Черты, делающие нас уязвимыми для шантажа

Чтобы не допустить давления на болевые точки, мы начинаем развивать некоторые специфические черты характера. Они сливаются с поведением, и на первый взгляд невозможно осознать, что это — защита против наших страхов. Но если посмотреть на них более внимательно, можно увидеть: эти черты тесно связаны с нашими болевыми точками. Как ни парадоксально, но эти «защитные» качества открывают нас для эмоционального шантажа. Это следующие черты:

• чрезмерная необходимость в одобрении;

• интенсивный страх гнева;

• насущная потребность в мире любой ценой;

• желание брать на себя слишком большую ответственность за жизнь других людей;

• высокая степень сомнения в себе.

Ни одна из этих черт не является вредной. Некоторые из них считаются даже положительными и вознаграждаются — если не доходят до крайности. Но если они контролируют нас и вступают в противоречие с разумом, уверенностью и настойчивостью, мы становимся легкодоступными для манипулирования.

По мере того как мы будем рассматривать эти черты и типы поведения, которые им присущи, обратите внимание, как часто поведение жертвы является реакцией на чувства из прошлого. Заметьте также, что нередко объект шантажа обманывается самими реакциями, которые, по его мнению, должны защитить его.

Зависимость от одобрения

Хотеть, чтобы близкие люди одобряли наши поступки, вполне нормально — в конце концов, нам нужен их благожелательный настрой. Но когда нам постоянно требуется одобрение, то оно становится наркотиком, без которого уже не обойтись; в это время мы открываем свою болевую точку и становимся легкой мишенью для шантажа.

Во введении я рассказывала о своей клиентке Саре, которой постоянно приходилось утверждаться перед своим другом Фрэнком. Каждый раз, когда она проходила очередной тест, Сара купалась в его одобрении, но как только она начинала противиться, Фрэнк лишал ее этой возможности, заставляя ее чувствовать себя несчастной. Поэтому Сара старалась поддерживать непрекращающийся поток одобрения, уступая давлению, даже когда желания Фрэнка противоречили тому, что хотела она.

Не выношу, когда он на меня обижается. Когда я сказала, что не ожидала провести выходные за покраской коттеджа, Фрэнк покачал головой и вышел на крыльцо. Я пошла следом и услышала от него, что он не может поверить в мою испорченность и инфантильность. Я испугалась, и достаточно сильно. Поэтому вошла в дом, переоделась в старую одежду и взяла кисть. Только тогда он улыбнулся, обнял меня, и я снова почувствовала себя нормально.

Нет ничего плохого в том, чтобы желать одобрения или даже попросить о нем. Но люди, зависящие от одобрения, нуждаются в постоянной поддержке, и если ее не получают, то считают, что потерпели неудачу. Они верят, что поступили неправильно, если не услышали одобрения, их чувство безопасности почти полностью зависит от внешней оценки. Лозунг человека, зависящего от одобрения, звучит так: «Если я не получаю одобрения, я делаю что-то неправильное» или так, что еще хуже: «Если я не получаю одобрения, со мной что-то не в порядке».

Рассказ Сары о том, какой подавленной она себя чувствовала, когда Фрэнк был ею недоволен, указывает на непреодолимую тягу к одобрению и ужас перед тем, что может случиться, если она его не получит. Этот ужас строго тождественен детским страхам, когда последствия недовольства кажутся катастрофическими. «Я сделала что-то, что не понравилось папе (или маме). Папа недоволен мной. Папа больше меня не любит. Может быть, он хочет от меня избавиться. Я останусь одна и умру».

Сара обнаружила, что ее стремление связывать одобрение с выживанием идет не столько от родителей, сколько от бабушки, которая ухаживала за ней, пока те были на работе.

Господи, бабушка действительно внушала ужас! Она жила этажом ниже, в квартире, которую купили для нее родители, и туда я шла каждый день после школы. Бабушка всегда критиковала меня: говорила, что я слишком шумная и ленивая. Она сказала, что Бог не любит ленивых девочек, и иногда их отсылают прочь. Не думаю, что она хотела казаться злой, и, по-моему, когда она сама была маленькой, кто-то говорил ей что-нибудь подобное. Но меня это жутко пугало. Она научила меня стишку, который я, наверное, никогда не забуду. «Хорошо, лучше, еще лучше. Никогда не останавливайся, пока хорошее не станет лучше, а лучшее — еще лучше».

Сара многое узнала от своей бабушки, которую обожала и с которой провела много времени в формирующие черты характера годы. Одни уроки пошли ей на пользу, другие — не совсем. Она вспомнила: если вела себя так, что получала одобрение бабушки, то была хорошей девочкой, а значит, чувствовала себя в безопасности. Но она также поняла: что бы она тогда ни делала, для стремящейся к совершенствованию бабушки всегда было мало, и неуловимое «еще лучше» всегда витало над ней.

