Фандорина передают из рук в руки

«На Апшеронском полуострове сосредоточено 82,6 % общероссийской добычи нефти. Стоимость добычи – одна из самых дешевых в мире, потому что нефть находится недалеко от поверхности – в среднем глубина скважин впятеро меньше, чем в Техасе. Всего вышек насчитывается около 4200. Годовой доход от нефти и нефтяных продуктов составляет не менее 300 миллионов рублей…»

Карандаш строчил по бумаге. Эраст Петрович выплачивал долг по Никки за вчерашний день. Снаружи стемнело, над керосиновой лампой танцевали мошки.

Несколько часов назад Гасым сказал:

– Хожу в Шубаны. Через стена смотрю. Если Хачатур дома ночует, записка присылаю: сколько люди, сколько львы. Ты приходишь, мы ждем, когда все спят, потом идем, всех убиваем. Такой будет план, – сказал гочи на прощанье и поспешно прибавил: – Помню, помню: Хачатур сразу не убиваем.

– Как я получу твою з‑записку? По воздуху? И как я найду эти твои Шубаны?

– Мальчик принесет, мальчик отведет.

– Какой еще мальчик?

– Вай, я знаю? Любой мальчик.

Он подошел к окну, крикнул что‑то. В комнату с топотом ворвалась гурьба чумазых пацанят – тех самых, что весь день орали во дворе.

Гасым подозвал двоих, остальных прогнал. Потолковал с ними о чем‑то.

– Тэшэккюр едирэм, ага. Дедийиниз кими оладжаг! – хором ответили мальчишки, просияв счастливыми улыбками.

– Это Саид, сын Халида‑ханум, – показал Гасым на одного. – Будет с твой друг сидеть, когда ты уйдешь. А это Али сын Мустафы, тебе записка принесет и куда надо отведет.

– Но ведь ты неграмотный! Как ты мне напишешь записку?

Презрительно усмехнувшись, гочи не удостоил его ответа. Ссыпал в огромный карман сушеных фруктов и орехов, взял несколько лепешек.

По двору он шагал неспешно, вразвалку. Остроносый Али сын Мустафы семенил рядом, похожий на Панурга рядом с Пантагрюэлем, но при этом старался подражать походке великого человека: так же гордо расправлял плечи, смотрел вперед и вверх, из‑за чего едва не споткнулся.

Тогда‑то Фандорин и решил заняться дневником – пришла подходящая мысль для «Инея».

«Почти всякому человеку хочется себя как‑то возвысить. Цзюнцзы, благородный муж, для этого стремится стать выше. Человек мелкий, сяожэнь, норовит увеличить свой рост, принижая окружающих. Поэтому когда благородный муж становится правителем (что случалось в истории редко), всё общество, следуя его примеру, тоже начинает тянуться вверх: улучшаются нравы, в моду входят благородство, бескорыстие, отвага. Когда же воцаряется сяожэнь, всеобщим законом становится унижение подданных. Сяожэнь мал ростом. Поэтому он может выглядеть великим, только если все вокруг простерлись ниц, а худший враг для маленького правителя – тот, кто отказывается пресмыкаться на брюхе. От этого в эпоху правления сяожэней в обществе распространяются льстивость, вороватость и вероломство…»

Всё время, пока Эраст Петрович то задумчиво смотрел на огонек лампы, то склонялся над бумагой, Маса лежал тихо и не шевелился. Но когда, переписывая из газетных статей в раздел «Дерево» сведения о нефтяной индустрии, Фандорин добрался до керосиновой статистики, японец вдруг начал метаться. По осунувшемуся бледному лицу потекли слезы, ресницы задрожали.

– Моосивакэ аримасэн! – пробормотал раненый и повторил эту фразу, означавшую «Мне нет прощения!», много раз.

Он мучился. Его терзали какие‑то кошмары. Никакой пользы от такого тягостного сна быть не могло.

Поколебавшись, Эраст Петрович легонько похлопал друга по щеке.

Маса открыл глаза. Увидел склонившегося над ним Фандорина, заморгал, всхлипнул.

