Не стой на пути у высоких чувств

В посёлке Багрино, что неподалёку от Красной Горки, народу живёт не так много, тысячи полторы. Работают обычно на свиноферме, доярками, а мужики ездят в Предлинное, кто на электростанции работать, кто в разрезе; а некоторые так и сидят в своём Багрино, в магазинчике, на почте, в управлении, а Сергей Викторович в клубе - и кинодемонстратор, и массовик, баянист, и руководитель хора, и рабочий сцены - короче, на все руки мастер.

Но речь не о нём.

Жила в Багрино семья СветкОвых. Должно быть, конечно, Цветковых, но где-то недослышала регистраторша, так и пошла редкая фамилия Светковы.

Саша Светков, отец семейства, рукастый мужик, работал в Предлинном на электростанции, там же подрабатывал в котельной. Жена его, Света, трудилась в Багрино, на свиноферме, хотя родилась в Красной Горке, поэтому образование имела, прямую спину и улыбчивое лицо.

Была у них дочка, Настя, в возрасте семи лет поступившая в первый класс местной школы, и в редкий вечер, когда батя был дома, трезвый, а мать занималась засолкой огурцов, зашёл у них разговор.

- Ну, что, Настюша, в школу пошла, считай, взрослая уже, - улыбаясь сказала мать, снимая с плиты очередную пастеризованную банку. - А вот помимо школы, чем ещё хочешь заниматься? Я, когда в твоём возрасте была, на коньках каталась, фигурное катание. И мне, знаешь, очень это пригодилось. Смотри, какая спина ровная! А?

- Да, это точно. - присоединился к разговору Саша. - А я в клуб радиомехаников ходил. Мы с приятелями корабль строили. Генка, дядя Гена, да ты знаешь... Воот. Сделали мы корабль с радиоуправлением. И спустили в конце мая на воду. И поплыл! Мы его туда-сюда, и даже в льдину врезался, однако сдюжил, да... Уплыл... Но мне вот это реально помогло. Я в электрических сетях знаешь как понимаю? Ого-го понимаю!

- Я это к чему, дочка, ты это, давай, придумывай, чтобы мы тебя в какой кружок записали. Какие кружки у тебя есть, смотри сама, мы давить не будем, правда, Сашка?

- Не-не, не будем! Главное, чтобы тебе интересно было.

Настенька, играя с куклой и не глядя на родителей, ответила:

- Хочу играть на гобое.

Возникла пауза.

- Ха! - оживился Сашка, - это, Настюх, называется кардан, и на нём играть нельзя. Он в автомобиле очень важная вещь.

- Вот ты, Саня, неграмотный. - вмешалась жена. - Это музыкальный инструмент. Духовой. Но, во-первых, у нас вряд ли где гобою учат. Во вторых, инструмент страшный, здоровый, с кнопками и трубками. И звук... А в третьих, ты вообще откуда про этот гобой взяла?

- Мне нравится. - Спокойно сказала Настя.

Родители переглянулись. Повисла неловкая пауза. Отец семейства хмыкнул.

- Ты это, знаешь, чо... Давай-ка уже спать иди. Мы с мамкой подумаем насчёт кардана...

- Гобоя. - поправила Света.

- Гобоя. Ну, а потом скажем.

- Хорошо. - сказала Настя и ушла с куклой.

- Ну, блин, что за дочь растёт?! "Гобой". Слово то какое неприятное.

- Ты ещё его звук послушай, там совсем мурашки по коже и волосы дыбом!

- И откуда-то ведь взяла... Раньше телевизоров не было, так все нормальные были - коньки, санки, а теперь, мать его...

- Это ещё что! Ты в интернет-то глядел? Там вообще что хошь, хоть бомбу собирай, хоть собак расчленяй.

- Ну, в интернете она так то не сидит пока.

- Воот! Пока! А что потом будет? Сначала гобой, а потом? - Света запнулась, не давая фантазиям просочиться наружу.

- Не, ну, ладно, хрен с ним, в конце концов музыкальный инструмент...

- Саша! Да ты его посмотри! Послушай!

Нашли в интернете, мать его, этот самый гобой, и изображение, и звук, и обоих аж передёрнуло.

На следующий день про Настину мечту не говорили, вечером давай намекать, что вот лыжная секция есть, танцы, но Настенька так уверенно - "Хочу на гобое", и на родителей ясными синими глазками посмотрела.

С полгода родители мучились, пытались взять измором, и в лыжи водили, и в балетную, и рисовать, но всё было не то, и упёрлась дочка в этот сраный гобой, будь он неладен, и соседи стали коситься, и слухи ходить, что дочка Светковых вроде в секту какую вступила, и ревела мать по ночам, и Сашка осунулся и стал пропадать по вечерам, а потом приходил пьяный в матину и спал в коридоре.

