Москва, останкино, июнь 1985 года 2 страница

Н. ‑Да. Всплыл интерес, я правильно понял?

Т. – Вот‑вот. Я тут кропаю кое‑что для потомков. Подъезжай, память поможешь освежить.

Н. – Когда?

Т. – А прямо сейчас и приезжай. И напарника своего захвати.

Н. – Считаешь, что дело того стоит?

Т. – Так ведь не для себя – для потомков стараемся.

Н. – Понял. Жди. Молодец будет присутствовать?

Т. – Да. Я так решил. Пора бы ему ума‑разума понабраться. А у кого его взять, как не у стариков, которые, слава богу, помнят старые дела?

Н. – Все понял. Немедленно выезжаем.

Сов. секретно т. Николаеву

Срочно запросите установочные данные на Альберта Ивановича Тихомирова.

Обратить особое внимание на его возможные контакты с «Бимом». При обнаружении последних информировать меня немедленно.

Подседерцев

Неприкасаемые

Представившийся Виктором Николаевичем Салиным говорил ровным тихим голосом человека, привыкшего, что его слушают, ловя каждое слово.

– Я хочу, чтобы вы раз и навсегда отдали себе отчет: не мы обратились к вам за помощью, а вы, подчеркну, по собственной инициативе пришли к нам.

Очевидно, ситуация у вас критическая, я правильно понял?

– Да, – кивнул Белов. – Меня обложили. Захват попросту сдали, я уверен, но доказать не могу.

– В данном случае я готов удовлетвориться интуицией профессионала. – Салин снял тяжелые очки с дымчатыми стеклами, поиграл дужками, потом вопросительно посмотрел на второго гостя, представившегося Решетниковым. Тот кивнул, и Салин продолжил:

– Я скажу то, что вам никогда не суждено было услышать, если бы не рекомендации и гарантии уважаемого хозяина этого дома.

«И моя негласная пахота на вашу контору», – мысленно добавил Белов.

– Я не буду спрашивать, где ваш партбилет и где вы провели ночь с девятнадцатого на двадцать первое августа. – Салин улыбнулся одними губами.

Шутка была старой, еще августа девяносто первого. – Мы никогда не были ни формалистами, ни ортодоксами. Комитет партийного контроля был единственным органом, реально обеспечивающим безопасность страны, согласны?

– Да, – ответил Белов. Он остро ощущал вцепившиеся в него с двух сторон взгляды Куратора и Решетникова.

– Почему? – резко задал вопрос Решетников.

– Потому что партия и была государством. – Белов сел вполоборота, чтобы видеть одновременно всех троих. – На вас висело контрразведывательное прикрытие партийных структур. От врагов внешних и внутренних.

– Правильно. – По поджавшимся губам Салина было понятно, что он уловил намек, скрытый в слове «внутренний». – Не ставьте нам в упрек, что мы не пошли на развязывание гражданской войны ради удержания власти. Тем более что ее у нас осталось предостаточно. Если уж судьбе угодно, чтобы в Союзе сменилась внешняя атрибутика власти, то пусть этим занимаются те, кто без этого не мог спокойно спать. Мы можем позволить многое, но рычаги реального управления не отдадим никому. Отменив пресловутую шестую статью Конституции СССР, господа демократы посчитали, что они ликвидировали партию. Нет, они превратили нас в государство в государстве. – Салин сделал паузу, потом с едва заметным нажимом закончил:

– Иными словами, вы имеете дело с представителями тайной полиции тайного государства. Вас это не пугает?

– Я всю жизнь на секретной работе, – пожал широкими плечами Белов.

– Тогда вы должны отдать себе отчет, что встреча и последующая работа с нами, с точки зрения ваших руководителей, может быть квалифицирована как служебное преступление, иными словами – измена.

– Я обращаюсь к вам за помощью. – Белов не спускал глаз с холеного лица Салина. – В деле, которое, как я уверен, представляет для вас определенный интерес.

– Это всего лишь допуск, как и вероятность утечки информации из вашего отдела, – холодно возразил Салин. – Нужны факты.

– Пятнадцать трупов. – Белов вспомнил, как чавкала кровь под ногами. И отодвинул от себя чашку. Показалось, чай отдает тем сладковатым запахом, стоявшим тогда в будке.

