С избытком, или Ничего лишнего 1 страница

Моя крестная мать Татьяна, жена моего друга, детского писателя Геннадия Снегирева, была удивительно щедра. И ведь нельзя сказать, что они были люди состоятельные. У писателей ведь известно как — то густо, то пусто. Но Татьяна, независимо ни от того, ни от другого, всегда старалась своим гостям что‑то подарить, чтобы ушли они не с пустыми руками. Кто уходил от нее с пакетом кураги, кто с книгами Снегирева, кто — с шоколадкой, а кто, как отец Георгий, грузинский архимандрит, и со шкурой рыси! «Давать ведь лучше, чем брать!» — любил повторять Геннадий Яковлевич.

Немудрено, что порой, и даже весьма часто, запасы этого дома полностью оскудевали и Татьяна не раз просила у нас деньги в долг, чтобы дожить до следующего гонорара. Так мы и жили, благо что в одном доме, — то Снегиревы займут у нас денег, то мы у них. И Татьяна очень часто мечтательно вздыхала:

— Послал бы нам Господь денег, мы бы с Генькой в паломничество отправились на Святую Землю или дом возле монастыря купили!

А Снегирев строго говорил ей на это:

— Бог тебе не завхоз! «Подай ей то, подай это!» И не бухгалтер! — назидательно добавлял он. — И вообще — дай тебе миллион в пустыне, так ты и там ухитришься его тут же потратить.

Тогда Татьяна стала формулировать свою просьбу в более духовной постановке:

— Господи, испытай меня деньгами!

Ну, это и услышал наш друг — лаврский иеромонах, который потом стал епископом, отец Д.

— Деньгами распоряжается Сам Господь, — сказал он. — Каждому посылает столько, сколько тому положено по его духовному устроению.

Но Татьяна полагала, что как раз по ее духовному устроению ей окажется под силу перенести именно такое испытание: сколько бы денег она раздала больным и нищим, скольких бы накормила, сколько бы пожертвовала на храмы Божьи! И себе бы с Генкой чуть — чуть оставила — на благие дела.

А то был у них дом в глухомани, так его постоянно разворовывали: печку разбили, плитку стащили, кастрюли с посудой расхитили, несмотря на то что Татьяна запирала дом на замок. А потом украли даже и входную дверь вместе с этим замком. В общем, погиб дом. И теперь она хотела купить жилье в каком-нибудь обитаемом месте, лучше всего — в маленьком городке, возле монастыря.

Но как только она заводила эти разговоры, Снегирев ее вновь обрывал:

— Бог тебе не завхоз!

Как‑то раз сидел у них в гостях известный московский регент Сергей — смею добавить, один из лучших регентов, он и говорит на это:

— А это как посмотреть, Геннадий Яковлевич. Ежели с той точки зрения, что Господь дает нам все для нас потребное, то в метафизическом смысле так это и есть! Во всяком случае у меня есть свидетельство того, как Господь послал мне в жестокую минуту жизни пятьдесят рублей, и эти деньги спасли меня, перевернув всю мою жизнь. Хотите историю?

— Хотим, расскажи! — заинтересовались все.

— Извольте. Был я ну просто какая‑то шпана подзаборная, так опустился: пил с дружками, гулял. Как-то раз спьяну мы даже уголок Дурова ограбили. Забрались туда и украли…

— Морскую свинку? — попытался сострить кто‑то из нас.

— Да нет, радиолу свистнули, толкнули, все это пропили… А у меня, между прочим, была уже жена и двое маленьких детей. И вот жена мне говорит:

«Сил моих больше нет тебя терпеть, глаза бы мои тебя не видели! Тут дети голодные, их кормить надо, а ты пьешь с утра до ночи. Уходи и без денег домой не возвращайся!» Выгнала меня.

Я долго бродил по улицам, потому что идти мне было некуда, денег взять неоткуда, и я просто метался, как сухой лист по ветру. Вдруг вижу: старушка старенькая, с палочкой, еле — еле ноги передвигает, пробует перейти улицу, а машины идут нескончаемым потоком и никак ей это не удается. Подошел я к ней: «Давай, бабусь, помогу тебе». «Помоги, милок, — говорит, — а то я в храм никак не могу попасть». Перевел я ее, поставил возле самого храма, она и благодарит: «Спаси тебя Господи, дай Бог тебе здоровья, а что это ты такой грустный? Никак скорбь у тебя какая?» «Да уж, — отвечаю, — жена выгнала, сказала, без денег не приходи, а у меня и работы нет, и попросить не у кого». «Да, — вздохнула старушка, — это уж и вправду скорбь. А зовут‑то тебя как?» Я назвался. Она и закивала обрадовано: «Так ты к Сергию преподобному сейчас прямо и отправляйся в Лавру. Обратись к нему — он и поможет!»

