Двести пятьдесят девятая ночь
Когда же настала двести пятьдесят девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что дервиши сказали Ала-ад-дину: „Клянёмся Аллахом, мы за тебя боялись, и нас удерживало лишь то, что у нас в руках не было денег“. – „Ко мне пришла помощь от моего господа, и мой отец прислал мне пятьдесят тысяч динаров и пятьдесят тюков тканей, ценою каждый в тысячу динаров, и платье, и соболью шубу, и мула, и раба, и таз и кувшин из золота, и между мной и моим тестем наступил мир, и жена моя мне принадлежит по праву, и хвала Аллаху за все это“, – ответил Ала-ад-дин.
А затем халиф поднялся, чтобы исполнить нужду, и везирь Джафар наклонился к Ала-ад-дину и сказал ему: «Соблюдай пристойность: ты находишься в присутствия повелителя правоверных». – «Что я сделал непристойного в присутствии повелителя правоверных и кто из вас повелитель правоверных?», – спросил Ала-ад-дин; и Джафар сказал: «Тот, кто разговаривал с тобой и поднялся, чтобы исполнить нужду, – повелитель правоверных, халиф Харун ар-Рашид, а я – везирь Джафар, а это – Масрур, палач мести, а это Абу-Новас аль-Хасан ибн Хани. Обдумай разумом, о Ала-ад-дин, и посмотри: на расстоянии скольких дней пути Каир от Багдада?» – «Сорока пяти дней», – ответил Ала-ад-дин; и Джафар сказал: «Твои тюки отняли у тебя только десять дней назад, так как же весть об этом достигла до твоего отца и он собрал тебе тюки, которые покрыли расстояние сорока пяти дней в эти десять дней?» – «О господин мой, откуда же это пришло ко мне?» – спросил Ала-ад-дин. «От халифа, повелителя правоверных, по причине его крайней любви к тебе», – ответил Джафар.
И пока они разговаривали, халиф вдруг вошёл к ним. И Ала-ад-дин поднялся и поцеловал перед ним землю и сказал: «Аллах да сохранит тебя, о повелитель правоверных, и да сделает вечной твою жизнь и да не лишит людей твоих милостей и благодеяний!» – «О Ала-ад-дин, – молвил халиф, – пусть Зубейда сыграет нам музыку ради сладости твоего благополучия». И Зубейда играла им на лютне музыку, чудеснейшую среди всего существующего, пока не возликовали каменные стены и не воззвали струны в комнате: «О любимый!»
И они провели ночь до утра в самом радостном состоянии, а когда наступило утро, халиф сказал Ала-ад-дину: «Завтра приходи в диван»[280], и Ала-ад-дин ответил: «Слушаю и повинуюсь, о повелитель правоверных, если захочет Аллах великий и ты будешь в добром здоровье!» Ала-ад-дин взял десять блюд и, положив на них великолепный подарок, пошёл с ними на другой день в диван; и когда халиф сидел на престоле в диване, вдруг вошёл в двери дивана Ала-ад-дин, говоря такие стихи:
«Приветствует пусть удача тебя в день всякий
С почётом, хоть завистник недоволен.
И будут дни твои всегда пусть белы,
А дни врагов твоих да будут черны».
«Добро пожаловать, о Ала-ад-дин», – сказал халиф и Ала-ад-дин ответил: «О повелитель правоверных, пророк – да благословит его Аллах и да приветствует! – принимал подарки, и эти десять блюд с тем, что есть на них, – подарок тебе от меня». И халиф принял от него это и велел дать ему почётную одежду и сделал его старшиной купцов и посадил его в диване, и когда он там сидел, вдруг вошёл его тесть, отец Зубейды.
И, увидев, что Ала-ад-дин сидит на его месте и на нем почётная одежда, он сказал повелителю правоверных: «О царь времени, почему этот молодец сидит на моем месте?» – «Я назначил его старшиной купцов, – сказал халиф. – Должности жалуются на срок, а не навеки, и ты отстранён». – «От нас и к нам идёт благо! – воскликнул отец Зубейды. – Прекрасно то, что ты сделал, о повелитель правоверных, и да поставит Аллах лучших из нас властителем наших дел. Сколько малых стало великими!» Потом халиф написал Ала-ад-дину грамоту и дал её вали, и вали отдал грамоту факелоносцу, и тот возгласил в диване: «Нет старшины купцов, кроме Ала-ад-дина Абу-шШамата! Его слова должно слушать и хранить к нему почёт, и ему подобает уважение и почтение и высокое место»
А когда диван разошёлся, вали пошёл с глашатаем перед Ала-ад-дином, и глашатай кричал: «Нет старшины купцов, кроме господина Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата» И они ходили с ним кругом по площадям Багдада, и глашатай кричал и говорил: «Нет старшины купцов, кроме господина Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата»
А когда наступило утро, Ала-ад-дин открыл для раба лавку и посадил его в ней продавать и покупать, а что касается самого Ала-ад-дина, то он каждый день садился на коня и отправлялся в должность, в диван халифа…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.