Часть 1. Гайки, шестеренки 12 страница

Раньше он иногда думал, что если бы не дочь, он бы ушёл. Теперь он понимал, что даже дочь его не удержит.

Он просматривал лист за листом. «Чёрный ящик». «Линии силы». Биопсихические волны. Отчеты об операциях, краткие выписки из разных книг, иногда даже рентгеновские и обычные снимки пациентов. Про себя Рихард уже решил, что просто заберёт всё. И пусть Байерс сам ищет нужное, копаться в бумажках — не дело комиссара.

Пропустив несколько папок, Ланн взял ту, которая была помечена последним годом перед Крысиным Рождеством. И медленно открыл её. Какие-то чертежи. Изображение странных очков под разными углами. Микросхемы, чипы, характеристики. Ровные строчки текста, описывающие работу устройства. Взгляд сразу же зацепился за слова «Биопсихические волны».

На следующем листе был какой-то странный рисунок, как будто выполненный рукой ребёнка. Два человечка, состоящие из палочек и кружков, соединённые ярко-красной линией. Линия была проведена жирно, видимо, фломастером. Ниже картинка повторялась, только линия уже была зеленой. Ещё ниже — синей. Потом фиолетовой и, наконец, белой, намеченной лишь контуром. Возле каждой картинки была приписка.

Любовь.

Дружба

Ненависть

Экстрасенсорика

Родительская привязанность.

Невольно Ланн, прежде чем перевернуть лист, задержался взглядом на третьей картинке с холодной синей линией. Ненависть.

— Убирайся, Рихард. Она тебе не нужна!

Леонгард стоял за спиной Виктории Ланн и слушал. Улыбки на губах не было, но полицейскому казалось, что он видит её в глубине глаз.

Да, это была его вина — он ушёл на службу, даже несмотря на то, что маленькая Аннет жаловалась на боли в животе и у неё была небольшая температура. Она ведь часто болела и вообще росла слабым ребенком, поэтому он попросил няню внимательно смотреть за девочкой и звонить ему в случае любых проблем, впрочем, он говорил это всегда. А когда в середине дня няня позвонила, он не взял трубку — именно тогда ему пришлось немедленно ехать на задержание.

Когда он вернулся, в доме не было ни няни, ни Аннет, ни Виктории. И только от вездесущей пожилой соседки он узнал, что девочку только что увезли в больницу к Леонгарду — у неё перитонит.

Когда он ворвался в больницу, Виктория лишь смерила его злым холодным взглядом и попыталась захлопнуть дверь в операционную. Но Ланн, до боли стиснувший её запястье, молча прошёл следом, вывести его не смогли даже три санитара.

И она всё же позволила ему наблюдать за операцией через толстую перегородку из стекла, откуда обычно наблюдали лаборанты и интерны. Видя сосредоточенные лица жены и Леонгарда, он проклинал себя. А потом…

— Ты же видел! Ты должен был остаться с ней дома, Рихард!

И это говорила ему женщина-врач, которая не была дома три последних дня. На два она совершенно неожиданно уехала с Чарльзом Леонгардом на конференцию, а третий провела в лаборатории. Ланн лишь стиснул зубы. Здесь, перед этой операционной, у него не было сил и желания орать. Он боялся, что Аннет проснётся, и тихо ответил:

— Не кричи.

Леонгард пристально смотрел на него, протирая рукавом халата очки. Нужно было сказать ему спасибо. Сказать, плюнув на ставшее уже привычным желание дать в челюсть.

— Вы её спасли, спасибо.

Когда-то они обращались друг к другу «ты». А потом ушла Гертруда. Тогда и закончился короткий период того, что можно было назвать дружбой. Доктор сухо кивнул:

— Я хорошо помню прошлое, герр Ланн.

С этими словами он развернулся и прошел в операционную, они же стояли в полном молчании. Виктория стерла с лица подтёк туши, задела и помаду на губах. Теперь её лицо, казалось, было разделено на две половины — кукольную и живую женщину. Женщину, которая ненавидела Рихарда. Впрочем, кукла ненавидела его так же.