– Не аргумент, – отрезал Салин. – Вы же читаете, газеты. Надеюсь, понимаете, что, если все пойдет, как идет, в Грозном будут стрелять не из водометов.

– Пусть допуск, игра воображения и разрозненные факты. – Белов всем телом подался вперед. – Но вы же сами говорили об интуиции...

– А разве интуиция вам не подсказывает, что контригру против вас ведет государственная организация? – ударил сбоку Решетников. По всему было видно, что с Салиным они сработались давно, травили умело, как пара лаек – загнанного зверя.

– Да. – Белов опустил глаза.

– Иными словами, вы, офицер спецслужбы нынешнего режима, осознанно решили противодействовать операции, осуществляемой другой государственной спецслужбой.

– Налицо конкуренция спецслужб, – слабо улыбнулся Белов.

– Не понял? – Салин удивленно поднял брови.

– Один мой подчиненный так ляпнул на совещании.

Решетников крякнул. Куратор тихо зазвенел ложечкой, помешивая чай.

– Нет, Игорь Иванович, – Салин водрузил на нос очки. Лицо стало непроницаемым. – Налицо ваш союз с нами. Осознанный и навсегда.

Белов хотел было вставить «вызванный обстоятельствами, но взаимовыгодный», но в это время под пиджаком у Решетникова запищал зуммер. По тому, как резко повернул голову Салин, Белов понял – произошло что‑то серьезное.

– Да? – Решетников прижал к уху трубку. – Уверены? Спасибо. Нет, не высовывайтесь. – Он щелкнул плоской крышечкой, медленно вдавил антенну, так же тягуче поднял взгляд на Белова.

– А вокруг дома наружка топчется. Как я понимаю, по твою душу, парень.

* * *

Удобно расположившись на сиденье, Салин подобрал полы пальто, уступая место Решетникову. Тот Долго ворочался, кряхтя, наконец уселся.

– Что такое? Пузо растет быстрее, чем меняю машины, – проворчал он. – Только к «Волге» приспособился, нате вам – перестройка. Дослужился до «Вольво»

– а уже не влажу.

– Ешь гербалайф.

– Сам ешь. Что я, мерин – комбикорм жевать?

– Лучше скажи, как тебе парень. Я не пережал?

– Вроде нет. – Решетников почесал крупный, картошкой, нос. Был родом из деревенских, при Никите была модна дозированная простецкость, чем молодой Решетников умело пользовался. Они оба начали партийную карьеру еще при Сталине, перед самой смертью Хозяин неожиданно двинул против старевших вместе с ним слонов и ферзей строй молодых пешек, и они уцелели при хрущевских экспериментах. Их берегли. Только глупцы и наполеончики из провинции считают, что к власти можно пробиться. К ней ведут, незримо контролируя каждый шаг, помогают стать фигурой, чтобы сделать ею нужный ход в нужное время.

Решетников в трудные минуты привычно косил под простачка, как актер, берегущий себя, на проходных спектаклях играет на штампах. Это так и осталось в нем со времен Никиты Сергеевича, когда сталинский византийский стиль вдруг вышел из партийной моды и все вслед за Генсеком стали играть в «своих парней. родом из народа». Салин знал, что именно в эти моменты показной бесхитростности Решетников максимально собран, и насторожился.

– Сомневаешься? – Вышлонемногорезче, чем хотелось.

– Ты, Виктор Николаевич, сыграть им решил. Или как? – Решетников зевнул, прикрыв рот ладонью.

– Ну не упускать же такую возможность!

– И как ты им собираешься играть, если не секрет?

– Есть заготовка. Мещеряков. В его клинике под Заволжском мы Кротова спрятали. Как тебе, кстати, такие совпадения? – Салин поправил шарф на груди, больше всего боялся сквозняков. – Так вот, недаром же мы его столько лет держали на острове, пока не утих скандал вокруг этого Эдисона от психиатрии. В Москву недавно перебросили, что было, согласись, хлопотно и стоило определенных затрат. Вот пусть и отработает. А наработок у него достаточно. Вчера специально просмотрел его докладную по методам управления поведением человека. Фантастика.

– Уф, и ты туда же! – Решетников недовольно поморщился. – Он же псих, как всякий психиатр, куда же такого в серьезные дела?!

