Всеволод Вячеславович Иванов 1895-1963

Московский роман (1929-1930, опубл. 1988)

Вы, наверное, помните этот год: ломали храм Христа Спасителя. Для обывателя это было пострашнее, чем октябрьский переворот. Тогда, перед началом романа, автор задумал написать комментарии, но в ту пору у него родился большеголовый мальчик, названный Вячеславом...

Простите, можно начать по существу? В клинику, где работает Матвей Иванович Андрейшин, величавый двадцатисемилетний психи­атр, и Егор Егорыч, секретарь большого человека, попадают внезапно заболевшие ювелиры, братья Юрьевы. В их мастерской случилась кража, а вскоре поползли слухи о пропаже золотой короны, заказан­ной якобы неизвестным агентом для американского императора. На­блюдая за больными, доктор Андрейшин приходит к убеждению, что причина их помешательства — в безответной любви. Единственный след незнакомки — пуговица мастерской С. Мурфиной — приводит его к Сусанне, дочери бывшей владелицы. Доктор влюбляется в эту блондинку с узким, красивым лицом. Он уверен, что должен «предот­вратить развал человека» и сможет исцелить одной фразой и ювели­ров, и Сусанну, и весь дом, где она живет.

Так Матвей Иванович и Егор Егорыч, которые собирались на съезд криминологов в Берлин, оказываются возле дома № 42. Здесь они сталкиваются с приехавшим с Урала вербовать рабочих на литейное

производство Леоном Ионовичем Черпановым. Объявив себя врачом «ухогорлоносом» с периферии, Андрейшин выражает желание заклю­чить договор и временно поселиться в этом доме. Черпанову ничего не остается, как принять первых работников и ввести их внутрь ком­мунального жилья, оборудованного в постройке московского ампира.

На кухне ревели двадцать хозяек, рыкали полсотни примусов. Черпанов расположился в ванной. Верхний этаж с колоннами зани­мало семейство Жаворонкова, бывшего церковного старосты, а ныне мороженщика с профсоюзным билетом. Все знали, что он «публично мороженым торговал, а втайне строительным делом орудовал» и, кроме того, вел ячейку безбожников. На первом этаже жили Мурфины — мать, отец, дядя Савелий, двадцатилетняя Сусанна и ее стар­шая сестра Людмила, которая заслужила на обоих фронтах граж­данской войны прозвище Былинка. О своих впечатлениях она пишет книгу «400 поражений». Как и все занимаясь спекуляцией, Людмила повторяет: «Мы поклонники реализма <...> Крупная партия овса до­роже умения вдергивать нитку словесности в золотую иглу фантазии». Однако доктор считает, что только Сусанна «объединяет этот агрегат людей», что она организовала болезнь ювелиров, но не находит дока­зательств.

Идет вторая декада, а доктор с Егор Егорычем все откладывают поездку в Берлин, наблюдают за жителями квартиры, за усилиями Черепанова создать пролетарское ядро для работы в Шадринске. Вот вербовщик приезжает на гвоздильный завод в качестве поэта, готово­го написать о лучшей бригаде. Он собирает деньги на званом вечере, выступает с призывами: «Помните, что нашему комбинату поручено в виде опыта перерабатывать не только руду, но и с такой же бы­стротой людей». Он требует от жителей дома вербовать родственни­ков, например, 620 человек от Жаворонкова. «Шестьсот — я понимаю, а двадцать откуда?» — «Госразверстка... Они перерожда­ются там». — «Чего ж, выхолостят их или как?» Черпанов обещает, что храм Христа Спасителя будет восстановлен на Урале. Дядя Саве­лий рассказывает о небывалом случае перерождения целого уральско­го города благодаря игре академических театров.

