Интермедия вторая: поезд на Армавир – о судьбах и аквариумах

- Улыбнись! – яркая вспышка фото, ослепив на мгновение, заставила его зажмуриться.

Они стояли перед закрытым шлагбаумом, ожидая пока пройдёт поезд и Санька возился с новой для него игрушкой – цифровым фотоаппаратом «Кэнон», который они купили специально для этой поездки на море.

- Нуууу… блин…– мужчина смешно наморщив нос, зажмурился, - мелкий! Я тя щас убью, гад ты этакий. Я ж теперь ни черта не вижу…

- А, ничего – беспечно протянул тот, - поезда всё равно ещё не видно даже... И чего они так рано шлагбаумы закрывают? – он с любопытством повертел фотик в руках ещё пару секунд, а потом спрятал его в мягкий кожаный футляр, - классный! Во, нафоткаемся! Ты мне потом несколько штук на принтере сделаешь?

- Конечно, - мужчина неуловимо привычным движением провёл по коротко стриженной макушке мальчишки, - конечно сделаю…

Мягкий сумрак осеннего, пока ещё тёплого южного вечера опускался на застывшие на переезде машины. Поезда, на самом деле, ещё не было видно из-за поворота за густым леском, который начинался сразу слева от шоссе. Но хмурая баба в оранжевой фуфайке с жёлтым флажком в руке, гордо стоящая на возвышении железнодорожной будки, всем своим воинственным видом показывала, что не даст спуску никому, ненароком просто даже подумавшему проскочить шлагбаум до прохода состава.

Они давно собирались в эту поездку. Пролетело лето. Работа всё не отпускала, находились какие-то неотложные вопросы, дела… Но мужчина, наконец отложив всё, с радостью окунулся в столь знакомый и привычный ему ритм дороги. Машина послушно скользила по трассе, погода была не очень жаркой - в самый раз – и он позволил себе немного расслабиться с удовольствием подставляя лицо встречному ветру и наслаждаясь скоростным, легко управляемым «бимером».

Оставалось совсем немного – каких-то три-четыре часа – а там их уже ждали заказанный номер в небольшой частной гостинице, ласковое, непривычно тёплое этой осенью, море и неделя тихого, безраздельного счастья. Мужчина повернул голову и взглянул на мальчика. Тот широко распахнув глаза, зачаровано глядел на самый краешек уже почти скрывшегося за горизонтом диска, садящегося солнца. Зрелище и в самом деле было великолепным. Такое в городе увидеть просто невозможно, а здесь…

Далёкий нарастающий свист приближающегося поезда отвлёк мысли. Мужчина повернул голову. Чуть притормаживая, как и положено на железнодорожных переездах, приближался скорый «Москва – Армавир». Окна в вагонах уже были освещены и мужчина подумал о том, как много сейчас за этими освещёнными окнами едет людей. С их разными судьбами и характерами, красивых и не очень, молодых, старых… С грузом прожитых лет и совсем только начинающих жить.

Он снова глянул на сидящего рядом худенького светловолосого мальчишку. Мальчишку, который вот уже три года был смыслом его существования. И у него легко, чуть заметно, каким-то дальним звоночком кольнуло в груди. Уже три года! Как же быстро летят ИХ года. И как быстро они умудряются вырастать. Ведь ещё пару-тройку лет и…

Мужчина перевёл взгляд на проплывающие мимо вагоны. Поезд всё сильнее притормаживал и скучающие пассажиры, как из немого аквариума молча глазели на машины перед шлагбаумом. Маленькое и сразу ускользающее из памяти видение в их судьбе, мимолётный перекрёстный взгляд, равнодушный отворот головы.

По одному… по двое… по трое… В светлых и хорошо освещённых прямоугольниках окон. Вот целая семья… Вот одинокая бабушка и мужик в майке-безрукавке. А вот снова двое…

Рядышком, голова к голове…

Кажется мальчишки…

Да какие симпатичные…

…

стоп…

СТОП!

ЭТОГО…

ЭТОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!!!

Вскинувшись сильным телом и, рванув ручку на себя, мужчина выскочил из машины. Он растеряно сделал несколько шагов вперёд и остановился, ошеломлёно глядя на величаво проплывающие мимо окна вагонного «аквариума» Напротив третьего по счёту купе, были видны две стоящие рядом фигуры мальчишек. Один из них худой и светловолосый, с рукой перемотанной бинтовой повязкой что-то неслышно говорил второму - загорело-смуглому, легко облокотившемуся о поручень. Вот он на секунду поднял глаза, скользнул взглядом в окно и стоящего у шлагбаума мужчину обожгло ослепительным всполохом его ярко-синих глаз.