— Убирайся. У тебя должна была остаться та квартира.

— И кто будет с Аннет, когда нет тебя?

Его интересовало лишь это. Она закусила губу:

— Я буду больше платить няне.

— Я могу иногда забирать…

— Нет! — отрезала она, снова срываясь на крик. — Если с ней снова что-то случится, а ты не заметишь? Ты ведь ещё и пьешь периодически со своими уродами! Чтобы ты дышал на мою дочь? А если кто-нибудь из твоего этого «преступного мира» придёт пристрелить тебя? Нет, Рихард.

— Ты выходила за меня, когда я уже был полицейским… — он не сводил с неё взгляда.

Она покачала головой:

— Всем свойственно ошибаться. А потом взрослеть. Уходи.

— А что ты ей скажешь? — он криво усмехнулся. — Что папу убили?

— Что папа придёт на её день рожденья. Хотя не думаю, что она спросит.

*

Красный сигнал. Может быть розовым. Сигнал любви и полового влечения. Глушит белый и зелёный, может в некоторых случаях возникнуть из синего. Перекрывается зеленым и синим. После смерти одного из субъектов может держаться от недели до года. Срок уточняется.

Белый сигнал. Сигнал родительской привязанности, но не связан с кровными узами. Возникает обычно в первые шесть месяцев после рождения ребёнка или формируется на протяжении первых недель после усыновления. Перекрывается красным. После смерти родителя или ребенка обычно сохраняется на протяжении двух-трёх суток.

Зеленый сигнал. Сигнал дружбы. Перекрывается красным и синим, заглушает их. Не взаимодействует с белым.

Синий сигнал. Сигнал антипатии. Может существовать параллельно с белым, но перекрывает красный и зеленый. В некоторых случаях может из них возникать.

Фиолетовый или «медиумный» сигнал. Пока не изучен вследствие слабой и редкой выраженности, по непроверенным исследованиям сильный фиолетовый сигнал глушит все остальные.

*

Аннет росла с матерью. Тихой, замкнутой, почти без друзей. Рихард это знал. Ещё он знал, что в двенадцать Аннет увлеклась какими-то, по выражению Виктории, «странными шутками». Аннет могла подолгу сидеть и смотреть в пространство. Иногда она убегала в самое дикое место, какое только можно представить для девочки её возраста, — на кладбище. И рассказывала потом о том, что она там видела.

А видела Аннет то, что никак не может видеть нормальный человек. И то, во что не верили ни Рихард, ни Виктория.

Мёртвых.

*

При желании сигналами можно управлять, если построить работающий в нужном спектре излучатель. Воздействие, оказываемое на организм человека, ещё исследуется, но, вероятнее всего, подтвердится гипотеза о новом виде психического оружия.

Если верно рассчитать поражающую силу «Чёрного ящика», можно проводить боевые операции на людях, излучающих определённые типы волн: дезориентировать их, обездвиживать или наоборот вызывать сильный эмоциональный подъём.

Но вместе с тем, уже доказано, что манипуляции с биоволнами приводят к деструктивным процессам в коре головного мозга и различным физиологическим и психическим расстройствам, а при слишком длительном или сильном воздействии могут вызвать смерть.

*

«Кукла», лежавшая в гробу, не была похожа на его бывшую жену. Её лицо свело судорогой, и с этим ничего не смогли сделать. Впрочем, и не пытались: слишком много похорон пришлось на те дни.

Чарльз Леонгард и Рихард Ланн стояли по обе стороны могилы и не смотрели друг на друга. Маленькая Сильва осталась дома. А Аннет, став одной из крысят, убежала. И то и другое причиняло Ланну немыслимую боль. Он её оставил. Снова. Как тогда, много лет назад. И теперь он мог лишь пытаться забыть об этом. Потому что Воронёнок по каким-то своим причинам не хотела быть найденной.