– Мне снился страшный сон, господин. Будто вы в опасности, а я ранен и не могу вам помочь!

Он хотел подняться – и не смог, только застонал.

– Значит, это не сон… Я не могу пошевелиться. У меня совсем нет сил! – прошептал Маса бледными губами.

– Ты ранен пулей в грудь, навылет. Сутки лежал без сознания. Не шевелись. Тебе нужен полный покой.

Японец нахмурился.

– Я помню, мы ехали по дороге. Луна. Черный всадник. И всё. Что было дальше?

Фандорин рассказал. Маса слушал, не перебивая.

– Вы обрились из‑за меня, господин? В знак скорби? Я очень тронут. – На глазах японца выступили слезы. – Очень красиво. Вы похожи на худого Будду.

– Худой из меня Будда, ты прав, – пошутил Эраст Петрович по‑русски, чтобы подбодрить друга.

Не помогло.

– Мне нет прощения, – прошептал Маса. – Мало того, что я не смог вас защитить, теперь я еще и обременяю вас. Мне лучше умереть.

– Я тебе умру! – прикрикнул на него Эраст Петрович. – Лежи, спи, выздоравливай.

– А вам будет помогать этот ваш Гасыму?! – Узкие глазки японца злобно сверкнули. – Я даже не видел его. Как я могу вас ему доверить? Вдруг он предатель, который вонзит вам меч в спину?

– Непохоже.

– Ну не предатель, так дурак или неумеха!

Подув на магический жгут, Фандорин поднес его к носу слуги.

– Подыши‑ка. Тебе нельзя волноваться.

Еще несколько минут Маса всхлипывал, потом его взгляд затуманился. Уснул.

И вовремя.

В стекло звонко ударил камешек. Маленькая фигурка стояла во дворе, махала рукой. Эраст Петрович быстро сбежал по лестнице.

Али, сын Мустафы, протянул ему клочок бумаги. При свете спички Фандорин разглядел рисунок:

Всё было понятно. Кроме одного: почему один человечек из правой половины меньше остальных? Быть может, так получилось случайно?

Али потянул Фандорина за полу черкески: идем, идем!

– Где Саид, сын Халиды‑ханум?

Оказалось, здесь же, под лестницей.

Объяснив мальчонке про курящийся жгут, Эраст Петрович быстро собрался. Эх, жалко, багаж остался в гостинице. Там и наряд ниндзя для ночных экспедиций, и множество других полезнейших вещей. «Веблея» тоже жалко. Удобный револьвер, отлично показавший себя в перестрелке, достался кому‑то из анархистов. Может быть, еще отыщется.

Но оружия в доме было предостаточно. Фандорин без труда нашел всё, что могло пригодиться для, в сущности, очень несложной операции.

– Я готов, Али, идем!

* * *

Дорога заняла почти час. Эраст Петрович мог бы преодолеть эту дистанцию гораздо быстрее, но паренек начинал задыхаться от быстрой ходьбы, приходилось сбавлять темп.

Поселок Шубаны располагался на склоне невысоких гор, вплотную подступавших к городу с запада. Местность была голая, совсем не дачная, но за стеной имения, к которому Фандорина вывел маленький проводник, темнели верхушки деревьев – должно быть, их высадили здесь специально, для тени.

Шубаны на карте

«Всё‑таки поразительная наглость! Шайка бандитов живет, можно сказать, на виду у всего города и ничего не боится! Значит, абсолютно уверены в безнаказанности. Как тут говорят: «Это Баку…»»

Али остановился прямо перед стеной – довольно высокой, в полтора человеческих роста.

– Шалам‑алейкум, Юмрубаш, – донесся сверху, из темноты, пришепетывающий голос. – Жалезай шуда.

На кромке, почти невидимый в тени ветвей, сидел Гасым. Шепелявил он из‑за того, что рот у него был набит едой.

Чем подкреплялся Гасым

Эраст Петрович уселся рядом.

– Скажи мальчику, чтоб ушел. Ему здесь оставаться опасно.

– Зачем опасно? Я обещал Али: можно слушать, как мы будем армяне убивать. Смотреть нельзя, слушать можно. Такой награда.