Простился я с бабулькой, ну, думаю, может, действительно поехать мне к преподобному Сергию, раз уж больше не к кому. Дошел до вокзала — ба, а у меня и денег‑то на билет нет! Что ж, решил поехать зайцем. Приезжаю, а на станции выясняется, что до Лавры надо еще пешком переть и переть. Тут меня такое сомнение взяло — чего я бабку эту послушал! Куда забрался! Сам уже не рад.

Но в Лавру все‑таки пошел — раз уж приехал, чего ж обратно поворачивать? Узнал, где лежат мощи, встал у них, да так и простоял, мысленно взывая к преподобному.

Пора было, однако, собираться домой: храм запирали, люди расходились, и я отправился восвояси. Добрался кое‑как до дома, думаю — а ну как жена меня выгонит? Денег‑то я так и не принес! Да и на что, спрашивается, рассчитывал, когда в Лавру ехал? Подхожу к своему подъезду и вдруг вижу — возле него расхаживает мой старинный друг, которого я не видел уже давно.

— Ты чего здесь?

— Да вот пришел к тебе, а меня жена твоя выгнала. Я тебя у подъезда и поджидаю. Я тебе деньги принес. Вот. Пятьдесят рублей. Я у тебя когда‑то занимал, да все не мог отдать, а теперь вот — разбогател. Держи.

И протягивает он мне пятьдесят рублей. А я и не помню, чтобы он когда‑нибудь у меня их одалживал!

Взял я эти деньги, принес жене, помирился с ней. А на следующий день меня позвали петь в маленьком церковном хоре. И так моя жизнь стала выправляться и выправляться… И все это благодаря помощи преподобного Сергия! Пятьдесят рублей!

— Ну что ж, — сказала я. — У меня тоже была история именно про пятьдесят рублей.

Только в ней участвовал не преподобный Сергий, а Николай Угодник.

— Не сомневаюсь, — сказал регент. — Я ведь Сергей, а ты — Николаева. Так рассказывай.

— Нам с детьми очень хотелось поехать к нашему духовнику в Печоры. Было уже лето, а дети все сидели в душной Москве, надо было их отсюда увозить, но вот беда — на это совершенно не было денег. А главное — ничто не сулило их появления в обозримое время. Поэтому было невозможно даже у кого‑то их занимать.

А ходили мы тогда в храм Знамения Божией Матери, где было много чудотворных икон. И одна из них — святителя Николая Чудотворца — находилась на паперти. Про ее чудотворную силу говорили мне два священника, которые служили в этом храме, — отец Владимир Рожков и отец Владимир Ригин: пойди, вон там у нас икона Николы Угодника, он тебе поможет. Так и бывало. Помогал мне уже Никола в нелегкий час.

Вот и теперь я отправилась к нему. Встала перед ним, зажгла свечку и все ему рассказала: так и так, дети маленькие томятся в городе, духовник нас зовет, душа рвется туда, а денег нет… Помоги, пожалуйста!

И так на сердце стало легко, словно я с родным любимым человеком поговорила, а уж он‑то обязательно поможет!

Пришла я домой, и тут появляется Игорь Исаков, добрый друг, с которым мы не виделись едва ли не несколько лет. Стоит, улыбается.

— Вот, — говорит он. — Я вам старый долг принес.

И кладет на стол пятьдесят рублей.

— Да ты что, Игорь, когда это ты у нас деньги занимал?

— Года два назад, а может, и три — я уж не помню.

— И я не помню… Может, это у кого‑то другого?

— Точно у вас!

— Что, пятьдесят рублей?

— Пятьдесят! Я, когда деньги у тебя брал, сказал, не помню к чему, что учился в математическом классе, где у нас были все умные еврейские мальчики и только два русских, и те — Абрамов и Исаков. Ты еще смеялась…

С большим недоверием я взяла эти деньги и тут же отправилась с ними на вокзал. Там я купила четыре купейных билета (один взрослый и три детских) на таллинский поезд до Печор и обратно — купейных не было — четыре плацкартных на псковский поезд до Москвы. Заплатила заранее (тогда так можно было) за постели. Кассирша посчитала — посчитала и произнесла:

— С вас за все про все пятьдесят рублей.

