Двести пятьдесят восьмая ночь
Когда же настала двести пятьдесят восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что повелитель правоверных сказал тому купцу: „Приготовь мне пятьдесят тюков материй, которые приходят из Каира, и пусть цена каждого тюка будет тысяча динаров. Напиши на каждом тюке, сколько он стоит, и пришли мне абиссинского раба“.
И купец доставил все, что халиф приказал ему, и потом халиф дал рабу таз и кувшин из золота, и путевые припасы, и пятьдесят тюков, и написал письмо от имени Шамс-ад-дина, старшины купцов в Каире, отца Ала-аддина, и сказал рабу: «Возьми эти тюки и то, что есть с ними, ступай в такой-то квартал, где дом старшины купцов, и спроси, где господин Ала-ад-дин Абу-ш-Шамат; люди укажут тебе и квартал и его дом».
И раб взял тюки и то, что было с ними, как велел ему халиф, и отправился.
Вот что было с ним. Что же касается двоюродного брата женщины, то он отправился к её отцу и сказал ему: «Идём сходим к Ала-ад-дину, чтобы развести с ним дочь моего дяди»; и они вышли и пошли с ним и отправились к Ала-ад-дину.
А достигнув его дома, они увидели пятьдесят мулов и на них пятьдесят тюков тканей, и раба, сидевшего на муле, и спросили его: «Чьи это тюки?»
«Моего господина Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата, – ответил раб. – Его отец собрал для него товары и отправил его в город Багдад, и на него напали арабы и взяли его деньги и тюки, и весть об этом дошла до его отца, и он послал меня к нему с другими тюками вместо тех, и прислал ему со мною мула, на которого нагружены пятьдесят тысяч динаров, и узел с платьем, стоящим больших денег, и соболью шубу, и золотой таз и кувшин». – «Это мой зять, и я проведу тебя к его дому», – сказал отец девушки.
А Ала-ад-дин сидел в своём доме сильно озабоченный, и вдруг постучали в ворота. «О Зубейда, – сказал Ала-аддин, – Аллах лучше знает! Поистине, твой отец прислал ко мне посланца от кади или от вали». – «Выйди и посмотри, в чем дело», – сказала Зубейда. И Ала-ад-дин спустился и открыл ворота и увидел своего тестя – старшину купцов, отца Зубейды, и абиссинского раба с коричневым лицом, приятного видом, который сидел на муле.
И раб спешился и поцеловал ему руки, и Ала-ад-дин спросил его: «Что ты хочешь?» И раб сказал: «Я раб господина Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата, сына Шамс-ад-дина, старшины купцов в земле египетской, и его отец послал меня к нему с этим поручением», – и он подал ему письмо; и Ала-ад-дин взял его и развернул, и увидел, что в нем написано:
«О посланье, когда увидишь любимых,
Поцелуй ты сапог и пол перед ними.
Дай отсрочку, не будь ты с ними поспешен, —
Ведь и дух мой у них в руках и мой отдых.»
После совершённого приветствия и привета и уважения от Шамс-ад-дина его сыну Абу-ш-Шамату. Знай, о дитя моё, что до меня дошла весть об убиении твоих людей и ограблении твоего имущества и поклажи, и я послал тебе вместо неё эти пятьдесят тюков египетских тканей, и одежду, и соболью шубу, и таз и кувшин из золота. Не бойся же беды! Деньги – выкуп за тебя, о дитя моё, и да не постигнет тебя печаль никогда. Твоей матери и родным живётся хорошо, они здоровы и благополучны и приветствуют тебя многими приветами. И дошло до меня, о дитя моё, что тебя сделали заместителем у девушки Зубейды лютнистки и наложили на тебя ей в приданое пятьдесят тысяч динаров. Эти деньги едут к тебе вместе с тюками и твоим рабом Селимом».
Окончив читать письмо, Ала-ад-дин принял тюки и, обратившись к своему тестю, сказал ему: «О мой тесть, возьми пятьдесят тысяч динаров – приданое за твою дочь Зубейду, и возьми также тюки и распоряжайся ими: прибыль будет твоя, а основные деньги верни мне». – «Нет, клянусь Аллахом, я ничего не возьму, а что до приданого твоей жены, то о нем сговорись с ней», – отвечал купец; и Ала-ад-дин поднялся, и они с тестем вошли в дом, после того как туда внесли поклажу.
И Зубейда спросила своего отца: «О батюшка, чьи это тюки?» И он отвечал ей: «Это тюки Ала-ад-дина, твоего мужа, их прислал ему его отец вместо тех тюков, которые забрали арабы, и он прислал ему пятьдесят тысяч динаров, и узел с платьем, и соболью шубу, и мула, и таз и кувшин из золота, а что касается приданого, то решать о нем предстоит тебе».
И Ала-ад-дин поднялся и, открыв сундук, дал Зубейде её приданое; и тогда юноша, её двоюродный брат, сказал: «О дядюшка, пусть Ала-ад-дин разведётся с моей женой»; но её отец ответил: «Это уже больше никак не удастся, раз власть мужа в его руках».
И юноша ушёл огорчённый и озабоченный, и слёг у себя дома, больной, и было в этом исполнение его судьбы, и он умер.
Что же касается Ала-ад-дина, то, приняв тюки, он пошёл на рынок и взял всего, что ему было нужно: кушаний, напитков и топлёного масла, и устроил пир, как и всякий вечер, и сказал Зубейде: «Посмотри на этих лгунов дервишей: они обещали нам и нарушили обещание». – «Ты сын старшины купцов, и у тебя были коротки руки для серебряной полушки, так как же быть бедным дервишам?» – сказала Зубейда; и Ала-ад-дин воскликнул: «Аллах великий избавил нас от нужды в них, но я больше не открою им ворот, когда они придут к нам!» – «Почему? – сказала Зубейда. – Ведь благо пришло к нам после их прихода, и всякую ночь они клали нам под коврик сто динаров. Мы обязательно откроем им ворота, когда они придут».
И когда свет дня угас и пришла ночь, зажгли свечи, и Ала-ад-дин сказал: «О Зубейда, начни, сыграй нам музыку». И вдруг постучали в ворота. «Встань посмотри, кто у ворот», – сказала Зубейда; и Ала-ад-дин вышел и открыл ворота и увидел дервишей. «А, добро пожаловать, лжецы, входите!», – воскликнул он; и дервиши вошли с ним, и он посадил их и принёс им скатерть с кушаньем, и они стали есть и пить, радоваться и веселиться.
А после этого они сказали ему: «О господин наш, наши сердца заняты тобою: что у тебя произошло с твоим тестем?» – «Аллах возместил нам превыше желания», – ответил Ала-ад-дин; и дервиши сказали: «Клянёмся Аллахом, мы за тебя боялись».
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.