Глава 17. все на выборы из одного зла

Что бы там ни говорили, но участие в политических выборах — это наркотик. Зависимость от него можно излечить поражением. Однако лечение проходит болезненно и порой с тяжелыми моральными последствиями для пациента.

В процессе же самих выборов пациент находится в полной эйфории от собственной личности. Он упивается возможностью общаться с остальным народом «на равных», и какую бы чушь он ни нес с экрана телевизора или на встречах с избирателями, он делает это с полной убежденностью в гениальности своих программ и обещаний. Участник выборов незаметно начинает смотреть на себя как бы со стороны. А портреты, размещенные на огромных билбордах, где пациент собственной персоной олицетворяет светлое будущее страны, только прибавляют ему ощущения величия. И надписи: «Долой коррупцию!», «Все для народа!», «За счастье и стабильность!», «Это — наш выбор!»… Разве есть большее наслаждение для личности, чем лицезреть это наружное украшение города, пролетая по разделительной полосе дороги на глазах у бессильных что‑либо предпринять гаишников?

Люди, страдающие хронической зависимостью от наркотика публичности, выискивают любые возможности, чтобы закрепиться на Олимпе всеобщего внимания. Они пытаются стать лидерами партий или общественных объединений, занять руководящие посты в центре и на местах и готовы пойти на все, чтобы только удержаться в поле народного интереса. Они легко меняют собственные взгляды, не чураются лести и подхалимства, плетут интриги и подсиживают начальство, и даже идут на уголовные преступления… Пусть земля тебе будет пухом, Сергей Юшенков!

Тебя убили на пороге дома потому, что хотели занять твое место в либеральной партии…

* * *

Сколько же выборов, самых разных, было у меня за эти годы — не сосчитать!

На эту «иглу» я сел давно, еще в СССР, в 1989 году. До сих пор не пойму, почему я все‑таки поехал в Обнинск, закрытый город, о котором ровно ничего не знал. Ну, конечно, слышал о знаменитом военно‑космическом комплексе «Энергия», о том, что там где‑то находилась Обнинская атомная электростанция. И все.

В это время были объявлены довыборы в депутаты Верховного Совета СССР по Смоленскому округу No 27. И надо же такому произойти: городская комсомольская организация выдвинула меня в кандидаты. Это была полная неожиданность, я не понимал, что такое выборы, что такое политическая борьба. Но ребята‑комсомольцы так просили, что, не желая им отказывать, я отправился в Обнинск.

Приезжаю в город, и мне сообщают:

— Артем Михайлович, мы вас не предупредили, но через полчаса в конференц‑зале научного центра состоится собрание общественности, на котором вы должны выступать со своей предвыборной программой.

Дело в том, что тогда процедура выдвижения кандидатов в народные депутаты была довольно сложной, не такой, как сейчас.

Впервые в СССР наступил момент, когда существовавшая раньше система «выборов без выбора» была поставлена под сомнение. С той, старой, все было предельно ясно: автоматически из года в год партийные органы назначали на безальтернативной основе кандидатов, которых формально избирали всенародным голосованием, и всегда с результатом 98 процентов — «за». И так каждые пять лет, от съезда к съезду.

В 1989 году Политбюро ЦК КПСС и Горбачев, которые вовсю уже заигрывали с западной демократией, решили провести выборы по‑другому, так, чтобы в них участвовало несколько кандидатов на одно место. Конечно, все это должно было остаться под полным контролем органов коммунистической партии. Но все же посмотреть, что получится из новшества, власти очень хотелось.

По замыслу руководства вначале трудовые коллективы в разных местах должны были выдвигать своих кандидатов на собраниях общественности, и если их окажется несколько, то среди них выбрать представителей данного района или города, их и надо направить на окружное собрание избирателей. Там, на второй стадии, избрать тайным голосованием несколько финалистов от избирательного округа, которые получали право вступить в предвыборную борьбу между собой.

В наш огромный Смоленский округ No 27 входили: Калужская, Смоленская и Брянская области с общим числом избирателей более пяти миллионов человек! Вы представляете, какое количество кандидатов было предварительно выдвинуто коллективами в городах и районах этих областей? Точную цифру не помню, но только по маленькому городку Обнинску было предложено несколько кандидатов от разных коллективов трудящихся.

Всем нам предстояло выступать со своими программами в коллективах города. После каждого выступления должно было пройти открытое голосование «поднятием рук» собравшихся, чтобы определить того, кто наберет наибольшую поддержку в коллективах и поедет делегатом от Обнинска на окружное собрание в Смоленск.

