ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ТУЛУЗСКАЯ СВАДЬБА 2 страница. Анжелика увидела, как по двору одной из хижин с криком и рыданиями промчалась в поле женщина в одной рубашке
Анжелика увидела, как по двору одной из хижин с криком и рыданиями промчалась в поле женщина в одной рубашке. За нею гнались бандиты. Женщина надеялась укрыться в лесу Никола и Анжелика, взявшись за руки, побежали в чащу, то и дело цепляясь за кусты.
Но пожар и монотонный вой, в который слились крики и плач, наполнившие ночь, притягивали детей помимо их воли, и, когда они вернулись на опушку, они увидели, что преследователи настигли женщину и теперь волокли ее по лугу.
— Это Полетта, — прошептал Никола.
Спрятавшись за стволом огромного дуба, они прижались друг к другу и, тяжело дыша, округлившимися глазами смотрели на это ужасное зрелище.
— Они забрали у нас и осла, и свинью, — проговорил Никола.
Занялся рассвет, и пламя пожара побледнело, огонь уже начал затихать. Остальные лачуги грабители поджигать не стали. Большинство разбойников прошли мимо, не задерживаясь в этой жалкой деревушке, и уже давно двинулись в сторону Монтелу. А теперь уходили и те, кто всласть потешился здесь грабежом и насилием. Анжелика и Никола ясно видели их истрепанную одежду, их ввалившиеся, покрытые темной щетиной щеки. У некоторых на голове были широкополую шляпы с перьями, а у одного даже нечто вроде каски, и это делало его похожим на солдата. Но в основном все они были в бесформенных, потерявших цвет лохмотьях. Грабители то и дело перекликались, заплутавшись в утреннем тумане, надвинувшемся с болот. Их осталось всего человек пятнадцать. Отойдя немного от дома Мерло, они остановились, чтобы показать друг другу свою добычу. По их жестам, по тому, как они начали ссориться, можно было догадаться, что они считают ее слишком скудной: несколько холстов и платков, вытащенных из сундука, горшки, большие хлебы, головки сыра. Один из разбойников впился зубами в окорок, который он крепко держал за кость. Скот угнали те, кто ушел раньше. Наконец грабители увязали жалкий наворованный скарб в два или три тюка и ушли, даже не оглянувшись.
Анжелика и Никола долго не решались выйти из леса. Солнце уже сияло на небе, и под его лучами блестели капельки росы на лугу, когда дети, набравшись наконец смелости, зашагали к деревне, где теперь царила странная тишина.
Когда они приблизились к дому Мерле, послышался плач младенца.
— Это мой младший братишка, — прошептал Никола. — Слава богу, хоть он жив.
Опасливо озираясь — а вдруг кто-нибудь из грабителей задержался в хижине,
— они бесшумно проскользнули во двор. Они шли, взявшись за руки и замирая на каждом шагу. Первым, на кого они наткнулись, был папаша Мерло. Он лежал на земле, уткнувшись лицом в навозную кучу. Никола нагнулся и попытался приподнять его голову.
— Па, папа, ты жив?
Он выпрямился.
— Похоже, что умер. Посмотри, какой он белый, а ведь всегда лицо у него такое красное.
В хижине надрывался малыш. Он сидел на развороченной кровати и отчаянно размахивал ручонками. Никола подбежал и схватил его.
— Спасибо тебе, пресвятая дева, малыш цел и невредим!
Анжелика расширенными от ужаса глазами глядела на Франсину. Девочка, бледная как смерть, лежала на полу с закрытыми глазами. Платье у нее было задрано, а по ногам струилась кровь.
— Никола, что они… что они с нею сделали? — прошептала Анжелика сдавленным голосом.
Теперь и Никола увидел сестру. Ярость исказила его лицо, оно сразу словно постарело. Бросив взгляд на дверь, он с ненавистью выкрикнул:
— Проклятые, проклятые!
Резким движением он протянул Анжелике малыша.
— Подержи его.
— Никола опустился на колени рядом с сестрой и стыдливо прикрыл ее разорванной юбкой.
— Франсина, это я, Никола. Скажи, ты жива?
Из хлева рядом с хижиной доносились стоны. Согнувшись чуть ,ли не вдвое, охая, вошла матушка Мерло.
— Это ты, сынок? Ох, бедные мои детушки, бедные детушки! Горе-то какое! Они забрали и осла, и свинью, и все наши жалкие гроши. Говорила же я вашему отцу, зарой деньги в землю.
