С избытком, или Ничего лишнего 6 страница

— Ну и корова!

Заглянет в незашторенное окно к дочке американского миллионера и кричит:

— Ишь ты, бесстыжая! Она голая там ходит!

Да еще некий любовный треугольник заметил он прямо под балконом: то подкатит к дверям подъезда плешивый дядька на машине и высадит девушку. Поцелуются они, он и укатит. А только он скроется из глаз, тут появляется парень на мотоцикле. Девушка эта чмок его в щеку, на мотоцикл к нему — скок, и они скрываются в клубах пыли до середины ночи. А на следующий день — опять этот плешивый на своей машине. А девушка как ни в чем не бывало, как будто и не существовало никакого мотоциклиста, к нему в машину — юрк!

И Августина такое женское коварство просто убивало! Он извелся, неся дежурство на балконе. Стал даже в эту девушку комочки земли из цветочных ящиков метать, чтобы она опомнилась. И кто знает, на что решился бы в дальнейшем наш чернец, возмущенный до глубины души, если бы мой муж его от этого не отвлек.

Потому что он решил, пока есть время, отвезти Августина к какому‑нибудь благодатному старцу. Пусть духовно укрепится перед дорогой, помолится, поисповедуется у него, получит благословение и с новыми силами отправится к новой жизни.

Старец Серафим Тяпочкин — увы! — уже умер, но в той же Белгородской епархии в селе Покровка жил и здравствововал его духовник, тоже старец — схиархимандрит Григорий.

С избытком, или Ничего лишнего 6 страница - student2.ru

Когда‑то мой муж, тогда еще просто Володя, был уже в этой Покровке: там расписывал храм наш духовник. Муж мой, собственно, и приехал‑то тогда именно к нему. Но в храме никого не было, он вошел в священнический домик — он был пуст. Тогда он прошел в дальнюю комнату, полагая, что кто-нибудь все же может находиться в глубине. Но и там никого не увидел. Он было повернулся, чтобы уйти, и вдруг услышал:

— Отец Владимир, ты что ж это без молитвы заходишь?

Он огляделся и вдруг увидел на диванчике маленького сухонького старчика. Это и был схиархимандрит Григорий. Ну, насчет «отца» — это мой муж решил, что старчик поюродствовал, а вот то, что он, увидев его впервые, назвал его по имени, было поразительно и непостижимо…

Вот и отправились они с Августином к этому чудесному старцу Григорию. Приехали. Мой муж говорит:

— Вот, отец Григорий, привез вам монаха… Спустился он с Кавказских гор, а там у них не принято иметь советские документы. А здесь паспорт повсюду требуется, даже в монастырь без него не принимают…

Старец поглядел на Августина да только рукой махнул:

— Какой он монах!

Августин смущенно улыбнулся и занервничал. А мой муж решил, что старец так сказал из монашеского этикета. Ну, в житиях святых, у пустынников такое случалось. Допустим, умирает духоносный авва святой жизни, а про себя говорит: «Ну какой я монах! Я еще и не начинал!.»..

Так и старец смиряет Августина. Ему видней, как именно молодого монаха воспитывать…

А отец Григорий меж тем и говорит:

— Обетов монашеских не соблюдает, правило монашеское не выполняет. Самозванец — вот кто он такой! Нацепил на себя чужой подрясник, напялил чужую рясу — вот те на!

Мой муж понимающе закивал, а уж Августин как-то заерзал на месте.

— Вот, думаем его к Грузинскому Патриарху отправить. Благословите! — просительно произнес мой муж.

— К Грузинскому Патриарху? — удивился старец. — А на кой он Патриарху сдался? Пустое!

— Не получится ничего, да? — испугался мой муж.

— Пустое! — опять махнул рукой старец.

— Что же нам делать?

— А чем дурью маяться, сдай‑ка ты его в милицию, и делу конец. Сейчас поедешь из Покровки в Белгород, как увидишь первого же милиционера, так и сдай своего монаха ему.

— Ну, — подумал мой муж, — совсем что‑то старец чудит.

— Так его же посадят!

— Вот и хорошо, — одобрительно кивнул головой отец Григорий. — Туда ему и дорога!

Муж мой, потрясенный, никакому милиционеру Августина, конечно, не сдал, а привез его в целости-сохранности обратно в Москву, к нам домой. Но сам пребывал в сильном смущении.