Вот такая система впервые была предложена.

Все это застало меня врасплох. У меня не было даже заготовленной речи, какая уж там программа для страны! Я вообще не представлял, как и о чем говорить, и даже не догадывался, с кем я встречусь лицом к лицу.

Но отказаться было невозможно. Народ уже начал собираться в огромном зале предприятия, и объявления были расклеены по всем отделам и цехам научного центра.

Когда мы с комсомольцами приехали на место и мне в глаза бросилось это объявление, я, честно говоря, сильно засомневался в успешном исходе того, что мне предстояло сделать.

Там было написано:

«…выборы кандидата для участия в окружном собрании избирателей от города Обнинска по Смоленскому округу No 27 между: заместителем Генерального прокурора СССР — товарищем Катусевым Л.Ф. и кооператором — товарищем Тарасовым A.M.».

Как выяснилось, сам Катусев в Обнинск не приехал. И это только усложнило мое положение. Представлять на этом собрании Катусева было поручено легендарному следователю по особо тяжким уголовным преступлениям, известному политику Гдляну Тельману Хореновичу — доверенному лицу Катусева.

Тогда на всю страну гремело узбекское дело о коррупции, раскрытое следователем Гдляном, и Тельман Хоренович находился в первом ряду самых популярных людей СССР.

И вот я оказался на сцене, а Гдлян задержался где‑то в дороге. Каждому из нас на выступление отводилось по десять минут, а потом должно было состояться голосование. Поскольку Гдляна еще не было и надо было начинать собрание, слово для выступления первому дали мне.

Я начал говорить какую‑то чушь про перестройку, про гласность и кооперацию, достаточно вяло и невразумительно, и вдруг моя речь была прервана буквально шквалом аплодисментов: в зал вошел Гдлян.

Он поднялся на сцену и, не обращая на меня никакого внимания, раскланивался перед восхищенной публикой, будто дирижер после окончания концерта.

Когда через несколько минут зал утихомирился и мне дали возможность продолжить, я кое‑как довел не понятное никому выступление до не понятного никому конца и сел на место.

Гдлян, с усмешкой глядя на меня, встал и подошел к трибуне. Председательствующий предупредил о регламенте выступления, и Гдлян начал речь:

— Это вы мне, Гдляну, говорите, что надо выступать всего десять минут? Гдляну — депутату Верховного Совета СССР, заслуженному юристу Советского Союза? Гдлян будет говорить столько времени, сколько понадобится! — Он почти все время говорил о себе в третьем лице, и эта манера придавала ему особую значимость и величие.

— Удивительно, что здесь происходит? Нет предела возмущению! Вначале думал, что приехал в солидное учреждение представлять заместителя генерального прокурора СССР. И кто на сцене? Кооператор‑колбасник! Это же надо было стране до того докатиться, чтобы Гдляну делали какие‑то замечания по регламенту и чтобы Катусеву, заслуженному человеку, на котором держится вся совесть нации, противостоял какой‑то колбасник‑кооператор! Такого стыда Гдлян в своей жизни еще не испытывал!

После этих слов в зале воцарилась какая‑то жуткая, тюремная тишина.

Тельман Хоренович выступал почти два часа. Он рассказал о своей жизни, об узбекском деле, о том, как они, естественно вместе с Катусевым, вернули государству миллиарды рублей и что чуть ли не сам Катусев раскрыл все эти преступления, несмотря на давление властей. Далее он отвечал на многочисленные вопросы из зала, и собрание превратилось в вечер встречи с легендарным следователем.

Гдлян был очень неплохим оратором, тема разговора о преступлениях власти была самой злободневной, и через какое‑то время люди вообще забыли о моем присутствии. Действительно, слушать его было очень интересно, ведь тогда впервые в СССР к ответственности привлекли первых лиц среднеазиатской республики. Суммы похищенных денег поражали воображение собравшихся, и все переживали так, будто эти деньги были похищены из их собственных карманов, но потом возвращены.

Когда Гдлян закончил речь под овацию зала, я увидел чрезвычайно мрачные и вытянутые лица двух ребят‑комсомольцев, сидевших среди публики. Не отдавая себе полного отчета о том, что делаю, я встал и, обратившись к председателю собрания, сказал:

— Товарищ председатель! В своей речи уважаемый товарищ Гдлян обращался лично ко мне, и поэтому я хотел бы ему ответить на это обращение, прошу разрешить мне сказать буквально несколько слов.