- Не может быть… - мужчина провожал взглядом уходящий вагон. Тесная пустота в груди сдавила обручем колотящееся сердце. Он встряхнул головой, пытаясь прогнать видение, - этого просто не может быть…Мы же их сами придумали…

Санька неловко вышел из машины и тревожно заглядывая в лицо стоящего мужика, прижался к его боку:

- Пап, ты чего?

Это резануло слух и мужчина быстро опустил глаза, посмотрев на обнявшего его мальчишку. Он не был его отцом. И ему было больно слышать как иногда, забывшись, тот называл его папой. Это заставляло его чувствовать какую-то непонятную вину. Несправедливость того, что на самом деле этот смышлёный и ласковый, симпатичный и весёлый мальчуган не его сын. Эта несправедливость иногда жалила прямо в самое сердце и тогда он просто закусывал губу, чтобы не застонать.

- Да нет. Ничего… Показалось просто... - он через силу улыбнулся и потрепал мальчишку по голове. А потом, бросив прощальный взгляд в сторону уходящего поезда, добавил, – поехали, сейчас шлагбаум уже откроется…

Они сели в машину и молчали до тех пор, пока наконец, сигнал светофора не сменился на зелёный. Кривая балка, выкрашенная неровными полосками в красно-белый цвет, начала медленно и неохотно подниматься. Мужчина тронул педаль газа и, серебристый, сверкающий в полумраке чисто вымытыми боками автомобиль, постепенно набирая скорость, покатил дальше…

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ…

РОМЕО+РОМЕО=

(часть II)

Глава (1)

Очень часто Ромка ловил себя на мысли, что думает о Городе, как о живом существе. Если это было и так, жизнь Города не походила на жизнь человека или животного. Город представлялся мальчику чем-то вроде гигантского разумного гриба. Воплощенное зло, мудрое, древнее, отвратительно бесчеловечное. Бесформенная губчатая субстанция, ритмично пульсирующая где-то глубоко под землей в переплетении труб и проводов, – это сердце Города, или, скорее, - его мозг, ведь Город бессердечен. Грибница. Тончайшие белесые нити пробиваются сквозь асфальт, проникают всюду: в каждый дом, в каждую квартиру, в каждый кирпичик кладки. Заражено все. И лавочки в сквере, и фонарные столбы на бывшем Комсомольском проспекте. Город прислушивается, он все видит, все знает, все чувствует. Город ждет. Он насыщает воздух мириадами невидимых спор. Споры зла. Они оплодотворят души горожан, прорастают тупой злобой, ненавистью и отчаяньем. Душат все хорошее, доброе, вечное, что есть …что должно быть в человеке! В мужчинах и женщинах. В юношах и девушках. В девчонках и мальчишках. Город голоден. Он жадно пьет слезы и впитывает кровь. Слезы двенадцатилетней девочки, изнасилованной сумасшедшим подонком. Она никогда не будет прежней, и никогда не родит своего ребеночка. Кровь затравленного сверстниками мальчишки, каждодневным унижениям предпочетшего короткий полет с единственной в городе пятнадцатиэтажки. Ему никогда не исполнится четырнадцать, и никто не услышит его песен и не узнает его стихов. Слезы безутешной матери. Кровь отца, вскрывшего себе вены. Слезы и кровь… слезы … кровь … Слезы! Кровь!

Город уверен в себе, он наслаждается своей властью, но и … боится. Радость, любовь, дружба, талант – пугают его. Тончайшие белесые нити съеживаются и опадают, мириады спор оседают бесцветной пылью, бесформенная губка в недрах Города тревожно замирает, как испуганное сердце, как больной мозг. Город боится. Он чувствует, – некоторые люди неподвластны его злому колдовству. Почему?! Почему они не хотят поить его слезами и питать свежей кровью? Почему они дружат, влюбляются, стараются подарить окружающим радость и красоту? Они не такие, как все, это убивает Город. Но он не собирается сдаваться, он убьет их первым! Напьется их крови! Искупается в их слезах! В его распоряжении десятки неизлечимых болезней, тысячи верных бойцов. Где ты, Вовка-художник? Где ты, Гошка-скрипач? Где ты, веселая и добрая Данькина мама? Нет вас?! И других не будет! Всех! Сломать, изгнать, покалечить, убить. Напиться крови и слез. Насладиться болью и отчаяньем, ненавистью и предательством. И вновь поползут белесые нити, поплывут в воздухе невидимые споры, радостно запульсирует сердце-мозг …

Ромка дернулся и открыл глаза, зрачки его тревожно забегали, обшаривая палату: белый потолок в паутине мелких трещин, капельница на стойке, дурацкие зеленые занавески на окне. Он приподнялся на локте, увидел Даньку и тотчас успокоился. Данька спал, развалившись в чахлом «гостевом» кресле, за время сна он сильно сполз вниз, и попа его опасно нависала над пестрым больничным линолеумом. Того и гляди, свалится! Приятная нежность теплой волной окутала Ромкино сердце. Это мой друг, - подумал он. – Он очень красивый, но это не главное. Главное – он мой друг. И пусть я последний педик … и даже «пидор», как Цофа говорил, царство ему небесное … Какая разница? Даньке это не мешает, значит и мне мешать не должно. А на остальных плевать, пусть лучше не суются. Это наша дружба …

Данька потянулся во сне и скатился на пол, свитер на нем задрался, обнажая плоский загорелый живот. Некоторое время он сидел на полу и совсем по-детски тер глаза кулаками. Ромка тихо рассмеялся.