Во главе шествия идет доктор, но он не в силах удержать толпу, которая быстро рассеивается. Среди них нет Черепанова. Доктор на­зывает его фиктивной фигурой, а Егор Егорыч вспоминает о трех ис­поведях Леона Ионовича. В первый раз тот сообщил, что родился в семье гимназического учителя, приехал в Россию вместе с братом из парижской эмиграции, а свою биографию создал посредством штем­пелей. Во второй раз он назвался сыном циркового фокусника Черпа-

невского, потомка старинного дворянского рода. Наконец он призна­ется, что имел в Свердловске граверное заведение, унаследованное от отца, Константина Пудожгорского, делал печати спекулянтам. Клиен­ты прибрали его к рукам и заставили по документам Черпанова от­правиться на поиски короны американского императора. Корона, по его словам, хранится у дяди Савелия и замаскирована под вагонную плевательницу. Где-то в доме спрятана единственная улика, которая подтверждает, что корона существует. Это заграничный костюм таин­ственного агента, оставленный им при бегстве.

Напрасно и Черпанов, и доктор, и дядя Савелий искали костюм у Жаворонкова, — он оказался в сундуке у Людмилы: «брызнуло темно-зеленое сукно и золотые пуговицы с двуглавыми орлами». Сюр­тук! Не успели выяснить, тот ли это костюм, как приезжают братья Лебедевы, недовольные вербовочной активностью Черпанова. Схватив сюртук, Черпанов бросается бежать, его преследуют Лебедевы, но исход погони неизвестен... Вызванные дядей Савелием, появляются сотрудники милиции и увозят арестованных жителей дома. У опеча­танной двери встречаются доктор Андрейшин, Егор Егорыч и братья Юрьевы. Ювелиры выздоровели: они не влюблены в Сусанну и не верят в корону американского императора. Один лишь доктор наде­ется разбить легенду о короне, перевоспитать Сусанну и жениться на ней... «У-у-уходит жизнь, у-у-у...» — вспоминается отзвучавшая песня.

И. Г. Животовский

Кремль - Роман (1924-1963, 1-я ред. - 1929-1930, опубл. 1981)

В том году, когда великий князь Иван III повелел воздвигнуть Мос­ковский Кремль, удельный князь Никита, что владел городом Подзол в верховьях Волги, задумал выстроить свой Кремль лучше царского. А в прошлом веке напротив Кремля, на другом берегу ужги, появились корпуса Больших Волжских Мануфактур и пыльные домики поселка.

Гурий Лопта, окончивший в начале 1920-х гг. Духовную Акаде­мию, возвратился домой, чтобы занять древний пост епископов крем­левских. «Чем живы?» — спрашивает он своего отца Ивана Петровича. Кремль — преданьями. Мануфактуры — газетами. В доме Лопта воспитывается дочь последних владельцев производства Агафья,

красивая, как рожь, любимица церковной общины. Ее брат, Афанас-Царевич, блаженный и живет при соборе. Гурий считает, что они веротерпимствовали достаточно, пора дать отпор сонму баптистов, пленивших души обывателей, и предлагает собрать средства на ре­монт храма, взяться за печатание Библии. Появление в Кремле перво­печатной книги во времена гонения на несокрушимое православие даст не только духовные, но и материальные выгоды, необходимые для противодействия влиянию Мануфактуры.

Еще один ужгинец, рыжий, болезненный Вавилов, потерявший жену, ребенка, работу, приезжает, чтобы устроиться в третью смену на прядильную фабрику. Влажный рев ожалил его уши. Единствен­ным местом, где могли передохнуть и покурить рабочие, были убор­ные. Любой вопрос, выносимый на цеховые собрания, требовалось проработать в уборных. Так, Зинаиде поручено агитировать за пере­выборы Советов и выдвижение Вавилова руководителем культурно-просветительной работы Мануфактур. За плечами Вавилова было два года рабфака, но он помнил с детства рассказы учителей Воспитатель­ного дома о Кремле, поэтому первую экскурсию повел именно туда. Рабочим Кремль не понравился. Между Вавиловым и Агафьей начина­ется невидимая борьба: Агафья одна желает просвещать Мануфакту­ры. Смеются над рыжим и «четверо думающих», знакомые по ремесленной школе разгульные люди, с которыми Вавилов делит ка­морку в старой казарме. Ему кажется, что служба в клубе не больше, как проявление рабочими жалости к нему. Он решает повеситься и оставить прощальное письмишко. Карандаш оказался сломанным, и пока Вавилов точит его, разглядывает муравьиную кучу, туман над Ужгой, Мануфактуры, и, как чудесный цветок, чудится ему Кремль. Весело Кремлю, пока Мануфактуры спят!.. Бросив веревку на суку, он бежит купаться.

