ТЕТРАДИ ПО ЭПИКУРЕЙСКОЙ ФИЛОСОФИИ. вообще является атом и множество атомов; но именно в по­нятии бога

вообще является атом и множество атомов; но именно в по­нятии бога, мудреца это существование перешло в более высокую форму. Его специфическое в-себе-бытие оказывается именно дальнейшим определением его понятия, необходимым в том целом, которое представляет собой эта система. Если ставится вопрос еще о каком-то бытии кроме этого, то это является возвра­щением на низшую ступень и к низшей форме принципа.

Однако Эпикур вынужден постоянно возвращаться на эту низшую ступень, потому что его сознание является столь же атомистическим, как и его принцип. Сущность природы в его пони­мании оказывается и сущностью его действительного самосозна­ния. Побуждающий его инстинкт и дальнейшие определения этой инстинктивной сущности опять-таки представляются ему такими же явлениями, как и другие явления, и из более высокой сферы философствования он снова спускается в наиболее общую сферу главным образом потому, что существование, как для-» себя-бытие вообще, представляется ему формой всякого суще­ствования вообще.

Это существенное сознание философа отделяется от его соб­ственного являющегося знания, но само это являющееся зна­ние, — в беседах, которые философ как бы ведет с самим собой, о своем подлинном сокровенном побуждении, о мысли, которую он мыслит, — есть нечто обусловленное, — оно обусловлено принципом, составляющим сущность его сознания.

Задача философской историографии заключается не в том, чтобы представить личность философа, хотя бы и духовную, так сказать, как фокус и образ его системы, еще менее в том, чтобы предаваться психологическому крохоборству и мудрство­ваниям. История философии должна выделить в каждой системе определяющие мотивы, подлинные кристаллизации, проходящие через всю систему, и отделить их рт доказательств, оправданий в виде диалогов, от изложения их у философов, поскольку эти последние осознали себя. Она должна отделить бесшумно продвигающегося вперед крота подлинного философского знания от многословного, экзотерического, принимающего разнообраз­ный вид, феноменологического сознания субъекта, которое является вместилищем и двигательной силой этих рассуждений. В разделении этого сознания должно быть прослежено как раз его единство, взаимная обусловленность. Этот критический момент при изложении философской системы, имеющей исто­рическое значение, безусловно необходим для того, чтобы привести научное изложение системы в связь с ее историческим существованием, — в связь, которую нельзя игнорировать именно потому, что это существование является историческим,

ТЕТРАДЬ СЕДЬМАЯ

Но в то же время она должна быть утверждена и как философ­ская связь, — следовательно, должна быть развернута в соот­ветствии со своей сущностью. Всего менее можно, основываясь только на авторитете и на искренней вере, признавать, что та или иная философия действительно является философией, — хотя бы этим авторитетом являлся целый народ и эта вера существовала в течение веков. Доказательство может быть дано лишь путем раскрытия существа этой философии; кроме того, каждый, кто пишет историю философии, различает существенное и несу­щественное, изложение и содержание; в противном случае ему приходилось бы только списывать, вряд ли даже приходилось бы переводить; еще менее того он мог бы сказать свое слово или что-либо вычеркнуть и т. п. Он был бы лишь переписчиком копий.

Наоборот, вопрос следует формулировать так: каким образом в систему включаются понятия о личности, мудреце, боге и ка­ковы специфические определения этих понятий, как они разви­ваются из системы?

ЦИЦЕРОН. «О ВЫСШЕМ ДОБРЕ И ЗЛЕ»

КНИГА £

Гл. VI. [17] «Я начну с утверждения [говорит Цицерон], что в физике, которой он особенно кичится, он (т. е. Эпикур) прежде всего совершенно несведущ...

Тот (т. е. Демокрит) полагает, что атомы, т. е. тела, неделимые, вследствие своей плотности, носятся в безграничной пустоте, в которой нет ни верха, ни низа, ни средины, ни начала, ни конца. Эти атомы при столкновениях взаимно сцепляются, и от этого происходит все то, что существует и что мы воспринимаем зрением, и это движение атомов мы­слится им не имеющим никакого начала, но существующим от века...»