Со вздохом Фандорин подумал: что будет с этим городом, одна половина жителей которого так люто ненавидит другую?

Были, однако, заботы более насущные.

– Почему на рисунке одна фигурка маленькая? Там что, ребенок? Это осложнит дело.

– Не ребенок и не мужчина. Один молодой совсем, ус еще не растет. Не боец. Пойдем, да?

Не дожидаясь ответа, Гасым спрыгнул в сад. Грохота было, как от каменного обвала. Эраст Петрович поднялся на гребень стены и огромным скачком, беззвучно, приземлился несколькими метрами дальше. Так же бесшумно побежал вперед. Сзади доносилось пыхтение, трещали ветки.

Навстречу с рычанием метнулись две быстрые, льнущие к траве тени. Это были львицы. Обе замерли, одинаково прижав уши. Зловеще блеснули желтые огоньки глаз.

Фандорин сделал несколько шагов, остановился на открытом, освещенном луной месте, дал хищницам себя как следует рассмотреть. Палец лежал на спусковом крючке «смит‑вессона». За поясом был еще один, такой же. Тоже со взведенным курком.

С львицами шутки плохи, они опаснее самцов. «Я тебя не трону, если ты меня не тронешь», – мысленно сказал Эраст Петрович сначала одной, потом другой. Чтобы звери поверили в это, требовалось с полминуты поиграть с ними в гляделки.

Но хрустнули сучья под тяжелыми шагами, огромные кошки разом повернули свои лысые башки. На поляну, топая, вышел Гасым.

– Пиштя ! – шикнул он – и львицы попятились, развернулись, исчезли.

Фандорин двинулся дальше.

На лужайке перед самым домом нашелся и самец. Он дрых, положив косматую голову на толстые лапы. Сытого льва (а раз спит, значит, сыт) особенно бояться нечего. Если не подойти и не дернуть за гриву, не тронет.

Оглядев строение (изящный садовый павильон из белых досок, с высокими французскими окнами; внутри тихо; свет нигде не горит), Эраст Петрович показал Гасыму на правый торец, напомнил шепотом:

– Ровно две минуты, ясно?

Гасым предъявил часы, для пущей наглядности поднял два пальца.

– Два. Потом окно ломаю, всех убиваю. Гляди, Юмрубаш, на мой пуля не попади.

Двигаться по траве так, чтобы она не шуршала, – наука непростая, но Эраст Петрович владел ею в совершенстве. Он добежал до окна спальни, будто вовсе не касался земли. Помассировал глазные яблоки, чтобы включить ночное зрение. Заглянул через подоконник.

В мозгу работал счетчик, отмерял секунды.

«Восемнадцать, девятнадцать…».

Так, что тут у нас?

Интерьер в стиле ар‑нуво. На туалетном столике винные бутылки. Справа будуарная ниша, там кровать под балдахином, легкая занавеска слегка колышется на сквозняке – дверь в коридор приоткрыта. Сонного дыхания не слышно, но это ничего не значит. Люди, ведущие опасную жизнь, обычно спят очень чутко, а стало быть тихо.

Толкнул створку – медленно, чтоб не скрипнула. Поднялся на подоконник. Спустился.

«Тридцать один, тридцать два…».

А вдруг Хачатур не спит – что‑то почуял и затаил дыхание?

Фандорин приготовился качнуться вбок, чтобы уклониться от пули.

Ни звука. Лишь шелест листьев в саду.

Ну, была не была!

Он сделал два прыжка, отдернул полог.

Никого! Постель даже не смята.

Неужели Гасым ошибся и Однорукого в доме нет?

«Сорок четыре, сорок пять…».

За дверью должен быть небольшой коридор, ведущий в столовую‑гостиную.

Тихо, дверь, не скрипни.

Что половицы? Нехороши, пружинят.

Чтобы пол вел себя тихо, двигаться надо вдоль самого плинтуса. Медленно переставлять ноги, будто скользишь по льду.

«Пятьдесят девять, шестьдесят…».

Вторая дверь тоже приотворена – ну да, иначе не было бы сквозняка.