…А тем временем будущий наместник Сретенского монастыря, а пока что режиссер Гоша, успешно отснял запоздало колосящиеся поля и отправился в сопровождении иподиакона Омского владыки на аэродром, чтобы лететь в Москву. Вылет откладывался, и молоденький иподиакон заметно томился, не решаясь оставить здесь в одиночестве московского гостя, которого ему поручил владыка. Так, бродя по залу ожидания, они подошли к зловещей доске, на которой было написано: «Разыскиваются». И далее шли фотографии преступников.

— А кстати, — оживился вдруг иподиакон, схватившись за возможность завести разговор, — тут у нас был один… мошенник. Устроился работать чтецом в храм, а потом обворовал и храм, и батюшку, который его пригрел: из храма утащил Евангелие в драгоценной ризе, кадило и деньги из церковной кружки, а у батюшки — подрясник и документы: и паспорт, и метрику, и свидетельство об окончании семинарии. А недавно кто‑то из наших видел его в самой лавре. Якобы он расхаживал там в подряснике и выдавал себя за монаха Августина. Чудеса!

В тот день мы собирались на проводы Августина — приехал Зураб Чавчавадзе, ждали и Гошу, который только — только прилетел из Омска. Он приехал, таинственный, и тут же увлек моего мужа в магазин:

— Пойдем, купим чего‑нибудь, а то у вас никаких угощений!

— Да все есть. Зачем?

Увел. Оказалось — это был такой маневр: он хотел рассказать ему обо всем, что узнал, не вызывая подозрений Августина.

— Надо под благовидным предлогом увезти его из дома и обыскать вещи: вдруг у него там оружие, мало ли что!

Мой муж позвонил нашему другу — иеромонаху из лавры, будущему архиепископу, и попросил его помощи. У него была монастырская машина, и потому он приехал довольно скоро. Он сразу понял свою задачу.

— Меня тут просили посмотреть иконы — правда ли они старинные или это подделка. Ты не прокатишься ли со мной? — спросил он Августина. И они оба уехали.

А мы перерыли вещи нашего монаха и нашли-таки и украденный паспорт омского батюшки, и метрику, и свидетельство, и крест, и Евангелие в драгоценной ризе, словом, вор был разоблачен и пойман с поличным.

Когда будущий архиепископ с Августином вернулись, будущий наместник Сретенского монастыря всех позвал в комнату, запер ее и так интригующе повел речь, с таким драматургическим мастерством в выстраивании сюжета, что уже этим накалил атмосферу, в которой должна была произойти развязка, сулящая и разоблачение, и катарсис.

Августин сидел красный и напряженный.

— Ну, а теперь рассказывай ты, Сережа — обратился к нему будущий архимандрит.

…Выяснилось, что никакой он не монах и не Августин, а просто Сережа. Служил в армии, работал при складе. А военрук, который был поставлен над ним, — воровал. А тут — проверка. Ну и Сережа этот испугался и сбежал. А служил он где‑то на юге России. Куда бежать? Понятное дело — подальше, в горы. Там встретил паломника и вместе с ним добрался до кавказских старцев, у одного из которых подвизался молодой инок, чью историю он и украл для себя. Только звали его не Августин, а Даниил.

Я уже говорила, что недавно вышла книга «В горах Кавказа», где можно прочитать и о нем, и о его матери, которую сожгли разбойники. Так что сама история эта, повторяю, — подлинная. Фальшивым был только герой, который присвоил ее.

Пожил он там с монахами, пожил и очень их полюбил, но они тем не менее попросили его их оставить: работать он не любил, много болтал, кушал с аппетитом, да и вообще был «другого духа». Словом, обременял он их. Дали ему письмо монашкам сухумской церкви, те купили ему билет, так он добрался до Омска и прямиком направился в храм.

Батюшка его взял псаломщиком, поселил у себя, а тамошний владыка пообещал способствовать в получении паспорта — Сережа сказал ему, что паспорт у него украли, — а затем и постричь его в чтеца.

Но певчая, которая воспылала к молоденькому псаломщику любовной страстью, все испортила. Все приставала к нему, за руки хватала, подарки дарила. А Сережа передаривал ее подарки — или самому священнику, или другим певчим. И это открылось. И она была ужасно оскорблена. Приперла его к стенке — к церковной ограде, когда он там коврики из алтаря вытряхивал:

— Женишься на мне или нет?

