — То есть выходит, тот мужик — он всю дорогу видел, как Генри подходит и руку вот так вот держит. Быть не может, чтобы он не знал, что Генри покалечился. Я гляжу на Генри, а тут вдруг та баба берет мотор врубает и со свистом прочь, аж резину по асфальту размазала. Она так быстро оттуда рванула, что у того мужика голова назад дернулась. Я видел. Он глядит на меня, и вдруг у него голова — раз! — назад, и они уносятся как на ракете. Прямо вот на столечко от меня. — Сведя вместе большой и указательный пальцы, он показал насколько. — Чуть не уделали меня почище Генри.

— Ты запомнил номер машины?

— Не-а. Генри запомнил. Или там часть какую-то.

— Он тебе его сказал?

— Не-а. По-моему, он матери сказал. По телевизору про это было.

— А что это была за машина?

— «Мерседес».

— Какого цвета?

— Черного.

— А какой модели?

— Не знаю, какой модели.

— Сколько дверей?

— Две. Такая, знаете, низкая, приплюснутая. Спортивная вроде как.

Крамер опять поглядел на Мартина. И снова тот, расширив глаза, изобразил на лице «Вот оно!»

— Ты бы узнал того мужчину, если бы увидел еще раз?

— Узнал бы. — Это Роланд произнес тоном горестной убежденности, которая явственно отдавала правдой.

— А как насчет женщины?

— Ее тоже. Нас разделяло-то ведь только стекло.

— Как женщина выглядела? Какого возраста?

— Не знаю. Белая. Не знаю, какого возраста.

— Ну, старая, молодая? К чему ближе — двадцать пять, тридцать пять, сорок пять, пятьдесят пять?

— Двадцать пять скорее.

— Светлые волосы, темные, рыжие?

— Темные.

— Во что она была одета?

— В платье, наверное. Она была вся в синем. Я запомнил, потому что это был яркий такой, настоящий синий цвет, а платье вот с такущими плечами. Это я запомнил.

— А мужчина как выглядел?

— Высокий. На нем был костюм с галстуком.

— Костюм какого цвета?

— Не знаю. Темный костюм. Это все, что мне запомнилось.

— А он какого возраста? Моего примерно или старше? Или моложе?

— Немного постарше.

— И ты бы узнал его, если бы снова увидел?

— Узнал бы.

— Так, Роланд, я тебе сейчас покажу кое-какие фотографии, а ты мне скажешь, если кто-нибудь на них будет тебе знаком. О'кей?

— Угу.

Крамер подошел к своему столу, за которым сидел Хейден, и со словами «Простите, одну секундочку» выдвинул ящик Склоняясь над ним, он на мгновение посмотрел на Хейдена и слегка кивнул, как бы говоря; «Срабатывает». Из ящика он вынул пачку фотографий, которые подобрал для Вейсса Милт Лубелл. Разложил их по столу Джимми Коуфи.

— Кого-нибудь из этих людей узнаешь?

Роланд обежал глазами фотографии, и его указательный палец потянулся прямо к Шерману Мак-Кою, одетому в смокинг и ухмыляющемуся.

— Это он.

— Откуда ты взял, что это тот самый мужик?

— Это он. Яузная его. Его подбородок. У того мужика был здоровый такой подбородок.

Крамер поглядел на Мартина, потом на Гольдберга. Гольдберг чуть заметно улыбался.

— А женщина на фотографии — та, что рядом с ним, — это та, которая была в машине?

— Не-а. Та была моложе, волосы у ней темнее, и еще она, ну, что ли, такая клевая, более шлюшистая, что ли.

— Клевая?

Губы Роланда вновь тронула улыбка, но он согнал ее.

— Ну, понимаете, этакая, что называется, штучка с ручкой.

Крамер позволил себе улыбнуться и хмыкнуть. Это дало ему возможность чуть приспустить пары восторга, который начинал уже распирать его.

— Штучка с ручкой, говоришь? О'кей, штучка с ручкой. Ладно. Стало быть, они покинули место происшествия. Что ты потом делал?

— А что я особо мог делать? Генри стоит вот так вот — руку свою держит. Запястье прямо на сторону вывернуто. Ну, я и говорю: «Генри, надо бы тебе в больницу», а он говорит, что не хочет он в больницу, он домой хочет. Ну, мы и пошли обратно по Брукнеровскому бульвару в свой квартал.

— Погоди-ка, — перебил его Крамер. — Кто-нибудь видел, как все это произошло? Люди на тротуаре были?

— Не знаю.

— И машина никакая не остановилась?

— Не-а. Наверно, если бы Генри — ну, если бы он долго там лежал, может быть, кто-нибудь и остановился бы. А так — нет.

— Значит, теперь вы идете по Брукнеровскому бульвару к северу, в свою новостройку.

— Точно. А Генри — он всю дорогу стонет, и вид у него такой, будто, того и гляди, он вырубится, и я говорю: «Генри, надо бы тебе в больницу». Так что пошли мы с ним опять назад к Хантс-Пойнт авеню, перешли к Сто шестьдесят первой улице — туда, где станция метро, а я гляжу — там это такси стоит, моего приятеля Брилла.

— Брилла?

— Это такой парень есть, у него два такси.

— И он отвез вас в клинику Линкольна?

— Да нет, этот отвез — Кочан-Курчан, он вез. Это один из шоферов Брилла.

— Кочан-Курчан. Это что у него — фамилия такая или это кличка?

— Не знаю. Его все так зовут — Кочан-Курчан.

— И он отвез вас обоих в клинику.

— Точно.