- Эй, Данька, - позвал он. – Привет десантникам! Как приземление?

Данька улыбнулся ему радостно и чуть растеряно:

- Рома … проснулся?

- Нет, сплю и вижу сны, как люди с кресел десантируются. – Ромка устал опираться на локоть и неловко откинулся на подушку, загипсованная правая рука отозвалась легким уколом боли.

Данька поднялся с пола и, отряхиваясь, подошел к Ромкиной кровати, присел на краешек.

- Эй, Ромка, - в свою очередь позвал он, улыбаясь, - привет саперам!

- Почему это я – сапер? – удивился Рома.

- Контуженный, значит сапер, - пояснил Данька и вдруг, быстро наклонившись, крепко поцеловал друга в губы.

- Ого! – Ромка округлил глаза в притворном изумлении. – И кто из нас контуженный. Целоваться лезет …

- Скажи еще, что тебе не понравилось! – Данька оперся руками о подушку по бокам от Ромкиной головы.

- Ну-у-у, - протянул тот, - честно говоря, я не распробовал.

Данька наклонился еще ниже и горячо зашептал Ромке в ухо:

- Меня тут по-настоящему научили целоваться – взасос!

- Кто?

- Да, Ленка, сестра моя троюродная. Я к ней пристал: покажи, чего делать нужно. Она сначала ни в какую, говорит, мелкий еще, подрастешь, сам научишься. А я ей наплел, что в девчонку влюбился, и мне стыдно, что целоваться до сих пор не умею.

- А ты, правда влюбился? – прошептал Ромка, в горле у него запершило и он закашлялся, пытаясь прогнать неприятную сухость.

Данька отстранился, посмотрел на него внимательно.

- Да, влюбился, - сказал он с вызовом. – Её Ромкой зовут, и вообще она – парень!

- Сам ты «она», - Ромка облегченно улыбнулся. – Слышь, Дань, а меня научишь, вдруг пригодится когда-нибудь?

- Легко, - Данька воровато оглянулся на дверь палаты и потянулся губами к губам друга.

- Погоди, - здоровой рукой Ромка удержал Даню за подбородок. - А если зайдет кто?

- Скажу, что тебе вдруг плохо стало, а я тебе искусственное дыхание делаю – рот в рот.

Мальчишки весело захихикали, а потом Ромка впервые почувствовал язык друга у себя во рту и блаженно прикрыл глаза.

- Ты так же делай! – хрипло прошептал Данька, на миг разлепляя губы.

Мысли разбегались, но Ромка успел подумать: Хорошо, что я не поверил в его предательство. Он … не мог … никому …ничего …разболтать. Он – мой друг! Теперь все будет хорошо. Теперь – да!

- Значится, так! Пика, Матрос, собирайте бойцов. Стрелка через сорок минут на пустыре. И чтобы все были по полной программе! Пудель, бейсбольные биты возьми. Сколько их у тебя? В общем, бери, сколько есть. Салаги, дуйте в школу, и чтобы через три секунды никого здесь не было!

- я уж никогда не думал, что такие серьёзные ребята будут на разборки брать своём составе… пидоров…Вы вот у него спросите, вот у него. Тебя, кажется, Рома зовут, да? Вот и спросите, что Рома думает по этому поводу. И что думает его дружок, который об этом, обо всём треплется.

Ромка не должен был идти на эту разборку, по всем «бригадным» правилам и законам на серьезные дела ходили только старшие, поднаторевшие в многочисленных драках пацаны. (Салаги, дуйте в школу!). Не должен был, но пошел. Не мог не пойти! Почему? Он сам потом спрашивал себя неоднократно. Причин было несколько, точнее две. Во-первых, это была его драка. Меньше всего его волновали грязные деньги или борьба группировок за сферы влияния. Решалась судьба Рашида, а значит и их с Данькой судьба. Разве мог он доверить Данькину жизнь кому-то еще? Во-вторых, Ромка решил проверить самого себя. Хватит ли у него мужества. Действительно ли он парень или …этот, как его потом Цофа обозвал.

Почему Улица не прогнал мальчишку, когда тот явился на пустырь, воинственно размахивая старым армейским ремнем? Почему остальная братва не возмутилась – салагам не место в серьезных разборках? Только ли потому, что именно он, Ромка, предложил держинцам эту вылазку? Или, может быть, это Город … Город хотел покончить с Ромкой, унизить, растоптать, уничтожить его раз и навсегда?