Потом решили свести Настеньку к психиатру, денег потратили уйму, но ничего не помогло, так и не узнали, откуда у неё эта тяга к гобою и что с этим делать. Подаренная гитара пылилась в углу, на зарубежных электронных клавишах поселился фикус, прошло несколько лет.

Отвлёкшись от очередных заготовок Светлана посмотрела на Сашка, сидящего за столом и пытающегося что-то смастерить из вилок и спичек, и сказала:

- Сашенька! А может, хрен с ним, ну, пусть уж учится на своём гобое? Ну, раз так хочет? Чего же ребёнок мается?

- Наконец-то. - грубо отозвался Сашка, - Да пусть её, хоть на чём, я не против, лишь бы не спилась! Пусть на гобое! Да хоть на кардане!

- Настенька! - позвала дочку Света, - иди сюда, радость моя, мы с папой тебе чего сказать хотим!

Повзрослевшая Настя, с проколотым носом и ухом, в чёрной кожаной куртке и полосатых лосинах презрительно зашла в кухню.

- Мы тут посовещались. Ты это, Настенька, хочешь - играй на гобое. Мы не против.

- Поздно, - сурово сказал ребёнок. - Я уже не Настя, а Кровавый Наст. И на басу играю в школьной панк-группе.

И вышла. Мать выронила из рук тряпку. Сашка хлебнул чаю и удовлетворённо резюмировал:

- Ну, вот, на басу играет. Пристроена, значит.

МАТЧ

Есть такая команда, сборная Новой Зеландии, "All Blaks", всех выигрывают, никого круче их нету, непонятно почему, вроде и страна маленькая, и климат, и игру не они придумали - а поди ж ты, выигрывают, и всё! Прямо становится скучно смотреть, потому что знаешь, кто победит, но народ ходит, полные стадионы, и в Новой Зеландии, и в Австралии, и ЮАР, и в Англии. Но продюсеры задумались - надо бы что-то сделать, чтобы стало пипец как интересно, чтобы весь мир такой -"Уау!", а учитывая нынешнее политическое положение интересно было бы сыграть с Россией. Не, не с той Россией, которую уже выигрывали несколько раз, это тоже предсказуемо, а вот с какой-нибудь другой.

В плане, сыграть бы с какой-нибудь деревней, накостылять очков сто пятьдесят, вот бы было прикольно. Тут БиБиСи подключилось, готовы даже вложиться, идея понравилась. Другие компании, тоже в деле, деньги рекой, осталось только деревню найти.

Правительство России как про это узнало, давай прописывать в подмосковье игроков, из "Красного Яра", "Сибтяжмаша", из Краснодара - но нет, чётко следят за игроками наблюдатели из мирового регби, поэтому один мальчонка ворвался в офис и кричит -"Нашёл! Есть такая деревня! И название очень созвучно - Чёрная Кома!".

Про Чёрную Кому надо отдельно рассказать. Про название трудно, потому что толком никто не помнит, а вот про саму деревню...

Дело было в 1941м, когда стали вывозить поволжских немцев. Было это так - грузили всех без разбору в поезд и везли на восток, в Сибирь. Потом вели куда-нибудь не пойми куда и оставляли в лесу. Кому повезло - успевали закопаться в землянки, собрать орехов-грибов и выжить. Кому не повезло - Сибирь, октябрь месяц, перемёрзли и всё.

Чёрнокомовцам повезло, они ещё в сентябре приехали, так что на следующий год уже стояли добротные избы. С собой тоже удалось кой-чего из дома прихватить - распятия, иконки, одеяла.

Потом, значит, колхоз, работа, потом как у всей страны, Перестройка, пьянство потом, загнулся колхоз. Но в один прекрасный день председатель решил провести эксперимент - взял да закодировал всех деревенских мужиков.

Эффект получился потрясающий. Во-первых, выяснилось, что мужики деревенские люди работящие и аккуратные; а во вторых, каждый второй взял да и с бабой своей развёлся. Ну, это понятно - протрезвел, глянул - твою мать!

Так в деревне этой и получилось, 75% примерно мужики, из них половина холостые, крепкие-работящие, да ещё и непьющие. Со спортом не очень, но косили по-дедовски, косами, вручную.

Ну так вот. Приехали в деревню представители Российской Федерации, Краевой Управы, районной, и от "All Blaks". Собрали мужиков, поставили задачу. Мужики немного потупили, так как про эту игру, регби, вроде бы слышали, но что там конкретно делать - не в курсе. Им показали матч-другой, рассказали правила.

Всё равно тупят.

- Ну вы что? Там же всё просто - нужно на руках занести мячик на противоположную сторону!

Мужики попросили ещё один матч посмотреть. Потом прониклись - это ж самая мужская игра! Пятнадцать мужиков месят друг друга, и никаких других правил не видно!