Многие рабочие записываются в «Религиозно-православное обще­ство», одни из любопытства и тяги к Агафье, другие, как плотовщики, артельщики, в желании объединить мирян. Вавилов выступает с пред­ложением отобрать Успенский храм и передать его под клуб. Неожи­данно его поддерживают на фабрике, и только Зинаида, избранная уже заместителем председателя коммунхоза, противится наступлению на Кремль. Ее поглощают заботы о вселении нуждающихся ткачих в отремонтированные казармы, построенные до революции. Она прези­рает демонстративную затею вселять всех в один день: «Дикая боль предстоит нам, дикое сопротивление Кремля...» Погибает поднятый на вилы молодой узбек Мустафа, пожелавший креститься из-за любви к Агафье. Его мстительному отцу Измаилу является дракон Магнат-

Хай и осуждает за предательство сына. Не в силах жить, Афанас-Царевич вешается на осине...

Вавилов организует боксерский кружок, и с этой целью во двор силами исправдома выкинут резной деревянный иконостас. Кружок безбожников сделал клозет, замазал фрески в стиле Васнецова. Херу­вимов на потолках оставили, но изрезали очень дорогую плащаницу.

Вавилов устал, работая в этом кружке бестолковых молодых людей, которые и сами не знают, что делать дальше, после того как они отреклись от Бога. Поползли слухи о возможном покушении на жизнь Вавилова, особенно после кулачного боя между кремлевцами и фабричными.

Актер бывших императорских театров и офицер французской армии Старков рассказывает историю удивительных приключений Доната Черепахина, сына профессора-реставратора. Согласно повест­вованию, будучи храбрым и независимым офицером, Донат предуп­редил французских солдат о начале немецкой революции, был застрелен генералом П.-Ж. Доном, но оказался похороненным в мо­гиле Неизвестного солдата у Триумфальной арки в Париже как спа­ситель Франции. Вавилов ощущает себя Неизвестным солдатом революции и готовится к смерти. Однако планам Агафьи уничтожить рыжего не суждено осуществиться. На пасхальной неделе началось небывалое наводнение, грозившее затопить электростанцию, дома и храмы. Выступая на пленуме комсомола, Вавилов произнес откровен­ную и потрясающую речь, выходившую за рамки клубной работы. Он заявил, что надо разобрать церкви, чтобы построить дамбы, укрепить рвы, сделать Мануфактуры цитаделью коммунизма. Ему аплодирова­ли, избрали в комиссию по защите от наводнения.

Отец Гурий призывает верующих забыть все обиды, которые при­чинили им безбожники из Мануфактур, показать пример христиан­ского смирения и поплыть спасать их из затопленного города. Вавилов кричит, что агитационная ставка на милосердие бита. Рабо­чие погрузились на пароход. Приходит известие, что утонула Агафья, исчез Лопта.

Медленно, но гордо отчаливает пароход. Ткачи смотрят на Вавило­ва влюбленными глазами: «Да, этот парень далеко пойдет!» Из тума­на виден Кремль таким, каким представлялся в детстве. Радость овладевает его сердцем. Впереди победы и поражения, но тот путь, который он проделал, — им можно гордиться.

И. Г. Животовский