ТЕТРАДИ ПО ЭПИКУРЕЙСКОЙ ФИЛОСОФИИ. «Первоначала, ктому ж, унего» (т
«Первоначала, ктому ж, унего» (т. е. Анаксагора) «неустойчивы слишком...
Что же могло бы из них удержаться под натиском мощным И от кончины бежать...
Воздух, вода иль огонь? Или что еще? Кровь или кости? Нет, я уверен, ничто. Ибо все одинаково вещи Смертными будут вполне, как и то, что мы видим, открыто Гибнет на наших глазах, какой-нибудь сломлено силой»
(ст. 847—856).
«Если таятся в дровах и пламя, и дым вместо с пеплом, Из чужеродных вещей и дрова состоят несомненно»
(ст. 872-873).
«Здесь остается одна небольшая возможность увертки,
Анаксагор за нее и хватается, предполагая,
Будто все вещи во всех в смешоньи таятся, но только
То выдастся из них, чего будет большая примесь,
Что наготове всегда и па первом находится месте.
Правдоподобия нет никакого в таком объяснены!.
Ибо тогда и зерно, дробимое камнем тяжелым,
Крови следы оставлять должно бы на нем постоянно
Или еще что-нибудь.............................................................
И, наконец, расколовши дрова, мы увидеть могли бы Пепел и дым, и огни потаенные в маленьком виде. Но, очевидно, раз нет подтвержденья тому никакого, Надо считать, что в вещах не бывает такого смешенья, А сокровенно должны в вещах семена заключаться, Общие многим вещам в сочетании многообразном»
(ст. 875—896).
«Видишь ли ты, наконец, о чем только что мы говорили, Что постоянно имеет большое значенье, с какими И в положеньи каком войдут в сочетание то же Первоначала и как они двигаться будут взаимно; Как, лишь слегка изменив сочетанья, они порождают Дерево или огонь? И подобным же образом также, При измененьислегка сочетания букв,создаются Разногорода слова совершенно различного смысла *»
(ст. 907—914).
«Нет никакого конца ни с одной стороны у вселенной, Ибо иначе края непременно она бы имела; Края ж не может иметь, очевидно, ничто, если только Вне его нет ничего, что его отделяет...
Если ж должны мы признать, что нет ничего за вселенной, Нет и краев унее, и нет ни конца ни предела»
(ст. 958—964).
* В латинском языке слова «ligna» — «дерево» и «ignis» — «огонь» близки по написанию. Ред.
ТЕТРАДЬ ЧЕТВЕРТАЯ
«Кроме того, если все необъятной вселенной пространство Замкнуто было б кругом и, имея предельные грани, [Было б конечным]...
Не было б самых небес...
В самом же деле, телам начал основных совершенно Нету покоя нигде, ибо низа-то нет никакого, Где бы, стеченье свое прекратив, они оседали. Все в постоянном движеньи всегда созидаются вещи, Всюду, со всяких сторон, и нижние с верхними вместе Из бесконечных глубин несутся тола основные»
(ст. 984—997).
«[Дальше, природа блюдет, чтоб вещей совокупность предела Ставить себе не могла:] пустоту она делает гранью Телу, а тело она ограждать пустоту принуждает, Чередованьем таким заставляя быть все бесконечным. И, если б даже одно не служило границей другому, Все же иль это, или то само бы простерлось безмерно»
(ст. 1009—1013).
«[...всегда обновляется жадное море Водами рек; и земля, согретая солнечным жаром, Вновь производит плоды; и живые созданья, рождаясь, Снова цветут; и огни, скользящие в небе, не гаснут]. Все это было б никак невозможно, когда б не являлось Из бесконечности вновь запасов материи вечно, Чтобы опять и опять восполнялася всякая убыль. Ибо, как все существа, лишенные пищи, тощают И начинают худеть, так же точно и все остальное Должно начать исчезать, как только материи станет Недоставать, и приток постоянный ее прекратится»
(ст. 1035-1041).
Подобно тому как природа весной обнажается и, как бы сознавая свою победу, открывает взору всю свою прелесть, — между тем как зимой она прикрывает снегом и льдом свое унижение и убожество, — так Лукреций, свежий, смелый, поэтический властитель мира, отличается от Плутарха, прикрывающего свое мелкое «я» снегом и льдом морали. Когда мы видим боязливо скорчившегося, униженно гнущего спину индивида, мы невольно ощупываем себя, осматриваемся, сомневаясь в своем существовании и опасаясь, как бы не затеряться. Но видя бесстрашного акробата в пестрой одежде, мы забываем о себе, чувствуем, что мы как бы возвышаемся над собой, достигая уровня всеобщих сил, и дышим свободнее. Кто чувствует себя нравственнее и свободнее: тот, кто только что вышел из классной комнаты Плутарха, размышляя о несправедливости того, что благие лишаются со смертью плодов
ТЕТРАДИ ПО ЭПИКУРЕЙСКОЙ ФИЛОСОФИИ
своей жизни, или же тот, кто созерцает полноту вечности, внимая смелой, громовой песне Лукреция:
«...острый В сердце глубоко мне тирс вонзила надежда на славу И одновременно мне грудь напоила сладкою страстью К Музам, которой теперь вдохновляемый, с бодрою мыслью По бездорожным полям Пиэрид я иду, по которым Раньше ничья не ступала нога. Мне отрадно устами К свежим припасть родникам и отрадно чело мне украсить Чудным венком из цветов, доселе неведомых, коим Прежде меня никому не венчали голову Музы. Ибо, во-первых, учу я великому знанью, стараясь Дух человека извлечь из тесных тенёт суеверий, А во-вторых, излагаю туманный предмет совершенно Ясным стихом, усладив его Муз обаянием всюду»
(ст 922 и ел.).
