Александр Сергеевич Пушкин 1799 - 1837 3 страница

Москва. Пушкин на Лобном месте обращается к «московским гражданам» от царевича Димитрия, которому «Россия покорилась», и «Басманов сам с раскаяньем усердным Свои полки привел ему к при­сяге». Он призывает народ целовать крест «законному владыке», бить «челом отцу и государю». После него на амвон поднимается мужик, бросая в толпу клич: «Народ, народ! в Кремль! в царские палаты!/ Ступай! вязать Борисова щенка!» Народ, поддерживая клич, «несется толпою» со словами: «Вязать! Топить! Да здравствует Димитрий!/Да гибнет род Бориса Годунова!»

Кремль. Дом Бориса взят под стражу. У окна дети Бориса — Федор и Ксения. Из толпы слышатся реплики, в которых сквозит жа­лость к детям царя: «бедные дети, что пташки в клетке», «отец был злодей, а детки невинны». Тем сильнее нравственное потрясение людей, когда после шума, драки, женского визга в доме на крыльце

ИЗ

появляется боярин Мосальский с сообщением: «Народ! Мария Году­нова и сын ее Феодор отравили себя ядом. Мы видели их мертвые трупы. (Народ в ужасе молчит.) Что ж вы молчите? кричите: да здравствует царь Димитрий Иванович! Н а р о д безмолвствует».

М. Н. Сербул

Скупой рыцарь(Сцены из Ченстоновой трагикомедии: The covetous knight) Трагедия (1830)

Молодой рыцарь Альбер собирается явиться на турнир и просит своего слугу Ивана показать шлем. Шлем пробит насквозь на про­шлом поединке с рыцарем Делоржем. Надеть его невозможно. Слуга утешает Альбера тем, что тот отплатил Делоржу сполна, вышибив его из седла могучим ударом, от которого обидчик Альбера сутки лежал замертво и едва ли оправился до сих пор. Альбер говорит, что причи­ной его отваги и силы было бешенство по поводу поврежденного шлема. Вина геройства — скупость. Альбер сетует на бедность, на смущение, которое помешало ему снять шлем с поверженного про­тивника, говорит о том, что ему нужно новое платье, что он один вы­нужден сидеть за герцогским столом в латах, тогда как другие рыцари щеголяют в атласе и бархате. Но денег на одежду и вооруже­ние нет, а отец Альбера — старый барон — скряга. Нет денег и на покупку нового коня, а постоянный кредитор Альбера, еврей Соло­мон, по словам Ивана, отказывается впредь верить в долг без заклада. Но заложить рыцарю нечего. Ни на какие уговоры ростовщик не поддается, и даже довод о том, что отец Альбера стар, скоро умрет и оставит сыну все свое огромное состояние, не убеждает заимодавца.

Б это время появляется и сам Соломон. Альбер пытается выпро­сить у него денег взаймы, но Соломон хотя и мягко, но тем не менее решительно отказывается дать денег даже под честное рыцарское слово. Альбер, расстроенный, не верит, что отец может его пережить, Соломон же говорит, что в жизни случается все, что «дни наши со-

чтены не нами», а барон крепок и может прожить еще лет тридцать. В отчаянии Альбер говорит, что через тридцать лет ему будет уже пятьдесят, и тогда деньги ему едва ли понадобятся. Соломон возража­ет, что деньги нужны в любом возрасте, только «юноша в них ищет слуг проворных», «старик же видит в них друзей надежных». Альбер утверждает, что его отец сам служит деньгам, как алжирский раб, «как пес цепной». Он отказывает себе во всем и живет хуже нищего, а «золото спокойно в сундуках лежит себе». Альбер надеется все же, что когда-нибудь оно послужит ему, Альберу. Видя отчаяние Альбера и его готовность на все, Соломон намеками дает ему понять, что кон­чину отца можно приблизить с помощью яда. Сначала Альбер не по­нимает этих намеков. Но, уяснив дело, хочет немедленно повесить Соломона на воротах замка. Соломон, понимая, что рыцарь не шутит, хочет откупиться, но Альбер прогоняет его вон. Опомнив­шись, он намерен послать слугу за ростовщиком, чтобы принять предложенные деньги, но передумывает, потому что ему кажется, что они будут пахнуть ядом. Он требует подать вина, но оказывается, что вина в доме нет ни капли. Проклиная такую жизнь, Альбер решается искать управы на отца у герцога, который должен заставить старика содержать сына, как подобает рыцарю.