Зал притих и с интересом обратил на меня внимание. Получив молчаливое согласие председателя, я снова вышел на сцену и сказал:

— Да, конечно, уважаемые товарищи, следователь Гдлян имеет право прямо сейчас меня арестовать! Не удивляйтесь. В Уголовном кодексе СССР есть статьи «за предпринимательство» и «за коммерческое посредничество». По ним дают до пяти лет тюрьмы с конфискацией имущества, а я как раз именно этим и занимаюсь. Заявляю это вслух. Вот почему Гдлян, если захочет, может на законных основаниях здесь, при вас, надеть на меня наручники.

Это была правда. Зал замер в ожидании, а я продолжал:

— Но пока этого не случилось, я хочу ответить на заявление о том, что ему стыдно сидеть на сцене рядом с «колбасником». Так вот, Тельман Хоренович, у меня только одно возражение: ваш товарищ Катусев и вы сами в Верховном Совете гораздо ближе к колбасе, чем я! Вы эту колбасу едите каждый день, а мы ее еще не начали производить. Поэтому купить ее в России простому человеку негде.

Действительно, в то время в Обнинске все чаще и чаще были перебои в снабжении продовольствием. Периодически исчезали из продажи то мыло, то сигареты, то другие товары. В городе, где практически отсутствовала собственная легкая и пищевая промышленность, купить обычные продукты питания было огромной проблемой. За колбасой все подмосковное население ездило в Москву на электричках, которые так и называли — «колбасными электричками». В Москве люди простаивали многочасовые очереди в магазинах, чтобы купить батон докторской колбасы или несколько килограммов сосисок в целлофане. А копченая колбаса — сервелат — была исключительной редкостью, завозилась в СССР в основном из Финляндии и выдавалась населению разве что в праздничных заказах — по двести граммов на человека.

Когда я закончил, произошла полная неожиданность: зал буквально взорвался от аплодисментов! Люди стали вставать с мест и гневно спрашивать у Гдляна о перебоях в снабжении города продуктами.

— А действительно, — интересовались выступающие, — где колбаса? Почему ее нет в Обнинске? Что этот Катусев нам дал? Он же сам на пайках цековских живет! И вы там в своем Верховном Совете целые дни в буфете колбасу едите! Нам не перестройка, нам колбаса нужна!

Все продолжали шуметь и возмущаться:

— Слушайте, зачем эти ваши рассказы, агитация? Правильно Тарасов сказал! Вы ответьте прямо: когда будет в Обнинске колбаса? Долго еще нам гоняться за ней по Москве? По три часа в электричках ездим! Да что колбаса! У нас масло кончается и сахара в городе нет!

Возмущение зала лавинообразно нарастало. Гдлян был просто уничтожен. Чтобы успокоить присутствующих, вспотевший секретарь парткома, сидевший с нами в президиуме на сцене, вскочил и предложил выдвинуть кандидатами нас обоих. Так и проголосовали: кто за обоих кандидатов?

Спасибо Гдляну, с этого момента я просто завелся. Мне стало понятно, как выступать. Люди жаждали перемен. Стало ясно, что мы, пионеры капиталистического труда, не так уж одиноки и только поддержка общества может защитить нас от репрессий власти. Мы должны публично выступать и не прятаться по углам. Да, мы занимались свободным предпринимательством в стране, в которой это расценивалось как уголовное преступление. Но уже вышел закон о «кооперативной деятельности», который противоречил Уголовному кодексу и гарантировал нам формальные права.

«Принят закон, разрешивший эту деятельность, так почему же нас усиленно хотят превратить во врагов народа?» — думал я, возвращаясь с победой в Москву.

Тогда я еще не понимал простой истины: власти всегда нужно иметь под рукой «врагов народа», в этом случае очень легко этим народом управлять! А самое главное, всегда будет на кого свалить собственные неудачи и неспособность руководить страной. И о какой ответственности власти можно говорить, когда враг затаился внутри самого государства? Удобная позиция. Вот когда расправимся с ним полностью, тогда и будем отвечать перед народом. Если к тому времени не будет найден новый враг…

* * *

Окружное собрание избирателей, куда я был выдвинут от города Обнинска, проходило в Смоленске. Из двадцати пяти претендентов, делегированных от территорий, на нем нужно было отобрать двоих для регистрации в качестве кандидатов в народные депутаты СССР по округу No 27. Кремль заказывал альтернативные выборы.