Плавно, дюйм за дюймом, Эраст Петрович открыл ее шире. Заглянул в просторную комнату. Она превосходно просматривалась – в окна с противоположной стороны лился лунный свет. Оттуда меньше чем через минуту вломится Гасым. Почти минута – это очень много. Более чем достаточно.

Интерьер такой же бонтонный, как в спальне. Хрупкая, изогнутая мебель, деревянные завитушки вокруг большого зеркала, на потолке панно с фавнами и нимфами.

Мраморная наяда (через плечо винтовка и два патронташа). На длинном столе грязная посуда, бутылки, объедки. Со стульев свисает оружие – «маузеры», кинжалы, несколько карабинов.

Теперь – главное: люди.

Вдоль стены на полу, в ряд, шесть фигур. Спят на бурках. Вместо подушек папахи.

Фандорин вздохнул с облегчением. Шесть – значит, все здесь, и Хачатур тоже. Просто улегся не в спальне, а вместе с остальными. Это несколько осложняет задачу, но не сильно.

«Восемьдесят два, восемьдесят три…».

Определить, который из них Однорукий. Приблизиться, отключить. Может быть, удастся так же бескровно взять и остальных.

Не ближний – у того видно обе руки, сложены на груди. И не второй – руки закинуты за голову…

«Девяносто, девяносто один…».

По паркету качнулась длинная тень, загромыхала рама. В высоком окне, заслонив его почти целиком, появился огромный силуэт.

Это был Гасым. Он перекинул ножищи через подоконник, уселся, приложил руку ко лбу – разглядывал комнату, которая по контрасту с лунным садом должна была показаться ему очень темной.

«Какого черта?! Еще целых полминуты!»

На полу кто‑то зашевелился, кто‑то вскинулся.

– Эй, армяне! Я Кара‑Гасым! – зычно крикнул гочи. – Смерть ваша пришел! Э, где вы тут? Не вижу.

Человек, лежавший дальше всего от Фандорина, вскинулся с пола, словно атакующая кобра. У него была только одна рука! Она вытянулась, «маузер» плюнул ядовитым желтым пламенем. Гасым качнулся, схватился рукой за бок.

Выбора не было. Миг промедления – и Хачатур выпалит еще раз. Пришлось стрелять самому. Тяжелая пуля «смит‑вессона» отшвырнула однорукого в угол.

Теперь уже все были на ногах. Некоторые в ошеломлении озирались, другие, кто лучше владел собой, кинулись к стульям, на которых висело оружие.

Одного, самого шустрого, Эраст Петрович тоже был вынужден уложить.

– Вижу! Всех вижу! – заорал Гасым. Держась одной рукой за раненый бок, он неспешно прицелился, застрелил ближайшего из бандитов.

Фандорин был уже в комнате. На пути встретился худенький паренек с вытаращенными глазами. Он был безоружен, поэтому Эраст Петрович просто отправил молокососа хуком в нокаут (при хаотичной потасовке на ограниченном пространстве английский бокс не менее эффективен, чем любые дзюцу).

Светловолосый человек в нижнем белье несся на Гасыма, размахивая кинжалом. Все так же неторопливо гочи прицелился в атакующего – но вместо выстрела раздался сухой щелчок.

– Вахсей! – удивился Гасым и выпучился на занесенный клинок.

Фандорин свалил светловолосого выстрелом в затылок. И оказался перед непростой дилеммой.

«Маузеристы»

Последний из анархистов, еще остававшийся на ногах, успел схватить со стула карабин, передернул затвор и направил ствол на Эраста Петровича, а из угла в Фандорина целил из «маузера» раненый Хачатур, с трудом удерживая тяжелый пистолет единственной рукой. На Гасыма рассчитывать было нечего – он рассматривал откинутый барабан своего заевшего «кольта».

Здоровый опасней раненого. Поэтому выстрелил Фандорин в человека с карабином, а от пули «маузера» ушел, метнувшись к стене.

Однорукого нужно было взять живым.

