Майор миллер хочет подружиться с гольдрингом 6 страница

– А как кузина, вы же с ней почти не виделись?

– Я ей передала посылку от мамы, а разговаривать нам особенно не о чём. Она ведь только недавно уехала от нас.

– Тогда я предупрежу Фельднера, что выеду машиной, а вы пока собирайтесь. Куда за вами заехать?

– Ровно через два часа я буду ждать вас на углу тех трех улиц, где мы встретились сегодня. Вас это устраивает?

– Вполне. У меня даже хватит времени проводить вас к кузине.

– Нет, нет! Это лишнее! – заволновалась Моника. Она может увидеть в окно и бог знает что подумать! Генрих с улыбкой взглянул на Монику. Девушка опустила глаза.

После ухода Моники Генрих предупредил Фельднера, что выезжает сегодня машиной, и дал ему последние указания, касающиеся охраны поезда. Оставалось немного времени, чтобы зайти к Лемке. Тот встретил его очень почтительно и приветливо. Но похвастаться, что напал хотя бы ни след организаторов покушения в «Савойя», не мог.

Генрих высказал сожаление, что должен уехать и это лишает его возможности помочь гестапо в поисках преступника.

Когда через два часа Генрих подъехал к условленному месту, шёл густой осенний дождь.

Моники ещё не было, и Генрих решил проехать немного дальше, чтобы не останавливать машину на углу – это могло привлечь внимание.

Проехав квартала два, он увидел знакомую фигурку, а рядом с нею женщину, высокую блондинку в плаще. Женщина прощалась с Моникой и пыталась насильно накинуть ей на плечи плащ. Генрих хотел остановить машину, но, вспомнив, что он в форме, – проехал дальше, сделал круг и снова вернулся на условленное место. Моника уже ждала его.

– Напрасно вы не согласились взять плащ. Он бы пригодился нам обоим.

– Разве… разве…– девушка сердито сверкнула глазами. – Вам никто не дал права подглядывать за мною!

– Это вышло случайно. Но я благословляю этот случай, он убедил меня, что это была действительно кузина, а не кузен, и к тому же красивая кузина.

– А вы и это успели заметить?

– У меня вообще зоркий глаз. Я замечаю многое такое, о чём вы даже не догадываетесь, милая моя учительница!

Вскоре машина уже мчалась по дороге на Сен‑Реми. Дождь не стихал. Им обоим пришлось закутаться в плащ Генриха. Холодные капли проникали сквозь неплотно прикрытые окошки.

Из Бонвиля Генрих с Моникой выехали во второй половине дня, и теперь Курт гнал изо всех сил, чтобы засветло вернуться в Сен‑Реми. Ночью по этим местам ездить было опасно.

Но пассажиры Курта не замечали ни быстрой езды, ни дождя. Они молча сидели, прижавшись друг к другу, им не нужно было ничего на свете, кроме этого ощущения близости и теплоты, пронизывающего их обоих. Хотелось так мчаться и мчаться вперёд, в вечность, где можно стать самим собою, где вместо игры, двусмысленных фраз, намёков можно откровенно и прямо сказать то единственное слово, готовое сорваться с губ, которое каждый боялся произнести:

– Люблю!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ТАЙНА ПРОКЛЯТОЙ ДОЛИНЫ

Лютц, ошибался, утверждая, что в нескольких километрах от Сен‑Реми находится подземный завод, изготовляющий мины и миномёты. Гауптман сказал то, о чём знал он, генерал Эверс и ещё несколько штабных офицеров. Даже руководитель службы СС Миллер был уверен, что небольшие строения, немного в стороне от дороги, ведущей к плато, есть не что иное, как вход в этот военный завод. И всем, знавшим «тайну», даже в голову не приходило, что они фактически охраняют пустое место, что все эти постройки сделаны в целях маскировки. Немецкое командование отлично позаботилось о том, чтобы засекретить настоящее место расположения такого исключительно важного объекта.

Да, подземный завод существовал. На нём действительно изготовляли оружие. Под землёй работали пленные из всех оккупированных Гитлером стран. Но всё происходило не вблизи Сен‑Реми, а за двадцать пять километров от городка, в так называемой Проклятой долине.