Барон спускается в свой подвал, где он хранит сундуки с золотом, чтобы в шестой сундук, еще не полный, всыпать горсть монет. Глядя на свои сокровища, он вспоминает легенду о царе, велевшем своим воинам положить по горсти земли, и как в результате вырос гигант­ский холм, с которого царь мог озирать огромные пространства. Свои сокровища, собранные по крохам, барон уподобляет этому холму, который делает его владыкой целого мира. Он вспоминает ис­торию каждой монетки, за которой слезы и горе людей, нищета и гибель. Ему кажется, что если бы все слезы, кровь и пот, пролитые за эти деньги, выступили сейчас из земных недр, то произошел бы потоп. Он всыпает горсть денег в сундук, а потом отпирает все сунду­ки, ставит перед ними зажженные свечи и любуется блеском золота, ощущая себя владыкой могучей державы. Но мысль о том, что после его смерти сюда придет наследник и расточит его богатства, приво­дит барона в бешенство и негодование. Он считает, что у того нет прав на это, что если бы он сам тяжелейшими трудами по крохам скопил эти сокровища, то уж, верно, не стал бы швырять золото на­лево и направо.

Во дворце Альбер жалуется герцогу на отца, и герцог обещает ры­царю помочь, уговорить барона содержать сына, как подобает. Он надеется пробудить в бароне отцовские чувства, ведь барон был дру­гом его деда и играл с герцогом, когда тот был еще ребенком.

Ко дворцу приближается барон, и герцог просит Альбера схоро­ниться в соседней комнате, пока он будет беседовать с его отцом. Появляется барон, герцог приветствует его и пытается вызвать в нем воспоминания молодости. Он хочет, чтобы барон появлялся при дворе, но барон отговаривается старостью и немощью, но обещает, что в случае войны ему достанет сил обнажить меч за своего герцога. Герцог спрашивает, почему он не видит при дворе сына барона, на что барон отвечает, что тому помеха — сумрачный нрав сына. Герцог просит барона прислать сына во дворец и обещает приучить его к ве­селью. Он требует, чтобы барон назначил сыну приличествующее ры­царю содержание. Помрачнев, барон говорит, что его сын недостоин заботы и внимания герцога, что «он порочен», и отказывается выпол­нить просьбу герцога. Он говорит, что сердит на сына за то, что тот замышлял отцеубийство. Герцог грозится предать Альбера суду за это. Барон сообщает, что сын намеревается обокрасть его. Услышав эти наветы, в комнату врывается Альбер и обвиняет отца во лжи. Разгне­ванный барон бросает сыну перчатку. Со словами «Благодарю. Вот первый дар отца» Альбер принимает вызов барона. Это происшест­вие повергает герцога в изумление и гнев, он отымает у Альбера пер­чатку барона и гонит от себя отца и сына В это мгновение со словами о ключах на устах барон умирает, а герцог сетует на «ужас­ный век, ужасные сердца».

Э. Л. Безносов

Моцарт и СальериТрагедия (1830)

В своей комнате сидит композитор Сальери. Он сетует на несправед­ливость судьбы. Вспоминая детские годы, он говорит о том, что ро­дился с любовью к высокому искусству, что, будучи ребенком, он плакал невольными и сладкими слезами при звуках церковного орга-