Нет, это слишком даже для Чарльза Леонгарда. Да и потом, Ланн ничего не понимал в физике, а значит, его предположения вряд ли могли быть верными. И он начал быстро складывать листы в папку. Пусть над этим думает Байерс.

А его это не касается, ведь у него больше нет дочери. И… никаких родительских привязанностей. Наверно, от него вообще не может идти никаких нитей. Кажется, именно так по этой теории.

Забрав документы, Рихард быстро покинул дом. Он снова пытался не думать и снова видел покачивающееся кресло-качалку, в котором сидела Виктория Ланн с дочерью на коленях. Рисующей какую-то картинку. Может быть… картинку с человечками, соединёнными толстыми цветными линиями?

Вынув из кармана телефон, Рихард стал звонить по знакомому номеру. Ответили не сразу, голос звучал глухо, точно Вильгельм Байерс простудился. Комиссар тихо сказал:

— Я нашёл то, что вам нужно. И советую вам очень внимательно всё это посмотреть.

Маленькая Разбойница

[Восточная Жeлeзнодорожная Колeя. 16:21]

Сидя у самого края берега, я смотрела в темную глубину озера. Летом здесь, в расщелине между двумя криво растущими елями, было хорошо — легкая тень, прохлада от воды, ветер и главное — никаких посторонних глаз. Здесь меня никогда не тревожили. По крайней мере, так было раньше. Раньше мне хотелось этого. А теперь…

Теперь мне хотелось другого. Хотелось услышать за спиной шаги. И тишина, нарушаемая лишь поскрипыванием веток, давила. Глубокая серо-синяя гладь воды иногда разбегалась рябью: ветер играл с ней, как мы с Сильвой когда-то играли, бросаясь друг в друга листьями. Прошло столько лет… а я всё ещё любила этот медово-прелый запах и глухое шуршание.

Мне не понравилось то, как Сильва быстро сбежала. Как она смотрела на Ская. Как брезгливо дотрагивалась до чашки с чаем.

По воде пробежала новая волна, и я прикрыла глаза. Нет… ко мне никто не придёт.

Я отряхнула джинсы от иголок и невольно задержалась взглядом на рукаве своей толстовки. Ярко-красной. Помню, что когда я в первый раз говорила со Скаем, Алан потом сказал мне:

— Бело-розовая нить. От твоей груди к его.

Розовая… Значит, я что-то почувствовала уже тогда. Наверно, сейчас эта нить, если они правда существуют, уже такого же цвета, как толстовка. Ведь я много о нем думала.

Даже… больше чем о Карвен. Что произошло между нами? Ведь что-то точно произошло. Раньше Карвен всегда чувствовала, когда мне плохо и оказывалась где-то рядом. А теперь она далеко. Что-то тревожит её. Почему?

…Это было приятно — наконец снова спать с ней рядом, лицом к лицу. Карвен дышала ровно, во сне она не казалась изможденной.

Наверно, ей снилось что-то хорошее, потому что она улыбалась. А я просто всматривалась, ожидая, пока мои глаза снова начнут слипаться — я нередко просыпалась среди ночи, чтобы почти сразу уснуть снова.

Карвен не шевелилась, она подложила под щёку тонкие ладони, слегка наклонив голову. Она была похожа на… фарфоровую куклу? Да, в её лице было что-то кукольное, наверно, когда она училась в школе, на неё смотрели все мальчишки… она ведь не была все время такой усталой и замученной, не была седой. Ей не приходилось жить так, как мы сейчас живём, и…

— Мама… — прошептала она.

Безмятежное выражение лица исчезло, Карвен заворочалась и дёрнула рукой, точно пытаясь что-то схватить. Пальцы царапнули пол вагона, потом их свело судорогой.

— Карвен! — я потрясла её за плечо.

Она не просыпалась. Снова беспокойно дёрнулась, потом тихо захрипела.

— Карвен, — снова позвала я.