Один вспомнил старинную забаву, "Иду на вы" называется. Почти это самое регби, только без мяча. Две команды, мужиков, ясен пень, задача - утащить кого-то из команды противника себе. Редкая забава обходилась без сломанных рук и ног, а уж синяки и шишки вообще никто не считал.

- Хорошо! - сказал председатель. - Сыграем! Только через месяц.

- Ну, это мы понимаем, да, конечно, тренировки...

- Да какие тренировки? У нас покос!

Ну, короче, посмеялись, квасу выпили и разошлись. Местные на покос, а гости пошли площадку для поля выбирать.

Что потом началось в деревне! Местные уж и не рады, что согласились. Построили по-быстрому гостиницу. Здоровенную! Трёхэтажную! Баню, ресторанов штук пять, дорогу... Поле, трибуны сколотили. Председатель успокаивал - "Пригодится! И тем более на холяву!". Но по улице бродили незнакомцы, что местных тоже маленько раздражало. Но обошлось без поножовщины, так как, напомню, мужики были в деревне непьющие.

Приехавший из столицы тренер пытался мужиков собрать на тренировку, но всё не получалось, так как днём на покосе, потом надо скотину собрать-подоить, ещё что-то там по хозяйству, так что когда все освобождались, тренер уже спал, да и мужикам не особо хотелось напрягаться после трудного дня.

Но за неделю до матча закончился покос! Собрались мужики на поле. Тренер аж опешил, но собрался, профессионал, стал обучать, как что делать. Худо-бедно выучили, кто где стоит, куда бежит, где заваливается, откуда ждать неприятностей. Спортсменами деревенские оказались так себе, но зато бились насмерть! Тем более на фоне неуспеха наших официальных спортсменов. Тем более футбола.

Настал торжественный день. Народу понаехало! Маленькая до сего дня деревня превратилась в город, гостиницы забиты, палатками всё позаставили, на улице можно было даже негров и азиатов встретить! Кто в матче задействован, сжав зубы, готовился, а остальные плюнули да пошли на речку.

"All Blaks" эти оказались весьма доброжелательными мужиками из Новой Зеландии, говорили по-английски. Местные в основном на русском, кто на немецком шпрехали, но улыбка и в Африке улыбка, такой вот международный язык.

"All Blaks", понятно, в чёрном вышли, а наших нарядили в красное.

- Хорошо! - говорят, - В цвет флага!

- Вы чего несёте? У нас уже давным-давно триколор!

- Серьёзно? Вот те на...

Потом во время гимна в слова не попадали, стояли с удивлёнными рожами.

- Что опять не так?

- Да слова вроде другие были...

- Ну так гимн тоже поменяли! Вы где были-то?

- Да нам когда за политикой следить, работаем всё...

Ладно. Потом новозеландцы давай хаку исполнять, это такой боевой танец маори, он там орут, языки показывают, пугают, в общем, противника.

Наши засуетились.

- А нам что-то надо такое же?

- Не, вам не надо. Это только новозеланцы показывают, такой вот международный обычай.

- А я б мог, по матери... Обосрались бы, это точно, - захохотал Гришка, здоровый бугай, что на выселках жил. Он, когда пил, так пол деревни разбегалась.

Потом судья дал свисток, и начался матч.

Новозеландцы сначала поблажку дали, всё-таки с непрофессионалами играют. Наши пошли в атаку, и прямо толпой взяли да занесли на второй минуте, никто опомнится не успел. По воротам пробили, правда, мимо, но это уже мелочи.

А вот потом начали по-серьёзному играть.

На четвёртой минуте нападающего новозеландского отправили с поля на носилках, до перерыва ещё две драки случилось, троим нашим желтый горчичник прописали, оборона у наших никакая, понятное дело, пропустили пару раз.

Да короче, что тут рассказывать - проиграла сборная Чёрной Комы новозеландцам. Не с разгромным, правда, счётом, 15-36. Но побегали-повеселились изрядно! Что на трибунах творилось, словами не описать. Комментаторы аж слюной захлёбывались, такая получилась игра.

Потом братались с гостями, простили и боль, и проигрыш... Да просто потому, что честно играли. Защищали честь родной деревни.

А не, прости Господи, за деньги.

Исповедь

В это утро снова проснулся в семь, по привычке, хотя накануне после оперы мы еще сидели в ресторане несколько часов, да и после, уже в номере, некоторое время не спали. Девчонка эта, что со мной, даже не шевельнулась, когда я встал.