Поэтому Эраст Петрович кинулся навстречу «маузеру», делая рывок в сторону за долю секунды до следующего выстрела. Эта техника называется «го‑го» («пять против пяти»), потому что на малом расстоянии шансы увернуться от пули и встретиться с нею равны. Настоящий мастер способен довести соотношение до двух к одному, однако Фандорин таких высот не достиг. К игре в «го‑го» он прибегал лишь в самых крайних случаях.

Повезло раз, повезло второй. Оставался всего один прыжок. Но тут Гасым наконец щелкнул своим револьвером и прицелился.

– Не стреляй!

Поздно. Мощный «кольт» по‑львиному рыкнул. Однорукого снова отшвырнуло.

В саду, словно откликаясь, грозно взревел царь зверей – наконец проснулся и выражал недовольство шумом.

Пахло копотью, порохом и кровью.

А счетчик, оказывается, все это время работал.

«Сто восемь, сто девять, сто десять».

– Черт бы тебя п‑побрал! – Эраст Петрович наклонился над Хачатуром. – Что ты наделал, Гасым?

– Жизн твой спасал.

– Застрелить его я и сам бы мог!

Где здесь свет?

Фандорин подошел к двери, повернул выключатель, оглядел комнату.

За исключением нокаутированного мальчишки, кажется, все мертвы…

Гасым сидел все там же, на подоконнике. Только расстегнул черкеску и рассматривал дырку в боку. Оттуда, пачкая густую шерсть, толчками вытекала кровь.

– Горячий, – сообщил гочи, лизнув ладонь. – Соленый.

– Дай посмотрю.

– Э, не надо.

Богатырь выдернул из папахи клок, заткнул рану.

– Аман‑аман, – грустно сказал. – Я так «кольт» любил, а она стрелять не захотела.

Судя по женскому роду, любовь к «кольту» закончилась.

Гочи прошелся вдоль стульев, разглядывая оружие. С интересом взял в руки «веблей» – должно быть, никогда такого не видел.

– Это мой, – сказал Фандорин. – Дай сюда.

Гасым проворчал:

– Как что хороший, сразу «мой». На, не жалко.

Брезгливо взвесил на ладони «маузер». Прицелился – и вдруг высадил в стену всю обойму: одну пулю в центр, остальные кружком.

– Ты что?! – вскричал Эраст Петрович, зажимая уши.

– Мой знак. «Здесь был Кара‑Гасым». Люди говорить будут. Юмрубаш, у тебя какой знак?

– Никакой.

Фандорин всё не мог успокоиться. Неужто операция провалилась и нить оборвана?

– Вай, мне чужой слава не надо, – с укором молвил гочи. – Я только два армяне убил. Ты – четыре. Хотя один, может, русский, – прибавил он, кивнув на светловолосого.

– Не четверых я убил. Т‑троих.

Надежда оставалась только на юнца. Эраст Петрович привел пленника в чувство двумя оплеухами, усадил на стул.

– Ты кто? Откуда?

– Гагик… Из Акны.

Паренек, очень бледный, с трясущимися губами, в ужасе озирался на трупы. Увидел приближающегося гочи – зажмурился.

– Я Кара‑Гасым. Слышала?

Не открывая глаз, мальчишка кивнул.

– Она меня знает, – удовлетворенно заметил Гасым. – Далеко живет, в Карабах, а Кара‑Гасым знает.

Фандорин взял Гагика из Акны за тощие плечи.

– Я буду з‑задавать тебе вопросы, а ты отвечай. Честно. Иначе отдам тебя ему. Просто уйду и оставлю тебя с ним наедине. А скажешь правду – отпущу. Я человек слова. Если что‑то пообещал, выполняю.

Последняя фраза была произнесена специально для Гасыма.

Теперь паренек смотрел на Эраста Петровича – с таким же ужасом, как раньше на гочи.

– Молчи, Гагик, ничего Юмрубаш‑ага не говори, – посоветовал Гасым. – Лучше я с тобой говорить буду.

Бедняга всхлипнул и снова зажмурился.

– Б‑будешь отвечать?

Кивнул.

Тем временем Гасым с видимым удовольствием обходил поле боя. Каждому покойнику заглядывал в лицо, что‑то приговаривал. Он был похож на садовода, любующегося великолепной клумбой.