Копейка в копейку! Один к одному!

— Ну вот, Генька, — вздохнула Татьяна, — а ты говорил, что Бог — не бухгалтер! Как дебет с кредитом тут сошелся! Все у него подсчитано, отмеряно, взвешено, даже волосы на голове все сочтены! Ничего лишнего!

«И с избытком», — подумала я, вспомнив Печоры, какие это были прекрасные дни.

В середине января, году этак в 91–м, позвонил мне поэт Юрий Кублановский и прямо‑таки накинулся на меня:

— Ты вот здесь сидишь у себя в Москве, а там отец Сергий Вишневский в своей глухой деревне от голода и холода погибает…

— Подожди, отец Сергий — это же настоятель храма Знамения Божией Матери на Рижской, почему он в деревне и почему голодает?

— Э, да ты ничего не знаешь! Он попросил, чтобы его отправили восстанавливать храм, где он еще в детстве пономарил. А храм этот — в глуши, в дремучем лесу, и жителей там зимой на всю округу никого. Ни тебе магазинов, ничего! Надо его спасать!

— Так а где он? Где эта самая глушь?

— В общем, так. Тебе надо доехать до Рыбинска, моего родного города, там тебя встретит друг моего детства Боря. Он неверующий, к тому же собирается вот — вот эмигрировать в Израиль, но он тебе поможет отыскать отца Сергия. Так что бери продукты и поезжай.

Иди и смотри

А я‑то как раз собиралась в Печоры, к моему духовнику! Ну ладно, раз отец Сергий там погибает в снегах, надо его поддержать. Набрала я всяких круп, макарон, муки, сахара, подсолнечного масла, соли, спичек — все такое жизненно необходимое — и отравилась прямиком в Рыбинск.

А надо сказать, что погода в Москве была, несмотря на святки, очень хлипкая: все таяло, текло, капало, и поэтому я, соответственно этой погоде, поехала в курточке на рыбьем меху, в тонких чулочках и легком шарфике.

Но уже наутро в Рыбинске вместе с Борей, который стоял уже одной ногой в цветущем Израиле, встречал меня наш прославленный Мороз — воевода. За то время, пока я спала на вагонной полке, гремучие льды сковали воды, задубевшие снега стянули землю, и пар так и валил изо рта, когда я на перроне знакомилась с Борей, а он наспех перечислял мне все предстоящие повороты дороги, все пункты, все пересадки.

Сначала мы должны были доехать на рейсовом автобусе до Мышкина. Там пересесть на другой автобус до какого‑то поворота. После этого пройти по шоссе, голосуя попуткам. На попутке добраться до села. А уж от села — пехом по бездорожью через лес — несколько километров. И — откроется прекрасный вид: храм отца Сергия на крутом бережке речки, блестящей подо льдом!

Прежде всего я передала Боре часть пакетов с провиантом, и он, пошатнувшись, мужественно принял их из моих рук. Субтильную его фигуру несколько перекосило, но он выровнял равновесие, и мы потащились к автобусной остановке.

Это был старенький, дребезжащий автобус, надрывавшийся на скорости в каких‑то пятьдесят километров и трясшийся так, словно он вот — вот развалится на ходу, и мы с нашими макаронами и гренками окажемся в каком‑нибудь заваленном снегом кювете. Но это были пустяки по сравнению с холодом, который пожирал на лету теплую струйку воздуха, вылетавшую из автобусной печки, и брал в плен неподвижных пассажиров, сковывая их по рукам и ногам своей цепью.

Уже здесь я поняла, что вместо радостного путешествия по снежку, вместо русской сказки с праздничным инеем на деревьях, вместо горячей встречи с добрым и любимым батюшкой Сергием мне предстоят: ледяная мука, ощущение холодного колючего позвоночника, промерзшего до костного мозга, и обморожение конечностей, кое‑как прикрытых тканевыми перчаточками и легкими ботиночками… Да и спутник мой был экипирован не намного лучше — он весь как‑то съежился, скукожился, словно хотел забиться в щелку и в ней хранить оставшееся тепло. Я вдруг пожалела, что не захватила для отца Сергия пару бутылочек доброго коньяка — вот бы мы сейчас с Борей немножко взбодрились бы да согрелись!

