Наука и философский материализм
Материализм (выше это уже отмечалось) есть адекватное науке мировоззрение, мировоззренческая позиция. Естествознание, например, порождает материализм, даже если ученый не отдает себе в этом отчета. Это так называемый стихийный материализм. Как подметил тот же Энгельс, в пределах своей науки ученый всегда является непреклонным материалистом, хотя за ее пределами — отнюдь не обязательно. Вне стен своей лаборатории он может оказаться не только идеалистом, но даже благочестивым правоверным христианином [25].
Каковы, однако, механизмы, приводящие к тому, что позиция материализма оказывается органически присущей науке? Говоря в общем, это связано со спецификой науки как способа освоения человеком мира, со свойственным ей подходом к действительности и характером связей между познанием и деятельностью, знанием и практикой. Известно, что любой акт производственной деятельности есть всегда превращение некоторого исходного материала в продукты. При этом в продукте находит воплощение цель, то есть некоторая совокупность ожиданий человека. Сплошь и рядом, однако, реальный результат деятельности оказывается совсем не таким, каким предполагается. Возникает разрыв между ожиданиями и результатами. Почему это происходит? По многим причинам, но в первую очередь потому, что материал имеет свою собственную «жизнь», которая и ставит границы нашей деятельности. Кстати, сопротивление этой «внутренней природы» материала, границы, которые она ставит деятельности человека, и служит основой наивного, стихийного материализма. Очевидно, это и почва, из которой произрастает наука. Так, традиционной и основной формой выделения науки в системе культуры общества является ее интерпретация как формы познания законов действительности. Утверждается, что открытие законов составляет главную задачу или цель всякой науки.
Но научные законы в своей основе имеют обнаруживаемые в практике и эксперименте постоянно воспроизводимые явления, инвариантные относительно возможных преобразований изучаемого материала. Анализ вопроса в генетическом аспекте показывает, что формированию научных дисциплин обычно предшествовало обнаружение в процессах практической деятельности некоторых повторяющихся моментов, проявлявшихся при оперировании с целыми классами объектов. Например, подброшенное тело всегда падает на землю, некоторые признаки растений и животных всегда наследуются при скрещивании и т.п. Конечно, чаще всего человек обращал внимание на эти «инварианты» тогда, когда в практической деятельности возникали ситуации разрыва. Скажем, еще флорентийские колодезники времен Галилея обнаружили, что вода в трубах насосов не поднимается на высоту, большую восемнадцати локтей над уровнем водоема (около
10 м). Данное явление было первоначально осознано как результат ограниченности действия особой силы — «боязни пустоты», присущей самой природе, которая и начинает исследоваться сначала Галилеем, а потом Торричелли. Из этих исследований впоследствии, как известно, формируется целая отрасль физики — аэростатика, то есть наука о законах, которым подчинены свойства газов. Таким образом, материализм и мировоззрение науки — величины совершенно тождественные. Материализм есть мировоззренческое основание науки и, добавим, практики.
Вывод, который можно сделать, исходя из сказанного, заключается в том, что «великий основной вопрос всей, в особенности новейшей философии… вопрос об отношении мышления к бытию» (Ф.Энгельс) продуктивен, в смысле отдачи примата первенства тому или другому, только в двух отношениях. Во-первых, постулирование первичности материи означает, что мыслящий субъект принимает арефлексивную позицию, полагает предмет мышления как существующий вне сознания, независимо от него, «сам по себе». Отдание примата мышлению (идеальному), соответственно, переводит мыслящего субъекта в рефлексивную позицию, делая его тем самым «философом», а не практиком или ученым. Поскольку данные позиции взаимно исключают друг друга (одновременно их занимать нельзя, они определяют существенно разные типы мировосприятия), постольку правомерно их противопоставление, точнее, задание «первичности» той или другой. Во-вторых, этот вопрос можно посчитать «великим основным вопросом» всего научного сознания, всей научной рациональности. Причем нужно еще внести уточнение относительно уместности здесь формы вопроса. Ведь для сложившейся, занявшей свою «социокультурную нишу» классической науки материалистическая позиция — вне вопросов. Она есть нечто само собою разумеющееся.