Всех нас, двадцать пять выдвиженцев, усадили в два ряда на сцене драматического театра города Смоленска. В зале, заполненном народом, расположились представители городов и районов, от которых были выдвинуты претенденты в кандидаты, сидевшие на сцене.

Поскольку Обнинск был городом незначительным по сравнению со Смоленском, Брянском и Калугой, во‑первых, меня посадили во втором ряду, за спинами уважаемых выдвиженцев из областных центров. А во‑вторых, мою малочисленную делегацию поддержки из Обнинска отправили на галерку — на самый верхний ярус театральных балконов. В переднем ряду сидели люди в орденах, заслуженные и уважаемые всей страной. Среди нас, претендентов, были личности всероссийского масштаба: летчик‑космонавт В. Соловьев и даже заместитель министра обороны СССР генерал Ю. Яшин, а также знатные и орденоносные руководители областных предприятий, колхозов и, конечно, партийные и профсоюзные лидеры регионов. По своей значимости среди этой компании, или, как теперь говорят, по рейтингу, я выглядел абсолютным нулем.

Моя группа поддержки из Обнинска состояла всего из пяти человек, а оставшиеся места в зале, вмещавшем более тысячи зрителей, занимали группы поддержки моих соперников. Победить в таком собрании при тайном голосовании казалось совершенно невозможной задачей.

За летчика‑космонавта СССР Соловьева, который только что слетал в космос, заранее готова была проголосовать большая часть зала — представители научных центров, авиационного завода и другой промышленности областей. Генерала Яшина в зале поддерживали человек триста‑четыреста военных, привезенных из разных мест на автобусах. Остальные присутствующие, в основном местная элита власти, конечно, не могла меня поддерживать в силу своего коммунистического сознания и классовой враждебности к капиталистам, представшим перед ними в моем образе.

Повестка дня была простой и очень серьезной: сначала выступления всех двадцати пяти претендентов, потом вопросы из зала, ответы на эти вопросы и тайное голосование.

К тому времени у меня еще не было предвыборной платформы. Поэтому за те три минуты, которые были отведены на мое выступление, я просто попытался чем‑то задеть зал за живое. Я говорил о том, что нормально жить мы сможем только тогда, когда нас освободят. Что у нас богатая страна, но мы нищие, потому что любое предпринимательство людям запрещено. Я говорил, что можно, конечно, к кооператорам относиться как угодно, но если не снять запреты с производственной деятельности кооперативов, не разрешить свободную торговлю, не будет колбасы в магазинах и мы никогда не сможем побороть дефицит. В конце выступления я почувствовал, что никто в зале ничего так и не понял из моей речи. Агрессивно настроенные военные и люди из групп поддержки других претендентов даже свистели во время моего выступления. Это был полный провал.

Зато блестяще выступил председатель колхоза по фамилии Николаев. Он вышел, такой туповатый на вид мужичок‑простачок, и сказал:

— Вы знаете, мне приснился сон, будто выбрали меня депутатом Верховного Совета. И вот встречает меня Раиса Максимовна Горбачева и говорит: приходите к нам на чашечку чая…

Все хлопали, орали и смеялись.

Заместитель министра обороны Яшин просто пообещал пустить троллейбус в городе, построить сотни тысяч квадратных метров жилья силами военных для горожан и устроить райскую жизнь. Космонавт Соловьев был вообще вне конкуренции — живой Герой СССР со звездой на лацкане! Мог вообще не выступать, а он еще говорил о развитии науки и новых рабочих местах!

Я, конечно, среди них затерялся полностью. Но, по счастью, мне пришли совершенно уничтожающие вопросы из зала, наглые и запредельно издевательские. И в ответах на них я переиграл всех.

Вопросы действительно были жуткие: про воровство, про спекуляцию и даже про мою национальность. Мол, какое право вы имеете, господин Тарасов, армянин по паспорту, представлять российский регион в Верховном Совете?

У меня в памяти почему‑то возникла фраза Томаса Манна, и я ответил:

— Знаменитый немецкий писатель Томас Манн когда‑то сказал: «Немец — это мое прозвище, имя мое — человек!» Вот вам ответ про мою национальность!

Меня спросили:

— А что вы будете делать в Верховном Совете, Артем Михайлович, вы же кооператор и ничего не понимаете в политике?