Меж тем мы уже доехали до Мышкина, где нам предстояло пересесть на другой автобус, но для начала мы решили отогреться и вошли в маленькую забегаловку при автобусной станции. Там стояло нечто вроде буржуйки, и мы, разложив вокруг себя пакеты, устроились за столиком. Боря выглядел как‑то скверно — губы у него посинели, глаза закатывались, надо было его срочно подкормить, но в забегаловке ничего не было, кроме грязно — коричневых пирожков с повидлом, и мы взяли себе по два стакана горячего чая, который здесь подавали исключительно в баночках из‑под майонеза.

Наконец, худо — бедно согревшись, по нескольку раз замотав шарф, я — вокруг головы, а Боря — вокруг шеи, обвесившись пакетами, мы зашкандыбали на автобус местного значения. Как только мы в него влезли, мы поняли, что ему никогда не угнаться за тем, рыбинским автобусом, который мы так ругали в сердцах и который хотя бы пытался овевать нас теплой воздушной струйкой. Но как только мы оба выразили свое недовольство, как водитель, едва — едва выехав за пределы обжитого Мышкина, где было все, даже кафе с горячей буржуйкой и чаем, и оказавшись среди необозримых многоярусных лесов, вдруг остановился.

— Стоп машина! — сказал он. — Вылезай!

— Как — вылезай? Что — вылезай? — заволновался народ.

— Вылезай, говорю, — повторил он, размахивая оторвавшейся ручкой коробки передач, — Поезд дальше не пойдет.

Так мы и вывалились на шоссе. Боря раскрутил шарф и повязал его поверх лыжной шапочки, что придало ему сходство с французами, в свое время бесславно бежавшими из Москвы. Глаза его, в которых, кажется, отобразилась вся скорбь иудейского народа, были устремлены куда‑то в пространство — наверное, там ему мерещилась благословенная Земля Обетованная, где плескалось теплое Чермное море, потопившее гонителя — фараона, а с ним коней и всадников его…

— Ну что, Боря, надо идти! — сказала я.

Мы прошли несколько десятков метров по пустынному шоссе, миновали гребень и стали медленно спускаться с горки. И тут я вдруг увидела, что вокруг никого нет. Скрылся из глаз сломанный автобус, куда‑то исчезли пассажиры, поначалу тоже пустившиеся в путь… Мы были с Борей одни — одинешеньки на всем заснеженном пространстве.

— Сейчас помолимся Николаю Угоднику, — сказала я, — и какая‑нибудь машина нас да подберет. Я всегда так делаю.

— Я неверующий, — слабым голосом откликнулся Боря, — Агностик я. Боюсь, не подействует.

— Как это не подействует! — заиндевелыми губами прошелестела я. — А ну‑ка!

И принялась читать надтреснутым голосом «Правило веры и образ кротости»… Удивительно, но голос стал крепнуть и мне как будто стало теплее. — «Воздержания учителя», — гаркнула я.

— Меня уже и Юрий Михайлович Кублановский наставлял в вере, а я вот — никак! — признался Боря. — Не верю, и все!

— «Яви тя стаду твоему яже вещей истина», — продолжала я.

— Он уж стыдил меня! Говорит: иди и смотри! Сюда, с вами, послал к отцу Сергию.

— «Сего ради стяжал еси смирением высокая, нищетою богатая», — произнесла я.

— Вот я иду и смотрю. Иду и смотрю, — как‑то обреченно проговорил Боря.

— «Отче священноначальниче Николае, моли Христа Бога спастися душам нашим», — наконец закончила я.

— Так и сказал мне Юрий Михайлович: иди и смотри…

И тут из‑за пригорка показалась машина. Я встала на дороге и перегородила ей путь. Это был старенький газик с брезентовым верхом. Шофер недовольно открыл дверцу:

— Куда?

— Всему будем рады, — ответила я.

Так мы добрались до села, откуда нам предстоял долгий путь через лес. Однако мы уже так окоченели, что сразу пускаться в дорогу было полнейшим безумием — мы не прошли бы и ста метров, замерзли бы, как ямщик в степи глухой. Поэтому мы постучались в первый же дом:

— Пустите путников погреться, — еле — еле проговорила я.