— Мам, тебе больно?
— Да я-то ничего. Я женщина, всякое на своем веку повидала. Но Франсина, бедняжка, ведь она совсем еще ребенок, она могла умереть.
Она плакала, обняв дочь своими грубыми руками крестьянки и укачивая ее, словно маленькую.
— А где же остальные? — спросил Никола.
После долгих поисков нашли наконец и остальных детей — мальчика и двух девочек: они спрятались в ларь, когда грабители, забрав оттуда хлеб, стали насиловать их мать и сестру.
Тем временем в хижину пришел сосед, следом подошли и другие многострадальные жители деревни, чтобы поделиться своими горестями. Убитых оказалось только двое: Мерло и еще один старик, который тоже схватился за мушкет. Других мужчин просто привязали к лавкам и избили, но не до смерти. Дети все были живы, а одному крестьянину удалось даже выпустить из хлева своих коров, и они разбежались, а теперь, может, удастся отыскать их. Но сколько разграблено крепких холстов, одежды, разной утвари, посуды, украшавшей очаги, окороков, сыров, и главное — грабители забрали деньги, те скудные экю, которых у крестьян и так почти никогда не бывало!
Полетта еще продолжала причитать и плакать.
— Их было шестеро!..
— Замолчи! — грубо остановил ее отец. — Сама только и шастаешь с парнями по кустам, так что ничего, переживешь. А вот корова наша должна была телиться! Мне-то потруднее будет обзавестись коровой, чем тебе возлюбленным.
— Надо уходить отсюда, — сказала матушка Мерло, держа на руках Франсину, которая все еще была в беспамятстве. — За этими могут прийти другие.
— Укроемся вместе с уцелевшей скотиной в лесу. Как тогда, когда нагрянули войска Ришелье.
— Пошли в деревню.
— В Монтелу! Да они наверняка там!
— Лучше в замок, — предложил кто-то.
С этим все дружно согласились.
— Правильно, идемте в замок!
Многовековой инстинкт заставил их искать спасения под крышей сеньора, своего господина, в замке, под защитой крепостных стен и башен которого они трудились уже не один век.
Анжелика, которая стояла с малышом на руках, почувствовала, как у нее от горя сжимается сердце.
«Бедный наш замок, — думала она. — Он уже разваливается. Разве мы можем укрыть в нем всех этих несчастных? А если грабители уже ворвались туда? Разве старый Гийом со своей пикой сумеет преградить им путь?»
Но вслух она сказала:
— Правильно, идемте в замок! Но только не по дороге и даже не тропинками через поле. Если разбойники бродят около замка, мы не сможем подойти к воронам. Единственный путь — дойти до пересохшего болота и пробраться в замок через большой ров. Там в стене есть заброшенная дверца, но я знаю, как ее открыть.
Она умолчала о том, что много раз удирала из замка через эту дверцу, наполовину заваленную кучей мусора из подземелья, где находились «каменные мешки», о существовании которых теперешние бароны де Сансе едва ли помнили. Один из этих «мешков» и служил Анжелике убежищем, где она, как колдунья Мелюзина, растирала свои травы и приготовляла из них разные зелья.
Крестьяне отнеслись к словам Анжелики с доверием. Некоторые из них только сейчас заметили ее, но все они настолько привыкли видеть в ней добрую фею, что даже не удивились ее появлению здесь именно в тот момент, когда на них обрушилась беда.
Одна из женщин взяла из ее рук ребенка, и Анжелика под палящим солнцем повела свой маленький отряд кружным путем, через болота, затем по краю крутого мыса, который некогда возвышался над гладью залива Пуату. Лицо ее было покрыто пылью и забрызгано грязью, но она подбадривала крестьян.
Она провела их через узкую щель заброшенной потайной двери. В подземелье их окутала приятная прохлада, но дети, испугавшись темноты, заплакали.
— Не бойтесь, не бойтесь, — успокаивала их Анжелика. — Скоро мы будем уже в кухне, и няня Фантина даст нам супу.
Напоминание о Фантине всех подбодрило. Вслед за дочерью барона де Сансе, охая и спотыкаясь, крестьяне вскарабкались по полуразрушенной лестнице и прошли через захламленные залы, по которым бегали крысы. Анжелика шагала уверенно — это было ее царство.