— Мама… мама, прости меня.

— Карвен, проснись!

В темноте я отчётливо видела влажные дорожки слёз, бегущих из-под сомкнутых ресниц. Вдруг глаза открылись, и Карвен удивленно посмотрела на меня:

— Вэрди, что…

— Тебе что-то снилось? Почему ты плачешь?

Она не шевелилась. Потом медленно покачала головой:

— Ничего. Спи.

Она закашлялась, прикрыв рот рукой. Когда она быстро опустила руку, я заметила на пальцах темные следы. Карвен откинулась на подушку и попыталась улыбнуться:

— Все хорошо.

— Врёшь, — я подняла руку и начала стирать слёзы с фарфорово-бледного лица.

— Я не умею врать.

— Тогда… — секунду я колебалась, потом спросила: — скажи, что случилось с твоей матерью?

Голос звучал ровно:

— Она умерла. Как и твоя.

— А почему жив твой отец?

— Я не знаю.

— Знаешь.

— Он был слишком далеко. Он долго был далеко. Он… не любит меня. И поэтому он жив. А теперь спи.

Она больше ничего не захотела рассказать мне. И всё же я тогда заснула — заснула с тяжёлым чувством, которое не покидало меня ещё очень долго. Карвен что-то знает. Что-то о том, почему умерли все наши родители. И это что-то мучает её.

За спиной затрещали кусты, и я вздрогнула, резко обернулась. Может быть…

Нет. Это был всего лишь Алан с дурацкими очками на макушке и виноватым выражением на лице, но всё же... я рада была видеть даже его. Он сделал несколько шагов, нацепил очки на нос, нажал на них кнопку и посмотрел на меня. Потом спешно поднял на лоб и взглянул уже нормально.

— Ты что? — устало спросила я.

— Хотел убедиться, что мы всё ещё друзья, — он подошел и опустился со мной рядом на пожухлую траву. — И что ты не ненавидишь меня.

— Моих слов и поступков тебе для этого мало? — я щелкнула его по носу. — Мы друзья, Ал. Просто… я почему-то забыла, что друзья часто делают друг другу больно и совершенно друг друга не слышат.

— Вэрди, извини.

— Или «прости»?

— Что?

— «Извини» говорят, когда наступают на ногу.

Эту фразу я давно-давно слышала от папы Сильвы. Когда ещё могла приходить к ним в дом в любое время дня и ночи. Когда мы делали вместе уроки, а Чарльз Леонгард, смеясь, называл нас «юными фройляйн». Я до сих пор помнила, как в этом доме пахло, — всегда кофе и старыми книгами. И помнила, как свет маленькими прямоугольниками падал на паркет в большой комнате, где Сильва любила кружиться под музыку радио. Интересно… сейчас она ещё там кружится?

— А когда говорят «прости»? — тихо спросил Алан.

Я резко дёрнула плечом:

— Наверно, перед тем, как ножом пырнуть или пулю в голову пустить.

— Это всё из-за него, да?

— Что — «всё»?

— Ты стала такая злая.

— Злая? — я приподняла брови и схватилась за ствол ели, чтобы не упасть в воду. — Алан, если бы я была «злая», ты бы уже шел подальше от города и от нашего логова. Или лежал на дне озера. Пойми… — я постаралась взять себя в руки, — дело не в том, что он появился. Дело в том, что Коты рыскают по городу и снова убивают нас. В том, что с этими очками связано что-то плохое. И в том, что нам нужно сидеть и не высовываться, пока…

— А если в этих очках ответ на вопрос, почему мы стали такими? — неожиданно перебил меня Ал.

— Мне плевать, если там же нет ответа, как сделать нас обратно нормальными.

— Нормальными, Вэрди? — тихо переспросил Ал, всматриваясь в меня. — А… что это значит? Нормально для тебя это четырнадцать или двадцать восемь?