И тем не менее существует определенный ракурс, или подход, в границах которого рассуждения Ф.Энгельса о «великом основном вопросе философии» вполне оправданны. Все дело в том, каковы эти границы. Прежде всего отметим, что философская рефлексия по поводу мировоззрения науки вполне может его проблематизировать, т.е. ставить под вопрос. Как и во всех других случаях стимуляции философской рефлексии, это происходит в ситуациях разрыва деятельности, иными словами, при таких обстоятельствах, когда появляются сомнения в адекватности некоей мировоззренческой формы, в данном случае материализма как мировоззренческой установки науки. Классическим примером может послужить ситуация революции в естествознании (физике) на рубеже ХIХ—ХХ вв.
С другой стороны, философия и религия произрастают на одном поле — поле рефлексии. «Бог, — говорил Гегель, — есть результат философии» [12]. Но все же это существенно разные формы общественного сознания. Марксистская критика, например, видела одну из основных ошибок Фейербаха в том, что последний посчитал гегелевскую философию «переряженной» религией, превращенной в логику, «рациональную мистику». Чем же в таком случае объяснить то резкое неприятие, почти на грани патологии, философского идеализма В.И.Лениным? Оно очень напоминает отношение фанатически настроенного приверженца одной религиозной конфессии к иноверцам. Материализм для него — воплощение абсолютной истины, идеализм же — злокозненная ложь.
Подобное тем более требует объяснения, что сами ученые, материалисты по определению, проявляли к идеализму гораздо большую комплиментарность, за что и заслуживали от Ленина всевозможные клички, вроде «дипломированных лакеев поповщины».
Ответ заключается в том, что марксизм, вопреки его создателям, не стал формой научного знания. В самом деле, он не соответствует большинству из приведенных выше критериев научности. Не будучи наукой, но претендуя на роль учения, преобразующего мир, он должен был занять и реально занял социокультурную нишу религии. «Научный», атеистический по внешним реквизитам коммунизм, вопреки рационалистическим формулам его создателей, обернулся полным социологическим подобием религии, неким воплощением протестантской церкви Антихриста. Отсюда, между прочим, известные эксцессы в отношении большевиков к Христовой церкви, аналоги которым (сопоставимо меньших, конечно, масштабов) отыскиваются разве что в эпохе религиозных войн. Логика марксистской мысли повторила эволюцию антропологического материализма Л.Фейербаха. Но если последний, отталкиваясь от материализма, атеизма и философии как «универсальной науки», пришел к утверждению новой религии — культу любви человека к человеку (за что и подвергся критической порке со стороны марксистов), то марксизм реализовался как религия ненависти человека к человеку, культ социального насилия.
В сектантски яростном отношении В.И.Ленина к философскому идеализму сказалась общая социальная ориентация марксистской доктрины на «трудящиеся массы», пролетариат как орудие революционного преобразования общества.
Идеализм, будучи тождественен рефлексивной позиции, конечно создавал препятствия для воздействия марксистской доктрины на своего адресата — «пролетариат», так как по своей сути разрушителен для наивного реализма, а поэтому и должен был восприниматься проповедниками марксизма как ересь. Они, однако, не вспоминали, а точнее, забывали, в смысле З.Фрейда, слова не менее «марксистского» марксиста — Ф.Энгельса: «Но здравый человеческий рассудок, весьма почтенный спутник в четырех стенах своего домашнего обихода, переживает самые удивительные приключения, лишь только он отважится выйти на широкий простор исследования» [25].
!Задание 1.4.В чем заключается некорректность суждения Б.Рассела: «Материя и сознание являются по сути дела конвенциональными понятиями; отстаивать примат материи или сознания перед лицом новейших научных данных так же бессмысленно, как спорить о том, что подвешено сверху, а что снизу — Солнце или Земля?»