А он:

— Не хочу я жениться — я в монахи пойду!

И тут она как заголосит.

Выскочила просвирня, дворник, сторож, сам священник.

А она рвет на себе волосы и орет:

— Он меня блудно осквернил, обещал честным браком грех покрыть, у меня от него теперь дите будет, а он в кусты: не знаю тебя, говорит, и ребенка твоего. Поматросил и бросил!

Батюшка, чистый, целомудренный человек, аж потемнел лицом, услышав такое, взял Сережу крепко за локоть и сказал:

— А ну — женись! А не женишься — я на тебя епитимью наложу да из храма срамника такого выгоню. Еще и владыке нажалуюсь, чтобы без паспорта тебя оставил!

И все стояли вокруг него и ругали на чем свет стоит. И девка эта орала, как оглашенная.

Обиделся Сережа на них. Вернулся в келью, где жил при священнике, и решил — наказать. Взял у него подрясник новенький с рясой, взял Евангелие в драгоценной ризе, храмовое кадило взял. Взял и документики, какие под руку попались. И вдруг сообразил — денег-то у него ни копейки. Работал он в храме бесплатно, жил при священнике на всем готовом, питался в церковной трапезной. И как он теперь уедет? И вот такая мысль у него возникла: деньги он не сворует, а возьмет заработанное, свое, кровное. Зашел в храм, вскрыл церковные кружки, вышел — и был таков.

С тем и прикатил в лавру. Но паспорт священника поостерегся в дело пускать. Из лавры, как мы помним, его послали в Печоры, а оттуда — к нам, в Москву.

…Будущий наместник Сретенского монастыря отвез украденные вещи в Омск и отдал священнику, уговорив его забрать заявление из милиции. Перед отъездом он пришел к нам и вручил лже — Августину книгу:

— На вот, читай!

Книга эта называлась «Преступление и наказание».

Потом к нам приехал будущий архиепископ, который воришку и обманщика поисповедовал. После чего тот отправился сдаваться на милость властей.

Единственное условие, которое мы ему поставили: ни при каких раскладах о Кавказских горах вообще не упоминать. Спросят — а где ты был? Где скрывался? Скажи — был в Омске, в лавре был, был и в Печорах, но в основном жил в Москве. А мы — подтвердим.

С избытком, или Ничего лишнего 6 страница - student2.ru

К нам потом приезжали следователи военной прокуратуры — сверять показания. Но все концы у нас сошлись: все то время‑де, когда он скрывался в Кавказских горах, он провел у нас дома, в Москве. Мы его хвалили. Следователи признались, что и у них, пока шло следствие, он вел себя образцово и все время повторял, что желал бы уйти в монахи. Да и сама его воинская часть была не заинтересована в том, чтобы за ней числился дезертир, не жаждала его крови. Поэтому дали ему небольшой срок в колонии — поселении, да и оттуда за примерное поведение освободили условно — досрочно.

Вышел он на волю и вскоре принял монашество.

— Больше всего, когда я сидел, — признался он, — я страдал оттого, что с меня сняли подрясник. Чувствовал себя, как Адам и Ева после грехопадения, — нагим.

А схиархимандрит Григорий, который с первого взгляда его и разоблачил, отошел в Небесные обители. Как раз статьей о нем и заканчивается недавно вышедшая книга «Последние русские старцы». Огромный том.

Бог дал — Бог взял

Подвизался в Свято — Троицком монастыре монах Власий. Был он уже не молод, толст, одновременно и сед, и лыс: длинные и редкие седые пряди вокруг кругленькой лысины на затылке, обликом же и лицом — какой‑то лесной дедок или, прости Господи, дядька водяной. Нос картошкой, маленькие востренькие глазки из‑под клочковатых бровей, на язык скор и язвителен, духом же боевит. Наместник скажет ему слово — тот ему в ответ десять.

А были они похожи с отцом наместником, как родные братья, порой их даже путали. Потому‑то Власий и попал в такую немилость, что тот только спал и видел, как ему от него избавиться. А как известно, когда воля человека уже склонилась ко злу, лукавому остается лишь подать ему повод.

Вскоре он и представился. В окрестностях Троицка произошло убийство. Свидетели составили фоторобот и пришли для опознания с этим фотороботом в монастырь. Наместник поглядел — поглядел на эту смазанную картинку, да и сказанул:

— А, так это монах наш. Власий.