Салин в свое время добился финансирования работ Мещерякова из спецфондов Минздрава. Подкармливать Мещерякова и его единственного помощника было не накладно, а перспективы дело сулило фантастические. Всем, кто пытался высмеять его протеже, показывал данные по аналогичным работам в США: более двухсот пятидесяти частных фирм, три крупнейших университета и неизвестное количество секретных лабораторий проводили аналогичные исследования. Объем финансирования работ над психотронным оружием, методиками управления сознанием и поведением как отдельных людей, так и масс населения был не сравним с крохами, перепавшими Мещерякову. Там, не скупясь, отпускали миллионы долларов, потому что знали – дело того стоит.

– Я не представляю, как иначе можно инициировать Белова. Его надо включить в игру тонко, заставив действовать по собственной инициативе. А времени на комбинации у нас нет. Мещеряков гарантирует высокую эффективность своих методов при минимуме риска обнаружения. А сейчас нам именно это и требуется.

– А попроще нельзя? Не верю я в эту заумь. Есть разведка, а есть шаманство, и еще никому не удалось скрестить слона с тараканом. – Решетников знал, что оспорить бесполезно, но лишний раз решил испытать на прочность убеждения напарника.

– Можешь не верить, – поджал губы Салин. – Тогда рассуждай как оперативник.

Эта девчонка, Настя Столетова, невольно стала узловым звеном. Она нашла Кротова, она вывела на него Белова и она же, в конце концов, бывшая жена Виктора, помощника нашего Мещерякова. Не использовать такой подарок судьбы просто грех, согласись, я прав. А как мы подкинем ей информацию и принудим сдать ее Белову – вопрос техники.

– На мой вкус, чересчур накручено, – с сомнением в голосе произнес Решетников. – Она же мнит себя великой журналисткой, может, с этого бока и подъехать?

– Сам же видел, что Белова посадили под колпак! Он сейчас своей тени бояться начнет. Думаешь, он облобызает эту пигалицу и бросится реализовывать информацию? Нет, он калач тертый! Первым делом насторожится и начнет крутить ее источник информации, и мы потеряем в темпе.

– Тут ты прав, Виктор Николаевич. – Решетников кивнул. – Но по мне, чем проще, тем лучше.

– Самое простое – вызвать Белова и выложить Кротова на блюдечке. Но это выдаст нас с головой. Думаешь, Белов не сообразил, что мы с самого начала были в курсе? Сообразил, можешь быть уверен. Еще немножко подумает и выйдет на наш главный интерес. И начнет крутить.

– Любой начнет, стоит ему пронюхать про наши дела.

– Вот пусть Мещеряков и поработает! Все должно выйти само собой. Наши ушки нигде торчать не будут. Именно в этом и есть вся ценность исследований Мещерякова, в противном случае я бы с ним столько не возился. Мы только и делали, что подчиняли своей воле и заставляли делать то, что нам выгодно. Но тогда отнять партбилет приравнивалось к гражданской казни, а чем ты хочешь воздействовать сейчас? Тысячу раз говорил, пора менять методы работы. Сколько лет назад выкинули нас со Старой площади, а в мозгах все еще старая труха перемалывается!

– А ну как не выгорит? – Решетников покосился на неожиданно замолчавшего Салина.

– Вот тогда ты вызовешь Белова и сдашь ему нору Крота. Тупо, но просто, как учили. – Салин хлопнул ладонью по колену и отвернулся к окну, давая понять, что разговор окончен.

Глава тридцать вторая

НЕТРАДИЦИОННЫЕ МЕТОДЫ

Салин всю жизнь работал с людьми, даже корпя над документами, не забывал, что эти бумажки рождены самолюбием, завистью, страхом, манией величия, карьерными амбициями, извечной тягой русской интеллигенции к стукачеству, в общем, всей той грязью, из которой господь сподобился сотворить человека.

Пресловутый «человеческий фактор», о котором столько пустословил Горбачев, в организации Салина всегда был краеугольным камнем работы, просто этого никто и никогда не афишировал. Что бы ни пели мистики и парапсихологи о Высших Силах, проявляются они в нашем бренном мире исключительно через человека. А раз так, то надо заблаговременно вычислять готовых резко, по никому не известным причинам пойти в гору, вознестись над пребывающей в счастливой дреме толпой, создать новое, способное спасти или опрокинуть мир. Таких надо осторожно брать под колпак, изучать, как диковинную особь, просчитывать вероятные плюсы и минусы, а потом отпускать, позволяя набирать высоту, но уже в нужном, заранее определенном направлении, используя энергию подъема индивидуума в интересах Системы. И горе тому, кто по собственной прихоти изменит рассчитанную для, него кривую полета. Карьеры и хребты таким Организация ломала беспощадно – в государстве не может быть инициативы вне вектора государственного интереса.