Долину окрестили так пастухи. Но, назвав её Проклятой, они даже не предполагали, что название это так оправдается. Просто их злило, что долина совершенно неприступна и такие чудесные луга невозможно использовать под пастбище. Не слушая совета старших, молодые неопытные пастухи иногда подгоняли скот к самому краю отвесных скал, со всех сторон окружавших долину. Но все их попытки отыскать менее крутой спуск были тщетны.

У каждого, кто смотрел на долину сверху – а только так на неё и можно было смотреть, – создавалось впечатление, что чья‑то гигантская рука колоссальным циркулем очертила круг, потом выстругала вокруг него отвесные скалы так, чтобы нога человека не ступила на роскошный зелёный ковёр, устлавший ровное дно этого огромного колодца. Туристы рассматривали это произведение природы, любовались пейзажами, но спуститься в долину не решались, ибо на выветренных ветрами и размытых дождевыми водами скалах ничего не росло – не было даже кустика, за который можно ухватиться рукой во время спуска. Так и лежала Проклятая долина нетронутой до конца 1941 года.

К этому времени теория блицкрига, который должен был поставить Советскую Россию на колени перед победителем, была уже не так популярна. И хотя высшее командование гитлеровской армии ещё не отказывалось от этой теории, но после поражения под Москвой многим стало ясно, что война может принять затяжной характер и к новому наступлению надо тщательно подготовиться. Конечно, не последнюю роль в этой подготовке должно сыграть снаряжение армии, особенно те «сюрпризы», которые готовились на военных заводах и, по расчётам гитлеровцев, должны были должны были деморализовать тылы вражеских армий.

Но налёты советской и союзной авиации все усиливались. Нужно было укрыть важнейшие военные предприятия от бомбардировок.

Вот почему именно после разгрома под Москвой в юго‑восточной Франции и в северной Италии появились многочисленные группы специалистов в военной форме, подыскивающих удобные места для строительства военных заводов под землёй. Одна из таких групп и наткнулась на Проклятую долину.

С января 1942 года в Сен‑Реми не смолкал грохот машин. Они мчались через городок целыми вереницами, большие, всегда тщательно замаскированные, на короткое время задерживались возле строений, которые Лютц считал подземным заводом, и снова двигались куда‑то к югу, свернув на вновь проложенную трассу. Куда она вела – никто не знал. По ней запрещено было ездить даже военным машинам. Напрасно маки старались разгадать тайну дороги подступы к ней накрепко закрывали дзоты, расположенные вдоль полотна.

Уже к концу марта огромные туннели прорезали толщу гор на запад и на восток от Проклятой долины, а летом в самом котловане глубоко под землёй заработали первые цехи будущего завода.

Да, теперь долина оправдывала своё название. Её без колебаний можно было назвать проклятой.

Поль Шенье, или, правильнее сказать, тот, кто скрывался под этим именем, никогда не видел Проклятой долины. Он только слышал это название от своей жены, уроженки маленькой деревушки вблизи Сен‑Реми. Да и запомнил его лишь потому, что в тот день они поссорились с Луизой: он пошутил над привычкой жителей юга называть все громкими именами, а молодая женщина обиделась. Это была их первая ссора. В тот вечер они дали друг другу клятву никогда больше не ссориться и, конечно, но раз нарушали своё слово. Но никогда никому из них даже не приходило в голову, что именно эта Проклятая долина, приведшая к первой ссоре, сыграет такую фатальную роль в их жизни.

Пленный э 2948 закусил губу, чтобы не застонать громко, на всю казарму. Это давнее воспоминание, осветив темноту, растаяло, словно далёкое марево, как ни старался Поль удержать его. Да и было ли все это в действительности?

С того момента как Поля Шенье впервые ввели в подземелье, он утратил чувство реального. Все дальнейшее, что с ним произошло, больше походило на бред.

Разве можно поверить, что в мирной долине существует подземный завод с несколькими тысячами рабочих, которые никогда не видят и никогда уже не увидят солнечного света!? А взять этот сегодняшний разговор со старым генералом! Кто может даже предположить что‑либо подобное?

На миг Поль Шенье закрывает глаза и снова открывает. Нет, он существует, не спит, значит, реально и то, что говорил генерал. Надо восстановить в памяти все.