— А где его можно найти?

— Да в бане. Банный день у нас.

И вот вломились милиционеры в баню и взяли бедного голого и распаренного Власия прямо с нагретых полатей, где он с наслаждением хлестал себя веничком. Он едва — едва успел наготу прикрыть, как защелкнули на нем наручники и, как матерого преступника, на глазах у всего монастыря потащили в тюрьму.

Ну и, конечно, вскоре все выяснилось — и на фотороботе явно не он, и свидетели не опознали, и алиби у него, и убитого он в глаза не видел. Отпустили его. Вернулся он в монастырь, а наместник его назад не принимает. Якобы за то, что тот пустил слух: наместник сдал его в тюрьму, потому что узнал в фотороботе самого себя.

Что делать? Пригорюнился монах Власий и отправился в Москву, где были у него знакомые из числа паломников Троицкого монастыря. Пришел и к нам — навеки поселиться, оскорбленный, оборванный, нищий, беззубый. Сидел нахохлившись целыми днями — тосковал, переваривал обиду.

Я и решила его развлечь и позвала в гости к моему другу — писателю и путешественнику Геннадию Снегиреву. Приходим, а у него сидит на кухне какой-то мрачный человек, сам в глубочайшем унынии, чуть не плачет. Слово за слово, и выяснилась причина такой глубокой печали мрачного человека.

Было это в начале девяностых, когда только-только зарождался отечественный бизнес и много было в этом бизнесе моментов непредсказуемых, темных и даже криминальных. Но дела нашего мрачного человека с именем Рюрик шли до поры успешно. А тут — все деньги: и какие у него были, и какие он взял под большие проценты у банка, и какие одолжил у очень серьезных людей, — вбухал он в огромную партию компьютеров. Они прибыли по железной дороге из‑за границы. Вроде бы все — и железнодорожники, и пограничники, и таможенники — было схвачено и проплачено. И вдруг — облом: нагрянула ревизия, и весь товар арестовали. Рюрик был разорен.

— Я — покойник! — то и дело констатировал он. — Меня убьют!

— Да не убьют тебя! — махнул рукой Власий, — Я помолюсь, и все тебе вернется и преумножится.

И что? Разошлись они в тот вечер, а через день-другой звонят нашему бизнесмену какие‑то официальные лица, приносят свои извинения: мол, так и так, произошла неувязка, заберите свой товар в целости и сохранности. И действительно получил Рюрик свои компьютеры, выручил за них огромные деньги, расплатился и с банком, и с кредиторами и сразу сильно скакнул вверх в своем материальном процветании.

И вот с тех пор стал он держать простого монаха Власия за святого старца, который что ни попросит у Бога, все Господь для него исполняет. Забрал он Власия к себе, на Рублевку, кормит, поит, одевает, зубы ему вставляет, чуть ли не «ваше преподобие» ему говорит. Чувствует себя едва ли не новым Мотовиловым при преподобном Серафиме Саровском…

Живет у него Власий в неге и холе — зубы у него белоснежные, самые лучшие, фарфоровые, как у голливудской кинозвезды. Черный длинный плащ у него из нежнейшей лайки, к нему — и шляпа с мягкими полями, шарф кашемировый, дымчатые очки, швейцарские часы, дипломат, английский зонтик…

Сигары только не хватает в краешке рта да крупного перстня на пальце…

Стал монах Власий выглядеть как этакий заморский дядюшка Сэм: то ли владелец заводов, газет, пароходов, то ли глава мафии, крестный отец. Но только сам Власий вдруг затосковал. Чем более тело тешится, тем более душа угнетается. Стал проситься у Рюрика в монастырь, на свободу, на волю.

А тот и говорит:

— Вас ведь там опять обижать будут. И добраться до вас трудно будет. Лучше куплю‑ка я вам квартирку в Эмске — и от вашего родного Свято — Троицкого монастыря это недалеко, и из Москвы какой‑нибудь час лету.

Купил ему шикарную квартиру в центре Эмска, в элитном доме над рекой. Обставил ее дорогой мебелью, начинил всякими заморскими диковинами — там и компьютер, и посудомоечная машина, и домашний кинотеатр. Положил платить отцу Власию ежемесячное содержание. С тем тот и переселился на новое место.