Мещерякова он подобрал случайно. По линии парткома одного из многочисленных НИИ пришла информация об организованной травле какого‑то несостоявшегося светила психологии. Дело было обычным, от хронического безделья, помноженного на бездуховность, склоки и травля стали общенациональным спортом, впору было устраивать первенство Союза, в котором, без сомнения, первое место заняло бы спортобщество «Наука», намного опередив сборную команду работников торговли.

Можно было оставить сигнал без внимания, можно было просчитать вероятные последствия склоки и форсировать скандал, возможно, удалось бы провести нужную кадровую комбинацию. Но Салин по наитию решил «покопать вопрос», как с пролетарской образностью выражался друг и соратник Решетников. Навел справки.

Оказалось, неизвестный мэнээс <Младший научный сотрудник, должность в НИИ.> Мещеряков на свой страх и риск, вызвав злобную зависть сослуживцев, решил заняться направлением со странным названием «трансперсональная психология».

Салина заинтересовал сам термин, он даже машинально подчеркнул его красным карандашом. Трансперсональная – выходящая за рамки личного. Это было интересно.

Все, что выходило за рамки личного как производного от обыденного опыта, от повседневной монотонной реальности, автоматически становилось объектом изучения Организации.

Первая же порция информации, затребованная от не связанных между собой источников, заставила Салина вздрогнуть. Во всем мире исследования по этой проблеме шли полным ходом. Изучались все, имевшие запредельный опыт: от ветеранов Вьетнама и наркоманов до переживших клиническую смерть и имевших контакт с НЛО. Буквально всех просеивали через сито оплаченных государством исследований. Салин с интересом пролистал американскую книжку, почти на две трети состоящую из анкет и таблиц, и печально вздохнул. Зарубежные коллеги Мещерякова, не обремененные марксизмом‑ленинизмом, уже вышли на прикладные результаты. Анкеты позволяли вычислить человека, в результате шокового опыта наделенного этими самыми «трансперсональными» способностями. А как брать в оборот вычисленного, спецслужбы учить не надо.

* * *

Мещеряков в зарубленной научным советом статье проводил мысль, что все обряды посвящения, известные от диких племен до масонских лож наших дней, суть отшлифованные до совершенства методики вывода личности на трансперсональный уровень. У всех, случайно или управляемо переживших пороговую ситуацию, развивались ясновидение, телепатия и прочие феномены, о которых все только и говорят, но мало. кто знает. Работая над прикладными аспектами трансперсональной психологии, можно было выйти на методики создания сверх‑солдата, сверх‑ученого, сверх‑му‑зыканта, сверх‑пахаря, если будет угодно, утверждал Мещеряков.

Статью (Салину добыли не печатную копию, а ксерокс рукописи с авторскими правками) он прочитал внимательно, с карандашом. Отдельно выделил абзац, в котором Мещеряков предлагал провести анализ всех известных из истории и антропологии обрядов посвящения и перевести всю эту абракадабру на язык современной науки, естественно, отбросив все ненужное и наносное.

Салин посоветовался с Решетниковым. Поспорив, пришли к согласию: создатель суперменов был обречен. Во‑первых, потому, что, кроме как в кино, супермены не нужны ни одному государству. Оно работает со средним средне‑серым гражданином, а связываться с суперменом накладно и боязно. Но и на обыденном уровне Мещеряков никаких шансов не имел. Погоду все еще делали профессора от психиатрии, научно обеспечивающие борьбу с диссидентами. Заставить прописывающих инакомыслящим лошадиные дозы успокоительных уколов признать необходимость исследований «инакомыслия» как феномена раз – вития личности и цивилизации было бы непростительной глупостью. И в плане человеческом, и в государственном. Но тот же государственный интерес требовал поддержать Мещерякова.