… Вот его ввели в кабинет. Он тоже находится здесь, в подземелье, окон нет. Солдат впустил его и ушёл. Большая просторная комната. Письменный стол и рядом второй, канцелярский, заваленный чертежами. На письменном коробка сигар. О, как хотелось подбежать к столу, схватить сигару и закурить. Ведь он ни разу не курил с тех пор, как попал в этот ад… А сколько он уже здесь? Месяц, два? Поль этого не знает. Он, как и его товарищи по камере, потерял счёт дням и неделям. Тут даже говорят так: это произошло в прошлой или позапрошлой смене, дней никто не знает.

Поль отворачивается от стола, чтобы не видеть сигар. И тут его взгляд натыкается на два острых буравчика. Два глаза, круглых, совсем без ресниц, впились в него и глядят, не моргая. Лишь глаза кажутся живыми на этом старом, сморщенном, как высохший лист, лице.

– Почему вы остановились посреди комнаты? – спросил старик с генеральскими погонами на плечах, незаметно вынырнув из какой‑то ниши.

– Я боялся подойти к столу. Там лежат какие‑то чертежи. Они могут быть секретными…

Глухой, похожий на смех, клёкот прозвучал где‑то рядом. Не понимая, откуда доносятся эти звуки, Поль оглянулся, но в комнате никого больше не было. И только теперь он понял, что это смеялся генерал. Но смеялся как‑то странно. Его старческие, увядшие губы были неподвижны, ни один мускул лица не шевельнулся, глаза не изменили выражения. И лишь огромный, болезненно огромный живот дрожал так, что, казалось, вот‑вот от мундира отскочат все пуговицы, и чуть вздрагивали широкие ноздри испещрённого красными прожилками носа.

– А какой будет для нас вред, а для вас польза, если вы узнаете о тайнах нашего завода? Передадите своим друзьям? Продадите другому государству? Поль молчал, да, собственно говоря, от него и не ждали ответа.

– Вы можете знать все о нашем заводе. Понимаете, все! Возможно, вам интересно узнать, где он расположен? Пожалуйста! Среди гор юго‑западной Франции, под так называемой Проклятой долиной… Поль стиснул зубы, чтобы не вскрикнуть.

– Может, вас интересует, что мы изготовляем? – задыхался от хохота генерал, и живот его дрожал ещё пуще. И на это могу ответить. Оптические приспособления для автоматического бомбометания… Ну, а теперь вы, конечно, спросите, почему я с вами так откровенен?

Глаза генерала зловеще блеснули, и все морщинки на лице задрожали, задвигались.

– Я спрошу вас лишь об одном, мсье генерал, на каком основании вы держите меня здесь, я не пленный и не преступник, у меня контракт с авиазаводом, французским авиазаводом, где я работал вольнонаёмным. Ночью ко мне приехали какие‑то неизвестные люди и от имени дирекции завода предложили немедленно ехать с ними для какой‑то срочной консультации. За городом меня силой втолкнули в закрытую машину и отвезли неизвестно куда. Я протестую против таких действий, мсье генерал, это неслыханное нарушение самых элементарных законов и прав человека.

– Хватит! – внезапно оборвав смех, стукнул генерал по столу. – Законы, права человека… Это вы оставьте для митингов. Мы взрослые и можем обойтись без этой демагогии. Единственное, непререкаемое право, которое существует на земле, – это право силы. А сила – в этом вы уже убедились – у нас. Вы талантливый авиаконструктор, и вы нам нужны. Из этого исходят наши права, а ваши обязанности. Понятно?

– Не совсем. В вашем моральном кодексе есть один существенный недостаток, как бы сказать, просчёт. Вы можете прибегнуть к насилию физическому. И уже прибегли к нему. Но что касается насилия над моим, как вы говорите, талантом…

– О, неужели вы нас считаете столь наивными? Не просчёт, а именно самый точный расчёт руководил нами, когда мы прибегли к таким крайним мерам. Поставить человека в самые тяжёлые условия, убить в нём малейшую надежду на спасение – надеюсь, вы уже ознакомились с нашими порядками и имели возможность повидать крематорий, – а потом дать ему единственный маленький шанс на спасение.