И все же Рюрику казалось, что он что‑то недодал своему благодетелю, — хотя есть ли такие земные сокровища, которые могли бы сполна оплатить дары духовные? И вот узнал он, что у отца Власия приближается юбилей. И решил устроить ему праздник по полному чину.

На юбилей были приглашены, во — первых, все дружественные монахи из Свято — Троицкого монастыря, но наместник их так и не отпустил. Во — вторых, — знакомцы Власия по Москве. А в — третьих, «новенькие», с которыми он свел знакомство и дружбу уже когда поселился в Эмске. Это были, прежде всего, соседи по элитному дому, которые, прослышав о том, что возле них поселился «чудотворец», стали обращаться к нему за «пророчествами и исцелениями». А кроме того — знакомые соседей, поскольку слух о нем уже пополз и стал монах Власий, как свеча, которую поставили гореть на высоком месте.

С избытком, или Ничего лишнего 6 страница - student2.ru

Праздновать предстояло три дня. Всем иногородним были заказаны номера люкс в лучшей гостинице Эмска, железнодорожные билеты в спальном вагоне и памятные подарки с иконками, духовными брошюрами и открытками с видом эмских храмов.

В первый день планировался съезд гостей, экскурсия по святыням Эмска с заходом в храмы, пением тропарей и торжественный ужин в ресторане «Пена» с костюмированными поздравлениями юбиляра. И действительно — поздравлять его вышел сам Петр Первый, дюжий детина в парике и треуголке, одетый соответствующим образом, в голубом камзоле и белых чулках, взятых напрокат в местном драмтеатре. А уж следом за ним к гостям выкатился какой‑то странный тип в причудливой старинной одежде и уже сильно поддатый. Гости гадали, кто бы это мог быть? Называлось имя Колумба, открывателя Америки, Байрона, потому что он покачивался и вроде бы даже хромал, Пушкина — потому что как же без него? Но оказалось, что это некий князь Довмонд, основатель многих славных городов России, в том числе и Эмска.

На следующий день гостей повезли на экскурсию за семьдесят километров в знаменитый Свято — Троицкий монастырь, где Власий появился уже как кум королю и поднес дружественной братии «утешение велие», что на местном монашеском языке означало: подарил им несколько бутылок отменного французского коньяка.

После этого гости отправились на военный аэродром, относившийся к троицкой воинской части, с которого должны были на реактивном самолете подняться в воздух, облететь всю Эмскую епархию и полюбоваться ее красотами с высоты птичьего полета.

А уж на третий день оставался, так сказать, «десерт». Все «веселыми ногами» направлялись на пристань, садились на специально арендованный катер и плыли на нем на остров к старцу. Однако старец был уже стар, очень уж немощен и практически никого не принимал: за этим следили две его келейницы, бойкие на язык и мощные видом. Поэтому гости, подойдя к домику старца, так и остались стоять за штакетником, у запертой на засов калитки.

Меж тем небо посерело, подул холодный ветер, начал накрапывать мелкий дождь. Все сгрудились под большим деревом, крона которого служила на первых порах как навес. Так и стояли, притихшие, жались друг к другу, зябли. И в довершение всего откуда‑то с дальних пастбищ сюда прискакал удалой жеребец. Он, весело цокая, самозабвенно скакал по камням, пока не допрыгался до паломников. И тут остановился, словно пораженный. Поглядел огромным и, как отметили все, лукавым глазом и вдруг выхватил зубами сумочку у дамы из городской администрации Эмска, на правах соседки Власия по его элитному жилью принимавшей участие в юбилейных торжествах. Выхватил и умчался с нею вдаль.

— Сумочка моя, сумочка! — запричитала она. — Все пропало!

Жеребец меж тем обскакал домик старца, скинул по дороге драгоценную сумочку и снова понесся на нас.

— Что же это такое? — заплакала дама из эмской мэрии, также успевшая стать приближенной отца Власия. Она повернулась спиной к подлетающему жеребцу и загородила свою сумочку собственным телом.

Но он залихватски схватил зубами конец шали, болтавшейся у нее за плечом, рванул за него, сдернул с плеча и снова умчал.

— Лошади — это ко лжи! — встревоженно прокомментировал Рюрик.

— Это если во сне увидишь, — поправили его. — А то ж — не сон.