Ромка плохо помнил тот день. Врачи сказали – посттравматический стресс. Случилась страшная трагедия. Как ни странно, она решила многие Ромкины проблемы. Выходит, он должен быть ей благодарен? Но он не мог! Погибли люди, много людей. Плохие, хорошие, какая разница? И сам Ромка мог умереть. Не умер - легкая контузия и перелом руки. А что было бы с ним, ни случись этого чудовищной силы взрыва на Центральном Городском рынке? Не хочется и думать …

… террористы взорвали машину с взрывчаткой … радиоуправляемый детонатор … чеченский след … семьдесят два погибших …сотни раненых … расследование … государственная комиссия … донорские пункты … компенсации семьям …

Это из газет и теле репортажей. Ромка не хотел ничего слушать, но информация все равно просачивалась. Сухие фразы посторонних людей, вежливое сочувствие.

Как все было на самом деле? Он боялся вспоминать … не хотел, но что-то осталось …

Цофа встретил их возле рынка и говорил свои слова. Был страх. Не за свою шкуру Не того, что с ним теперь сделают. Страх предательства, от которого подкосились ноги, и вдруг потемнело в глазах. Потом понял: ну, не мог Данька ничего наболтать, не такой он! Сразу стало легче. Цофа уже уходил. Его подняли. «На пидаре шапка горит». - «Не пизди, нехрен этого ублюдка волгинского слушать». - «Потом разберемся». - «Пусть Рашид сам …». - «Идти можешь?».

Пошли дальше в сторону ворот с надписью «Добро пожаловать!». Уловка Цофы не сработала, но минутная задержка спасла жизнь многим. Только не самому Цофе.

Земля содрогнулась … грязный асфальт мчится навстречу … провал … ужасный изнуряющий звон в ушах, голова, как колокол … оуййй, рука! …провал … арбуз, застрявший в ограде … толстая женщина, вместо головы …провал … Цофа, видел его пару раз до этого … лицо – вроде спит … из живота какие-то серые колбаски … не наступить … провал …

А Рашида выпустили. Те, кто подавал заявление в милицию, все до одного погибли. Раш навещал Ромку в больнице. Рассказывал, пришлось немного заплатить, чтобы дело закрыли. Заявление потерялось, нет состава преступления. Да и рынка больше нет. Мэр сказал: будут строить на другом месте, а на прежнем будет памятник.

Ромке не нужен памятник, ему бы поскорее все забыть. Взрыв, трупы, Цофины кишки на асфальте, а главное тот момент, когда он почти поверил в Данькино предательство. Говорят: почти не считается. Но все равно … так стыдно …

Глава (2)

Так стыдно Даньке давно уже не было… Он буквально запунцовел и без того смуглым лицом и кожа его приобрела очаровательно красивый, густо-загорелый оттенок… Мальчик мельком взглянул в висящее над умывальником зеркало и поспешно отвёл глаза. Только что, запершись в маленьком и неудобно тесном больничном туалете, он, буквально в три торопливых и быстрых движения, кончил…

Рядышком, за хрупкой фанерной перегородкой палаты, спал беспокойным сном Ромка. А здесь, в тесноте кафельных стен, ощущая как кровь продолжает горячей волной растекаться по щекам и противно дрожат ноги, Данька медленно приходил в себя. Он ругал себя последними словами. «Как же так? Там Ромка… самый лучший друг, контуженный, перебитый, с рукой переломанной… нужно рядышком с ним быть… а я... А я тут дрочу на него... как самый распоследний... эээхх..." Он быстро вытерся листочком туалетной бумаги и стыд снова накатил на него мощной волной…

С самого первого дня, когда всё случилось, Данька практически каждую ночь ночевал в больнице. Днём он ходил в школу, как автомат разговаривал с друзьями, даже иногда улыбался. Хотя улыбаться-то особо было нечему. Все «пацанские разборки» на это время отошли на второй план и в Городе только и было разговоров, что про прогремевший на рынке взрыв. Люди опасливо шептались и плакали, открыто ругали власти и ненавистную «чеченскую мафию», пересказывали страшные факты и слухи. Мало кого эта трагедия обошла стороной. Почти каждой семье кто-то из погибших или раненных приходился братом, другом, знакомым, а то и просто соседом по лестничной площадке, случайно заскочившим на городской рынок, купить килограмм картошки.

Попросту говоря, теперь Город был на грани другого взрыва – социального. Первый шок прошёл и сейчас жители хотели одного – справедливого мщения. А через три дня после случившегося, местной милиции с трудом удалось унять многосотенную толпу, которая подвыпив и разогрев себя «правильными» лозунгами шла громить ни в чём не повинную улицу, на которой исстари проживали давно уж обрусевшие греки-ассирийцы.