Генерал с наслаждением садиста растягивал последнюю фразу, стараясь прочитать на лице собеседника, какое она произвела на него впечатление. Но Поль напряг все силы, чтобы не выдать ни своего отчаяния, ни своего бешенства.

– Какой же это шанс? – спросил он ровным голосом, таким ровным, что даже сам удивился своему спокойствию.

– Ха‑ха‑ха! Хотите, чтобы я так сразу и раскрыл свои. карты? А почему бы мне их не открыть. Ведь обо всём, что вы успели увидеть на нашем заводе, увидите в дальнейшем, и о том, что я скажу вам, вы не сможете рассказать никому, разве лишь господу богу на том свете! Ведь вы уже не Поль Шенье, вы номер две тысячи девятьсот сорок восемь, а отсюда даже мёртвые не попадают на поверхность.

– Итак, этот единственный шанс, о котором вы говорите, фактически равен нулю?

– Для всех, только не для вас и ещё нескольких таких, как вы. Если, конечно, вы умеете логично мыслить… Кстати, вы можете сесть и взять сигару. Хорошая сигара способствует логическому мышлению.

Генерал пододвинул коробку с сигарами ближе к Полю и сам поднёс ему зажигалку. Прикурив, Шенье жадно затянулся, и вдруг все вокруг закружилось.

– Долго не курили? – донёсся до него скрипучий голос. – О, это ничего! Сейчас пройдёт! – генерал говорил таким тоном, словно он и Шенье – давние знакомые, которые, встретились для обычного разговора.

Поль затянулся ещё раз, и в голове у него прояснилось. «Не выдать своего волнения, держать себя в руках, выслушать всё, что скажет эта старая гадина… Я им для чего‑то нужен, и это надо использовать. Главное выиграть время и искать, искать, искать выхода!» – повторял про себя Поль Шенье.

– Вы могли бы получать сигары, – словно между прочим бросил генерал.

– Я вызван для того, чтобы услышать эту приятную новость? – насмешливо спросил Поль.

– Отчасти и для этого, мы можем кое в чём облегчить ваш режим. Если увидим, что вы человек разумный.

– Допустим, что я человек разумный…

– Тогда вы будете думать так: победа Германии – это единственное для меня спасение при условии, что я буду способствовать этой победе, ибо в случае поражения завод взлетит на воздух, а вместе с ним и я…

– А может быть, обойдёмся без психологических экскурсов, генерал, и вы прямо скажете, чего вы от меня хотите?

– Ладно, поговорим откровенно. Вы, вижу, человек дела. Так вот: нас не удовлетворяют прицельные приборы на наших бомбардировщиках. Мы собрали здесь несколько первоклассных инженеров. Нас не интересует их национальность, политические убеждения и всякие иные мелочи, которые так много значат на поверхности. От них, как и от вас, мы требуем одного: помочь нам решить некоторые технические трудности, вставшие перед нами в процессе работы над усовершенствованием приборов. Все необходимые чертежи, технические расчёты вы получите завтра у главного инженера. В вашем распоряжении библиотека, помощники, вы будете иметь свободный доступ во все цеха. Через месяц вы обязаны представить мне ваши предложения. Мы просмотрим, и если увидим, что вы стоите на правильном пути наши условия приобретают силу, мы гарантируем вам жизнь и выход на поверхность, после того как завод будет рассекречен, то есть после победы. В этом и заключается тот единственный шанс, о котором я говорил…

…Поль Шенье осторожно повернулся на узеньких нарах, стараясь не задеть соседа. Но Стах Лещинский не спал.

– Ну, и что ты решил? – спросил он шёпотом, вплотную приблизив губы к уху Поля.

– Я уже тебе сказал – разорвать в клочки чертежи и бросить их прямо в рожу главному инженеру.

– Глупости! – откликнулся Стах. – Ты обязан взять бумаги, которые тебе дадут. Наизусть выучить все технические расчёты и вообще всё то, что касается этих приборов.

– Чтобы рассказать об этом господу богу, как говорил генерал?

– Чтобы передать их на поверхность, если нам удастся тебя спасти.

– Мы все тешим себя несбыточными надеждами. После беседы с генералом я убедился в этом окончательно. Если б был хоть малейший шанс на побег, мне бы не доверили секретных чертежей.