– Кто дал приказ прошлой ночью устроить з‑засаду в Черном Городе? Чье задание выполнял Хачатур?

– Я в Карабах ездил, письмо от Хачатура возил! Только вчера вернулся! Ничего не знаю, честное слово! Какое задание? Хачатуру никто ничего приказать не может!

Паренек говорил по‑русски грамотно. Возможно, учится в гимназии или реальном училище.

– Не могу поверить, что вчера не было разговоров о засаде. Ваша шайка потеряла трех человек. Что ты слышал? Что говорили?

– Ай, Аллах! – радостно возопил Гасым. – Этот живой! – Он схватил за шиворот окровавленного человека – тот захрипел. – Знаю тебя! Ты Леван из Сураханы!

– Не убивай, – сипел раненый. – Сейчас и так умру, честное слово.

Но гочи не оставил его в покое: схватил под мышки, поволок на середину комнаты.

– Я слышал твои вопросы, Юмрубаш. Тоже буду спрашивать.

Наклонился, что‑то загудел вполголоса. Окровавленный взвизгнул:

– Ай, всё скажу! Горло пусти!

От этой картины Гагик застучал зубами – того гляди бухнется в обморок. Эраст Петрович решил зайти с другой стороны:

– Про Хромого ты что‑нибудь слышал?

– Ка…ко…го хро…мого?

– Из Черного Города. Он революционер или связан с революционерами.

Раненый громко застонал – Гасым опять тряс его за шиворот.

– Есть Селифанов, стрелочник, у него короткая нога. Через него можно оружие доставать, – быстро заговорил юный анархист. – Есть Хасан, сторож на бывшем заводе Мурсалиевых, Хачатур его не любит, убить хотел. Еще я один раз видел колченогого Зазу, он счетовод на степаняновских промыслах, Хачатуру раз в месяц платит, чтоб не трогали… А больше хромых не знаю. Черный Город большой…

Гасым выпрямился, крякнул:

– Э, совсем подохла! Ничего не делал, только тряс. Юмрубаш, она один вещь сказать успела. Не знаю, надо тебе, нет?

– Что?

– Перед засада Хачатур ходила к большой русский человек. Имя чудной – Дятел. Что это «дятел»? Птичка?

Эраст Петрович сразу забыл о Гагике из Акны. Дятел? Горячо! Вот она, любовь к орнитологии!

– Он еще что‑нибудь сказал? Про Дятла. – Быстро подошел к раненому, попробовал пульс. Да, мертв.

Гочи сокрушенно пожал плечами.

– Ничего. Я спрашиваю: «Где эта Дятел?» Немножко плечи тряс – а из Левана душа ушел.

Вернувшись к юнцу, Фандорин спросил:

– При тебе когда‑нибудь говорили о Дятле? Хачатур или кто‑то другой?

Гагик помотал головой, облизнул сухие губы. Он не отрываясь смотрел на медленно приближающегося Гасыма.

– Он сказал п‑правду, я это вижу. Учти, убивать его я не позволю.

– Сам не стану. – Гасым пожал плечами. – Когда из Гагик вырастет гайл, тогда убью.

– Кто вырастет?

– Гайл. «Волк» по‑ихнему.

Однако отпускать пленного было нельзя. Дятел – скорее всего тот самый большевик, кого полиция называет «Одиссеем». Он ни в коем случае не должен узнать, что Фандорин жив.

– Гагик никому не расскажет, – сказал Гасым, будто подслушав мысли. – Он отсюда домой пойдет, очень быстро. Ни с кем говорить не будет. И дома, в Агдам, тоже не скажет.

– Причем тут Агдам? Он из Акны.

– Это по‑ихнему Акна, по‑нашему Агдам.

Гасым наклонился, взял парня за плечи, и плеч стало не видно.

– Иди домой, Гагик. Про меня говори всем. Много говори. Про Юмрубаш молчи. Говори: Кара‑Гасым один всех убил. Понял, да?

– Понял… – прошептал парень. Зрачки у него были очень широкие, неподвижные.