Днём приходить было нельзя. Днём Ромку обязательно проведывал кто-то из знакомых, соседей, пацанов «держинцев» или просто одноклассников. И потому Данька приходил по ночам, когда уходили последние врачи и оставались только дежурные и медсёстры. Отец понял и разрешил, хотя и немного волновался вначале.

Вообще-то, из «держинцев» Ромке досталось практически больше всех, разве что ещё одному из мальчишек сильно порезало ногу и обожгло лицо. А Ромку отбросило взрывной волной, перевернуло и он неудачно упал на руку, приложившись по ходу ещё и головой об асфальт, сдирая кожу на брови и сильно разбив скулу. «Лёгкая контузия, перелом лучезапястной кости» констатировали врачи, когда Ромку почти без сознания привезли в больницу и когда его мама трясущимися руками, плача навзрыд, лихорадочно ощупывала лежащего на больничной койке мальчика, всё ещё не веря тому, что всё обошлось… Остальные отделались ушибами, глубокими царапинами, шоковым состоянием.

У «волгинских» было намного хуже… И воспоминания об этом страшном дне продолжали лезть в голову, хотя Данька и пытался прогнать их изо всех своих мальчишеских сил…

- …Данька, Данькааа!!!… - настойчивый крик в окно заставил его в один прыжок подскочить к балкону. Внизу стоял соседский пацан и отчаянно размахивал руками, - Данька! Пошли… Скорее… Там… взрыв… люди… убило…

Он выпалил всё это на одном дыхании и не дождавшись, махнул рукой, побежав в сторону городского рынка… И только теперь Данька обратил внимание на то, что в городе, в жуткой тишине слышен многоголосый и частый вой сирен скорой помощи, пожарных, милиции… У него похолодело в груди. Буквально несколько минут назад он слышал странный гулкий хлопок, будто где-то далеко-далеко лопнул большой воздушный шар, но не обратил на этого особого внимания. Включив телевизор погромче и пытаясь забыть сегодняшний неприятный разговор с Цофой, он забрался с ногами на диван и уселся по-турецки, обхватив руками большую любимую мамину подушку. А тут оказывается такое…

Он быстро нацепил лёгкую куртку, одел один кроссовок и тут вдруг в голове словно вспыхнуло… «Ромка!!!…» Ноги моментально ослабели и он присел, тупо глядя на расшнурованную обувку. «Ведь сегодня… сейчас… там должна стрелка проходить... на рынке… наших с держинскими… А вдруг Ромка ТАМ??? Бляяя…» Моментально задрожавшие руки никак не хотел завязывать злополучный бантик шнурков. Данька зло чертыхнулся и, затолкав их длинные концы в носки, с бешено колотящимся сердцем выбежал на улицу…

…Из-за тонкой перегородки раздался лёгкий стон и Данька судорожно запихивая рубашку в расстёгнутые брюки, торопливо вышел обратно в палату, не забывая спустить за собой воду. Старый бачок поурчал, поурчал и потом вдруг разразился хриплым и громким шумом льющейся воды. Мальчик поспешно прикрыл дверь: «Не разбудить бы…»

За окном хмурилось ранее, совсем раннее утро. Ромка лежал на спине, бледный и умопомрачительно красивый. Даже налепленные полоски пластыря на скуле и брови не портили этого впечатления. И Данька снова невольно залюбовался этим лицом, чувствуя как в груди становится тепло и хорошо. Ну кто ж виноват, что всего несколько минут назад он случайно увидел из-под одеяла беспокойно высунутую до бедра ногу мальчишки. Он аккуратно попытался затолкать её обратно, но рука его соскользнула и в следующую секунду он почувствовал ладонью нагретую теплом жаркого тела ткань Ромкиных трусиков. Тех самых, что были на нём в их первую и такую далёкую теперь ночь… Его словно оглушило от этого прикосновения. Он понял что ещё секунда и он просто не выдержит… И тогда, еле сдерживая сильно колотящееся сердце, Данька тихонько скользнул в приоткрытую дверь маленького туалета в палате…

Мальчик нахмурившись помотал головой, прогоняя снова подступившие стыдные мысли и подошёл к кровати друга. Ромка спал беспокойным утренним сном и маленькая складка на его лбу пролегала точно над переносицей, спускаясь за полоску пластыря, за корочку подживающей уже ссадины. Снова какое-то необъяснимое чувство покоя и удовлетворения нахлынуло на него. Он осторожно опустился в скрипучее «гостевое» кресло возле больничной кровати и скрестив руки на груди, затих, пытаясь немного подремать… Скоро уже утренний обход и пора уходить. Да и мама Ромкина должна вот-вот в подойти… Мальчик закрыл глаза, но настойчиво гудящие, неподвластные воле, слишком свежие воспоминания упорно лезли в голову…