На это я ответил так:

— В отличие от всех других кандидатов, которые сидят за моей спиной, знаете что я там буду делать? Я там — не буду бояться! И если министр дурак, то я так и скажу: «Министр, вы дурак!» И когда этот министр захочет выбросить наши народные деньги на ветер, я единственный, кто сможет этому противостоять, поскольку независим от власти и не работаю на государственной службе!..

После гладких райкомовских обещаний это произвело на зал потрясающий эффект — примерно такой же, как байка кандидата Николаева про его сон. В результате нас с ним и выбрали.

Когда подсчитали голоса, организаторы собрания переполошились. Не выбрать заместителя министра обороны и летчика‑космонавта было непозволительно! Очевидно, срочно связались с ЦК КПСС по телефону и там им посоветовали: выдвигайте четверых, потом уже в процессе выборов разберемся!

Так и сделали. Мы четверо были допущены к первому этапу выборов, и на следующий день нам выдали мандаты кандидатов в народные депутаты СССР.

Началась предвыборная гонка. Я заинтересовался Николаевым — действительно очень любопытная личность! Простачок мужичок был совсем не таким сельским жителем, каким выставлял себя на людях! Он, оказывается, окончил физтех, кандидат физико‑математических наук, член горкома КПСС Калуги и член обкома КПСС Калужской области, председатель очень бедного колхоза, где он почти не бывал.

Николаев гениально играл роль своего парня из народа, которому еще и сны какие‑то снятся. У него была четко отрежиссированная стратегия выигрыша: он же наш, он же в сапогах и ватнике, неужели мы его не выберем! Чего нам ждать от этих, из Москвы?

Обо мне вспомнили в «верхах» не сразу, но потом прислали прямое указание из ЦК КПСС — No СС‑360. Я его потом видел собственными глазами. В письме под грифом «совершенно секретно» было сказано: сделать все, чтобы Тарасов ни в коем случае не появился в Кремле. Это было руководство к действию не только партийным и государственным органам, но и всем районным отделам КГБ.

Помню, на одной из встреч с избирателями в Брянске меня пригласили на стадион, где играла местная команда. Я, естественно, сел среди простых зрителей, но секретарь обкома в замешательстве распорядился: раз уж Тарасов — кандидат в депутаты — на стадионе, пусть зайдет в нашу ложу.

Когда я поднялся туда, мне все стало ясно. Эта была ложа императора. Там рядом с партийным секретарем смотрели футбол председатель местного КГБ, председатель ОБХСС, начальник городской милиции, председатели горисполкома и облисполкома, самый главный местный судья и главный редактор местной газеты. Весь комплект власти в едином порыве болел за местную команду, попивая пиво и закусывая бутербродами с черной икрой. Мне стало совершенно не по себе. Я вышел через несколько минут и сел среди зрителей на трибуне.

Понятно, эти люди встречались не только на стадионе. Они вместе ходили в баню, в концерты и на спектакли местного театра, выезжали на пикники, на охоту и рыбалку. Секретарь обкома партии был местным сиятельным князем, царем и в отдельных случаях богом. А его приближенные вассалы — полными хозяевами области. Мне разрешили войти в ложу, очевидно, чтобы те могли поближе рассмотреть непонятного кооператора, который появился в области и все время выступает, что‑то говорит народу, развесил плакаты в разных местах. Неужели действительно хочет попасть во власть? Но кто ему позволит! Я был в их глазах выскочкой, без карьеры комсомольского деятеля, без партийного билета в кармане, практически в их понимании не человек, а так, некое существо мужского рода, место которому в толпе.

И то, что меня поддержали комсомольцы и молодежь, не укладывалось в их головах. А у меня оказалась самая активная выборная команда. В Смоленске, Брянске и в Калуге местные союзы кооператоров тоже подключились к моей кампании. На заборах появлялись листовки, в создании которых я никакого участия не принимал — я даже не знал, кто их печатал и где их клеили. И денег, конечно, мы не платили: кому тогда это могло прийти в голову — тратить деньги на избирательную кампанию? Практически все было бесплатно: и выделение залов для выступлений, и время на радио и телевидении.

Мы тратили деньги только на переезды и гостиницы, в которых меня селили в самые лучшие номера с какой‑то непонятной скидкой, узнав, что я кандидат в народные депутаты СССР. Мы активно перемещались на машинах, и, покрывая огромную территорию трех областей, я иногда встречался с избирателями по шесть‑восемь раз в день.