Тогда еще пускали. И мы расположились у натопленной печки. Час сидели так, два… Но надо было идти, чтобы до темноты добраться к отцу Сергию…

И снова — взвалили на себя пакеты, несколько облегченные тем, что пару килограммов гречки и пшенки мы отгрузили в дар хозяевам за их гостеприимство, и побрели дальше, паломники.

По счастью, все же какая‑то дорога в лесу была. Конечно, легковой машине тут было не проехать, но, может, трактор какой тут проходил. Гусеничная колея… По ней мы и пошли.

Меж тем Мороз — воевода разыгрался уже не на шутку — все было уже приготовлено им к празднованию Крещения: везде были развешаны светящиеся снеговые гирлянды, сверкающие опушки елок… Так зримо было его присутствие здесь! Да и сам он, казалось, вот — вот появится из лесной чащи: «Тепло ль тебе, девица? Тепло ль тебе, милая?» А я ему отвечу: «Тепло, дедушка! Тепло, сладенький!», сяду под куст на пакет, сожмусь калачиком да так и усну.

— Боря, а чего ты в Израиль собрался, раз Юрий Михайлович тебя в православной вере наставляет? — вдруг спросила я.

Он еле ковылял вслед за мной.

— У меня жена русская. Это она в Израиле жить хочет. А сам‑то я не хочу…

— Боря, а ты обратись к Богу, чтобы Он тебе открылся. И попроси Его, чтобы Он указал тебе путь твой.

— Нет, — еле слышно пролепетал он. — Не подействует. Я — неверующий. Агностик. Юрий Михайлович Кублановский сказал мне: иди и смотри. А обращаться, просить — этого он мне не говорил. Я иду и смотрю.

Но если он кое‑как еще шел, то уж то, что не смотрел, — это точно. Он просто автоматически открывал невидящие глаза, беспомощно моргал ими. Казалось, сама Снежная Королева уже вставила в его зрачки слепые ледяные линзы.

— В этом лесу, я слышал, до сих пор волки не перевелись, — наконец сказал он, — Голодные…

— Давай я тебе тропарь Рождества прочитаю. Тебе хоть рассказывал Кублановский о Рождестве? — неожиданно для себя самой съязвила я.

— Сам читал, — еле слышно откликнулся Боря.

Меж тем начало смеркаться, поднялся ветер, взвихрилась поземка, и, казалось, все вокруг стало выть — то ли вьюга, то ли и вправду — волк. Я уже не чувствовала своего тела — настолько оно промерзло, заиндевело, остекленело, и ноги казались ломкими и хрупкими: упадешь — и вся сломаешься.

Я вспомнила историю, как один московский человек всего — навсего повез на машине жену в аэропорт. Дело было зимним вечером, и он поехал в легких ботинках, потому что в машине хорошо работала печка. И вот проводил он жену и отправился в обратный путь. И вдруг на дороге у него закипел мотор. Он вылез из машины, взял из багажника бутыль для воды и отправился «на огоньки» — ему казалось, это был населенный пункт. А тем временем мороз, что называется, крепчал, а огоньки подманивали своей кажущейся близостью… В общем, пока ходил, пока стучал в двери, пока объяснял, пока возвращался и заливал воду, отморозил ногу. Да так, что необходима была ампутация. Эту историю рассказывал мне доктор Кротовский, который и консультировал беднягу. Она являла собой пример, как порой из маленького облачка возникает смертоносная буря. Как из невинного эпизода вырастает трагедия. А у меня, между прочим, бывало, что от малейшего сквознячка бронхит начинался, воспаление легких… Мне стало страшно. Я начала было молиться…

Но, читая про себя тропарь Рождества, я сразу же запнулась на словах «свет разума», повторяя их несколько раз. И он, этот свет, стал как будто излучать тепло.

— Все! — сказал Боря. И сел на пакет, — Не могу больше.

— Давай разведем костер? — предложила я, — Может, нас тут кто‑то заметит и подберет. Ну, эти — с трактором.

И я уселась на пакет рядом с ним.

— Долго еще идти? — спросила я.

Боря мотнул головой:

— А я знаю?

— Так ты что — никогда здесь не бывал?

— Нет.

— И мы все это время шли наугад?

— Мне сказали — от села через шоссе в лес.