…«Волгинские» пострадали очень сильно… Цофа умер на месте от болевого шока. Толян, который как раз стоял недалеко, пытаясь контролировать ситуацию и прийти на помощь Цофе «в случае чего», без сознания с ушибом головы и грудной клетки находился в реанимации, ещё четверо пацанов получили глубокие осколочные ранения в живот и ноги и тоже были на грани жизни и смерти. Остальные, посечённые стеклом и кусками металла, обожённые, в шоковом состоянии были доставлены в разные больницы города. Всего в один миг некогда сильная и неуступчивая «волгинская» бригада лишилась множества своих основных членов – лучших и опытных бойцов…

Но не это волновало Даньку в те минуты, когда он задыхаясь от быстрого бега, изо всех сил напрягая мышцы, бежал в сторону скопления людей возле входа на центральный городской рынок… Мысль о том, что Ромка мог оказаться среди собравшихся на стрелку «держинцев» не давала ему покоя.

Там уже стояло оцепление. Растерянные и злые милиционеры пытались оттеснить напирающую толпу на другую сторону улицы. У людей был шок. И только однотонный вой какой-то бабы плыл над головами, да нестерпимо громко кричали раненные, переносимые подоспевшими бригадами спасателей и скорой помощи.

Данька сам не понял, почему подбежал именно к тому краю толпы, где было больше всего людей. Отчаянно работая локтями, согнувшись в три погибели он продирался сквозь людское скопление, словно хотел прогрызть в нём дыру. Пробравшись наконец к милицейскому кордону, он запыхавшись попытался что-то сказать затянутому в бронежилет омоновцу:

- Там… там… мне посмотреть надо… друг…

- Уйди пацан, - омоновец взмахнул дубинкой, - не видишь что здесь творится…

- Да там друг.. мой… может быть… мне посмотреть.. – Данька всё никак не мог отдышаться, а глаза его с ужасом следили за снующими по площади людьми, которые что-то кричали, делали, раскладывали носилки, обтирали кровь с лиц тех, кто просто сидел на асфальте с отрешёнными, ничего не понимающими лицами.

А ещё вокруг было много больших чёрных полиэтиленовых покрывал, которые топорщились то там, то тут. Данька понял, что это были накрытые трупы погибших. Он с лязгом на зубах и с какой-то смертельно холодной пустотой в животе растеряно водил глазами от одного такого холмика к другому с ужасом думая о том, что вот-вот увидит где-то рядом светлую кепку «Найк»… Любимую Ромкину кепку…

- Уйди, на хрен… Не до тебя тут… - милиционер вяло отмахнулся и ещё шире расставил ноги, закрывая от взора мальчишки усеянную телами улицу.

Но Данька всё равно увидел… Он словно почувствовал, что нужно повернуться в другую сторону и увидел. Двое молодых спасателей, самих ещё почти мальчишек лет двадцати, быстро и сноровисто несли на руках безвольно мотавшееся тело мальчика… Чувствуя, как сердце срывается куда-то глубоко вниз, в бездну, Данька дёрнулся всем телом и закричал:

- Ромка! Ромкааааааа…

Данька спал. Неуклюже, наполовину сползая с «гостевого» кресла, с задранным до пупка свитером. Он спал и мысли в его голове путались и наползали друг на друга… Крики, чьи-то цепляющиеся руки, порванная куртка… «.а ну стой, куда?! Я тебе говорю, стой!..», медленно проплывающее мимо тело… закрытые, залитое кровью такое родное лицо… безвольно свесившаяся рука… крик… «да погоди ты, живой он... живой…», слёзы… слёзы бессилия и обиды… «за что?!»… больница, долгое ожидание… уставший донельзя врач, обнадёживающе кивнувший головой…

А потом постепенно мысли стали совсем большими и тёплыми... и какими-то добрыми… распахнутые серые глаза… вначале какие-то странно чужие, недоверчивые, с немым укором и болью… но потом всё понявшие и благодарно закрывшиеся… потрескавшиеся губы рядом… шёпот… поцелуй…

Данька спал, а неотвратимо наступающее осеннее утро беспардонно лезло в окно, с усмешкой ожидая как через несколько минут худая мальчишеская попка смешно грохнется на облезлый больничный линолеум. Начинался новый день…

Глава (3)

Начинался новый день. Еще один в бесконечной череде интересных, таинственных, веселых и грустных, тревожных, иногда даже страшных, но почти всегда увлекательных мальчишеских будней. «Ага, увлекательных! – усмехнулся про себя Ромка, ворочаясь на осточертевшей койке. - Только не в больнице!»