…Так и простояли тогда под деревом. Чувствовалось, что юбилей подходит к концу.

К концу подходил и фавор монаха Власия.

После юбилея, когда все гости уже поразъехались да поразошлись, он по инерции все продолжал свой банкет — то с нищими актерами драмтеатра, изображавшими Петра Первого и князя Довмонда на его чествованиях, то с соседями по дому, то просто с народом, встретившимся у ларька. Может быть, поэтому его смешной картофельный нос сделался красно — сизым, маленькие глазки стали еще меньше, а язвительный язычок — задиристее. Поговаривали, что он от былого почета впал в прелесть и зарвался. До Москвы доходили слухи, что он при всем честном народе в воспитательных целях отодрал ремнем даму из городской администрации, а депутату местной думы пригрозил псалмом проклятия: «Да взыщет заимодавец вся, елика суть его, и да восхотят чуждии труды его».

Рюрик, взволнованный этими слухами, приехал проведать возлюбленного «старчика» и застал его в окружении разнузданной и ошалелой пьяни и посреди разгрома: повсюду валялись какие‑то огрызки, объедки и пустые бутылки. На восклицания потрясенного Рюрика монах Власий резонно ответил, что даже Христос ел и пил с мытарями и грешниками. И все бы, может, в тот раз и обошлось бы для Власия, если бы он не решил опохмелиться. А поскольку Рюрик зорко следил за ним, то и пришлось Власию делать это в уборной, а пустую бутылку — улику — выбрасывать тут же в окно. И надо же было случиться такому искушению, что бутылка эта упала прямо на припаркованный тут же мерседес Рюрика, расколошматив стекло и повредив капот. А поскольку Рюрик с некоторых пор стал ездить с машиной охраны, то его охранники тут же определили, что да как, да откуда, и мгновенно среагировали, вломившись в квартиру и выведя Власия на чистую воду.

С избытком, или Ничего лишнего 6 страница - student2.ru

Ну и Власий окончательно впал в немилость. Настолько, что Рюрик у него все отобрал подчистую. И самое обидное — крикнул ему в лицо так грубо, так дерзко:

— Не нужны мне теперь твои молитвы! Сам как-нибудь обойдусь! Я вон как поднялся! Реально!

И отправился Власий, посыпая голову пеплом, — гол как сокол, наг в этот мир пришел, наг и отыдеши — туда, где ему и полагалось быть, обратно в монастырь.

Но что удивительно — прошел год, другой, и вдруг Власий получает известие, что Рюрик — вконец разорился. Мало того — сидит под следствием, под подпиской о невыезде, и на него вовсю шьют уголовное дело.

— Обошелся! — комментирует он, — Поднялся! Эх, дурачина: Бог дал — Бог взял!

И многозначительно вздыхает. Вполне, впрочем, благодушно.

Халва

Ехала я как‑то раз в Псково — Печерский монастырь с моей приятельницей — дамой очень светской и совсем еще малоцерковной, но очень стремящейся к духовной жизни. Дело было Великим постом, в начале перестройки, когда поститься было очень тяжело, поскольку практически никаких постных продуктов, кроме картошки да капусты с луком, в магазинах не было. А если что‑то и было, то в специальных заказах, выдаваемых по талонам, и в тех магазинах, куда эти счастливчики были прикреплены.

К слову сказать, сюда, в Россию, в эту полуголодную пору приезжали православные голландцы, которые то ли учились, то ли проходили практику в Академии при Свято — Троице — Сергиевой лавре. Так они, привыкнув к великопостным голландским разносолам — всяким там орешкам, засахаренным фруктам, громадным креветкам, устрицам, улиткам, лангустам, омарам, крабам и осьминогам, походив в пост по нашим продуктовым магазинам, ужаснулись и возопили велиим гласом:

— Как, вы еще и поститесь? Вы же и так в аду живете!

Так вот, и я, и моя спутница заказы такие — писательские — получали. И поэтому у меня всегда имелись в запасе и гречка, и мука, и пшенка, и рис. Их‑то я и везла с собой в Печоры, поскольку останавливаться мы собирались у одной чудесной, но очень бедной монахини, и мне хотелось не то что даже не обременять ее нашей кормежкой, а еще и подкинуть ей продуктов.

Только мы сели в купе, как моя спутница горестно воскликнула:

— Ой, забыла! Забыла!