Я таких знаю. Они просыпаются часам к двенадцати, душ принимают, кофе готовят, перед телевизором валяются. Работа у них ночная, потому и спят так долго. У меня к ним претензий нет – у каждого своя работа, у нее – ее, у меня – моя. А рано еще отец приучил вставать. Он вообще с нами жестко обращался. Подъем в шесть утра, по хозяйству у каждого свои обязанности. Только мама да младшая сестра могли поспать подольше. Мама – потому что после рождения малышки болела и не вставала полгода, до самой смерти, а сестренка – девочка, да еще младше всех; ее работа позже начиналась – она на всех готовила, стирала, убирала…

А пока маленькая была – мы все по очереди за ней ухаживали. Вернее, кто свободен был, тот и нянчился. Только в воскресенье отец сам в шесть вставал, а нам разрешал спать до семи. Все-таки праздник! Наряжались, шли в церковь. Я до сих пор по воскресеньям обязательно в церковь хожу. Каждое последнее воскресенье к исповеди, и в Пепельную Среду, конечно.

Накануне мы в оперу ходили. Здешняя труппа вообще славится. Но, честно скажу – был в моей жизни эпизод. В город приезжала труппа, и с ними – Хосе Каррерас. Я деньги на велосипед копил, а тут не выдержал. В долги еще влез, так дорого билет стоил. Дома говорить ничего не стал – для моих это было бы просто глупой тратой денег. Удовольствие, конечно – до сих пор все внутри переворачивается. А местная хваленая труппа – так себе.

Заказали мы с этой девчонкой в буфете коньяку; тепло внутри. Она вообще в театре первый раз, все время вертела головой, конфеты шоколадные ела. Во втором действии я ей объяснил, что там к чему, она повнимательнее стала, а во время главной арии Риголетто, где он судьбу проклинает и оплакивает свою дочь, глянул искоса – у нее тоже слезка набежала.

Постоянных женщин мне не положено, но, когда приезжаю в другой город, стараюсь с такой сойтись, чтобы в ней хоть что-то было человеческое. Правда, последнее время много ошибаться стал. Думаешь – чем моложе, тем менее испорчена. А оно получается наоборот. Сколько в них цинизма, прагматизма. А еще если только ты им свое слабое место покажешь – картины или природу – боязнь с презрением. Им проще с извращенцем, садистом переспать, чем с таким, по их словам, “шизанутым”.

В этот город я приехал после того, как меня нашел в Кельне Макс. Я его не слишком хорошо знал, но ему про меня рассказали. Дело было чистое, я просто на прикрытии стоял. В парня того, получилось так, я не специально выстрелил. Автомат снял с предохранителя, как обычно, а тут суета, он побежал. Турок с нами был, Халид, в мою сторону что-то закричал, а я нажал на курок. Бил вниз. Потом в газетах написали – прострелили ногу – конечно! Я в ноги и стрелял. Парень остался жив, дал показания. А что толку? Найди нас, попробуй.

Завязываю перед зеркалом галстук, смотрю в отражение – красивая девчонка у меня за спиной валяется; кстати, Николь ее зовут; когда-нибудь я на такой женюсь.

Модно стало в последнее время на судьбу жаловаться. В газетах пишут – у одного детства не было, у другого. Кого работать заставляли, кого учиться, кто балетом занимается, кто – мотоциклетным спортом. Я про себя подумал: а у меня, интересно, детство было? Без дела не сидели. Братьями то по хозяйству, то на подработке, газеты разнести, в саду. Бывало, конечно, в футбол гоняли, на коньках. Старший брат вроде ничем особенным не увлекался, а вот средний то марки собирал, то мастерил что-то. Я сам на курсы по рисованию ходил. Причем мы как-то слишком серьезно ко всему относились. Если в футбол, то два тайма по сорок пять минут. Из-за этого у нас с другими пацанами что во дворе, что в школе, особой дружбы не было. Вечером, дома, после ужина, мы собирались в большой комнате, смотрели новости, фильм иногда какой-нибудь, и расходились спать. До сих пор с нежностью вспоминаю такие вечера. Ни ссор у нас, ни скандалов. Отец вообще мало говорил, в основном по делу – кому чем заниматься, куда сходить, что купить.

И никто с ним не спорил – раз надо, так надо. Он сам это “надо” четко понимал и всегда так и поступал. Когда маму хоронили, у него и слезинки не упало. А, может, он и поплакал, но никто этого не видел. Когда стали гроб выносить, он первый схватился. Ему не позволили – близким родным нельзя гроб нести. Тогда отец рядом встал, как бы потерявшись, словно не знал, куда себя деть. Пошли по улице. Соседки да бабки плачут, причитают, а он шел молча, и написано было у него на лице, что идет он сейчас, потому, что идти ему “надо”, просто “надо”, что положено так, а ни, там, “в последний путь”, или еще какие глубокие переживания. Думаю, некоторым должно было показаться, что он черствый и бессердечный, но это не так. Просто на людях, на похоронах, он, как вдовец, должен был идти за гробом, и он шел. Потому, что так надо.

После смерти матери, года через полтора, когда Кристинка стала ходить в сад, к отцу приходила сначала как бы по-женски по хозяйству помогать, а потом вроде бы как жить, одна женщина. Спокойная, хорошая, работящая. Но ей у нас в конце концов неуютно стало, именно из-за такого отношения. Это отцовское “надо” человеку непривычному нет-нет, да и встанет поперек горла.