Странно, что эти слова так подействовали на меня, словно пощёчина холодной рукой. Снова я посмотрела на темную воду, на разбегающиеся волны. Нормально… а действительно, сколько мне по-настоящему? Похожа я хоть немного на тех, кого называют «девушка»? На нежных созданий, у которых дом, муж, дети… на свою мать? Хотя бы на свою мать, единственную женщину, с которой я прожила долго-долго?

Нет… Не похожа. Я не как Сильва. Я… я всего лишь крысёнок.

— Хочешь, я буду с тобой?

— Всегда?

— Всегда.

Разве такие обещания дают крысятам? Почему-то мне казалось, что их слышат только принцессы. В каждой сказке, даже в самой страшной. И я улыбнулась. Алан выжидательно смотрел на меня, и, бросив в озеро небольшую ёлочную ветку, попавшуюся под руку, я ответила:

— Для меня «нормально» — это когда нас никто не пытается убить. И никто не думает, что умрет оттого, что заговорит с нами. Но пока обо всём этом рано говорить. Иди, изучай свои стекляшки.

В ответном взгляде была тоска. Алан тихо спросил:

— Когда-нибудь ты уйдёшь с ним?

Об этом я не думала. И пожала плечами:

— Нет, наверно. Куда нам идти?

— Вэрди, а каково это?

— Что?

— Когда кто-то тебя любит?

Я невольно фыркнула:

— Такие вопросы обычно задают девчонки.

— Не знал, что некоторые вопросы можно задавать только им, — он по-прежнему серьёзно смотрел на меня. — Почему... почему вы так жестоки, мой капитан?

С тех пор, как он в последний раз назвал меня так, казалось… прошла целая вечность. И почему-то, как только прозвучали эти слова, у меня противно защипало в глазах. Отведя их, я спросила:

— Розовая, да?

— Что?

— От тебя ко мне ведь шла розовая нить. И только поэтому ты сейчас так злишься.

Он покраснел и скрестил на груди руки, ничего не отвечая. Я покачала головой:

— Ал, послушай…

— Она будет идти всегда, — упрямо перебил он. — Что бы ты ни сказала. И даже несмотря на то, что ты…

Я молча обняла его и поцеловала в щёку:

— Прости. От меня только зелёная, но… я обещаю, что она тоже будет всегда, Алан.

Он жалко улыбнулся и ничего не сказал, глядя на воду. Мне тоже не хотелось говорить, но один вопрос не давал мне покоя. И я спросила:

— Где Скай?

— Ушёл.

В первый миг я ощутила обиду. Потом вспомнила: ах да… он же собирался на встречу с Байерсом. В надежде найти пистолет и защитить нас. Я кивнула. Алан с надеждой спросил:

— Он…

— Скоро вернётся, Ал.

Я молча встала.

— И ты хотела бы, чтобы меня рядом не было?

— Мне хотелось бы, чтобы ты не ходил за мной.

Он кивнул и остался сидеть. Уходя, я чувствовала, что он смотрит мне в спину, но не обернулась. Стало чуть холоднее, и небо уже потемнело. Я обогнула озеро и вышла к железной дороге сразу у последнего вагона, специально, чтобы никто не заметил меня и не окликнул. Ускорила шаг. Я надеялась, что встречу Ская. Даже не признаваясь себе до конца, почему, но… надеялась. И вскоре я увидела его высокую фигуру.

— Принцесса, что ты тут делаешь?

— Я…

Подождав, пока он подойдёт совсем близко, я всмотрелась в его лицо. Скай выглядел расстроенным. Я догадалась, что, скорее всего, разговор с Байерсом ничем не помог ему и, наверно, был не самым лёгким.

— Ты хмурый.

— Ты тоже не очень веселая, принцесса, — он взял мои руки в свои и поднес к губам. — Так почему ты не со своими?

— Я беспокоилась, — с усилием ответила я. — Боялась, что ты не придёшь обратно. Что он тебя уговорит пойти с ним. И…

— И?

— Нет, ничего. Пойдём.