Решетников после получасового молчания, была у него такая привычка: думать, как работать, по‑мужицки тяжело, до пота, – просветлел лицом и предложил разыграть вариант «Дедал и Икар». Кроме пролетарски грубых шуточек, он имел тягу к образным, но точным названиям. Так он окрестил один из вариантов управляемой карьеры, используемый Организацией в кадровых играх, отнимавших большую часть рабочего времени. Технология этого варианта, действительно, была близка сюжету мифа о греческих мастерах и первых в истории летчиках‑испытателях. Икар, молодой и неопытный в житейских делах, решил долететь до самого солнца, что в те времена расценивалось как святотатство. В результате вошел в анналы истории как первая жертва авиакатастрофы. Папа его, Дедал, человек, явно искушенный во взаимоотношениях смертных с богами, полетал‑полетал на безопасной высоте да и приземлился целехоньким на неизвестном аэродроме. Решетников, хитро поблескивая глазами, утверждал, что Дедал, зарекомендовав себя с самой лучшей стороны, был трудоустроен в режимную «шарашку» на Олимпе, где, вдали от людской суеты, мастерил богам летательные аппараты повышенной комфортности. Соль варианта заключалась в том, что человеку, чьей карьерой занялась Организация, предстояло последовательно пережить судьбу Икара и Дедала.

Сначала, нажав на невидимые рычаги, они двинули Мещерякова вверх.

Зарубленную статью неожиданно опубликовал солидный научный журнал. Последовали выступления на конференциях. Руководство института, почуяв, что к опальному мэнээсу проявлен интерес, предложило срочно защитить кандидатскую. Свалить Мещерякова в заранее выкопанную яму Салин не дал, и защита прошла «на ура».

Больше всего веселилась молодая поросль, получившая в лице Мещерякова лидера и мессию одновременно. Руководителям НИИ не оставалось ничего другого, как сплавить набиравшего силу Мещерякова с повышением в Институт имени Сербского, поближе к «инакомыслящим», о которых он так пекся.

А после поездки на международный конгресс, где Мещерякова сознательно засветили перед зарубежными коллегами и теми, кто их опекает и финансирует, из него сделали Икара.

Со сладострастным хрустом зарубили подготовленную докторскую, затем компетентные товарищи с Лубянки вежливо намекнули на какой‑то пробел в биографии, заставляющий временно приостановить поездки за кордон. Как на грех, в этот черный период от передозировки ЛСД скончался один из участников опытов.

Гиены и шакалы – с научными степенями и без оных – почуяли запах мертвечины и дружно набросились на Мещерякова. Не прошло и двух месяцев, как восходящая звезда отечественной психиатрии закатилась, и мессия парапсихологии, как и всякий мессия, был публично выпорот и распят.

Но мессии не умирают на крестах. Их возносят в высокие кабинеты на невидимых ниточках, дергая за которые, вершили их земной крестный путь. Там еще не пришедшему в себя объясняют, что угодным богам делом лучше заниматься вдали от людской суеты. И Икар, если готов и согласен, превращается в Дедала.

Под псевдонимом «Дедал» Мещеряков и был отправлен в далекую клинику под Заволжском, где человеческого сырья для исследований было завались, а контроля почти никакого. То, что в этой же клинике укрыли от чужих глаз Кротова, было скорее совпадением, чем умыслом. Для Организации с перестройкой и гласностью наступили трудные времена; приходилось экономить на всем, включая и «убежища» для своих людей.

Неприкасаемые Салин давно взял за правило наиболее острые эпизоды операции контролировать лично. Сейчас был именно такой момент. Мещеряков должен был на практике доказать, что его исследования стоят затраченных денег. Если удастся воздействовать на эту девчонку, подтолкнув ее к действиям в нужном направлении, то в работе с «человеческим фактором» наступит новый этап. С человеком можно будет работать совершенно фантастическими методами, исключающими засечку через обычные контрразведывательные мероприятия. Его не надо будет принуждать, доказывать, вербовать, в конце концов. Умело запрограммированный, он сам захочет сделать то, чего от него ждут остающиеся в тени кукловоды.

Салин снял очки и стал тщательно протирать стекла. Время от времени бросал взгляд на застывшего в напряженной позе Мещерякова.