на. Рано отвергнув детские игры и забавы, он самозабвенно предался изучению музыки. Презрев все, что было ей чуждо, он преодолел трудности первых шагов и ранние невзгоды. Он овладел в совершен­стве ремеслом музыканта, «перстам/Предал послушную, сухую бег­лость/И верность уху». Умертвив звуки, он разъял музыку, «поверил алгеброй гармонию». Только тогда решился он творить, предаться творческой мечте, не помышляя о славе. Нередко уничтожал он плоды многодневных трудов, рожденные в слезах вдохновенья, найдя их несовершенными. Но и постигнув музыку, он оставил все свои знания, когда великий Глюк открыл новые тайны искусства. И нако­нец, когда достиг он в безграничном искусстве высокой степени, слава улыбнулась ему, он нашел в сердцах людей отклик на свои со-звучья. И Сальери мирно наслаждался своей славой, не завидуя нико­му и не зная этого чувства вообще. Напротив, он наслаждался «трудами и успехами друзей». Сальери считает, что никто не вправе был назвать его «завистником презренным». Ныне же душу Сальери угнетает сознание, что он завидует, мучительно, глубоко, Моцарту. Но горше зависти обида на несправедливость судьбы, дающей священный дар не подвижнику в награду за долгие и кропотливые труды, а «гу­ляке праздному», тяжелее зависти сознание, что дар этот дан не в на­граду за самоотверженную любовь к искусству, а «озаряет голову безумца». Этого Сальери не в силах понять. В отчаянии произносит он имя Моцарта, и в этот момент появляется сам Моцарт, которому кажется, что Сальери потому произнес его имя, что заметил его при­ближение, а ему хотелось появиться внезапно, чтобы Сальери «не­жданной шуткой угостить». Идя к Сальери, Моцарт услышал в трактире звуки скрипки и увидел слепого скрипача, разыгрывавшего известную мелодию, это показалось Моцарту занятным. Он привел с собой этого скрипача и просит его сыграть что-нибудь из Моцарта. Нещадно фальшивя, скрипач играет арию из «Дон-Жуана». Моцарт весело хохочет, но Сальери серьезен и даже укоряет Моцарта. Ему непонятно, как может Моцарт смеяться над тем, что ему кажется поруганием высокого искусства Сальери гонит старика прочь, а Мо­царт дает ему денег и просит выпить за его, Моцарта, здоровье.

Моцарту кажется, что Сальери нынче не в духе, и собирается прийти к нему в другой раз, но Сальери спрашивает Моцарта, что тот принес ему. Моцарт отговаривается, считая свое новое сочинение

безделицей. Он набросал его ночью во время бессонницы, и оно не стоит того, чтобы утруждать им Сальери, когда у того плохое настро­ение. Но Сальери просит Моцарта сыграть эту вещь. Моцарт пытает­ся пересказать, что испытывал он, когда сочинял, и играет. Сальери в недоумении, как мог Моцарт, идя к нему с этим, остановиться у трактира и слушать уличного музыканта Он говорит, что Моцарт не­достоин сам себя, что его сочинение необыкновенно по глубине, сме­лости и стройности. Он называет Моцарта богом, не знающим о своей божественности. Смущенный Моцарт отшучивается тем, что божество его проголодалось. Сальери предлагает Моцарту вместе ото­бедать в трактире «Золотого Льва». Моцарт с радостью соглашается, но хочет сходить домой и предупредить жену, чтобы она не ждала его к обеду.

Оставшись один, Сальери говорит, что не в силах более проти­виться судьбе, которая избрала его своим орудием. Он считает, что призван остановить Моцарта, который своим поведением не подни­мает искусство, что оно падет опять, как только он исчезнет. Сальери считает, что живой Моцарт — угроза для искусства. Моцарт в глазах Сальери подобен райскому херувиму, залетевшему в дольний мир, чтобы возбудить в людях, чадах праха, бескрылое желанье, и поэтому будет разумнее, если Моцарт вновь улетит, и чем скорей, тем лучше. Сальери достает яд, завещанный ему его возлюбленной, Изорой, яд, который он хранил восемнадцать лет и ни разу не прибегнул к его помощи, хотя не раз жизнь казалась ему невыносимой. Ни разу не воспользовался он им и для расправы с врагом, всегда беря верх над искушением. Теперь же, считает Сальери, пора воспользоваться ядом, и дар любви должен перейти в чашу дружбы.