[18] «Ведь он (Эпикур) утверждает, что эти неделимые и плотные тела несутся в силу своей тяжести вниз по прямой линии: это и есть, по его мнению, естественное движение всех тел».

[19] «Затем тут же его, как человека острого ума, осенила мысль, что если бы все атомы двигались сверху вниз и, как я уже сказал, по пря­мой линии, то никогда ни один атом не пришел бы в соприкосновение с другим, — и он преподнес такого рода выдумку: он заявил, что атом чуть-чуть, — меньше чего ничто не может быть, отклоняется. Отсюда-де возникают сплетения, сочетания и сцепления атомов между собой, и в ре­зультате образуется мир, все части мира и все, что в нем содержится... Да и само отклонение есть произвольная выдумка, — ведь он [Эпикур] говорит, что атом отклоняется без причины, а ничего нет для физика по­стыднее, как утверждать, что то или другое совершается без причины...»

[20] «Солнце представляется великим по своим размерам Демокриту, как человеку ученому и вполне овладевшему геометрией, а вот ему [т. е. Эпикуру] оно представляется величиной всего, примерно, в два фута; он, значит, считает, что величина солнца а действительности такова, какой она нам кажется, либо немного больше или немного меньше».

138 ' ТЕТРАДИ ПО ЭПИКУРЕЙСКОЙ ФИЛОСОФИЙ

[21] «Значит, все, что он [Эпикур] изменяет, он искажает, а те поло­жения, которым он следует, целиком остаются демокритовскими: атомы, пустота, образы, называемые ими idola, под влиянием притока которых [к глазам] мы не только видим, но даже мыслим; сама бесконечность, которую они обозначают словом ÔTteipîa, — все это заимствовано у того [Демокрита], затем бесчисленность миров, которые ежедневно создаются и погибают» и т. д.

Гл. VII. [22] «А уж во второй части философии, ... которая называется логикой, этот ваш философ [Эпикур] совершенно... безоружен и беспо­мощен: он уничтожает определения, исключает учение о разделении и расчленении, не излагает, как образуется и как выводится умозаключе­ние, не показывает, каким путем распутываются софизмы, разрешаются двусмысленности; суждения о вещах он основывает на чувственных вос­приятиях; он полагает, что, если хоть раз под влиянием чувственных вос­приятий что-нибудь ложное признано истинным, то уничтожается вся­кая возможность суждения об истинном и ложном».

[23] «В особенности же он выдвигает то, что, по его словам, сама природа одобряет и отвергает: наслаждение и страдание; к этому он сво­дит все, — и чего мы должны избегать, п к чему мы должны стремиться».

Гл. IX. [29] «... это Эпикур видит в наслаждении, его он считает высшим благом, а страдания он считает крайним злом, и это положение он попытался доказать следующим образом:

[30] Всякое живое существо, лишь только рождается, стремится к наслаждению и испытывает его, как высшее благо: страдание же отвер­гает, как крайнее зло, и, по мерс своих сил, отталкивает его от себя; и это оно делает еще будучи неиспорченным, по неподкупному и бесприст­растному указанию самой природы. И он [Эпикур] утверждает, что нет нужды ни в обоснованиях, ни в рассуждениях, почему следует добиваться наслаждения и избегать страдания... Сама природа должна давать указа­ния, что согласно с природой и что ей противно».

Гл. XI. [37] «Так во всех случаях устранение страдания влечет за собой наступление наслаждения».

[38] «Эпикур, таким образом, не признавал существования чего-либо среднего между страданием и наслаждением».

Гл. XII. [40] «По необходимости тому, кто подвергся таким пережи­ваниям, должна быть свойственна твердость духа, не испытывающего страха ни перед смертью, ни перед страданием, потому что смерть сопро­вождается потерей чувств, а страдание обыкновенно, если оно длительное, бывает легким, а если сильное, бывает кратковременным, так что сила страдания смягчается быстротечностью, а длительность [смягчается] осла­блением [силы страдания]».