На улице выпал снег - это Данька вчера рассказал. Ромка и сам мог, подойдя к окну, увидеть в одночасье побелевший больничный дворик, но он не хотел. Это было совсем не то! Первый снег надо обязательно потрогать, ощутить, как тает он на кончиках пальцев, превращается в прозрачные капельки. И непонятно, что ты держишь в руках - снег или дождь? Вчера еще была осень, а сегодня уже зима! Это так таинственно и необычно. Интересно. Не так-то много было зим и лет в Ромкиной жизни, а в этом году проклятый Город украл у него радость Первого Снега. Вот гадство! А как здорово было бы слепить первый в этом сезоне снежок и запульнуть его в фонарный столб «на меткость». Или приятелю в спину, а потом стоять, руки в карманах, и с невинным видом оглядываться по сторонам. Или … «перестрелка» у школы. Не успеешь открыть дверь после уроков, а в тебя уже летит штук пять снежных «снарядов», и надо успеть увернуться, и, смещаясь из зоны обстрела, вычислить «огневые точки» неприятеля, и еще отыскать не затоптанный ребячьими ногами «боезапас», и ринуться к нему, поскальзываясь на тонком ледке, покрывшем вчерашние лужи. Эх! Везет же Даньке. Он сейчас на улице с ребятами. Идет в школу, или уже носится с одноклассниками на школьном дворе. Завидно! За него, конечно, радостно, но …

Накануне вечером Ромка чуть ли не со скандалом выпроводил друга домой. Надо было дать ему, как следует отдохнуть и выспаться, а то он совсем уже измучился, который день подряд ночуя в шатком неудобном кресле. Они прекрасно могли поместиться на одной кровати, но Данька панически боялся задеть во сне Ромкин гипс. Хотя Ромка предполагал, что это просто отговорка, а на самом деле его друг все еще стесняется, опасается «как бы кто чего не подумал». (Глупыш! Разве это важно?). Сам Ромка уже не стеснялся. Ни себя, ни Даньки, а на остальных ему было попросту наплевать. (Мама поймет, а другие пусть подавятся своей глупостью и злостью). Взрыв помог мальчику избавится от многих комплексов и иллюзий.

Он много думал, начиная с того момента, как рассерженные колокола в голове мало помалу замолчали, и сознание обрело прежнюю ясность. Думал о себе и о Даньке. Об их настоящем и будущем. Злополучный взрыв сыграл с Ромкой странную шутку, забрав у мальчика какую-то часть его детства, вместо этого наградил новым пониманием жизни. Ромка впервые задумался о хрупкости и конечности окружающего его мира. Он вдруг вспомнил где-то когда-то слышанную фразу: «Спеши любить!», - возможно, строчку из стихотворения. Не важно. Важно, что он, наконец, понял: можно и не успеть! Ведь он мог умереть, так и не встретив Даньку. Или встретить и не узнать в нем друга (любимого!), единственного и настоящего. Или даже узнать, но, испугавшись этого знания, отступить. Взрыв прогремел, но кто знает, что ждет их завтра? Жизнь не похожа не детский утренник, в котором добро всегда побеждает и счастье неизбежно. В реальности за счастье нужно бороться, за счастьем надо бежать и делать это быстро. Спеши любить! Страшно, наверное, умирать, зная, что был в твоей жизни момент, когда ты поосторожничал, заробел, прислушался к фальшивым советам посторонних, принял чужое, чуждое для тебя мнение за свое. И упустил свое счастье! Потерял любовь.

Ромка решил, что теперь у них все будет по-другому. Нет, об осторожности, конечно, забывать нельзя, их окружает довольно враждебный мир (Зловещий Город!). Но между ними двумя больше не может быть никакой фальши, никакой неловкости и недоговоренности. Ромка любит Даньку, любит по-настоящему, изо всех сил, и Данька, он уверен, любит его ничуть не меньше! Ромка не будет больше сюсюкать, как младенец, заикаться, краснеть, стыдиться и прятать свои чувства. Как хорошо, что он не побоялся признаться Даньке в любви. Тогда, той ночью. Они ласкали друг друга, и им обоим было чертовски приятно! Так что же в этом плохого? Для кого?! Тогда Ромка чуть не сгорел со стыда и даже расплакался. Вот об этом вспоминать неприятно, но ничего, теперь все будет по-другому. Больше он не забоится! В следующий раз, когда они будут вместе, Ромка сделает то, о чем давно в тайне ото всех, от Даньки и даже от самого себя, мечтал. Он отсосет у Даньки! Да он сделает это, и тем самым докажет, что в любви не может быть ничего противного и противоестественного. А, кроме того, ему хочется это сделать, и Даньке придется уступить. Ему будет хорошо. Им обоим. А стыд они как-нибудь преодолеют. Вместе. Вдвоем.

- Ну, что, генерал, проснулся? – В палату, как всегда стремительно, вошел Игорь Сергеевич, Ромкин доктор. – Как самочувствие, ваше превосходительство, еще не все бока отлежал? Выписываться-то думаешь, или как?

- Ура! – закричал Ромка, порывисто садясь на кровати, и тут же спросил с опаской, - Дядя Игорь, а вы, правда меня сегодня выпишете?