В отдельной комнате трактира, где есть фортепьяно, сидят Салье­ри с Моцартом. Сальери кажется, что Моцарт пасмурен, что он чем-то расстроен. Моцарт признается, что его тревожит Requiem, который он сочиняет уже недели три по заказу какого-то таинствен­ного незнакомца. Моцарту не дает покоя мысль об этом человеке, который был в черном, ему кажется, что тот следует за ним повсюду и даже сейчас сидит в этой комнате.

Сальери пытается успокоить Моцарта, говоря, что все это — ре­бячьи страхи. Он вспоминает своего друга Бомарше, который совето­вал ему избавляться от черных мыслей с помощью бутылки

шампанского или чтения «Женитьбы Фигаро». Моцарт, зная, что Бо­марше был другом Сальери, спрашивает, правда ли, что он кого-то отравил. Сальери отвечает, что Бомарше был слишком смешон «для ремесла такого», а Моцарт, возражая ему, говорит, что Бомарше был гений, как и они с Сальери, «а гений и злодейство две веши несо­вместные». Моцарт убежден, что Сальери разделяет его мысли. И в это мгновение Сальери бросает яд в стакан Моцарта. Моцарт подни­мает тост за сыновей гармонии и за союз, их связующий. Сальери де­лает попытку остановить Моцарта, но поздно, тот уже выпил вино. Теперь Моцарт намерен сыграть для Сальери свой Requiem. Слушая музыку, Сальери плачет, но это не слезы раскаяния, это слезы от со­знания исполненного долга. Моцарт чувствует недомогание и покида­ет трактир. Сальери, оставшись один, размышляет над словами Моцарта о несовместности гения и злодейства; как аргумент в свою пользу вспоминает он легенду о том, что Бонаротти принес жизнь че­ловека в жертву искусству. Но внезапно его пронзает мысль, что это всего лишь выдумка «тупой, бессмысленной толпы».

Э. Л. Безносов

Каменный гостьТрагедия (1830)

У ворот Мадрита сидят Дон Гуан и его слуга Лепорелло. Они собира­ются дождаться здесь ночи, чтобы под ее покровом войти в город. Беспечный Дон Гуан считает, что его не узнают в городе, но трезвый Лепорелло настроен саркастически по этому поводу. Впрочем, ника­кая опасность не может остановить Дон Гуана. Он уверен, что ко­роль, узнав о его самовольном возвращении из изгнания, не казнит его, что король отправил его в ссылку, чтобы спасти от мести семьи убитого им дворянина. Но долго находиться в изгнании он не в силах, более же всего он недоволен тамошними женщинами, кото­рые кажутся ему восковыми куклами.

Оглядываясь, Дон Гуан узнает местность. Это Антоньев монас­тырь, где он встречался со своей возлюбленной Инезой, у которой оказался ревнивый муж. Поэтически вдохновенно описывает Дон

Гуан ее черты и печальный взор. Лепорелло успокаивает его тем, что у Дон Гуана были и будут еще возлюбленные. Его интересует, кого на этот раз его хозяин будет разыскивать в Мадрите. Дон Гуан намерен искать Лауру. Пока Дон Гуан мечтает, появляется монах, который, видя посетителей, интересуется, не люди ли они Доны Анны, которая должна вот-вот приехать сюда на могилу своего мужа, командора де Сольва, убитого на поединке «бессовестным, безбожным Дон Гуа-ном», как называет его монах, не подозревая, что говорит с самим Дон Гуаном. Он рассказывает, что вдова воздвигла памятник мужу и каждый день приезжает молиться за упокой его души. Дон Гуану ка­жется такое поведение вдовы странным, и он интересуется, хороша ли она. Он просит разрешения поговорить с нею, но монах отвечает, что Дона Анна не разговаривает с мужчинами. И в это время появ­ляется Дона Анна, Монах отпирает решетку, и она проходит, так что Дон Гуан не успевает рассмотреть ее, но его воображение, которое, по словам Лепорелло, «проворней живописца», способно нарисовать ее портрет. Дон Гуан решает познакомиться с Доной Анной, Лепо­релло стыдит его за кощунство. За разговорами смеркается, и госпо­дин со слугой входят в Мадрит.