Иллюстрацией этих встреч может послужить один из эпизодов. Однажды в городе Кирове Калужской области я попал на чугунолитейный завод, прямо на их местное партийное собрание. Зал был полон рабочих, в основном женщин. Причем все они от грязи и сажи выглядели абсолютно как негритянки: черные лица, черные руки, черная одежда…

Там было очень тяжелое производство: они вручную выливали в формы расплавленный чугун и изготавливали ванны для обычных квартир. А потом так же вручную зачищали напильниками оставшиеся после литья дефекты. И вот эти черные женщины крыли матом секретаря парторганизации за то, что им урезали норму выдачи мыла: раньше выдавали один кусок мыла раз в две недели, а теперь — один раз в месяц…

Казалось, вот‑вот начнется драка, работницы кинутся и разорвут секретаря на части. Мы сидели незамеченными в последнем ряду, я, как назло, был в свежей выглаженной рубашке, а рядом секретарь горкома — чисто выбритый и в светлом костюме. Оценив обстановку, мой сопровождающий предложил шепотом тихо встать и удалиться от греха подальше. Взял меня за руку и потянул к выходу.

Но, вместо того чтобы уйти, я громко выкрикнул из‑за спин собравшихся:

— Я знаю, где ваше мыло!

Несчастные, злобные женщины обернулись, увидели меня в чистой рубашке и закричали:

— Это кто там такой чистенький нашелся! Наверно, из райкома. Моются нашим мылом… А ну давай, иди сюда!

И на авансцене я сказал:

— Вы ошибаетесь! Я не из райкома! Я ваш кандидат в народные депутаты СССР Артем Тарасов!

Зал умолк. Это было уже не первое мое выступление, и с каждым разом я все лучше и ярче представлял, о чем надо говорить, что хотят слышать люди и во что они хотят верить.

Чтобы понять, почему мы так бедно живем, я начал с рассказа о письме, которое получил от ткачихи с одной из ткацких фабрик округа. Она писала примерно следующее:

«Артем Михайлович, я вас просто ненавижу! Вы, кооператоры, получаете тысячи рублей в месяц. А я, простая ткачиха, честно работаю, и не меньше, а может быть и больше, чем вы, но получаю зарплату всего 120 рублей в месяц. Разве это справедливо? Как мне на это прожить с двумя‑то детьми без отца!»

Я ответил этой женщине на ее письмо:

«Уважаемая Антонина Петровна! Вы, как я узнал, в день производите двести метров ткани, по цене 100 рублей за метр! Итого за месяц больше чем на 460000 рублей продукции, если исключить выходные дни. Платят вам в день всего 4 рубля. Куда же деваются остальные деньги? Ну, пусть часть из них идет на содержание армии, на оплату сырья, заработную плату начальников и аппарата КПСС, пусть еще на налоги всякие и на оплату издержек производства, допустим, уходит целых 150 рублей в день!…»

— Вот я и хочу вас спросить, — обратился я к женщинам в зале, — куда деваются остальные деньги в день, по праву принадлежащие этой ткачихе?

В зале не раздалось ни единого звука. Все с напряжением меня слушали.

— Вашей продукцией являются чугунные ванны, которые за рубежом стоят на валюту по сто, а то и по двести долларов за штуку! Вы их выпускаете сотнями штук. Почему же вам платят копейки, которых не хватает на жизнь? Я отвечу вам на эти вопросы. Ваши законные деньги уходят в полное распоряжение центральной власти! И там они могут делать с ними все, что вздумается, совершенно безо всякой ответственности! Такая у нас система. Захочет министр оплатить поворот сибирских рек — пожалуйста, захочет построить никому не нужный БАМ — сколько угодно, оказать валютную помощь коммунистической партии на Кубе — нет вопросов! Так вот, пока вашими законно заработанными деньгами будут распоряжаться другие люди, не будет у нас ни мыла, ни сахара, ни колбасы!

Опять я вспомнил про колбасу, которая была совершенно «убийственной» темой.

— Вот я и предлагаю: освободить труд от государственной опеки! Тогда люди смогут заработать деньги. Появятся спрос и возможность производить нужные товары. Не будет никаких очередей! И никакого распределения дефицита.

В зале воцарилась абсолютная тишина, меня слушали с огромным интересом. А кончилось все тем, что женщины бросились меня обнимать:

— Родненький ты наш, мы всю свою родню, всех знакомых поднимем за тебя голосовать, ты только победи на выборах. Одна только надежда!