Отец этой женщине особо ничего не говорил, потому, что думал, что то, что она приходит, тоже – надо. Но сам в глубине переживал, потому, что был человеком верующим, а венчаться с ней не торопился, и в грехе жить не хотел. Так что женщина та ушла в конце концов, но тоже – без слез и скандалов, просто потому, что время вышло – подождала, не получается нормальной жизни, значит, надо где-то дальше счастья искать.

Уходя из номера, я этой Николь даже записки оставлять не стал. Думаю, что раньше вернусь, чем она проснется; а если нет – то ей не впервой, догадается что-нибудь приготовить. А если до вечера не появлюсь – уйдет и дверь захлопнет. Знает, что если она мне будет нужна – я ее найду, а нет – так я не один такой, с кем можно в номере ночь поваляться. Но она мне понравилась, честно скажу. Не как другие – не сама на первого встречного поперечного кидается, а сидит, ждет, подойдет к ней кто-нибудь – она оценит, посмотрит, поговорит. С кем попало не пойдет. Она мне рассказывала – были в ее коротенькой жизни и придурки, на которых она обожглась. Один ей ногу хотел отпилить ножовкой, другой наркотиками накачать – кое как от них вырвалась. Теперь ученая. Наркотиков не принимает. Так, вино, коньяк, мартини.

Отец почти не пил. После смерти матери, правда, несколько вечеров сидел на кухне с ее фотографиями, молча, с бутылкой собственного самогона, но утром все равно вставал первым, нас будил, и по лицу не поймешь – напился накануне или нет. Так, тени какие-то на щеках. Да и мы не пили. Как-то, помню, с братьями – у нас разница в год-полтора – решили попробовать на праздник, что это за штука такая, выпивка. Отец на заработок уезжал в другой город, ну, мы взяли бутылку, разлили, выпили. Сначала не понравилось, но пьем дальше. Просидели часа три, наверное. Мутило нас и шатало, и из-за стола расползлись по разным углам спать не раздеваясь.

Утром глаза продираю, во рту как кошки нагадили, голова гудит, живот свело – не разогнуться, а по комнатам в ночнушке ходит Кристинка и на всех с недоумением смотрит.

Церковь от гостиницы, где я номер снимаю, находится кварталах в трех. Очень симпатичная, старая, с огромными обитыми железными полосами дверями. По местной традиции, церковный двор позади, а перед входом доска объявлений, каменные ступеньки, нищий какой-то, типа румына. Я подошел, когда служка только отпирал двери. Священника в конфессионале еще не было, он в закрестии, видимо, одевался и разговаривал с кем-то по телефону.

Я опустился на колени у бокового алтаря, помолился Деве Марии, как отец научил, все грехи еще раз вспомнил, чтобы потом не путаться, формулу исповеди повторил про себя – по привычке. Люблю, чтобы у меня все в порядке было. Служка, похоже, понял, что я к исповеди, сказал об этом священнику, и тот прошел в конфессионал.

Когда я был маленький, я очень волновался перед исповедью. Думал – ну как чужому человеку про все свои дела рассказывать? А потом понял – у меня своя работа, у него своя. Я ему что-то рассказываю, он что-то слушает. Таких, как я, в его жизни огромное количество. Так, что он слышит только слова. А не принимать близко к сердцу у него с опытом приходит, чтобы с ума не сойти, понимая, как печален бывает этот мир и какие демоны в нем скрываются.

Николь, с которой я сейчас, умная девочка. Как только познакомились, спросила разок.

- Ты чем занимаешься?

Я просто плечами пожал. Она посмотрела внимательно так и говорит:

- А, поняла.

Мы потом с ней разговаривали, в том числе и про церковь, она рассказала, что стесняется на исповедь идти, как я в детстве. Я ей все объяснил, она вроде как даже со мной собиралась, но я ее будить не стал. Лучше сама одна сходит потом, это дело, уж извините, интимное.

Встал я на колени у зарешеченного окошечка, перекрестился.

- Мое имя Доминик (я сказал свое имя, которое взял при конфирмации), последний раз был на исповеди месяц назад, с тех пор оскорбил Господа своими грехами…

Сначала я рассказал об обычных грехах, бытовых, можно так сказать. А в конце рассказал, что ранил того парня. Пауза.

- Расскажите подробнее, как было дело.

Проснулся священник. Я этого ожидал. Не каждый день в таких грехах каются. Коротко рассказал. Священник снова помолчал. Судя по голосу, еще не старый, не то, чтобы любопытный, но все равно для обычных прихожан рано, и, может быть, ему просто хотелось поговорить.

- В этих и других грехах каюсь и намереваюсь больше не грешить.

Он пошевелился в своей будочке.