Когда они проходили мимо большой залы, их на мгновение испугал шум голосов. Но и Анжелика и тем более крестьяне не могли даже на секунду представить себе, что в замок ворвались грабители. Чем ближе они подходили к кухне, тем ощутимее становился запах супа и глинтвейна. Судя по всему, на кухне толпилось много народу, но это были не разбойники, так как разговаривали они тихо, спокойно и даже вроде печально. Как оказалось, это испольщики, крестьяне из других деревень пришли укрыться за ветхими стенами замка.
Неожиданное появление такой толпы испугало сидящих в кухне, и они в ужасе закричали, приняв входящих за разбойников, Но кормилица увидела Анжелику, бросилась к ней и крепко обняла.
— Птичка моя, жива! Благодарю тебя, господи! И тебя, святая Радегонда! И тебя, святой Илер! Благодарю вас всех!
Впервые страстные объятия кормилицы вызвали у Анжелики чувство раздражения. Она только что провела «своих людей» через болота! Она так долго шагала впереди этих несчастных! Она уже не ребенок! И Анжелика резко, почти грубо вырвалась из объятий Фантины Лозье.
— Дай им поесть, — сказала она.
***
Позже, словно во сне, она увидела полные слез глаза матери, которая гладила ее по щеке.
— Дочь моя, сколько волнений вы нам доставили!
К Анжелике подошла тетушка Пюльшери, осунувшаяся, с покрасневшим от слез лицом, потом отец, дедушка…
Девочке все они представлялись просто забавными марионетками. Большая кружка глинтвейну, которую она выпила, совершенно опьянила ее, погрузила в состояние приятного дурмана. Вокруг нее люди вновь и вновь вспоминали события трагической ночи: как разбойники налетели на деревню, как загорелись первые дома, как синдика выбросили из окна со второго этажа его нового дома, которым он так гордился.
Мало того, эти безбожники, эти мародеры надругались даже над деревенской церквушкой: они украли священные сосуды, а кюре с его служанкой привязали к алтарю. Они продали душу дьяволу! Как иначе можно объяснить все это?
Рядом с Анжеликой старая женщина, баюкая, держала на руках внучку — девочку-подростка с опухшим от слез лицом. Бабушка качала головой, без конца повторяя с ужасом:
— Что они с нею вытворяли! Что они с нею вытворяли! Просто не верится!..
Только и было разговоров, что об изнасилованных женщинах, об избитых мужчинах, об угнанных коровах и козах. Вспоминали, как истошно ревел осел пономаря, когда грабители, пытаясь увести его, тянули за уши, а хозяин держал несчастную скотину за хвост.
Многим удалось убежать от разбойников. Одни спрятались в лесу, другие — на болотах, но большинство нашли приют в замке. Во дворах и в хозяйственных постройках замка места было достаточно, чтобы разместить с таким трудом спасенный скот. К несчастью, беглецы привлекли к замку внимание нескольких грабителей, и, несмотря на мушкет барона де Сансе, дело могло бы кончиться плохо, если бы старому Гийому не пришла в голову великолепная мысль. Повиснув на ржавых цепях подъемного моста, он поднял его. Словно жестокие, но трусливые волки, грабители отступили перед жалким рвом с тухлой водой.
И тут разыгралась удивительная сцена. Стоя у ворот, старый Гийом выкрикивал проклятия на своем родном языке и грозил кулаком вслед убегавшим в темноту оборванцам. Неожиданно один из грабителей остановился и ответил ему что-то. И вот в ночи, обагренной заревом пожаров, завязался странный диалог на грубом германском наречии, от которого мороз по коже пробегал.
Никто в точности не знал, что сказали друг другу Гийом и его соотечественник, но, как бы там ни было, разбойники к замку больше не подходили, а на заре и вовсе ушли из деревни. Теперь к Гийому все относились как к герою, чувствуя себя в безопасности под защитой отважного воина.
Это происшествие свидетельствовало о том, что среди грабителей, орудовавших в округе, была не только деревенская голь и городская беднота, как это показалось вначале, но и солдаты с севера Европы, из армий, распущенных после подписания Вестфальского мира. В этих армиях, сколоченных германскими князьями для службы французскому королю, можно было встретить кого угодно — и валлонцев, и итальянцев, и фламандцев, и лотарингцев, и льежцев, и испанцев, и германцев.
Миролюбивые жители Пуату раньше даже не представляли себе, что на свете существует столько разных народов. Некоторые утверждали, будто бы среди грабителей был даже поляк, один из тех диких всадников, которых кондотьер Жан де Берт привел недавно в Пикардию, чтобы они поубивали всех младенцев.