— Что — билеты, паспорт? — испугалась я.

— Да нет, халву, халву я из писательского заказа дома на столе оставила! Специально же приготовила ее, чтобы взять с собой. А сейчас — как хорошо было бы открыть ее да и поесть с чаем!

Ну ладно, что ж поделаешь! Халвы у меня с собой не было. Попили мы пустой жидкий чай и улеглись спать. Но только она время от времени все причитала:

— Как это я могла забыть! Такая халва отменная, свежая! Через упаковку даже прощупывается, какая она мягкая!

Все эта забытая халва ее уязвляла!

Наконец приехали мы в Печоры, пошли в храм, помолились на литургии, постояли молебен, зашли к моему духовнику и отправились к монахине на постой.

Я бухнула сумку с продуктами прямо на стол:

— Вот, матушка дорогая! Принимайте гостинцы!

Она неторопливо разложила пакеты и пачки по полкам, дала нам похлебать постных щец, а потом налила и чайку.

— И у меня есть чем вас угостить. Сейчас, сейчас.

Она полезла в ящик, достала из него что‑то и поставила перед нами… халву. Такую же точно, как из писательского заказа.

— Халва! — изумленно воскликнула моя спутница.

— А откуда, матушка, она у вас? — спросила я.

— Да вчера вечером паломник какой‑то пришел — ночевать попросился. Отдал мне эту халву, а сам на службу заторопился, опаздывал уже к началу‑то… Но как ушел, так и не возвращался больше. Видно, нашел себе в монастыре для ночлега кое‑что получше. А что вас так удивило?

— Да то, что Господь исполнил мое такое маленькое, но неотступное желание, — сказала моя спутница. — Казалось, ну что — потерпи до Москвы. А я Ему все: халва, халва! Литургия, молебен, а я все — халва, халва! И Он наконец: да бери ты эту халву, глупая женщина! Просящему Я даю. Стучащему — отворяю.

— А ты знаешь что сделай? — мягко сказала ей матушка. — Ты съешь ее во славу Божью. Чтобы была — халва, а получилась — хвала! Вот как.

С избытком, или Ничего лишнего 6 страница - student2.ru

Лукавая луковка

Я замечала, что порой люди пытаются слукавить на исповеди: грехи, в которых особенно стыдно признаться, умаляют, а другие, порой незначительные, крайне преувеличивают и останавливают внимание священника именно на них… Из‑за этого бывают всякие недоразумения между иереем Божьим и исповедником, вследствие которых священник может превратно понять ситуацию и даже дать ложное благословение. Конечно, собственно тайны чужой исповеди мне, по понятным причинам, знать не дано. С достоверностью я могу говорить только о себе. Но кое — какие косвенные свидетельства того, что это происходит сплошь да рядом, у меня есть. А кроме того — я задавала этот вопрос моим знакомым священникам и получала подтверждение.

Ну, например, одна моя добрая знакомая, у которой была любовная связь с женатым мужчиной, в течение нескольких лет, исповедуясь старенькому иерею, между прочим очень строгому, получала у него благословение причаститься. И причащалась… Казус здесь был в том, что она среди прочих грехов каждый раз в придаточном предложении упоминала, что у нее есть бойфренд. А он, очевидно, считал, что это нечто невинное, вроде бультерьера, и снисходительно покачивал головой.

Примерно то же происходит порой и с иерейскими благословениями. Тут многое зависит от того, насколько адекватно, в какой форме и какими словами описывают ситуацию, на которую хотят получить благословение священника, и получают его.

Вот такая история, например. Сижу я как‑то осенью одна на даче — муж в командировке, дети в Москве, соседей нет. Пустынно и тихо. Раскочегарила я компьютер, разложила листочки — работаю, никто мне не мешает, сумерки, природа, красота! И вдруг захрустели под моим окном чьи‑то тяжелые шаги — собаки, что ли бездомные понабежали? — и мимо моего окна проплыла мужская голова, направляющаяся прямехонько к входной двери. Я, зная, что порой забываю ее запирать, туда. Но — поздно: прямо передо мной на пороге стоит здоровенный парень с огромным рюкзаком.

— Вы к кому? — не своим голосом спросила я с трусливой надеждой, что, быть может, он просто ошибся адресом.

— Я? К вам, Олеся Александровна!

— Да? А вы кто?

Наши рекомендации