Игорь Сергеевич присел на краешек койки и ласково растрепал мальчику волосы.

- Придется, там за тобой целая делегация явилась. Отдавайте, говорят нашего Ромку, мы его дома в два счета на ноги поставим!

- Я счас! – Ромка откинул одеяло и попытался было, вскочить на ноги, но доктор его удержал.

- Погоди, - сказал он, сразу сделавшись серьезным. – Дай я тебя еще раз напоследок осмотрю. Мои рекомендации помнишь? Я там твоей маме все разъяснил, но и ты не забывай.

Ромка кивал сосредоточено, но внутри у него все пело: Ура! Сегодня домой, к маме, к Даньке! На улицу!

- Кстати, тебя окулист осматривал? Что он сказал?

- Это глазник, что ли? Так это тетенька была. Ну, она сказала, что все нормально, зрение не пострадало. А что, правда, после контузии можно очкариком стать?

- Бывает, - коротко ответил Игорь Сергеевич, и тут же усмехнулся. – «Глазник»! А как же вы тогда гинеколога называете? Гм … Отвечать не надо. Собирайся, солдат, Елена тебя вниз проводит.

Ромка с трудом задавил в себе смех, он прекрасно помнил древний анекдот про бабку в поликлинике: «А я, бабушка, гинеколог, по-вашему - п…».

Молодая приветливая (и, ух, какая симпатичная!) медсестра Елена появилась в дверях и весело подмигнула мальчику. Ромку здесь все любили.

- Жалко такого орла выписывать, Игорь Сергеевич, - обратилась она к врачу. Я ведь за него замуж собралась. Может, задержим еще на пару недель?

- Не надо меня задерживать! – притворно возмутился Ромка, - Ты мне, Лен, лучше телефон запиши, я тебя в кино приглашу. Или на диску, пойдешь?

- Куда я денусь, любовь моя.

Ромке повезло – он попал в военный госпиталь, тут были отличные врачи и персонал. А Игорь Сергеевич, вообще, один из лучших в стране специалистов по контузиям. Ромка сначала никак не мог поверить, что этот веселый молодой человек, похожий на студента старшекурсника имеет сразу два звания – доктора наук и полковника медицинской службы. Он на удивление быстро поставил мальчишку на ноги, хотя до этого ему не приходилось иметь дела с пациентами моложе восемнадцати лет.

В госпитале Ромка оказался по чистой случайности. Сначала его привезли в Центральную Городскую, она была переполнена, и детское, и взрослое отделения. Он показался врачам не слишком «тяжелым» и целые сутки провалялся на каталке в коридоре. Ему сделали пару уколов, но, как следует, не осмотрели и даже гипс на сломанную руку не наложили, просто примотали к груди. Врачи явно не справлялись с внезапным наплывом пострадавших. Ромка провел эти сутки в тяжелом мутном оцепенении. В ушах гудело, голова раскалывалась, перед глазами метались темно-зеленые кляксы. Временами он проваливался в спасительное забытье и тогда ему мерещился растрепанный и какой-то совершенно потерянный Данька. Данька кричал: Пусти, сука, там же Рооомка!!! И голос его колокольным звоном отдавался в голове.

На следующий день в больнице появился генерал с большими звездами из Государственной Комиссии По Расследованию, наткнулся на раненых в обшарпанных больничных коридорах, и приказал срочно «перебросить» их в военный госпиталь. Даже машины выделил. Ромка этого ничего не помнил, ему потом рассказали. Так он оказался под попечительством Игоря Сергеевича, да еще и в отдельной «генеральской» палате с персональным туалетом и стареньким телевизором «Рекорд», который ему все равно смотреть не разрешали. Из-за контузии. А Игорь Сергеевич тотчас прозвал Ромку «генералом» и в шутку обращался к мальчишке «ваше превосходительство». А главное, он позволил Даньке навещать его, хотя они никакие не родственники, и даже разрешил ночевать в Ромкиной палате. Может быть потому, что присутствие друга помогало Ромке выздороветь, а Игорь Сергеевич, как хороший врач, понимал это? В любом случае, это дорогого стоило!

Ромка спускался по широкой лестнице, в здоровой руке он нес пакет со своими нехитрыми пожитками: щетка, зубная паста, тапочки, «домашнее» полотенце с рыбками. Красивая медсестра Лена шла рядом и толи обнимала, толи придерживала мальчика за плечо. Внизу показался вестибюль, а там … Обещанная Игорем Сергеевичем «делегация». Мама. И Данька. И … Данькин отец.

Как настоящая семья, - почему-то подумал Ромка. И увидел, как Данька бросился ему навстречу.

Глава (4)

На встречу с руководством отрасли, которую организовывал профком завода, Данькин отец не пошёл. Он понимал о чём будет там идти речь. О выдержке и спокойствии, о недопустимости необдуманных посту