Сухой и длинный, как жердь. Мещеряков еле уместился в просторном салоне «вольво», пришлось сгорбиться, чтобы не касаться головой потолка салона. Салину он всегда напоминал средневекового проповедника. Прежде всего поражали глаза – равнодушные и пустые, как у птиц, они вдруг становились цепкими и искрились нездоровым огнем. Вечно бледное лицо, казалось, состояло из бугров, шишек и впадин. Не лицо, а издевательство над окружающими. И, вдобавок, все это приходило в движение, когда Мещеряков начинал говорить. А говорил он, как все фанатики, долго и подробно, тщательно подбирая слова и нанизывая их на нескончаемую нить очередной гениальной, как ему казалось, мысли. Салин надеялся, что перевод с острова в Москву хоть немного убавит в Мещерякове аскетической худобы и монашеской угловатости движений. Напрасно. Получив лабораторию, Мещеряков из нее практически не выходил, наплевав на все столичные соблазны.

«Может, это и к лучшему, – подумал Салин, спрятав улыбку и наблюдая, как сквозняк треплет пегий клок волос на голове Мещерякова. – Время бюджетной нищеты, слава богу, кончилось. На талантливых людей я могу тратить столько, сколько потребуется. Деньги у концерна, куда я спрятал его лабораторию, несчитанные, от них не убудет. А структура концерна так запутана, что свои‑то в ней не разбираются. Где уж чужому вычислить, чем занимается группка из десяти человек, сидящая на отшибе от основной штаб‑квартиры, в полуподвале высотки на юго‑западе Москвы? Так что с деньгами и секретностью проблем не должно быть. А вот если бы Мещеряков с великого голода и воздержания пошел в загул – это была бы проблема! Или начал строить особняк... Тьфу, чтоб не сглазить! Но ему, как всякому фанатику, кроме креста и костра, ничего не надо».

– Виктор сейчас войдет в дверь, – прошептал Мещеряков.

– Что вы сказали? – повернулся к нему Салин. В этот момент в рации тихо пропиликал зуммер. Водитель снял трубку.

– Передали, объект вошел в адрес, – сказал он, оглянувшись.

– Очень хорошо! – Салин невольно покосился на Мещерякова. Сколько ни общайся с подобными людьми, а к их парапсихологическим трюкам привыкнуть невозможно.

Случайности исключены

Настю разбудил звонок в дверь. Звонили настойчиво, зная, что дома кто‑то есть.

Она потянулась, посмотрела на красные цифры на табло будильника. Долго не могла разобрать, сколько же времени, оказалось, начало девятого.

– Вот несет же кого‑то нелегкая! – Она попыталась выудить из‑под кровати тапочки, потом махнула рукой и пошла в прихожую.

Звонок опять зашелся, Настя крикнула:

– Ну не пожар же! Сейчас открою. – Сколько читала, даже сама раз накропала статью о мерах безопасности в наше криминальное время, но в глазок смотреть так и не научилась. Распахнула дверь и остолбенела:

– Ты?

На протертом до дыр коврике переминался с ноги на ногу Виктор.

– Вот решил заглянуть. – Он стянул с головы черную вязаную шапочку, прозванную в народе «поларбуза».

– Нет, бабы, бывший муж – это что‑то на фиг! – покачала от удивления всклокоченной головой Настя. – Бывших надо резать, иначе жизни не будет.

– Так можно или нет? – Виктор нерешительно двинулся вперед.

– Входи уж. – Настя шире распахнула дверь. – Пользуйся моей слабостью. Нет сил спустить с лестницы, пользуйся... Ботинки снимай, дверь закрой – и топай на кухню!

Она пошла впереди, успела глянуть в зеркало, шепнуть любимое – «ну и рожа у тебя, Шарапов»; поворачивая на кухню, ногой захлопнула дверь в спальню, сохранившую ночной беспорядок, Дмитрий Рожухин ушел совсем недавно. Услышав сквозь сон звонок, сначала даже подумала – вернулся.

– Благоверный, кофе будешь? – Настя грохнула турку на плиту.

– Не откажусь. – Виктор протянул к плите красные от холода руки.

– Вот‑вот! Хоть клей, да налей. Мог бы из приличия и отказаться. Поднял ни свет, ни заря...

– Настюха, а ты с детства по утрам ворчишь, или только со мной начала?

– Успокойся, с детства. – Она потянулась, сладко, как котенок, прищурившись. Халатик распахнулся. – Глаза сломаешь! – Она прижала разъехавшиеся в стороны полы. – Следи за кофе, а я в душ.

Вернулась посвежевшей, теперь в глазах, как обычно, играли бесенята.

Виктор успел разлить по чашкам кофе и приготовить бутерброды.