Его видели. У него было желтое лицо, высокая меховая шапка и, судя по тому, что к концу дня ни одна женщина в деревне не избежала его, неистощимая мужская сила.
***
На пепелищах выросли новые хижины. Строили их быстро: замешивали глину с соломой и тростником, и вот уже готово довольно прочное жилище. Потом началась жатва — разбойники не уничтожали посевов, урожай был хороший, и это утешило крестьян. Только две девочки — Франсина и другая — не оправились после надругательства и, пролежав несколько дней в горячке, умерли.
Ходили слухи, что из Ниора власти выслали конный отряд в погоню за грабителями, которые, похоже, не были связаны с другими бандами и не имели настоящего вожака.
Как бы там ни было, но набег грабителей на земли баронов де Сансе мало что изменил в привычной жизни обитателей замка. Разве только старый барон еще чаще стал поносить злодеев, на чьей совести лежало убийство славного короля Генриха IV, да непокорных протестантов.
— Эти люди воплощают собой мятежный дух, губящий королевство. Было время, когда я осуждал монсеньера Ришелье за его жестокость, но теперь вижу — он был даже слишком мягок.
В тот день единственными слушателями старого барона, перед которыми он разглагольствовал, были Анжелика и Гонтран. Они переглянулись с видом сообщников. До чего же отстал от жизни их милый дедушка! Все внуки горячо любили своего деда, но редко разделяли его старомодные суждения.
Гонтран, которому почти сравнялось двенадцать, осмелился возразить:
— Дедушка, эти разбойники вовсе не гугеноты. Они католики, но они убежали из армии, потому что там голод. И еще среди них есть чужеземные наемники, которым, говорят, не платили денег, да крестьяне из разоренных войной деревень.
— В таком случае они не должны были приходить сюда. И все равно я никогда не поверю, что протестанты им не помогают. Да, в мое время солдатам платили мало, не спорю, но платили регулярно. Уж поверь мне, все эти беспорядки подогревают чужеземцы, может быть, англичане или голландцы. Протестанты бунтуют, создают коалиции, тем более что Нантский эдикт слишком уж снисходителен к ним, он даровал им не только свободу вероисповедания, но еще и гражданские права.
— Дедушка, а что это такое — гражданские права, которые дали протестантам? — спросила вдруг Анжелика.
— Ты еще мала, внученька, и не поймешь, — ответил старый барон и, помолчав, добавил:
— Гражданские права — это нечто такое, чего нельзя отнять у людей, не обесчестив себя.
— Значит, это не деньги, — заметила девочка.
— Совершенно верно, Анжелика. Ты не по возрасту сообразительна, — похвалил ее старый барон.
Но Анжелика считала, что этот вопрос требует уточнений.
— Выходит, если разбойники ограбят нас дочиста, у нас все-таки останутся наши гражданские права?
— Правильно, деточка, — ответил ей Гонтран.
Анжелика уловила в голосе брата иронию и подумала, не смеется ли он над нею.
Гонтран был молчаливый, замкнутый мальчик. Не имея ни наставника дома, ни возможности учиться в коллеже, он вынужден был довольствоваться теми жалкими крохами познаний, которыми делились с ним деревенский учитель и кюре.
Большую часть времени он проводил в одиночестве на чердаке, где растирал красный кошениль или месил разноцветную глину для своих странных композиций, которые он называл «картинами» или «живописью».
Хотя Гонтран рос таким же заброшенным ребенком, как и все дети барона де Сансе, он часто упрекал Анжелику в том, что она дикарка и не умеет вести себя, как подобает девочке из знатной семьи.
— А ты не так глупа, как кажешься, — добавил он ей тогда в виде комплимента.
Глава 3
Беседуя с Анжеликой и Гонтраном, старый барон уже давно прислушивался, пытаясь понять, что происходит во дворе: оттуда доносилась какая-то перебранка, шум голосов смешивался с кудахтаньем вспугнутых кур. Затем кто-то протопал по подъемному мосту, крики стали еще громче, и ясно слышался голос Гийома. Дело было к вечеру, стояла великолепная осенняя погода, и обитатели замка разбрелись кто куда.
— Не бойтесь, дети, — сказал старый барон, — наверно, Гийом прогоняет какого-нибудь нищего…
Но Анжелика уже выбежала на крыльцо.