- Вы, как я понял, верующий и добрый человек. Почему же вы занимаетесь таким делом?

- Как-то так само получилось. – честно ответил я.

- И что же, вот так и будете до старости?

- Нет. Еще несколько лет, счет у меня в банке есть, посчитал, скоро закончу.

- Что будете потом делать?

- Рисовать. Я в детстве посещал курсы по рисованию. Куплю дом, буду рисовать картины, просто для себя.

Он снова замолчал, побеждая свое любопытство. Тогда я спросил.

- А вам не жаль иногда, что существует тайна исповеди?

- Нет. Мне, как и вам, я думаю, людской суд не так страшен, как суд Божий. Так что – вы сами для себя решайте, что вам делать.

- Я делаю свою работу, стараюсь делать ее тщательно. Вы – свою.

- А вы уже убивали людей?

- Нет, никогда.

- А если придется?

- Не знаю.

Мы замолчали, он – обдумывая весь разговор, я – ожидая епитимьи.

- Вам придется часть денег перечислить на один счет, — осторожно сказал он, опасаясь протеста с моей стороны, и назвал счет одного благотворительного детского фонда.

- Хорошо, — сказал я.

- А так же прочтете … — он перечислил положенные молитвы и главы из Евангелия, после чего по-латыни прочел разрешительную и отпустил меня.

В храме было так же пусто. Служка возился у алтаря, расставляя и зажигая свечи, поправляя цветы в высоких вазах. Лампочка над конфессионалом потухла, но дверь оставалась закрытой. Я прочел положенные молитвы, на это ушло около десяти минут. Встал, еще раз бросил взгляд на закрытый конфессионал, зная, что священник не хочет выходить, чтобы не увидеть моего лица, и тем самым уберегая себя от соблазна сообщить в полицию; и ушел.

В ближайшем отделении я перевел деньги анонимно на счет, который он мне сказал, приехал в гостиницу. Николь была одета и ждала меня с завтраком. Я сказал ей, что собираюсь уехать из города, и, возможно, из страны. Возможно, во Францию.

Николь напросилась со мной, по дороге в Марсель, где жили двое ее одноклассников-гомосексуалистов и через три недели начинался курортный сезон. Наличных денег нам хватало на двоих с запасом, да и у нее были какие-то сбережения, и мы уехали на следующий день, проведя ночь в мотеле.

Возвращение в минор

Лёха волновался. Конечно! Раз в год группа собиралась, из столицы приезжал Саня, Олег из Германии, поляну накрывал Серёга, но не в этом дело. Главное, в этот день как бы возвращалось всё то, что с ними было в те далёкие годы, когда полные залы, когда девчонки, когда в гримёрке было бухла больше, чем воды, когда гостиницы, переезды, аплодисменты, драки после выступления и настоящий портвейн где-нибудь на ступеньках Исаакиевского Собора…

Лёха Миронов, по кличке «Минор», достал из-под кровати заранее припрятанную бутылку пива, с ненавистью выдул её за три глотка, с нежностью вспоминая прежнее пиво, которое они ещё в школе выпивали группой во время репетиций… Золотое время! Пустую бутылку забросил обратно под кровать, та предательски зазвенела.

Мать услышала шум, вошла в комнату.

- Ну, что тут происходит?

- Мам, ну, ты знаешь, в этот день я к друзьям иду. Собираемся группой… - Лёха скорчил на лице примиряющую улыбку.

- А дяде ты сказал, что сегодня на работу не выйдешь?

- Конечно! Позвонил… Позвоню… сейчас позвоню… ну, чо там, раз в год же… поймёт…

- Выгонит он тебя, алкаша!

- Что начинается! Алкаша! Пью по выходным! Имею право!

- Если бы только… право… на лево… Как тебя Пётр терпит? Позавчера расписной с полудня ходил.

- Это у меня сахар низкий.

- Ага. А алкоголь высокий.

Лёха поморщился, решительно встал, взял кожанку, сделал шаг к двери.

- Всё, давай. Буду поздно.

- Петру позвони, что б не ждал! Засунул бы палочки свои барабанные в жопу да на работу ходил, как все нормальные…

Лёха вышел из подъезда, закурил, до встречи оставалось пару часов. Прошёл лёгкой кучерявой походкой до киоска, поглядывая игриво на девок, понимая, однако, что им всего по двадцать, а ему уже к пятидесяти, так что просто игриво поглядывая…

Зашёл в киоск, отслюнявил сто пятьдесят, взял пузырь, вышел, присел на скамейку, выпил из горлышка.

В голове зашумело, и этот шум быстро перерос в «Кашмир» сначала, потом «Лиззи», потом в «Старгейзер», а дальше в их собственное выступление, где они играли «Тюрьму», «Скоты» и «Пробуждение»…

…руки сами начали двигаться, выстукивая ритм, Лёха начал дёргать головой, подстукивать ногой, пролил малость, остановился. Снова выпил, улыбнулся, открыв лицо летнему солнышку. Убрал бутылку во внутренний карман.