Чувства, которые Сара испытывала в отношениях с Фрэнком: стремление доставить удовольствие и страх перед его неодобрением, которые, казалось, существовали вне ее, — знакомы всем людям, зависящим от одобрения. Это верный признак того, что кто-то надавил на болевую точку.

В детском возрасте нам требуется одобрение всемогущих взрослых, которые о нас заботятся, и признаки этой потребности могут преследовать нас очень долгое время после того, как мы сами научимся заботиться о себе. В доме, где выросла Сара, любовь давалась и отбиралась в зависимости от поведения, и у девочки выработалась постоянная потребность в чьем-нибудь одобрении. Фрэнк использовал эту потребность, когда придерживал похвалу и любовь. Сара понимала, что не может все время его радовать, но полагала, что должна к этому стремиться.

Сара концентрировалась на одобрении Фрэнка. Мэри, пытавшаяся противостоять давлению мужа после того, как узнала, что он ей изменяет, обнаружила, что ее заботит другой вопрос: «Что подумают люди?»

В моей семье и среди ближайших мне людей разводиться не принято. Если это звучит старомодно — что же, так оно и есть. Я старомодная и горжусь этим. Мне неприятна мысль, что я не могу сохранить брак, и я боюсь того, что произойдет, если я решусь оставить Джея. Что подумают люди? Жизнь развалится по швам. Я огорчу своих родителей, его родителей, наших детей и священника. Они скажут, что мне не хватило смелости, чтобы бороться за свой брак.

Казалось, что на Мэри давили традиции семьи и местной общины, поэтому она была уверена, что у нее нет другого выбора, кроме как остаться с семьей. Она была убеждена, что нарушит свои принципы, если подаст на развод. Но по мере того как мы с ней работали, Мэри стала понимать: убеждения, которые она питала, были ей навязаны (идеи, которые она так яростно защищала, не являлись ее собственными), и ее определение хорошей семьи и хорошего брака стало гораздо шире и глубже, чем примитивная сентенция «нужно оставаться вместе, что бы ни случилось».

Мэри чувствовала, что это открытие освобождает ее, и тем не менее неохотно исследовала и обсуждала истинные убеждения, открытые в себе, потому что ей требовалось сохранить одобрение родственников, друзей и местной общины. Эта женщина, у которой была хорошая работа, которая воспитала двух прекрасных детей, вела домашние дела и активную религиозную и общественную жизнь, становилась беспомощным ребенком, когда представляла неодобрение близких ей людей. По мере того как мы приближались к корням ее жажды одобрения (этот процесс занял несколько недель), Мэри вспомнила эпизод, казавшийся ей «незначительным случаем», который произошел, когда она училась в средних классах.

Я всегда была прилежной ученицей, но однажды накануне каникул мой парень Дэнни, от которого я была без ума, сказал, что никто не заметит, если мы сбежим с последнего урока на пляж. Мы так и сделали, потом я об этом забыла. Но через пару дней отец спросил, не хочу ли я в чем-нибудь признаться. Когда я ответила, что мне не в чем признаваться, он сказал, что не может поверить, что дочь ему лжет, и спросил еще раз, не хочу ли я о чем-нибудь ему поведать.

Сердце у меня забилось, но я не могла ни в чем признаться, только молчала. Тогда отец очень спокойным тоном сказал, что звонили из школы и ему все известно. Я подвела его и семью, поэтому за ужином мне следует извиниться перед всеми, а к воскресной церковной школе подготовить выступление о том, почему так важно говорить правду:

Я чувствовала себя униженной. Сделала все, что он велел, но никогда не забуду того унижения и отчуждения, которые тогда испытала. Как будто меня заклеймили, и на протяжении нескольких недель все обращались со мной совсем по-другому. Это, наверное, первый и последний раз, когда я нарушила установленные правила.

Предпринятую с благими намерениями попытку показать Мэри последствия нарушения общепринятых правил в школе и семье она восприняла так:

Поддержка семьи и местной общины очень хрупка. Если я в чем-то вызову неудовольствие, то могу лишиться ее в любой момент. Я должна заслужить всеобщее одобрение.

Это не было намеренным или соответствующим случаю посланием, однако Мэри запомнила его, измеряя жизненный успех одобрением окружающих. Прежде чем обдумывать сопротивление давлению Джея, Мэри нужно забыть этот урок тридцатилетней давности, который не пошел ей на пользу. Этим она сможет изменить свою реакцию на неодобрение других людей.

Самые чувствительные люди, зависящие от одобрения, неохотно предпринимают любые действия в своих интересах, если это связано с риском заслужить презрение окружающих. Ив, например, не могла выносить сердитый взгляд продавца и соглашалась оплатить товары, которые собиралась вернуть, если человек за прилавком заставлял ее почувствовать себя виноватой. Она не могла смириться с неодобрением даже незнакомого человека.