— В каком состоянии был Генри по дороге в больницу? Это тогда он тебе сказал, что ударился головой?

— Точно, но он все больше талдычил про свою руку. А у руки и впрямь вид был поганый.

— Он говорил связно? Как по-твоему, нормально у него было с мозгами?

— Ну, я ж говорю, он все стонал и говорил, как у него рука болит. Но соображать соображал. Понимал, где мы, что, куда.

— Когда приехали в клинику, что ты делал?

— Ну, вышли, я дошел вместе с Генри до двери, где травмопункт, и он вошел туда.

— И ты с ним?

— Не, я сел обратно в машину с Кочан-Курчаном и уехал.

— А с Генри не остался?

— Я решил, что больше ничем ему все равно уже не помогу. — Роланд украдкой метнул взгляд на Хейдена.

— А как Генри добирался до дому из клиники?

— Не знаю.

Крамер помолчал.

— Ладно, Роланд, ты мне вот еще что скажи. Почему ты раньше-то не пришел к нам с этим? Я к тому, что вот вы с приятелем или с соседом, по меньшей мере — все-таки вы, считай, в одном дворе жили, — вляпались в такую переделку, его сбили, с места происшествия удрали, все на твоих глазах, об этом и по телевизору, и в газетах во всех до одной, а ты сидишь до сих пор, будто воды в рот набрал. Как это надо понимать?

Роланд поглядел на Хейдена, который ему кивнул, дескать, давай, и ответил:

— Меня полиция разыскивала.

Заговорил Хейден:

— На него был ордер за систематическое распространение, хранение больших количеств, сопротивление при задержании и еще кое-что — по всем тем пунктам, которые ему как раз и вменяются.

Крамер — Роланду:

— Стало быть, в целях самозащиты. Ты утаивал информацию, чтобы избежать столкновения с полицейскими.

— Точно.

От радости у Крамера голова шла кругом. Он уже видел, как все становится на свои места. Этот Роланд, конечно, не подарок, но ему смело можно верить. Вытряхнуть бы его только из этого культуристского свитерка и кроссовок! Ногу ему сломать, чтобы исчезла эта сутенерская развалочка! Похоронить поглубже все, что связано с «королем крэка с Вечнозеленой аллеи»! А то присяжным не очень-то понравится, если свидетелем на суде будет выступать отъявленный преступник, которому за его показания уголовное преследование заменят административным. Но ведь его только помыть и причесать — больше-то ничего и не потребуется! Разом Крамер вдруг увидел… рисунок…

Роланду:

— А ты мне говоришь всю правду?

— Угу.

— Ничего не добавляешь и ничего не утаиваешь?

— Угу.

Крамер подошел к столу Джимми Коуфи, встал рядом с Роландом и собрал фотографии. Потом повернулся к Сесилу Хейдену.

— Советник, — сказал он. — Мне надо обговорить это со своим начальством. Но, если я не ошибаюсь, мы, кажется, сговоримся.

И вновь он увидел его, даже не закончив еще говорить… рисунок… судебного художника… Видел перед собой, как будто сидит перед экраном телевизора. Помощник окружного прокурора Лоренс Н. Крамер… во весь рост… его палец воздет… массивные грудинно-ключично-сосцевидные мышцы бугрятся… Вот только как художник обойдется с его теменем, где так мало осталось волос? Что ж, если художник изобразит как следует его мощный торс, на остальное не обратят внимания. Смелость и красноречие… вот что все увидят. Увидит весь огромный Нью-Йорк. Увидит мисс Шелли Томас.

«Ослиная» взаимовыручка

В понедельник утром Крамера и Берни Фицгиббона сразу же вызвал к себе Эйб Вейсс. Милт Лубелл тоже присутствовал. Крамер почувствовал, что его статус за выходные повысился. Теперь Вейсс называл его не Крамером, а Ларри и не адресовался с каждым замечанием по поводу дела Лэмба к Берни, словно он, Крамер, служит у Берни всего лишь ординарцем.

Правда, Вейсс все же смотрел на Берни, когда сказал:

— Если есть хоть какая-то возможность, я бы хотел прекратить проволочки с этим делом. У нас достаточно оснований, чтобы задержать этого Мак-Коя, или нет?

— Достаточно, Эйб, — ответил Фицгиббон, — но мне не все в этом деле нравится. У нас есть этот тип Обэрн, который узнал в Мак-Кое того мужика, который вел машину, сбившую Лэмба, у нас есть сторож из гаража, он говорит, что Мак-Кой брал оттуда машину как раз в то время, когда это случилось, а еще Мартин и Гольдберг нашли владельца такси, Брилла, и тот подтверждает, что Обэрн тем вечером действительно нанимал одну из его машин. Однако они не нашли водителя, этого Кочан-Курчана, — (он возвел глаза к небу и с шумом всосал воздух, как бы говоря: «Ну и народ, ну и имена!»), — а мне кажется, надо бы сперва поговорить именно с ним.

— Зачем? — удивился Вейсс.

— Затем, что некоторые моменты не шибко стыкуются, а этот распространитель наркотиков Обэрн — та еще падла. Все-таки мне хотелось бы знать, почему Лэмб не сказал, что его сбило машиной, сразу же как попал в клинику. Мне хотелось бы знать, что происходило в этом такси и действительно ли в больницу пацана отвез Обэрн. Об этом Обэрне тоже хотелось бы узнать побольше. Понимаете, как-то не похожи они на приятелей, которые вдвоем ходят перекусить цыплятами по-техасски. Лэмб, на мой взгляд, пацан довольно безобидный, а вот Обэрн бандюга.