К Серёге можно было поехать пять остановок, а можно пройти, и Лёха пошёл, потому что рано было, и погода хорошая, почему нет, в киоске купил шоколадку, чтобы не так противно было пить; шёл, улыбался, в голове мелодии всякие, в кармане бутылка, в руке шоколадка, всё, как в детстве.

К четырём, уже пустой, пришёл в клуб, где последние три года собиралась их легендарная группа. Банковал обычно Серёга, Саня и Олег вкупались, к Лёхе претензий не было, всё-таки дружбан с детства, правда, с бизнесом не заладилось, но ведь были же золотые времена, когда он всех поил, потому что знал Люду, которая банчила спиртом, и от местных отмазывал, потому что знал как, и деньги тогда были, чего, у кого их не было, пятёрка за поллитра, это сейчас как самолёт, а тогда-то почему нет, и закуски на пятьдесят копеек можно было набрать, что хоть свадьбу справляй.

У Лёхи внутри уже была разминка, он осоловелыми глазами, улыбаясь, смотрел на приятелей, радовался, что они снова вместе, что хоть сейчас палочки в руки и давай мочить хиты, а не это говно, которое в клубах крутят.

Олег взял винную карту, читал, морщил лицо, потом поговорил с пробегавшей официанткой, взял себе воды и салат.

Саня заказал горячее, кружку пива, Серёга взял водки в графине, граммов двести, каких-то кальмаров, сухариков. Лёха смотрел на приятелей с улыбкой, пересчитал в уме деньги в кармане, сгонял в магазин и принёс в рукаве бутылку палёнки.

- Ну, чо? Давай, за наше детство? – весело разливая в стаканы начал Лёха, - Помните же, детство наше?

- Да помним, такое не забудешь, - с улыбкой отозвались друзья, ковыряясь в салате,- Саратов помнишь?

- Помню, но плохо. – Хохотнув, отозвался Лёха.

- Ты ж там угашенный был! В хламину! Но отыграл достойно.

- Я по-другому не умею.

- В Москве правильный концерт был.

- Да… Если бы ты ещё партию свою не забыл.

- Да ладно! Никто не заметил.

- Я заметил! Накошмарил там, хрен его знает, как играть…

- А тёлки-то? Тёлки-то как? Визжали, мама не горюй!

- Да что тёлки? Они всегда визжат, а вот нормальные пацаны в недоумении.

- Ну чего ты начинаешь? Какие там нормальные пацаны?

- Такие! Мы же не получили тогда ничего! Ни места, ни грамоты.

- Да и хер с ним, с грамотой, нафиг она нужна, зато потом отдохнули на Лиговке…

- Лиговка в Питере.

- О! Я даже не помню, где мы тогда отдохнули! Но весело было. Помнишь, как на басу колок сломал? Это же чуть не драка была. Тувинцы там были, помнишь?

- Не, с Алтая пацаны.

- Да один хрен. Тувинцы, алтайцы… А девчонки с Воркуты.

- С Владивостока. Ты вообще не помнишь ничего?

- Девчонок помню. И город на «в». А надо что-то другое помнить?

Пацаны засмеялись. А Лёху зацепило. Ну как так? Как не помнить этих девчонок с Владивостока? Этих прикольных девчонок… С которыми потом за бухлом бегали на Литейный аж, вместе же бегали, а у них закуска была, что-то там рыбное, и Маринку этот Олег, падла, обнимал, а потом они в ванной закрылись на час где-то… а он, Лёха, на кухне так и сидел, ждал, супербарабанщик супергруппы, а они, козлы, в носках валялись на матрасах, а он на табуретках так и лёг спать на кухне, один, и утром первый встал, потому что неудобно, и давай им чай готовить, потому что а хрена ещё делать на этой кухне…

Потом в голове помутилось, обычное дело, когда палёнку пьёшь уже не первый день, давай высказывать что-то Серёге, обиды какие-то, а тот трезвый, отстраняется, и такси вызвал, потом чуть до драки не дошло, про ми-минор поговорили, пели что-то, Лёха не всё вспомнил.

Проснулся дома. Рука болела, и скула, правая. Куртка грязная, и блевотной от неё воняло. Мамка зашла в комнату.

- Что? Вспомнил молодость? Давай быстро умываться и к дяде иди, хватит бездельничать.

Лёха сжал зубы и уткнулся в подушку. В голове сквозь шум играл «Спэйс Трикинг».

Снова в школу

- Странно, конечно, вот так, в конце учебного года на работу выходить, но, думаю, вы справитесь, - говорила завуч Валентина Николаевна новому охраннику. - Работа у нас несложная, главное - внимательность и вежливость.