– Но детали упаковывают и укладывают на транспортёр. Не может быть, чтобы их оставляли здесь, под землёй. Очевидно, ящики отправляют по железной дороге куда‑то в другое место. Месяц, который тебе дан, надо использовать на то, чтобы найти способ, как с наименьшим риском для жизни… В упаковочном работают двое наших, Андре Сюзен и Вацлав Вашек. Я сегодня с ними посоветуюсь.

– Мы можем завалить всю подпольную организацию.

– Мы создали её, чтобы бороться. А борьба – риск. Наше задание – свести его до минимума. Но это уже дело комитета, а не твоё.

– Но почему именно я, один среди всех, получаю этот шанс на спасение? Ты, Жюль, Андре можете сделать значительно больше для дела. У вас широкие связи, стаж подпольной работы, а я рядовой член движения Сопротивления.

– В данном случае для дела больше всех может сделать Поль Шенье. Ты инженер, а наша главная задача передать кому следует секрет нового вооружения. И от имени комитета я приказываю тебе: сделай вид, что ты двумя руками ухватился за соломинку, протянутую тебе генералом…

– Если ты приказываешь мне как председатель комитета…

– Подожди! Вначале проверь себя, хватит ли у тебя мужества пойти на такой риск? Взвесь. Мы не знаем, да и никогда не узнаем, куда попадают ящики с деталями. Возможно, их ещё раз проверяют перед погрузкой в вагоны. Не забывай и того, что твоё временное, как мы надеемся, убежище может стать для тебя могилой. Ведь мы не имеем даже представления о том, как транспортируются эти ящики, а как ты сможешь выбраться из них? Ты готов пойти на это?

– Я готов выполнить любое задание подпольного комитета.

– Тогда завтра же разрабатываем план и начинаем готовиться к его осуществлению. Ты будешь в стороне от всего, чтобы не вызывать подозрений. Твоё дело – запомнить всё, что может пригодиться нашим друзьям на поверхности… А теперь – спи! Всем нам нужно иметь ясную голову. Стах отодвинулся от соседа по нарам и тотчас же заснул.

Поль Шенье ещё долго лежал с открытыми глазами. Бетонный потолок низко навис над нарами. И Полю казалось, что над ним действительно нависла гробовая доска. Неужели единственный способ попасть отсюда на поверхность – это дать запаковать себя в ящик? Да и тогда останется ли у него хоть малейший шанс увидеть дневной свет и рассказать людям о тайнах Проклятой долины? Очень мизерный, один против девяноста девяти, а то и меньше! А где гарантия, что он не задохнётся до того, как попадёт на свободу! Ведь ящик, в который его положат, может очутиться в самом низу, под всем грузом. И тогда…– Поль вздрогнул, рванул ворот рубашки, словно ему уже сейчас не хватало воздуха. Разве он боится? Конечно, боится! Бояться – это не значит быть трусом. Поль по собственной воле, в полном сознании согласился на то, чтобы его живым положили в тёмный гроб. Но он выйдет отсюда! И выполнит то, что ему поручат.

Приподнявшись, Поль опёрся на локоть и оглядел казарму. Где‑то в конце прохода, между рядами двухэтажных нар, тускло поблёскивала маленькая электрическая лампочка. Она выхватывала из темноты крайние от двери нары и скрюченные фигуры на них. Пленный № 1101! Его вечером начала трясти лихорадка, к утру он, верно, не поднимется, тогда у него остаётся единственный путь! Нет, прочь отсюда! И не для того, чтобы спасти себя. Он обязан вышибить из рук врага это страшное оружие. Если есть хоть малейший шанс достичь этого – Поль обязан им воспользоваться.

Засыпая, он снова на миг увидел перед собой лицо Луизы. Она, верно, уехала из Парижа и живёт у матери, всего в нескольких километрах от него. Если бы она знала, как они близко друг от друга и как бесконечно далеко! Вот уже скоро три года, как они не виделись. Перед оккупацией Парижа коммунисту Андре Ренару было предложено переменить фамилию и поступить на авиазавод, конфискованный гитлеровцами. Андре Ренар – Поль Шенье не мог даже письма написать жене. А позже его схватили и отправили сюда.