Глава 3. Через десять минут я остановился на гребне подъема и прислушался

Через десять минут я остановился на гребне подъема и прислушался.

Кто‑то насвистывал и напевал «Молли Малоун». На холме, жутко вихляя, крутил педали пожилой человек на велосипеде ничем не лучше моего. На самом верху он свалился и остался лежать рядом с велосипедом.

— Старина, ты уже не тот, каким был раньше! — воскликнул он и пнул шины. — Вот так и валяйся тут, зверюга!

Не обращая на меня внимания, он достал бутылку. Приложился к ней философски, затем подержал вверх дном, чтобы последняя капля скатилась ему на язык.

Наконец я заговорил:

— Похоже, нас обоих постигла та же участь. Что‑нибудь случилось?

Старикан уставился на меня:

— Уж не голос ли американца я слышу?

— Да. Могу ли я вам помочь?..

Старик указал на пустую бутылку:

— Бывает помощь и помощь. Пока я забирался в гору, меня осенило, что ведь нам обоим, мне и этому чертову драндулету, по семьдесят лет. — Тут он слегка ткнул в велосипед.

— Поздравляю.

— С чем? Что дышу? Так это привычка, а не заслуга. Позвольте спросить, чего это вы так на меня таращитесь?

Я отпрянул.

— Ну… есть ли у вас родственник в доках на таможне?

— А у кого нет? — Хватая ртом воздух, он потянулся к велосипеду. — А‑а, минутный отдых, и мы со зверь‑машиной уже в пути. Мы не знаем, куда держим путь. Я и Салли — так зовут велосипед, видите ли, каждый день выбираем дорогу и едем по ней.

Я попытался пошутить:

— А ваша матушка знает, что вы здесь?

Старик словно опешил:

— Странно, что вы об этом заговорили! Да, знает! Ей девяносто пять, знай лежит себе на кушетке! Я сказал: «Мам, я уезжаю на целый день. Оставь виски в покое. Ты же знаешь, что я так и не женился».

— Извините.

— Сначала вы поздравляете меня по случаю моей старости, теперь сожалеете, что я холостяк. Сразу видно, вы не знаете Ирландию. Быть старым и холостым — одно из наших важнейших занятий! Понимаете, мужчина не может жениться без собственности. Вы дожидаетесь, пока ваших родителей призовут на выход. Потом, когда их собственность ваша, ищете жену. Игра такая, кто кого переживет. А я еще женюсь.

— В семьдесят?

Старик весь сжался в комок:

— С доброй женой у меня будет двадцать лет хорошей семейной жизни, даже в таком преклонном возрасте. Сомневаетесь? — просверлил он меня взглядом.

— Нет.

Старик расслабился:

— Ну ладно. А что вам понадобилось в Ирландии?

Меня вдруг бросило в жар.

— На таможне мне посоветовали пристально присмотреться к этой стране, погрязшей в нищете, стонущей от поповского засилья, вымоченной дождями и утопающей в слякоти, в этой…

— Господи Боже! — воскликнул старик. — Да вы писатель!

— Как вы догадались?

Старик фыркнул, жестикулируя.

— Вся страна ими кишит. В Корке писатели ворочают камни, в Клишандре — бродят по болотам. Помяните мое слово, настанет день, когда на каждое человеческое существо будет приходиться по пять писателей!

— Да, я действительно писатель. Прошло несколько часов, как я сюда прибыл, и мне уже кажется, что солнца не было тыщу лет, а только ливни, холод, блуждание по дорогам. Мой режиссер где‑то меня дожидается, если б я только нашел это место. Но у меня уже ноги отнялись.

Старик наклонился ко мне:

— Вам что, уже здесь разонравилось? Свысока смотрите?

— Ну…

Старик отмахнулся:

— Почему бы и нет? Всем нужно смотреть на кого‑то свысока. Вы смотрите свысока на ирландцев. Ирландцы — на англичан, а те — на весь мир. В конце концов, все потом улаживается. Думаете, меня раздражает выражение вашего лица. Вы приехали проверить наше дыхание и убедиться, что оно кислое, измерить наши тени и убедиться, что они коротки? Нет! Это я помогу вам раскусить эту треклятую страну. Идемте туда, где вы сможете стать свидетелем жуткого события, кошмарной сцены. Туда, где встречаются парки и норны. Истинная родина ирландцев… А‑а, до чего же вы его возненавидите! И все же…

— Все же?

— Прежде чем уехать, вы полюбите нас всех. Мы неотразимы. И знаем это. В этом‑то и вся беда. Оттого что нам это известно, мы становимся еще невыносимее, а это, в свою очередь, заставляет нас лезть из кожи вон, чтобы стать еще неотразимее. Вот так мы и гоняемся за своим хвостом по всей стране, ничего при этом не выигрывая и ничего не теряя. Вот! Видите ту процессию из безработных, топающих по дороге в дырявых лохмотьях?

— Да!

— Это первый круг ада! А видите тот молодняк на велосипедах со сдутыми шинами и колесами без спиц, крутящих педали босыми ногами под дождем?

— Да!

— Это второй круг ада!

Старик замолчал.

— А там… можете прочесть? Третий круг!

Я прочитал вывеску:

— «У Гебера Финна»… да это же паб!

Старик изобразил удивление:

— Действительно, пожалуй, вы правы. Идемте, я познакомлю вас со своей… семьей!

— Семьей? Вы же говорили, что неженаты!

— Так и есть. И все равно — вперед!