— На дядюшку Гийома напали, ему угрожают! — прокричала она оттуда.
Прихрамывая, барон заковылял за своей ржавой шпагой, Гонтран схватил арапник. Выйдя на крыльцо, они увидели старого слугу, вооруженного пикой, а рядом с ним Анжелику.
Противник был поблизости, хотя и недосягаем, поскольку находился уже по другую сторону подъемного моста, но все еще хорохорился. Это был высокий детина с изможденным от голода лицом, он задыхался от ярости. И в то же время старался держать себя в руках как представитель закона.
Увидев его, Гонтран тотчас же опустил арапник и потянул деда назад.
— Это сборщик налогов, он пришел за деньгами. Его уже много раз прогоняли…
Посрамленный чиновник — вид у него после схватки был весьма жалкий — продолжал медленно пятиться, но, заметив, что подкрепление в нерешительности, осмелел. Он остановился — правда, на почтительном расстоянии — и, вынув из кармана измятый во время сражения свиток, вздыхая, принялся любовно расправлять его. Затем с ужимками начал читать: предписывается барону де Сансе без промедления уплатить задолженность в сумме 875 ливров, 19 су и 11 денье за испольщиков, десятую часть сеньоральной ренты, королевский налог, налог на покрытых кобыл, «пыльное право» — пошлину за перегон скота по королевской дороге и пени за просрочку платежа.
Старый барон побагровел от ярости.
— Уж не думаешь ли ты, болван, что дворянин, услышав этот бред, тотчас же выложит деньги, словно простой виллан! — кричал он в бешенстве.
— Вы же знаете, что мессир барон, ваш сын, до сих пор довольно аккуратно платил ежегодные налоги, — низко кланяясь, проговорил чиновник. — Хорошо, я приеду еще раз, когда он будет дома. Но предупреждаю: если завтра в это же время я в четвертый раз не застану его и не получу денег, я немедленно подаю на взыскание в суд и ваш замок и вся мебель будут проданы, а деньги поступят в королевскую казну.
— Вон отсюда, прихвостень государственных ростовщиков!
— Мессир барон, не забывайте, что я состою на службе и могу быть также назначен судебным исполнителем.
— Чтобы быть исполнителем, нужно иметь решение суда, — вконец разгневался старый обнищавший дворянин.
— Если вы не уплатите, решение суда я вам обеспечу, это дело нехитрое, уж поверьте мне.
— Но чем, по-вашему, мы должны платить, если у нас нет денег? — прокричал Гонтран, увидев, что дедушка растерялся. — Раз уж вы судебный исполнитель, так можете сами убедиться, что грабители увели у нас жеребца, двух ослиц и четырех коров, а к тому же большая часть суммы, которую вы с нас требуете, — это подати, что должны внести испольщики моего отца. До сих пор он добровольно платил за них, потому что они бедны, но ведь он вовсе не обязан делать это. А во время последнего набега грабителей крестьяне пострадали еще больше нас, и едва ли после такого разбоя отец сможет погасить задолженность…
Рассудительные слова мальчика подействовали на чиновника больше, чем брань старого сеньора. С опаской косясь на Гийома, он сделал несколько шагов вперед и уже более мягким, почти сочувственным, но все же твердым тоном заявил, что его дело получать приказы фиска и передавать их. По его мнению, только прошение, направленное мессиром бароном через интенданта провинции в Пуату на имя генерального интенданта фиска, может задержать арест имущества.
— Между нами, — добавил чиновник, и эти слова вызвали гримасу отвращения у старого барона, — между нами, скажу вам, Что даже мое непосредственное начальство — прокурор или налоговый инспектор — не правомочно освободить вас от налогов или предоставить льготу. Но ведь вы дворянин, и у вас, должно быть, есть высокие связи, поэтому мой дружеский совет вам — используйте их!
— Я бы не счел за честь называть вас своим другом, — резко заметил старый барон де Ридуэ.
— А я говорю для того, чтобы вы передали это мессиру барону, вашему сыну. Нищета никого не щадит, так-то вот! Думаете, мне приятно, когда от меня все шарахаются, словно от призрака, да еще награждают тумаками, точно паршивую собаку? Ну, ладно, прощайте, не поминайте лихом!
Он надел шляпу и, прихрамывая, зашагал прочь, с грустью разглядывая порванный во время драки рукав своего широкого плаща.