Волки завыли громче. Стало совсем темно. Сейчас мы замерзнем, и Боря окажется у теплого моря, на Святой Земле. А я отправлюсь домой…

И тут, сквозь деревья, мне вдруг померещился словно бы какой‑то огонек. Я закрыла глаза, открыла: он не пропадал, все горел и горел…

— Свет! — воскликнула я. — Там люди!

— Мираж, — безнадежно пролепетал мой спутник. Ему уже никуда не хотелось идти…

Тем не менее мы поволоклись туда.

Деревья расступились, и перед нами возник огромный храм. Сбоку от него жались друг к другу маленькие домики, в одном из которых горел огонь. Нам открыл дверь отец Сергий.

…Ну, во — первых, он был не один, а с доброй матушкой Александрой. Во — вторых, он вовсе не голодал и не погибал от холода, потому что Господь его напитал уже и без нас: все эти пшенки — гречки-макароны и растительные масла у него имелись с запасом, равно как и рисы с солью и спичками. В — третьих, у них с матушкой было тепло и празднично: шумела горящая печка, горела наряженная елка, пахло свежими пирогами. В — четвертых, мы с Борей доставили им немало хлопот. Нас тут же отправили на раскаленную печь отогреваться, потом стали отпаивать чаем с малиной, кормить пирогами, потчевать и лелеять. В — пятых, отец Сергий долго не мог понять, кто такой Боря, кем он мне приходится и чего это он вдруг к нему приехал. Он все рассказывал ему, какое он назавтра устроит в своем храме ночное богослужение в честь праздника Богоявления, и выражал готовность доверить Боре быть у него пономарем.

На следующее утро отец Сергий, укутав меня в какую‑то тужурку, повел нас показывать окрестности — речку, из которой он собственноручно доставал ведрами воду, дерево, на котором много лет назад была найдена чудотворная икона Божией Матери, и сам храм — двухэтажный, зимний и летний, с двумя алтарями. Летний был совершенно разрушен и испоганен безбожниками, а нижний отец Сергий мало — помалу осваивал. При всей его неухоженности чувствовалось, что там веет Дух Святой, там совершается Божественная литургия.

Потом мы с матушкой почитали молитвы к причастию, каноны, а уже ближе к ночи отец Сергий отправился готовиться к службе, разочарованный, что и в этот великий праздник останется без пономаря, поскольку Боря уже признался ему, что он пока что только «идет и смотрит», по совету Юрия Михайловича Кублановского.

Мне, помимо тужурки, отец Сергий благословил взять в храм еще и парочку одеял, поскольку морозец сделался весьма жгучий, настоящий наш крещенский мороз, и храм был весьма просторный, а железная печурка, которая что‑то вокруг себя слабо обогревала, оказывалась весьма тесной. Так мы с матушкой и встали у этой печурки посреди храма в своих одеялах. Богослужение началось. И тут выяснилось, что мы с матушкой и за чтецов, и за певчих, а она еще и за алтарницу. К концу всенощной мы с ней изрядно осипли, а я так вовсю дрожала, как осиновый лист, несмотря на тужурку, печурку и одеяла. Отец Сергий, который вышел меня поисповедовать, заметил это и накинул на меня еще и свою зимнюю рясу.

— Ну а уж литургию, — сказал он, — пусть Ангелы нам пропоют.

И он просто включил в алтаре магнитофон с пением церковного хора.

Но Ангелы там тоже пели…

Когда отец Сергий меня причащал, у меня язык прилип от мороза к лжице…

Потом было освящение воды… Призывание Святого Духа. «Дух в виде голубине». «Приидите, приимите вси Духа премудрости, Духа разума, Духа страха Божия, явльшегося Христа».

Освятив воды, отец Сергий вынес нам с матушкой крест и велел идти в дом и лезть на печь, пока он будет убирать в алтаре.

Дома нас встретил пышущий теплом и заспанный Боря.

— Все проспал! — сказала я ему.

На следующее утро мы с ним отправились в обратный путь. Я рассказала отцу Сергию, каких страхов мы натерпелись среди ледяных пустынь и как близко подступило к нам отчаянье. Но он только махнул рукой:

— Сейчас вы очень быстро доберетесь до Рыбинска. Ни замерзнуть, ни устать, ни испугаться не успеете.

И он осенил меня широким крестным знамением.

— Ну а ты, — сказал он Боре, — приходи опять и смотри!