– Хозяйственный ты у меня мужик. Жалко, поздно это выясняется. – Настя с ногами забралась на Угловой диван.

– Все веселишься? – Виктор присел на шаткий табурет, спиной к гудящей комфорке.

– А ты все страдаешь, доктор Фауст? – Настя отхлебнула кофе, закинула руку, нашла на полке пачку сигарет. – Будешь?

– Буду. У меня свои.

– Вот ты мне объясни. – Настя с наслаждением затянулась первой за день сигаретой. – Есть колбаса «Докторская». А почему нет сигарет «Санитарских»? Или водки «Акушер»?

– Не знаю. Что ты такая дерганая? Извини, я свалился, как снег на голову... Ты не одна? – Он кивнул на дверь спальни.

– В принципе или в данный момент? – Настя вскинула голову, и нерасчесанная прядка упала на лоб.

– В данный момент.

– Одна. А остальное тебя не волнует?

– Абсолютно.

– Хм. – Она наморщила носик. – Даже обидно. А у тебя как с медперсоналом?

– Этот этап уже закрыт. Мы с Мещеряковым ушли с острова.

– Бросили бедных психов на произвол судьбы?

– Нет. Клинику закрыли. Нет денег. Больных разбросали по району.

– А вы?

– Мы сидим в одном концерне. Здесь, в Москве.

– А там психов много?

– Там денег много. – Он достал из кармана конверт и положил перед Настей. – Потом посмотришь.

– Что там? А‑ха! – Она приоткрыла конверт и неожиданно поджала губы. – И много?

– Полторы тысячи долларов. – Виктор опустил глаза. – Только без твоих дурацких выходок, я прошу. Возьми. У меня они не последние, а тебе пригодятся.

– Спасибочки! – Настя бросила конверт на подоконник. – А хорошо вы подкормились, как я погляжу. Сразу обратила внимание, изменился. Нет, ты всегда одеваться умел. Но сейчас что‑то другое. Уверенность в себе какая‑то, будто миллион выиграл. У баб на таких везунчиков нюх, ты учти. И много сознаний уже расширили? План, я надеюсь, выполняете? Опять у нас в животе будет пусто, зато сознание – впереди планеты всей?

Виктор грустно усмехнулся. Взгляд, как всегда, когда он начинал говорить о своем, сделался пустым.

– Вся проблема, Настя, в том, что все делаешь исключительно для себя. На кого и за что ты работаешь – не важно. Все, что ты открываешь, ты открываешь в себе и для себя. Мудрено? – встрепенулся он.

– Нет. Нормальный эгоизм, – пожала плечами Настя.

– Ты не права. Это тенденция. Сначала наука была элитарной и пыталась познать все. Потом наступил век Просвещения, когда попытались научить мыслить всех. Помнишь: «Мыслю – значит существую»? И пытались познать тайну коллективных состояний. Отсюда – и великие стройки, и марши у Бранденбургских ворот. – Он не глядя вытащил сигарету из пачки, прикурил. – А теперь век индивидуализма. Доступны ц: практически любые знания, возможности для саморазвития – безграничны! И индивид должен познать сам себя, используя всю мощь науки и техники. Иначе какой в них смысл?

– А какой в этом смысл? – Настя зевнула, прикрыв рот ладошкой.

– Смысл в том, что круг замкнется, когда вновь объединятся просвещенные.

Для них не будет индивидуальных тайн, они уже их раскрыли. Для них не будут загадкой коллективные состояния и психология масс. Потому что это элементарная физика хаоса, не более того. И посвященные вновь сделают науку тайной. А все тайны мироздания можно будет вновь описать в одной Книге: вопрос – ответ, символ – толкование, все просто и понятно, для умеющего понять. Вот и весь смысл.

– Ни фига не понятно, но сердцем чувствую – здорово! Дашь потом эту книжку почитать? Как бывшей жене. – Настя отвернулась к окну. – На улице холодно?

– Очень. Кстати, верни мне тетради.

– Какие? А, тот бред! Можешь забирать. Ой, стоп! Придется подождать. Папка уехал, а тетрадки у него в сейфе. Виктор, не горит же, да? Подожди недельку.

– Подлиза!

– А ты чокнутый! Только такой фанат, как ты, может припереться без звонка в такую рань и парить мозги. Уточняю, одинокой даме. Мамочка адресок дала?