В противоположную сторону, в замок, тоже прихрамывая, зашагал и старый барон, а за ним, молча, Анжелика и Гонтран.
Старый Гийом, проклиная воображаемых врагов, отнес свою древнюю пику к себе в логово, хранилище исторических обломков.
Вернувшись в гостиную, старый барон принялся расхаживать взад и вперед, и дети долго не решались заговорить с ним. Наконец в сумеречной тишине зала раздался голосок Анжелики.
— Скажи, дедушка… вот грабители оставили нам наши гражданские права, а этот человек в черном, не унес ли он их сейчас с собой?
— Иди к маме, девочка, — дрогнувшим голосом ответил старый барон.
Он отвернулся, сел в свое высокое кресло с вытертой обивкой и умолк.
Дети, попрощавшись, ушли.
***
Арман де Сансе, узнав, какой прием был оказан сборщику налогов, вздохнул и долго теребил клинышек своей седой бородки а la Людовик XIII.
Анжелика любила, хотя и несколько покровительственно, своего доброго и спокойного отца, на загорелый лоб которого повседневные заботы наложили глубокие морщины.
Чтобы поставить на ноги свей многочисленный выводок, этому потомку нищих аристократов приходилось отказываться от всех удовольствий, которым обычно предаются люди его положения. Он редко куда-нибудь выезжал и почти не охотился, в отличие от своих соседей-дворян, которые были не богаче его и находили утешение в том, что все свое время проводили за травлей зайцев и кабанов.
А барон Арман де Сансе целиком посвятил себя заботам о семье. Одет он был ненамного лучше, чем его крестьяне, и как от них, от него исходил резкий запах навоза и лошадей. Он любил своих детей. Они доставляли ему радость, и он гордился ими. В них он видел смысл своей жизни. Главное место в ней занимали дети. Второе — его мулы. Одно время он даже мечтал разводить у себя этих вьючных животных, которые были выносливее лошадей и крупнее ослов.
И вот теперь грабители угнали его лучшего жеребца и двух ослиц. Это было настоящее бедствие, и барон даже подумывал, не продать ли ему оставшихся мулов и те небольшие луга, которые он сохранял, чтобы их прокормить.
На следующий день после прихода сборщика налогов барон Арман де Сансе тщательно отточил гусиное перо и, расположившись за своим бюро, принялся сочинять челобитную на имя короля с просьбой освободить его от ежегодных налогов.
В своем послании он подробно описал, в каком бедственном положении он, дворянин, находится.
Прежде всего он просил извинить его за то, что пока может назвать только девять живых детей, но надеется, что их будет больше, так как «моя жена и я еще молоды и мы охотно увеличиваем их число».
Затем он добавил, что его немощный отец, который при Людовике XIII дослужился до полковника, не имеет пенсии и находится на его иждивении. Сам он имел чин капитана, был представлен к повышению, но ему пришлось покинуть королевскую службу ввиду того, что жалованья офицера королевской артиллерии
— 1700 ливров в год — «не хватало, чтобы жить соответственно чину». Он упомянул также, что содержит двух престарелых тетушек, которые, будучи «бесприданницами, не смогли ни найти себе мужей, ни уйти в монастырь, и упасть которых — чахнуть в смиренном труде». Далее барон писал, что у него пятеро слуг и один из них, крайне полезный в доме человек, — бывший солдат, тоже не имеющий пенсии. Старшие два сына учатся в коллеже, и их образование обходится в 500 ливров. Одну дочь надо бы поместить в монастырь, но для этого требуется еще 300 ливров. В заключение он упомянул что в течение многих лет платил налоги за своих испольщиков, чтобы удержать их на мызах, и вот теперь должен внести за них в государственную казну 875 ливров, 19 су и 11 денье только за текущий год. А его годовой доход едва достигает четырех тысяч ливров, и ему нужно кормить девятнадцать человек и в то же время поддерживать тот образ жизни, которого требует дворянское звание, а тут вдобавок ко всем несчастьям на его земли напали разбойники, разграбили и разорили дома, многих крестьян поубивали, а оставшихся в живых ввергли в еще более жестокую нужду. Заканчивая письмо, Арман де Сансе просил благосклонно уменьшить ему налог, оказать помощь в виде безвозвратной или же временной ссуды в сумме не менее тысячи ливров и молил о «королевской милости»: в случае, если будет предпринят поход в Америку или Индию, взять в качестве знаменщика его старшего сына, «юного шевалье», обучающегося логике у монахов, которым, кстати, барон задолжал за его содержание более чем за целый год.