Я ушел весь в черных пятнах от их объятий, но сияющий от успеха. Это было по‑настоящему здорово…

В целом моя предвыборная кампания не была бы такой успешной, если бы я неожиданно не встретился в Москве с доктором наук профессором Кедровым. Когда речь зашла о выборах, профессор предложил:

— Артем Михайлович, давайте я расскажу вам, как должно быть устроено наше государство, чтобы людям жилось хорошо. Это может стать вашей предвыборной платформой, и тогда вы сразу обретете ясную государственную позицию…

До сих пор я вспоминаю рассказ профессора Кедрова. Он нарисовал мне простую и понятную картину устройства общества, которая до сих пор нигде не внедрена. У нас в России мы несколько раз имели шанс ею воспользоваться, когда менялась власть на Горбачева, на Ельцина и на Путина. Я каждый раз пытался донести это предложение до властных структур, но меня никто не слышал и не хотел услышать.

Ну что же, все равно программа профессора Кедрова обеспечила мне действительно сильную позицию на всех выборах, в которых я участвовал. Развивая ее и придавая ей современное звучание, я был абсолютно недосягаем для конкурентов. Потому что не просто критиковал, а говорил о конкретной системе, которая могла бы заменить существующую власть как на местах, так и в самом центре.

Профессор был математиком, поэтому излагал все с позиции своих знаний и специальности:

— Любая задача, если ее рассмотреть на системном уровне, представляет собой дерево, где каждая веточка — направление, в сумме с другими дающая решение основной задачи, которая есть ствол этого дерева. В Конституции Советского Союза записано, что главная задача нашего государства — удовлетворение растущих материальных и духовных потребностей советского гражданина. Значит, надо построить государство так, чтобы оно работало на выполнение этой главной задачи. И если выстроить систему управления соответствующим образом, несмотря на человеческий фактор, несмотря ни на какие трудности, задача будет решаться автоматически.

Кедров считал, что наше государство было устроено прямо противоположным образом и работало против удовлетворения потребностей его граждан. Чего стоило, например, распределение бюджета. Сто пятьдесят министерств, комитетов и ведомств в конце года делили все деньги в стране. Причем каждое министерство требовало денег раза в два больше, чем требовалось. Когда выделялась немного урезанная сумма, она все равно была сильно завышена. Потом бюджет распределялся по отраслевым предприятиям, а они тоже на всякий случай завышали свой бюджет…

Когда к концу года лишние деньги накапливались, их нужно было срочно тратить, чтобы отчитаться. Если вы получили деньги и не израсходовали их в конце года, вам в следующий раз срежут бюджет. Надо истратить все до копейки!

Подобный бред происходил по всей стране — и все из‑за глупого распределения бюджета и нерациональной структуры власти.

— Разве существующая система может работать на то, чтобы удовлетворять мои растущие потребности? — риторически спрашивал профессор Кедров и сам же отвечал: — Конечно, нет! Хотя потребностей у меня всего девять, как у любого человека, будь то у нас или за рубежом! Вот послушайте: мне надо, чтобы я был защищен, накормлен, одет, получил жилье, имел работу, чтобы кто‑то заботился о моем здоровье, дали возможность получить образование, помогли бы мне со стариками и с детьми и предоставили время для отдыха. Вот и все мои потребности. Посчитайте сами, сколько получается, — девять!

Профессор смотрел на меня поверх очков.

— Так вот, поскольку мне от власти больше ничего не надо, она и должна быть так организована, чтобы обеспечивать все мои потребности. Тогда я буду ее содержать на отчисления от своих заработков и радоваться ее деятельности, — продолжал профессор. — Значит, у нас должно остаться всего — сколько? — девять министерств. Больше никому не надо. Какие? Министерство защиты граждан, в котором будут сосредоточены и оборона, и силовые структуры, и экология — все они работают на одну мою потребность и меня защищают! Министерство еды, которому нужно отдать и производство, и торговлю, и транспорт, и сельское хозяйство — все, что имеет отношение к моему питанию. Министерство товаров народного потребления — его задача создать условия для обеспечения меня всем необходимым — от трусов до автомобиля. Министерство жилья — это понятно? Мне нет никакого дела до производства строительных материалов, краски, цемента и прочего. Все это должно быть сосредоточено в одних руках — в министерстве жилья. Министерство работы, министерство охраны здоровья, министерство образования, министерство социальной помощи и министерство досуга! Я ничего не забыл? Кажется, нет.