– Пиштя!

Опрокинув стул, мальчишка с разбегу выскочил в окно и скрылся в саду – даже львов не побоялся.

– Как ты можешь быть уверен, что он меня не в‑выдаст?

– Она знает Кара‑Гасым. Слышала. Теперь еще видела. Я тоже человек‑слово. Обманет – приду в Агдам, найду ее, убью. Она знает. Лучше скажи: что теперь делать будешь? Твой враг Хачатур мертвая. Ты доволен?

– Нет. Это был не враг, а орудие врага. Но теперь, благодаря тебе, я з‑знаю, как зовут того, кого я ищу: Дятел.

Гочи подошел к столу, взял с блюда не до конца объеденную баранью ногу. Понюхал, откусил.

– Хорошо, – сказал он, двигая челюстями. – Давай Дятел искать‑убивать.

Фандорин удивился:

– Зачем тебе это? С Хачатуром ты враждовал, а что тебе до Дятла?

– Считать давай. Я тебя из колодец спас? – Гасым положил баранину, разогнул измазанный жиром палец на правой руке. – Ты меня спас, когда Хачатур стрелял? – Разогнул палец на левой руке. – Потом этот дурак с хэнджел меня резать хотел, когда «кольт» не стрелял. Ты меня опять спас. – Показал на левой второй палец. – Я в Хачатур стрелял, думал – теперь поровну. – Отогнул второй палец и справа. – Но ты говоришь, не Хачатур надо был стрелять. – Палец на правой руке снова сложился. – Сам видишь, да?

Показал обе руки: на левой два пальца, на правой один.

– Помогу тебе Дятел найти – тогда честно. Мужчина не говорит «спасибо», мужчина делает «спасибо».

– Спасибо. Я рад.

Сказано было с искренним чувством.

С помощью Гасыма будет гораздо легче найти черную кошку в темной комнате – верней, поймать дятла в густом лесу.

* * *

Мальчишки около Масы не было. Зато подле раненого сидел вчерашний тэбиб и чем‑то поил его из кувшина с узким горлышком.

– Он говорит, теперь много спать не надо, – перевел Гасым слова старика. – Теперь кушать надо. Будет хорошо кушать, может, живой будет. Или не будет, на всё воля Аллах.

Когда лекарь ушел, Фандорин рассказал японцу о смерти Однорукого и о Дятле.

Слушал японец Эраста Петровича, а смотрел только на Гасыма. Не отрываясь. Тот стоял, привалившись к стене, опять что‑то жевал.

Внезапно Фандорин увидел, что по лицу Масы сбегает слеза.

– Тебе больно? П‑плохо?

– Мне хорошо, господин. – За первой слезой потекла вторая. – Я плачу от радости. Я вижу, что это настоящий человек. Искренний человек, хоть и акунин. Якудза из самых лучших. По глазам и повадке ясно: он понимает долг верности. Вы знаете, я не ошибаюсь в таких вещах. Я могу передать вас в его руки со спокойным сердцем… Он даже красивей меня, – трагически сказал Маса. – Большой, толстый, похож на Сайго Такамори. Только у маршала Сайго не было таких усов. Я рад, но мне очень горько… Что в этом трудном деле рядом с вами он, а не я…

Слезы полились сразу из обоих глаз, потоком.

– Вай, плачет, – сказал Гасым. – Совсем слабый.

А Маса попросил:

– Посадите меня, господин.

– Зачем? Тебе нельзя.

– Очень прошу. Посадите! У меня самого не хватит сил.

Фандорин бережно приподнял раненого, подложил ему под спину подушки.

– Гасыму‑сан… – позвал Маса.

Гочи подошел, утирая губы рукавом.

– Сел – ай, молодец. Жить будешь.

– Очень прошу, Гасыму‑сан. Нудзьно хоросё забочиться о господзине. Очень прошу!

Японец порывисто, что было сил, поклонился. И потерял сознание от резкого движения – повалился вбок, обмяк.

– Аман‑аман, – расстроенно покачал головой Гасым. – Нет, не будет жить. Помрет. Жалко, да?