Мы шли молча, и даже когда я, не доходя до поезда, свернула с колеи, он ни о чем не спросил. Я вела его по берегу, туда, где ещё недавно говорила с Аланом. Сейчас тут было пусто. Дойдя до воды, я остановилась и обернулась. Скай, отогнув ветку молодой ели, приблизился ко мне. Нас обступила тишина, даже ветер немного утих. Бесконечное серое небо раскинулось над нашими головами.

— Это моё любимое место, — сказала я. — И я решила его тебе показать. Не время, да? Хожу сюда, когда мне немного грустно. Мне кажется, и тебе тоже? Байерс сказал что-то плохое?

— Он сказал то, что и должен был, — тихо ответил Скай, подходя ещё ближе и прислоняясь спиной к одному из двух старых деревьев — тому, которое ещё не так сильно клонилось к воде. — И давай оставим это.

Я подошла и остановилась напротив. Совсем близко. Протянула руки и коснулась меха на воротнике его летной куртки.

— Он не верит тебе? Ну и черт с ним. А я верю.

Скай накрыл мои ладони своими и прошептал:

— Спасибо, принцесса.

Когда он наклонил голову и прижался лбом к моему лбу, у меня закружилась голова, и я зажмурилась. Я чувствовала на губах его дыхание и не могла шевельнуться, боясь, что это кончится. Его пальцы быстро скользнули по моей щеке и остановились на подбородке. Открывая глаза, я улыбнулась:

— Ты холодный. А руки тёплые.

Он молчал. Пальцы дотронулись до уголка моих губ. Первый порыв был — прижаться ещё ближе. Второй — отстраниться. Кажется, внутри меня жил кто-то испуганный… кто-то, боящийся такой близости, таких нежных прикосновений, таких тихих слов. Не узнавая своего голоса, я попросила:

— Пойдём к поезду. Я замёрзла.

Он снова снял с себя куртку и накинул на меня. Я сжала его руку, задержав на своём плече. Мне казалось, я покраснела, и поэтому чуть подняла воротник, пытаясь уткнуться в него носом. Скай улыбнулся. И, больше не говоря друг другу ничего, мы вернулись в лагерь.

Инспектор

[Дорога на город, около чeтырeх]

Кажется, она шла со стороны лагеря. Раньше Карл никогда не видел дочери Леонгарда и сейчас, если бы автомобиль просто проехал мимо, ни за что не догадался бы, что перед ним крысёнок. Но Вильгельм Байерс чуть сбросил скорость и, проводив светловолосую девушку в шубке долгим взглядом, сказал:

— Интересно… что она там делала?

Карл не сомневался, что начальнику Управления по особо важным делам пришла та же мысль, что и ему. Восточная колея была заброшена, и люди уже давно сюда не ходили, ведь это место не имело шанса когда-нибудь стать прежним. И Карл не удивился бы, если бы оказалось, что лагерь Вэрди действительно где-то здесь, недалеко. Подтверждая эту догадку, Байерс неожиданно развернулся к инспектору:

— Проводите её. Если вам удастся вызвать у неё доверие, это может сыграть нам на руку.

— Это просьба или…

— Приказ, — перебил Байерс. — Вы ведь понимаете, что нам сейчас не нужны никакие неожиданности. Если девчонку послал к ним отец…

— Я сомневаюсь, — возразил Ларкрайт.

— Вот и проверьте.

Мысль о том, что он не встретится с Вэрди, обеспокоила инспектора. Но особого выбора у него не было, и он кивнул, открыл дверцу машины и вышел. По каменистой промёрзшей земле он быстро достиг колеи и пошёл вдоль неё, постепенно догоняя девочку. Теперь он видел её вблизи, и она оказалась невысокой и худой. Услышав шаги, она обернулась и подняла на Карла свои тёмные пронзительные глаза:

— Зачем вы за мной идёте? Кто вы такой?