Когда я начал излагать своим избирателям программу Кедрова, то стал выигрывать буквально каждое выступление. Стало ясно, что чем больше у меня будет встреч в округах, тем ближе я буду к победе. Я не только не обходил острых углов, но и выбирал из всех вопросов, поступающих из зала, самые грязные и самые каверзные. Слухи обо мне разлетелись повсеместно. Вокруг моей персоны была такая шумиха, которую можно сравнить с описанной в рассказе Марка Твена. Помните рассказ, где герой собрался стать губернатором штата?

Конкуренты обвиняли его бог знает в каких прегрешениях, а на одном митинге на кандидата набросилась орава детей разных цветов кожи и национальности с криками: «Папа, папа!..»

Следом за каждым моим успешным выступлением в местной прессе обычно появлялись разгромные статьи. В одной газете написали, что я похож на Гитлера, потому что сею смуту и пробуждаю воинственность в сознании народа. В другой — что я похитил стеклоочистители с машины своего соперника кандидата Николаева. Тогда это было грозное обвинение.

Как‑то раз «простачок» председатель колхоза Николаев, который не стеснялся пользоваться недозволенными приемами, проколол колеса своей машины. На следующий день вышла газета с сенсационной информацией: агитационная команда Тарасова проколола шины автомобиля Николаева и тем самым сорвала его встречу с избирателями!

После очередного выпада в мой адрес к редактору газеты «Вечерний Смоленск» зашел Дима, мой представитель в городе, и в сердцах сказал, что ему, редактору, и его детям потом будет очень стыдно за те гадости, которые он публикует о Тарасове. Редактор не замедлил сообщить читателям, что агитаторы Тарасова угрожают ему и его сыну расправой. А на следующий день после его выступления сын редактора был жесточайшим образом избит в подъезде собственного дома и попал в реанимацию. Это было уже серьезно. Так работал на мою дискредитацию местный КГБ. Совершенно ясно, кому была выгодна эта провокация: спровоцировав редактора на публикацию заведомой клеветы, органы для большей убедительности избили его сына.

Людям, которые помогали мне, тоже приходилось несладко.

К примеру, в смоленском театре тогда шла очень смешная абсурдистская пьеса о том, как по указанию партии и правительства передовики перестройки ринулись насильно приватизировать совхозы и переводить их в частные сельские хозяйства и фермы. Но морально устойчивые работники сельского хозяйства ушли в подполье бороться за то, чтобы остаться совхозами.

После спектакля режиссер‑постановщик взял на себя смелость и разрешил мне выступить с речью перед зрителями прямо со сцены. Тема моего выступления оказалась настолько созвучной с иронией самой пьесы, что люди ушли с убеждением голосовать только за меня.

На следующий день уволили с работы режиссера и эту пьесу сняли из репертуара театра.

Летчики смоленского вертолетного отряда, проявив инициативу, разбросали над сельскими районами мои листовки. Как в военное время. Это была первая подобная акция со времен Отечественной войны. Ребят, конечно, лишили летных удостоверений и работы. За нарушения маршрута следования… И так повсюду и со всеми, кто пытался мне помогать.

От чисто физических действий, например, со стороны КГБ меня спасало только то, что среди высшего руководства, как ни странно, нашлись люди, которые положительно отреагировали на мою историю. Меня поддержал бывший глава КГБ Чебриков, который в тот момент, к несчастью, был уже заменен Крючковым. В одной региональной газете написали, что член Политбюро ЦК КПСС Егор Лигачев высказался в поддержку Тарасова, потому что у него самого сын‑кооператор. И это была правда.

И пронесся слух о Лигачеве и Тарасове.

На каждой встрече мне обязательно задавали примерно такие вопросы:

«Какую зарплату получает сын Лигачева в вашем кооперативе? Какие родственные отношения связывают вас с Лигачевым? А правда, что сын Лигачева женат на вашей родственнице?» Подобные записки преследовали меня. Чтобы не допустить меня к победе на выборах, их посылали специально подготовленные люди, присутствовавшие на моих выступлениях.

Узнавали мой маршрут, ну, предположим, я еду в Вязьму. Туда направлялся специальный человек из горкома и самовольно изменял время встречи, например переносил на более ранний час. Получалось, что мы приезжали на два часа позже, чем указано в объявлении, и уже никого не заставали. Народ расходился по домам.

Было множество незабываемы<