Старик хорошенько стукнул по двери. И мы оказались в баре — сверкающие краны и с десяток встревоженных лиц резко обернувшихся к нам посетителей.

— Ребята, это я, — возвестил старик.

— Майк! Ну ты и напугал нас! — сказал один.

— А мы подумали, может, случилось чего! — сказал второй.

— Может, и случилось — по крайней мере для него. — Он похлопал меня по локтю. — Что будешь пить, парень?

Я осмотрелся вокруг, хотел сказать — «вина», но вместо этого ляпнул:

— Виски, пожалуйста.

— А мне «Гиннесс», — сказал Майк. — Теперь познакомимся со всеми. Вот Гебер Финн, он владеет пабом.

Финн протянул мне виски.

— Скорее всего тем, что от него осталось после того, как его прозакладывали три‑четыре раза.

Майк двигался дальше, показывая пальцем.

— Это О'Гейвин, у него самые шикарные болота во всем Килкоке, он добывает торф, чтоб не гас огонь в ирландских очагах. Он искусный охотник и рыболов, как в сезон, так и в межсезонье.

О'Гейвин кивнул:

— Я браконьерствую. На воде и на суше.

— Вы честный человек, мистер О'Гейвин, — сказал я.

— Нет. Как только я найду работу, — сказал О'Гейвин, — я покончу с этим.

Майк повел меня дальше.

— Следующий — Кейси, может подковать твоего коня.

— Кузнец, — сказал Кейси.

— Спицы твоего велодрына.

— Починка велосипедов, — сказал Кейси.

— Или свечи твоего драндулета.

— Ремонт автомобилей, — сказал Кейси.

Майк двинулся дальше.

— А это Келли, наш торфяной учетчик!

— Мистер Келли, вы ведете учет торфа, добытого мистером О'Гейвином на болоте?

Все засмеялись, и Келли сказал:

— Это распространенное туристское заблуждение. Так мы называем беговые дорожки. Я эксперт по скачкам. Я развожу лошадей…

— Он распространяет билеты на тотализаторе, — сказал кто‑то.

— Букмекер, — сказал Финн.

— Но «торфяной учетчик» звучит солиднее, не правда ли? — сказал Келли.

— В самом деле! — ответил я.

— А вот Тималти, знаток искусства.

Я пожал ему руку.

— Знаток искусства?

— Я до такой степени насмотрелся на марки, что у меня теперь глаз наметан на живопись, — объяснил Тималти. — Вообще‑то я почтмейстер.

— А это Кармайкл, который в прошлом году воцарился на местной телефонной станции.

Кармайкл, вязавший что‑то на спицах, откликнулся:

— Моей жене нездоровится, все никак не поправится. Да поможет ей Бог! Я дежурю здесь, по соседству.

— А теперь скажи нам, сынок, — поинтересовался Финн, — что тебя гложет?

— Кит. И… — сказал я, выдержав паузу, — Ирландия!

— Ирландия?! — вскричали все.

Майк разъяснил:

— Он писатель, увяз в Ирландии и не в состоянии понять ирландцев.

В наступившем молчании кто‑то произнес:

— А из нас кто понимает!

Хохот. Мистер О'Гейвин наклонился вперед:

— А что конкретно вы не понимаете?

Майк вмешался, чтобы предотвратить хаос:

— Правильнее сказать, недооценивает. Пребывает в замешательстве. Поэтому я отправляюсь с ним на большую экскурсию по самым жутким местам и горьким истинам. — Он умолк и повернулся ко мне. — Ну вот и познакомились, малыш.

— Майк, вы пропустили одного. — Я кивнул на перегородку в конце бара. — Вы не познакомили с… ним.

Майк присмотрелся и спросил:

— О'Гейвин, Тималти, Келли, вы кого‑нибудь там видите?

Келли посмотрел туда:

— Не видим.

Я показал:

— Ну вот же. Ясно как божий день! Человек…

Тут встрял Тималти:

— Послушай, янки, не нарушай вселенское равновесие. Ты видишь эту перегородку? Существует незыблемый закон, по которому всякий, кому хочется немного покоя и тишины, испаряется, автоматически превращается в невидимку, пустое место, ничто, как только окажется за этой перегородкой.

— Это факт?

— Во всяком случае, в Ирландии достовернее не бывает. То пространство, размером два фута на один, считается более сокровенным, чем исповедальня. Туда человек может уйти, если ему надо вскормить свою душу без лишних разговоров и суеты. Так что, каковы б ни были намерения, то пространство, до тех пор, пока он сам не снимет с себя обет молчания, считается необитаемым и там никого нет!

Все закивали, гордясь словами Тималти.

— Молодец, Тималти, а теперь допивай свой стакан, парень, будь начеку, стой наготове, смотри в оба! — сказал Майк.

Я стал смотреть на мглу, которая клубилась, просачиваясь сквозь дверь.

— Зачем начеку?

— Затем что там, в тумане, всегда таятся Крупные События. — Голос Майка зазвучал таинственно. — Как исследователь Ирландии, не позволяй, чтобы хоть что‑то осталось необъясненным.

Он вперился в темноту:

— Может произойти что угодно… и всегда происходит.

Он глотнул туману и замер.

— Тс‑с! Слышали?

Вдали раздалось глухое шарканье ног, тяжкое дыхание, которое становилось все ближе, ближе, ближе!

— Что?.. — спросил я.

Майк смежил веки:

— Тс‑с‑с! Слушай… Да!