Она даже говорила не так, как все они, — со спокойной вежливостью и надменностью взрослой женщины. На несколько секунд Карл задумался, потом решил сказать правду:

— Я полицейский. И маленьким фройляйн опасно ходить одной в таких местах.

Накрашенные глаза слегка сузились, девочка фыркнула и презрительно повторила как будто про себя:

— «Маленьким фройляйн…» — и тут же обаятельно улыбнулась, точно взяв себя в руки. — За меня не надо беспокоиться, герр. У городской черты меня встретит машина. Идите куда шли.

— Я провожу вас, — твёрдо сказал Карл.

— Я же сказала, — она чуть ускорила шаг, — что в этом нет необходимости.

— Мне не хочется, чтобы с вами что-то случилось, — Карл догнал её и пошёл рядом.

Девочка спрятала нос в меховой воротник:

— Таким, как вы, — людям в форме — стоит найти себе другое занятие. Лучше бы вы…. — почему-то голос её странно дрогнул, — охраняли тех, кому это действительно нужно!

Карл неожиданно понял, о ком она говорит, и, поправив очки, спросил:

— Вы ведь о том лагере «крысят», что находится неподалёку?

Сильва нахмурилась:

— Вы знаете о нём и до сих пор не уничтожили? Как странно.

— Вы знаете о нём, а ваш отец ещё нет? Как странно.

Девочка резко остановилась и снова сверкнула на инспектора глазами:

— Мой отец? А причем тут…

Она не закончила. У неё задрожали губы. Карл стоял и смотрел на девочку — на маленькие сжатые кулаки, сдвинутые брови, блестящие глаза. Сдерживая дрожь, Сильва прикусила нижнюю губу — резко, до крови. Ещё несколько секунд она стояла, потом села прямо на рельсы и закрыла руками лицо. Плечи затряслись, и девочка тихо заплакала. Встревоженный Ларкрайт наклонился над ней и тихо позвал:

— Фройляйн Сильва… Что случилось?

Она не ответила. Карл осторожно тронул ее за плечо:

— С Вэрди что-то случилось?

Девочка убрала руки от лица и подняла голову:

— Вы… — голос звучал сипло, совсем взросло и устало, — знаете её? Откуда?

— Она мой друг, — просто ответил Карл. — Я однажды помог ей, и с тех пор мне кажется, что я должен за ней присматривать… — удивлённый тем, как легко произнёс эти слова, он поспешно поправился. — Нет… не так. Не должен. Хочу.

— Присматривать? — кривая усмешка мелькнула на бледном личике с накрашенными тёмной помадой губами. — За ней есть кому присматривать, вы немного опоздали.

— О чём вы? — негромко поинтересовался Ларкрайт.

— Неважно, — девочка дёрнула плечом и начала быстро стирать с лица слёзы. — Боже, какая я дура…

После этого она попыталась улыбнуться, но из уголка глаза снова скатилась слезинка. Опуская голову, Сильва произнесла:

— С ней всё хорошо, у них теперь есть защитник. Настоящий. Если бы только это помогло…

Последняя фраза была произнесена совсем тихо, но Ларкрайт услышал её и спросил:

— Помогло от чего? Или… от кого?

Девочка побледнела ещё сильнее. Протянув руку, она резко схватила Ларкрайта за воротник и притянула к себе:

— Что вы знаете? Что?

Ларкрайт вгляделся в её лицо — на черные подтеки туши, бегущие по щекам, на мокрые от слёз ресницы и нахмуренные брови. И неожиданно странная мысль пришла ему в голову. Эта девочка была совсем не проста. Она догадывалась. Догадывалась, что не всё из того, что делал её отец, находится в рамках закона. И она боялась.

— А что знаешь ты? — негромко спроси Карл.

Она отвела глаза, не обратив внимание на то, что к ней обратились уже не как к даме:

— Вэрди — мой друг. Я тоже не хочу, чтобы с ней что-то случилось.

— А что-то может с ней случиться? — Карл протянул ей руку, помогая подняться.