Было светло, солнечно, тихо и морозно. Снег переливался на солнце так, что на него больно было поднимать глаза. Почти налегке, с пирогами от отца Сергия, мы добрались до следов трактора, изрядно заметенных снегом, и пошли по ним…

Но только — как мы пошли! Ах, как мы пошли! Словно кто‑то подхватил нас под мышки и мы, взлетая над землей, огромными, семимильными шагами стали легко и стремительно приближаться к шоссе. Даже агностик Боря признал, что происходит нечто чудесное.

— Боря, ты чувствуешь, что нас словно кто‑то несет? Что мы — летим?

Он изумленно глядел вокруг.

— Сапоги — скороходы! — вспомнил он сказку.

И посмотрел большими детскими глазами. В них словно растаяли былые льдинки и теперь радостно плескались веселые золотые рыбки.

Только мы добрались до шоссе и выбрались из кювета, как возле нас остановился «Запорожец».

— Куда едем, молодые люди?

— А вы?

— В Рыбинск.

И вот мы едем в этом уютненьком тепленьком «Запорожце», никуда не спешим, а словно вкушаем окрестные виды — мощные еловые леса, могучие сосновые боры. И солнце! И все в первозданном снегу! В чистоте! В благорастворенных воздухах! Освященных водах! «Господня земля, и исполнение ея»!

…На следующий день я была уже в Москве.

— Ну что — подкормила нашего дорогого отца Сергия? Поддержала его? — спросил мой муж.

— Нет, — ответила я. — У него там все есть! Это он меня подкормил — поддержал. А я просто пришла и посмотрела.

Вернуть мужа

От моей подруги Аси ушел муж. И произошло это при весьма драматических жизненных обстоятельствах — незадолго до этого они с двумя детьми — подростками переехали в Москву, поскольку в их родном городе с началом перестройки началась безработица, да и их одаренным детям было бы лучше учиться в столичном вузе.

Снимали они квартирку в хрущобе на окраине Москвы, муж пытался открыть здесь какой‑нибудь бизнес, но у него это плохо получалось, и вопрос стоял теперь только о том, чтобы хотя бы заработать на жизнь. А тут еще выяснилось, что у него появилась любовница. Нельзя сказать, что богатая, но — москвичка. С квартирой. С хорошей профессией и работой. Состоятельная. И главное — молодая!

Отчаянью моей подруги не было предела. Оно переполняло ее и, казалось, изливалось через край, грозя затопить собой все и всех вокруг, в первую очередь, конечно, тех, кто оказывался рядом. Я физически ощущала, что, пребывая возле нее, попадаю в какое‑то угнетающее тяжелое силовое поле. Надо было что‑то делать…

— Мне кажется, тебе надо побороться! — говорила я. — Ну, представь, что ты — дева — воительница, идешь на битву с драконом, который заколдовал и взял в плен твоего… Ивана — дурака.

— Но как бороться? Как? — спрашивала она, вытирая слезу, — Мне хочется только одного — взять палку и несколько раз дать хорошенько по голове этой молодке! Мы ведь так хорошо жили, так любили друг друга, у нас такие прекрасные дети, и тут — она… Вертихвостка!

Итак, далее побиения соперницы фантазия Аси не шла — менялись только орудия: палки, камни, а то и просто кулаки.

— Плохой план. Никуда не годится, — категорически возражала я. — Во — первых, ты же и окажешься виноватой. Ты — сумасшедшая хулиганка, а она — жертва. А потом — если ты на нее нападешь, еще неизвестно, кто кого: она вон какая накачанная, небось в боулинге каждый вечер кегли сбивает, в фитнесе качается, бицепсы у нее, икры, силы, рост, да и возраст… А ну как она выхватит у тебя эту палку да еще и саму тебя отдубасит?

— Так как же тогда бороться‑то? — испуганно всхлипывала Ася. — Я и так борюсь… благородством.

— Это хорошо. Но еще лучше — повоевать с ней на духовном поле. Помолиться Господу, Матери Божьей, святым, пожаловаться: так и так, помогите! Но и за нее надо помолиться — ведь она какой грех совершает!

— Нет, — решительно мотнула головой Ася. — Я, конечно, помолюсь и попрошу помощи Божьей, но за эту прелюбодейку я молиться никогда не стану!

Пусть ее Бог накажет! А ты сама знаешь ли какую‑нибудь историю о том, как муж бросил жену с детьми ради разлучницы, а потом по молитвам жены Господь его обратно вернул?

— Да, конечно, знаю. Именно такую историю.