[41] «Когда же к этому прибавляется то, что и воля божества не вну­шает ему страха и минувшие наслаждения не исчезают [из памяти], а он испытывает радость при постоянном о них воспоминании, то есть ли что-либо лучшее, что можно было бы сюда присовокупить?»

[42] «Но так как это есть или высшее, или крайнее, или конечное из благ, которое греки обозначают словом xéAoç * — потому что все сво­дится к нему, а оно само ни к чему другому — приходится признать, что высшее благо состоит в том, чтобы жить приятно».

Гл. XIII. [45] «В самом деле, какое деление [желаний] может быть более полезным и для хорошей жизни более пригодным, чем то, которое использовал Эпикур? Он установил один вид желаний, которые и есте­ственны, и необходимы; другой, —* которые естественны, но не необхо-

* «=> конечная цель, Рев.

ТЕТРАДЬ СЕДЬМАЯ

димы; третий, — которые не являются ни естественными, ни необходи­мыми; отношение между ними таково, что необходимые [желания] удов­летворяются без большого труда и без [больших] расходов; и естествен­ные [желания] требуют немногого, потому что сама природа обладает богатствами, легко приобретаемыми и ограниченными, которыми она и довольствуется; для пустых же желаний нельзя найти никакой меры, никакого предела».

Гл. XVIII. [57] «Тот Эпикур, который, как вы утверждаете, слиш­ком предан наслаждениям, громогласно заявляет, что нельзя жить при­ятно, если не жить разумно, благородно и справедливо, и что нельзя жить разумно, благородно и справедливо, если не [жить] приятно... [58] (На­сколько же меньше) дух, несогласный с самим собой и находящийся с собой в разладе, может вкусить какую-либо долю чистого и невозмутимого наслаждения».

Гл. XIX. [62] «Мудреца, всегда блаженного, Эппкур изображает так: он имеет ограниченные желания, равнодушен к смерти, придержи­вается правильного мнения о бессмертных богах, не питая никакого страха, но колеблется, если так лучше, уйти из жизни. Настроенный таким обра­зом, он постоянно пребывает в наслаждении, — ибо нет ни одного мо­мента, в котором он не испытывал бы больше наслаждений, чем страданий: в самом деле, он с благодарностью помнит минувшее и владеет настоящим, сознавая, как оно значительно и приятно; не находится в зависимости от будущего, но [спокойно] ждет его, и пользуется настоящим; ...когда он сравнивает жизнь глупцов со своей [жизнью], то он преисполняется вели­ким наслаждением; если же случаются страдания, то они никогда не обла­дают такой силой, чтобы у мудреца не было больше поводов для радости, чем для печали».

[63] «В самом деле, прекрасно сказал Эпикур, что судьба обладает небольшой властью над мудрецом и что самые великие и самые важные дела решаются им, по его собственному усмотрению и рассуждению, и что в неограниченное время жизни нельзя получить большее наслаждение, чем получается в то время, которое нам представляется ограниченным.

А за вашей диалектикой он не признавал никакого значения ни для лучшей жизни, ни для более удобного изложения.

Больше всего он придавал значения учению о природе.., познав же природу всего сущего, мы освобождаемся от суеверия, избавляемся от страха смерти и от смущения, вызываемого' незнанием сущего, отчего именно и возникают часто страшные призраки; мы, наконец, будем более благонравными, если мы изучим требования природы».

Когда мы признаем природу разумной, наша зависимость от нее прекращается. Природа перестает быть пределом для нашего сознания, и именно Эпикур делает форму сознания в ее непосредственности, для-себя-бытие, — формой природы. Лишь тогда, когда природа признается вполне свободной от сознатель­ного разума, рассматривается в самой себе как разум, она становится полным достоянием разума. Всякое отношение к ней, как таковое, оказывается в то же время и ее отчужден­ностью.

[Гл. XIX, 64] «Если же не будет постигнута сущность вещей, то мы никоим образом не сможем отстаивать правильность показаний чувств. Далее, все, что мы ни познаем умом, — все это берет начало в чувствен-

6 М. и э., т, 40