Девочка продолжала вытирать слёзы, не обращая ни малейшего внимания на размазывающуюся по лицу тушь. На то, что маленькая женщина исчезает, а вместо неё появляется ребёнок с испуганным взглядом. Сильва отвернулась и снова пошла вперёд. Карл последовал за ней.

— Вэрди что-то угрожает? — снова спросил он. — И ты знаешь, что?

— Нет, — она ответила слишком быстро, чтобы он поверил. — Я ничего не знаю. Ничего.

— Тогда почему ты плакала?

Сильва пнула камушек и пошла быстрее:

— Потому что мне страшно. Сейчас всем страшно, вы не заметили? Вам, наверно, тоже?

Он заметил. И остро вспомнил сегодняшний приступ боли, обрушившийся на него утром. Это было похоже на… маленькую смерть. Да, теперь, когда он вспоминал это, ему казалось именно так. Но слишком долго думать об этом он не собирался. Это была случайность. Всего лишь случайность. И Карл задал новый вопрос:

— Чем занимается сейчас твой отец?

— Это интересует полицию или вас?

— Послушай, Сильва… — Карл надеялся, что его голос звучит спокойно. — Если ты думаешь, что мы хотим арестовать его, то ты ошибаешься. Мы просто встревожены тем, что в последнее время пропали несколько детей. Дело в том, что твой отец недавно сделал одно очень важное открытие… в медицине.

— И какое? — девочка выжидательно приподняла брови.

Карл замялся. Они пересекли колею, свернули и прошли под щитом, с которого всё ещё улыбалась Госпожа Президент. Щит стоял на границе города, после него заброшенные бараки и лачуги сменялись более-менее благоустроенными домами.

И всё это время Ларкрайт молчал, пытаясь подобрать нужные слова. Вспомнив то, что Леонгард говорил им о трансплантации органов, он всё больше понимал, что ни за что не сможет сказать об этом Сильве. Что-нибудь вроде «Мы подозреваем, что твой папа режет детей». Разве это возможно? Рихард бы смог и даже выбрал бы более резкие выражения, если бы был убеждён, что дочь Леонгарда знает правду и захочет как-то помочь. А инспектор был в этом вовсе не уверен. И вскоре девочка подтвердила это: не останавливаясь, она процедила сквозь зубы:

— Что бы вы ни сказали, я не буду вам помогать против папы.

— И Вэрди ты тоже помогать не будешь? — уточнил он.

И снова увидел в ее глазах слёзы:

— Оставьте меня уже с этими вопросами. Он… — она глубоко вдохнула и продолжила: — Он не убьёт её. Он её не убьёт, слышите? Он никого не убьёт, это всё неправда, я не верю!

— Что неправда? — Карл снова остановился и придержал её за плечо. — Я ведь пока ничего тебе не говорил.

— Вы думаете, у меня нет глаз? Мои видят лучше, чем ваши!

— И что же они видят? — Карл огляделся. — И кстати, где твоя машина?

— У меня нет машины, — Сильва хмуро посмотрела себе под ноги, на стоптанные сапожки — носы у них были в грязи и царапинах. — Мой водитель что-то подозревает. Он может сказать папе, и тогда…

— Он что-то сделает с тобой за то, что ты ходила в лагерь. Верно? Ты боишься его?

Сильва снова усмехнулась:

— Верно, сделает. Нет, не боюсь. Я ничего не боюсь. Никогда не боялась.

Карл сжал её плечо и заглянул в глаза:

— Слушай меня внимательно. Чарльз Леонгард узнал, что органы тех, кого он называет «крысятами» можно пересадить любому человеку и они приживутся. Ты понимаешь, что это означает? Об этом открытии не знает никто, кроме него.

Сильва упорно молчала. И Карл продолжил:

— Ты можешь пойти со мной в полицию и рассказать обо всём, что вызывает у тебя подозрения. Если ты боишься возвращаться после этого домой, я…