Мне сказать вам откровенно, - добавил добрый кюре со слезами на глазах, -
Если вы примете сан священника, я со страхом думаю, убережете ли вы свою
Душу.
Жюльен со стыдом признался себе, что он глубоко растроган: первый раз в
Жизни он почувствовал, что кто-то его любит; он расплакался от умиления и,
Чтобы никто не видел его, убежал в лесную чащу, в горы над Верьером.
"Что со мной делается? - спрашивал он себя. - Я чувствую, что мог бы
Сто раз жизнь свою отдать за этого добрейшего старика, а ведь как раз он-то
Мне и доказал, что я дурак. Именно его-то мне важнее всего обойти, а он меня
Видит насквозь. Этот тайный пыл, о котором он говорит, ведь это моя жажда
Выйти в люди. Он считает, что я недостоин стать священником, а я-то
Воображал, что этот мой добровольный отказ от пятисот луидоров ренты внушит
ему самое высокое представление о моей святости и о моем призвании".
"Отныне, - внушал самому себе Жюльен, - я буду полагаться только на те
Черты моего характера, которые я уж испытал на деле. Кто бы мог сказать, что
я с таким наслаждением буду обливаться слезами? Что я способен любить
человека, который доказал мне, что я дурак?"
Через три дня Жюльен, наконец, нашел предлог, которым ему следовало бы
Вооружиться с самого первого дня; этот предлог, в сущности, был клеветой, но
не все ли равно? Он неуверенным голосом признался кюре, что есть одна
Причина - какая, он не может сказать, потому что это повредило бы третьему
Лицу, - но она-то с самого начала и отвратила его от этого брака.
Разумеется, это бросало тень на Элизу. Отцу Шелану показалось, что все это
Свидетельствует только о суетной горячности, отнюдь не похожей на тот
Священный огонь, которому надлежит пылать в душе юного служителя церкви.
- Друг мой, - сказал он ему, - для вас было бы много лучше стать
Добрым, зажиточным деревенским жителем, семьянином, почтенным и
Образованным, чем идти без призвания в священники.
Жюльен сумел очень хорошо ответить на эти увещевания: он говорил как
Раз то, что нужно, то есть выбирал именно те выражения, какие больше всего
Подходят ревностному семинаристу; но тон, каким все это произносилось, и
Сверкавший в его очах огонь, который он не умел скрыть, пугали отца Шелана.
Однако не следует делать из этого какие-либо нелестные выводы о
Жюльене: он тщательно продумывал свои фразы, исполненные весьма тонкого и
Осторожного лицемерия, и для своего возраста справился с этим не так уж
Плохо. Что же касается тона и жестов, то ведь он жил среди простых крестьян
И не имел перед глазами никаких достойных примеров. В дальнейшем, едва
Только он обрел возможность приблизиться к подобного рода мастерам, его
Жестикуляция сделалась столь же совершенной, сколь и его красноречие.
Госпожа де Реналь удивлялась, отчего это ее горничная, с тех пор как
получила наследство, ходит такая невеселая: она видела, что девушка
Беспрестанно бегает к кюре и возвращается от него заплаканная; в конце
Концов Элиза сама заговорила с ней о своем замужестве.
Госпожа де Реналь занемогла; ее кидало то в жар, то в озноб, и она
Совсем лишилась сна; она только тогда и была спокойна, когда видела возле
Себя свою горничную или Жюльена. Ни о чем другом она думать не могла, как
Только о них, о том, как они будут счастливы, когда поженятся. Этот бедный
Маленький домик, где они будут жить на свою ренту в пятьсот луидоров,
Рисовался ей в совершенно восхитительных красках. Жюльен, конечно, сможет
Поступить в магистратуру в Брэ, в двух лье от Верьера, и в таком случае у
Нее будет возможность видеть его время от времени.
Госпоже де Реналь стало всерьез казаться, что она сходит с ума; она
Сказала об этом мужу и в конце концов действительно заболела и слегла.
Вечером, когда горничная принесла ей ужин, г-жа де Реналь заметила, что
Девушка плачет. Элиза теперь ужасно раздражала ее, и она прикрикнула на нее,
Но тут же попросила у нее прощения. Элиза разрыдалась и, всхлипывая,