В комнате Лауры ужинают гости и восхищаются ее талантом и вдохновенной актерской игрой. Они просят Лауру спеть. Даже угрю­мый Карлос, кажется, тронут ее пением, но, узнав, что слова этой песни написал Дон Гуан, который был любовником Лауры, Дон Кар­лос называет его безбожником и мерзавцем. Разгневанная Лаура кри­чит, что сейчас велит своим слугам зарезать Карлоса, хоть тот испанский гранд. Бесстрашный Дон Карлос готов, но гости успокаи­вают их. Лаура считает, что причина грубой выходки Карлоса в том, что Дон Гуан на честном поединке убил родного брата Дон Карлоса. Дон Карлос признается, что был неправ, и они мирятся. Спев по общей просьбе еще одну песню, Лаура прощается с гостями, но про­сит Дон Карлоса остаться. Она говорит, что своим темпераментом он напомнил ей Дон Гуана. Лаура и Дон Карлос беседуют, и в это время раздается стук и кто-то зовет Лауру. Лаура отпирает, и входит Дон Гуан. Карлос, услышав это имя, называет себя и требует немедленно­го поединка. Несмотря на протесты Лауры, гранды сражаются, и Дон Гуан убивает Дон Карлоса. Лаура в смятении, но, узнав, что Дон

Гуан только что тайком вернулся в Мадрит и сразу бросился к ней, смягчается.

Убив Дон Карлоса, Дон Гуан в монашеском облике скрывается в Антоньев монастырь и, стоя у памятника командора, благодарит судьбу, что она таким образом подарила ему возможность каждый день видеть прелестную Дону Анну. Он намерен сегодня заговорить с ней и надеется на то, что ему удастся привлечь ее внимание. Глядя на статую командора, Дон Гуан иронизирует, что здесь убитый представ­лен исполином, хотя в жизни был тщедушен. Входит Дона Анна и замечает монаха. Она просит прощения, что помешала ему молиться, на что монах отвечает, что это он виноват перед нею, ибо мешает ее печали «вольно изливаться»; он восхищается ее красотой и ангельской кротостью. Такие речи удивляют и смущают Дону Анну, а монах не­ожиданно признается, что под этим платьем скрывается дворянин Диего де Кальвада, жертва несчастной страсти к ней. Пылкими реча­ми Дон Гуан уговаривает Дону Анну не гнать его, и смущенная Дона Анна предлагает ему на следующий день прийти к ней домой при ус­ловии, что он будет скромен. Дона Анна уходит, а Дон Гуан требует, чтобы Лепорелло пригласил на завтрашнее свидание статую командора. Робкому Лепорелло кажется, что статуя кивает в ответ на это кощунст­венное предложение. Дон Гуан сам повторяет свое приглашение, и ста­туя опять кивает. Пораженные Дон Гуан и Лепорелло уходят.

Дона Анна в своем доме беседует с Доном Диего. Она признает­ся, что Дон Альвар не был ее избранником, что к этому браку ее принудила мать. Дон Диего завидует командору, которому в обмен на пустые богатства досталось истинное блаженство. Такие речи сму­щают Дону Анну. Укором ей служит мысль о покойном муже, кото­рый никогда не принял бы у себя влюбленной дамы, окажись он вдовцом. Дон Диего просит ее не терзать ему сердце вечными напо­минаниями о муже, хотя он и заслуживает казни. Дона Анна интере­суется, в чем именно провинился перед ней Дон Диего, и в ответ на ее настойчивые просьбы Дон Гуан открывает ей свое подлинное имя, имя убийцы ее мужа. Дона Анна поражена и под влиянием случив­шегося лишается чувств. Придя в себя, она гонит Дон Гуана. Дон Гуан соглашается, что молва не напрасно рисует его злодеем, но уве­ряет, что переродился, испытав любовь к ней. В залог прощанья перед разлукой он просит подарить ему холодный мирный поцелуй.