Барон добавил, что со своей стороны он всегда готов принять любую должность, совместимую с его дворянским званием, лишь бы она дала возможность прокормить семью, так как он понимает, что его земли, даже если их продать, не спасут его…
Чтобы высушить чернила, Арман де Сансе посыпал песком свое длинное послание, на которое ушло несколько часов тяжкого труда, отдельно написал записку своему покровителю и кузену маркизу дю Плесси де Бельер, умоляя его передать прошение в руки самого короля или же вдовствующей королевы и сопроводить послание наилучшими рекомендациями, чтобы оно было принято благосклонно.
В заключение он из вежливости приписал: «Я уповаю, сударь, увидеть вас вскорости в наших краях и иметь возможность оказать вам услугу, поделиться с вами вьючными мулами, например, — у Меня есть Прекрасные мулы! — или прислать к вашему столу фрукты, каштаны, сыры или простоквашу».
***
Несколько недель спустя к бедам несчастного барона Армана де Сансе прибавились еще новые.
Это случилось в преддверии зимы. В один из вечеров в замке услышали, как по дороге, а затем и по старому подъемному мосту, который, как всегда, словно украшали расположившиеся на перилах индюшки, процокали лошадиные копыта.
Во дворе залаяли собаки Анжелика, благодаря стараниям тетушки Пюльшери сидевшая взаперти в комнате за рукоделием, бросилась к окну.
Она увидела, как с лошади соскочили двое длинных и тощих, одетых в черное всадников, а следом на тропинке появился нагруженный баулами мул, которого вел крестьянский мальчик.
— Тетушка! Ортанс! — позвала Анжелика. — Взгляните-ка, по-моему, это наши братья, Жослен и Раймон.
Ортанс с Анжеликой и старая дева поспешили вниз. Они появились в гостиной в тот момент, когда мальчики здоровались с дедом и тетушкой Жанной. Со всех сторон сбегались слуги. Пошли за бароном в поле и за баронессой — в сад.
Юноши отнеслись к этому радостному переполоху довольно сдержанно.
Одному из них было пятнадцать лет, другому — шестнадцать, но их часто принимали за близнецов, так как они были одного роста и похожи друг на друга. У обоих — матовый цвет лица, серые глаза, черные прямые волосы, свисавшие на помятый, грязный белый воротник их монастырского платья. Отличало их только выражение лица: у Жослена оно было более жесткое, у Раймона — более скрытное.
Пока братья односложно отвечали на вопросы старого барона, кормилица, сияя от счастья, постелила на стол красивую скатерть, принесла горшочки с паштетом, хлеб, масло и котелок с каштанами нового урожая. Глаза юношей заблестели. Не дожидаясь приглашения, они уселись за стол и принялись есть — жадно и неаккуратно, что привело в восторг Анжелику.
Она заметила, что братья худы и бледны, что их костюмы из черной саржи сильно вытерты на локтях и коленях.
Разговаривая, они опускали глаза. Ни тот, ни другой, казалось, не узнали ее, а вот она помнила, что некогда помогала Жослену доставать птиц из гнезда, так же как теперь ей самой помогает Дени.
У Раймона на поясе висел пустой рог. Анжелика спросила, для чего он.
— Для чернил, — ответил он высокомерно.
— А я свой выбросил, — сказал Жослен. Пришли со свечами отец и мать. Барон был рад встрече с сыновьями, но немного встревожен.
— Почему вы здесь, мальчики? Ведь вы даже на лето не приезжали. Начало зимы — несколько необычное время для каникул, не правда ли?
— Летом мы не приехали потому, — начал объяснять Раймон, — что нам не на что было нанять лошадь или хотя бы отправиться в почтовой карете, которая ходит между Пуатье и Ниором.
— И если мы сейчас здесь, то совсем не оттого, что разбогатели… — продолжал Жослен.
— …А потому, что монахи выставили нас вон, — закончил Раймон.
Наступило тягостное молчание.
— Ради святого Дени, скажите, что же вы натворили, судари мои, коль скоро вам нанесли такое оскорбление? — воскликнул старый барон.
— Ничего. Просто уже почти два года августинцы не получали за нас платы. Вот они и дали нам понять, что вместо нас хотят принять учеников, чьи родители щедрее… — Барон Арман принялся ходить взад и вперед по гостиной, что было у него признаком крайнего возбуждения.