- Да чо, понятно, - отвечал молодой охранник, немного стесняясь и с интересом поглядывая на пробегавших мимо учеников. - А туалет у вас для взрослых есть?

- Есть. Но нужно проверять и обычные туалеты, чтобы не курили, чтобы без драк. Вот, кстати, учительский туалет. Ключ возьмёте в учительской.

Зазвенел звонок, в коридорах стало тихо.

- В учебное время вход в школу для родителей запрещён, если что, нужно пригласить меня или сообщить директору.

- Ясно...

- Пойдёмте на улицу.

Они вышли в тихий школьный двор. На стене традиционно виднелась надпись "Коля П. - дурак", ещё несколько, менее цензурных.

- Да, за этим следить сложнее, потому что ребята и ночью приходят похулиганить, но вы поглядывайте!

- Будем следить! - с готовностью отозвался охранник.

На зазеленевшей черёмухе орали воробьи, подметавший неподалёку дворник вдруг остановился, вглядываясь куда-то.

- Валентина Николаевна! Опять!

Валентина Николаевна улыбнулась и жестом пригласила охранника с собой. Они сошли с крыльца.

По дорожке брёл мужчина лет пятидесяти, не бомж, но какой-то неухоженный и растерянный. В руке нёс пакет с книжками и тоскливо поглядывал на здание школы. Подойдя ближе, он остановился и посмотрел извиняющимися глазами на завуча с охранником.

- Здравствуйте, Валентина Николаевна!

- Здравствуй, Петров.

- Я это... опоздал...

- Вижу. - Строго, но с улыбкой отозвалась завуч.

- И это... К урокам не готов. Честно. Не помню, что нам задавали.

- Понимаю.

- Но экзамены сдам! - С горячностью начал Петров. - Я так-то знаю! Историю, русский, физику, химию. С геометрией проблемы, но сдам как-нибудь...

- Сдашь, конечно. Тебе же уже пятьдесят лет, чего же не сдать.

- ...и сменки нет...

- Без сменки в школу не пущу!

- Ну, я тогда завтра...- Неуверенно глянул из подлобья Петров.

- Да, хорошо. Завтра. Только подготовься. И не опаздывай!

- Ну, до свидания...

- До свидания.

И мужчина той же походкой побрёл прочь со школьного двора.

Охранник глядел на всё это широко раскрытыми глазами и даже приоткрыл рот от удивления.

- Это наш бывший ученик, Сергей Анатольевич Петров, - пояснила завуч. - Ему уже пятьдесят, он, в принципе, нормальный, но три года назад его жена бросила. И вот такой случился с ним коллапс - снится, что снова молодой, и что в школу надо; одевается и приходит. Каждое утро. Мы его внутрь не пускаем, так, поговорим на крыльце и всё.

- А может в психбольницу сообщить?

- Зачем? Такой милый старичок. Вреда от него никакого. Делать врачам нечего, как людей с душевными травмами лечить. Пойдёмте обратно, я вам список хулиганов дам.

Деление на ноль

Мальчик Вова делал домашнюю работу. Математику. Сделал все задания, а проходили они на тот момент деление, а потом вспомнил слова учительницы о том, что делить на ноль нельзя, и ещё раз перечитал фразу в учебнике:

"На ноль делить нельзя".

- А почему нельзя? Почему бы и не поделить? - тихонько сказал сам себе Вова, и написал на бумажке цифру "6".

А потом поделил её на ноль. Ну, как поделил? Поставил знак деления и цифру "0". Посмотрел на написанное и улыбнулся.

В этот момент от стены отделились три тени и выступили вперёд. Две суровых мужских по бокам и одна, ещё более суровая женская в центре.

- Здравствуй, Вова. - Сказала женщина голосом, не предвещавшим ничего хорошего. - Математикой занимаешься?

- Д-да, - ответил испуганный ученик и сглотнул неприятную слюну.

- На ноль делишь?

- Эта... ну, да...

- А ты ведь знаешь, что на ноль делить нельзя? Учительница вам говорила?

- Говорила... вроде...

- И в учебнике написано.

- Написано...

- А ты, значит, делишь?

- Ну, я так, смеха ради, попробовал, - всё ещё дрожащим голосом ответил Вова.

Женщина склонила голову вправо и как-то печально посмотрела на паренька.

- Закон знаешь, но нарушил. Осознанно. Поэтому понесёшь наказание.

У Вовы широко открылись глаза и на лбу выступили капельки пота.

- К-к-какое нак-к-казание?..

Женщина кивнула молчавшим мужчинам. Те подошли и взяли Вову за руки.

- За математическое преступление, совершённое в ясном сознании и без принуждения, ученик Владимир направляется в математическую тюрьму бессрочно.

Вова в немом ужасе открыл рот, чтобы хоть заорать, но мужчины сурово подняли его и увели в стену. Следом ушла суровая тётенька.

На столе осталась лишь хорошо выполненная домашка по математике.