Дона Анна целует его, и Дон Гуан выходит, но тут же вбегает обрат­но. Следом за ним входит статуя командора, явившегося на зов. Ко­мандор обвиняет Дон Гуана в трусости, но тот смело протягивает руку для рукопожатия каменному изваянию, от которого гибнет с именем Доны Анны на устах.

Э. А. Безносов

Пир во время чумы(Из Вильсоновой трагедии: The city of the plague) Трагедия (1830)

На улице стоит накрытый стол, за которым пируют несколько моло­дых мужчин и женщин. Один из пирующих, молодой человек, обра­щаясь к председателю пира, напоминает об их общем друге, веселом Джексоне, чьи шутки и остроты забавляли всех, оживляли застолье и разгоняли мрак, который теперь насылает на город свирепая чума. Джексон мертв, его кресло за столом пусто, и молодой человек пред­лагает выпить в его память. Председатель соглашается, но считает, что выпить надо в молчании, и все молча выпивают в память о Джексоне.

Председатель пира обращается к молодой женщине по имени Мери и просит ее спеть унылую и протяжную песню ее родной Шотландии, чтобы потом вновь обратиться к веселью. Мери поет о родной стороне, которая процветала в довольстве, пока на нее не об­рушилось несчастье и сторона веселья и труда превратилась в край смерти и печали. Героиня песни просит своего милого не прикасаться к своей Дженни и уйти из родимого селения до той поры, пока не минет зараза, и клянется не оставить своего возлюбленного Эдмонда даже на небесах.

Председатель благодарит Мери за жалобную песню и предполага­ет, что когда-то ее края посетила такая же чума, как та, что сейчас косит все живое здесь. Мери вспоминает, как пела она в хижине своих родителей, как они любили слушать свою дочь... Но внезапно в разговор врывается язвительная и дерзкая Луиза со словами, что сей­час подобные песни не в моде, хотя еще есть простые души, готовые

таять от женских слез и слепо верить им. Луиза кричит, что ей нена­вистна желтизна этих шотландских волос. В спор вмешивается пред­седатель, он призывает пирующих прислушаться к стуку колес. Приближается телега, нагруженная трупами. Телегой правит негр. При виде этого зрелища Луизе становится дурно, и председатель про­сит Мери плеснуть ей воды в лицо, чтобы привести ее в чувство. Своим обмороком, уверяет председатель, Луиза доказала, что «неж­ного слабей жестокий». Мери успокаивает Луизу, и Луиза, постепен­но приходя в себя, рассказывает, что ей привиделся черный и белоглазый демон, который звал ее к себе, в свою страшную тележку, где лежали мертвецы и лепетали свою «ужасную, неведомую речь». Луиза не знает, во сне то было или наяву.

Молодой человек объясняет Луизе, что черная телега вправе разъ­езжать повсюду, и просит Вальсингама для прекращения споров и «следствий женских обмороков» спеть песню, но не грустную шот­ландскую, «а буйную, вакхическую песнь», и председатель вместо вак­хической песни поет мрачно-вдохновенный гимн в честь чумы. В этом гимне звучит хвала чуме, могущей даровать неведомое упоение, которое сильный духом человек в состоянии ощутить перед лицом грозящей гибели, и это наслаждение в бою — «бессмертья, может быть, залог!». Счастлив тот, поет председатель, кому дано ощутить это наслаждение.

Пока Вальсингам поет, входит старый священник. Он упрекает пирующих за их кощунственный пир, называя их безбожниками, священник считает, что своим пиршеством они совершают надруга­тельство над «ужасом священных похорон», а своими восторгами «смущают тишину гробов». Пирующие смеются над мрачными сло­вами священника, а он заклинает их Кровью Спасителя прекратить чудовищный пир, если они желают встретить на небесах души усоп­ших любимых, и разойтись по домам. Председатель возражает свя­щеннику, что дома у них печальны, а юность любит радость. Священник укоряет Вальсингама и напоминает ему, как всего три недели назад тот на коленях обнимал труп матери «и с воплем бился над ее могилой». Он уверяет, что сейчас бедная женщина плачет на небесах, глядя на пирующего сына. Он приказывает Вальсингаму сле­довать за собой, но Вальсингам отказывается сделать это, так как его удерживает здесь отчаяние и страшное воспоминанье, а также созна-

ние собственного беззакония, его удерживает здесь ужас мертвой пус­тоты родного дома, даже тень матери не в силах увести его отсюда, и он просит священника удалиться. Многие восхищаются смелой отпо­ведью Вальсингама священнику, который заклинает нечестивого чис­тым духом Матильды. Имя это приводит председателя в душевное смятение, он говорит, что видит ее там, куда его падший дух уже не достигнет. Какая-то женщина замечает, что Вальсингам сошел с ума и «бредит о жене похороненной». Священник уговаривает Вальсинга­ма уйти, но Вальсингам Божьим именем умоляет священника оста­вить его и удалиться. Призвав Святое Имя, священник уходит, пир продолжается, но Вальсингам «остается в глубокой задумчивости».

Э. А. Безносов

Повести покойного Ивана Петровича Белкина (1830)

ВЫСТРЕЛ

Армейский полк расквартирован в местечке ***. Жизнь проходит по заведенному в армии распорядку, и гарнизонную скуку рассеивает только знакомство офицеров с неким человеком по имени Сильвио, проживающим в этом местечке. Он старше большинства офицеров полка, угрюм, обладает крутым нравом и злым языком. В его жизни есть какая-то тайна, которой Сильвио никому не открывает. Известно, что Сильвио служил когда-то в гусарском полку, но причина его отставки никому не ведома, так же как и причина проживания в этом захолустье. Неизвестны ни доходы его, ни состояние, но он дер­жит открытый стол для офицеров полка, и за обедами шампанское льется рекой. За это ему все готовы простить. Таинственность фигуры Сильвио оттеняет его почти сверхъестественное искусство в стрельбе из пистолета. Он не принимает участия в разговорах офицеров о по­единках, а на расспросы, случалось ли ему драться, отвечает сухо, что доводилось. Между собой офицеры полагают, что на совести Сильвио лежит какая-нибудь несчастная жертва его нечеловеческого искусства. Однажды несколько офицеров по обыкновению собрались у Силь-

вио. Изрядно выпив, начали карточную игру и попросили Сильвио прометать банк. В игре он как обычно молчал и без слов исправлял ошибки понтеров в записях. Одному молодому офицеру, недавно по­ступившему в полк и не знавшему привычек Сильвио, показалось, что тот ошибся. Взбешенный молчаливым упорством Сильвио, офицер за­пустил ему в голову шандалом, Сильвио, бледный от злости, попросил офицера удалиться. Все считали поединок неизбежным и не сомнева­лись в его исходе, но Сильвио не вызвал офицера, и это обстоятельст­во испортило его репутацию в глазах офицеров, но постепенно все вошло в обычное русло и инцидент забылся. Лишь один офицер, ко­торому Сильвио симпатизировал более других, не мог примириться с мыслью, что Сильвио не смыл оскорбления.

Однажды в полковой канцелярии, куда приходила почта, Сильвио получил пакет, содержание которого его сильно взволновало. Он объ­явил собравшимся офицерам о своем неожиданном отъезде и пригла­сил всех на прощальный обед. Поздним вечером, когда все покидали дом Сильвио, хозяин попросил наиболее симпатичного ему офицера задержаться и открыл ему свою тайну.

Несколько лет тому назад Сильвио получил пощечину, и обидчик его жив до сих пор. Случилось это еще в годы его службы, когда Сильвио отличался буйным нравом. Он первенствовал в полку и на­слаждался этим положением до тех пор, пока в полк не определился «молодой человек богатой и знатной фамилии». Это был блистатель­нейший счастливец, которому всегда и во всем сказочно везло. Пона­чалу он пытался добиться дружбы и расположения Сильвио, но, не преуспев в этом, отдалился от него без сожаления. Первенство Сильвио поколебалось, и он возненавидел этого любимца фортуны. Однажды на балу у одного польского помещика они повздорили, и Сильвио по­лучил пощечину от своего врага. На рассвете была дуэль, на которую обидчик Сильвио явился с фуражкой, полной спелыми черешнями. По жребию ему достался первый выстрел, сделав его и прострелив на Сильвио фуражку, он спокойно стоял под дулом его пистолета и с удовольствием лакомился черешнями, выплевывая косточки, которые иногда долетали до его противника. Его равнодушие и невозмути­мость взбесили Сильвио, и он отказался стрелять. Противник его рав­нодушно сказал, что Сильвио вправе будет воспользоваться своим

выстрелом, когда ему будет угодно. Вскоре Сильвио вышел в отставку и удалился в это местечко, но не проходило дня, чтобы он не мечтал о мщении. И вот наконец его час настал. Ему доносят, «что известная особа скоро должна вступить в законный брак с молодой и прекрас­ной девушкой». И Сильвио решил посмотреть, «так ли равнодушно примет он смерть перед своей свадьбой, как некогда ждал ее за че­решнями!». Друзья простились, и Сильвио уехал.

Через несколько лет обстоятельства принудили офицера выйти в отставку и поселиться в своей бедной деревеньке, где он умирал от скуки, пока в соседнее имение не приехал с молодой женой граф Б***. Рассказчик отправляется к ним с визитом. Граф и графиня оча­ровали его своим светским обращением. На стене гостиной внимание рассказчика привлекает картина, простреленная «двумя пулями, вса­женными одна в другую». Он похвалил удачный выстрел и рассказал, что знал в своей жизни человека, чье искусство в стрельбе было поис­тине изумительно. На вопрос графа, как звали этого стрелка, рассказ­чик назвал Сильвио. При этом имени граф и графиня пришли в смущение. Граф допытывается, не рассказывал ли Сильвио своему другу об одной странной истории, и рассказчик догадывается, что граф и есть тот самый давний обидчик его друга. Оказывается, эта история имела продолжение, а простреленная картина — своеобраз­ный памятник их последней встрече.

Случилось это пять лет назад в этом самом доме, где граф и гра­финя проводили свой медовый месяц. Однажды графу доложили, что его дожидается некий человек, не пожелавший назвать своего имени. Войдя в гостиную, граф застал там Сильвио, которого не сразу узнал и который напомнил об оставшемся за ним выстреле и сказал, что приехал разрядить свой пистолет. С минуты на минуту могла войти графиня. Граф нервничал и торопился, Сильвио медлил и наконец принудил графа вновь тянуть жребий. И вновь графу достался первый выстрел. Противу всех правил он выстрелил и прострелил висевшую на стене картину. В это мгновение вбежала перепуганная графиня. Муж стал уверять ее, что они просто шутят со старым другом. Но происходящее слишком не походило на шутку. Графиня была на грани обморока, и взбешенный граф закричал Сильвио, чтобы тот скорее стрелял, но Сильвио ответил, что он не будет этого делать, что

он видел главное — страх и смятение графа, и с него довольно. Ос­тальное — дело совести самого графа. Он повернулся и пошел к вы­ходу, но у самой двери остановился и, почти не целясь, выстрелил и попал точно в простреленное графом место на картине. С Сильвио рассказчик больше не встречался, но слышал, что он погиб, участвуя в восстании греков под предводительством Александра Ипсиланти.

МЕТЕЛЬ

В 1811 г. в поместье своем проживал с женой и дочерью Машей Гав­рила Гаврилович Р. Был он гостеприимен, и многие пользовались его гостеприимством, а некоторые приезжали ради Марьи Гавриловны. Но Марья Гавриловна была влюблена в бедного армейского прапор­щика по имени Владимир, проводившего отпуск в своей деревне по соседству. Молодые влюбленные, считая, что воля родителей препят­ствует их счастью, решили обойтись без благословения, то есть вен­чаться тайно, а потом броситься к ногам родителей, которые, конечно же, будут тронуты постоянством детей, простят и благосло­вят их. План этот принадлежал Владимиру, но и Марья Гавриловна наконец поддалась его уговорам о бегстве. За ней должны были при­ехать сани, чтобы отвезти ее в соседнее село Жадрино, в котором было решено венчаться и где Владимир уже должен был ее ожидать.