Тот, кому доставляет больше удовольствия вечно копаться в самом себе, чем собственными силами строить целый мир, быть творцом мира, — тот несет на себе проклятие духа, на того наложено отлучение, но в обратном смысле, — он изгнан из храма и лишен вечного духовного наслаждения, и ему приходится убаюкивать себя размышлениями о своем личном блаженстве и грезить ночью о самом себе.
«Блаженство не есть награда за добродетель, а сама добродетель» *.
Мы увидим также, как бесконечно более философски, чем Плутарх, понимает Эпикура Лукреций. Первой основой философского исследования является смелый свободный дух.
Прежде всего заслуживает признания меткая критика прежних натурфилософов с эпикурейской точки зрения. Она тем более заслуживает рассмотрения, что мастерски выдвигает на передний план характерные черты эпикурейского учения.
Мы уделяем особое внимание разъяснениям, касающимся Эмпедокла и Анаксагора, так как эти разъяснения в еще большей степени применимы к остальным натурфилософам.
1. Не могут быть признаны субстанцией никакие определенные элементы. Ведь если все переходит в эти элементы и все из них возникает, то почему же, наоборот, не признать, что в данном обратимом процессе они берут свое начало из совокупности всех остальных вещей? Ибо эти элементы сами представляют собой лишь определенный, ограниченный вид существования наряду с другими вещами и образуются они также благодаря процессу, совершающемуся в этих последних. И наоборот (ст. 763—766 **).
* Спиноза. «Этика», часть V, теорема 42. Ред, ** См. настоящий том, стр. 89. Ред.
ТЕТРАДЬ ЧЕТВЁРТАЯ
2. Если субстанцией признаются некоторые определенные
элементы, то, с одной стороны, их естественная односторон
ность сказывается в том, что они утверждают себя в столкнове
нии друг с другом, проявляют свою определенность и таким
образом растворяются в своей противоположности; с другой же
стороны, они подвергаются естественному механическому или
какому-либо иному процессу, обнаруживая способность к фор
мированию, ограниченную их единичностью.
Если историческим извинением для ионийских натурфилософов служит то, что для них огонь, вода и т. д. являлись не определенным чувственны.« элементом, а чем-то общим, то Лукреций, как их противник, вполне прав, обвиняя их именно в этом. Коль скоро раскрывающиеся в свете дня, доступные чувствам элементы принимаются за основные субстанции, — то в таком случае их критерием оказываются чувственное восприятие и чувственные формы их существования. Если говорят, что они определяются иначе, когда они образуют основные начала сущего, то это определение остается, таким образом, скрытым, не обнаруживаясь в чувственной единичности элементов, — оно является лить внутренним; следовательно, то определение, в котором они выступают как основные начала, есть для этих элементов нечто внешнее, — это значит: они оказываются таковыми не как этот определенный элемент, именно не в том, что отличает их от других как огонь, воду и т. д. (ст. 773 и ел. *).
3. В-третьих, признанию определенных особых элементов
основными началами противоречит не только их ограниченное
наличное бытие наряду с другими, из числа которых ойи про
извольно выделены (таким образом, по сравнению с последними,
у этих элементов не оказывается иных отличий, кроме опреде
ленности числа; однако, по-видимому, такая определенность,
как ограниченная, принципиально определяется, наоборот,
множеством, бесконечностью других вещей). Собственная ко
нечность и изменчивость этих элементов проявляется не только
в их взаимном отношении друг к другу, происходящем в особой
форме, в которой обнаруживается как их исключительность,
так и заключенная в естественные границы способность
к формированию. Но проявляется эта конечность и изменчи
вость также и в самом процессе, благодаря которому, как
полагают, из них образовался мир.
Так как эти элементы заключены в особую природную форму, то их созидательная деятельность может быть лишь
* Си. настоящий том, стр. 89. Ред.
ТЕТРАДИ ПО ЭПИКУРЕЙСКОЙ ФИЛОСОФИЙ
особой, т. е. она может быть лишь их собственным преобразованием, которому опять-таки свойственна особенность, а именно — природная особенность, то есть: их созидательная деятельность оказывается природным процессом их превращения. Эти натурфилософы допускают, что так именно трепещет в воздухе огонь, так возникает и падает на землю дождь, так образуется земля. Итак, здесь обнаруживается собственная изменчивость элементов, а вовсе не их устойчивость, не их субстанциальное бытие, которое свойственно им как основным началам; ведь их созидательная деятельность означает, наоборот, смерть их особого существования, а возникшее коренится, наоборот, в их изменчивости (ст. 783 и ел. *).
В необходимой взаимной обусловленности бытия элементов и природных вещей выражается лишь то, что их условия суть их собственные силы как вне их, так и в них самих.
4. Лукреций переходит к гомеомериям Анаксагора. Его возражение против них заключается в том, что:
«Первоначала к тому ж у него неустойчивы слишком» **.
Так как гомеомерии обладают тем же качеством, оказываются той же субстанцией, как и то, по отношению к чему они и являются гомеомериями, — то мы должны приписывать им такую же преходящность, какую мы наблюдаем в их конкретных обнаружениях. Если в дереве таятся огонь и дым, то оно, следовательно, состоит из смешения «чужеродных вещей» ***. Если бы всякое тело состояло из всех чувственных семян, то в теле, подвергшемся раздроблению, должно было бы обнаружиться, что оно содержит их.
Может показаться странным, что такая философия, как эпикурейская, которая исходит из сферы чувственного и возводит ее, по крайней мере в познании, в высший критерий, признает первоосновой нечто столь абстрактное, такую «слепую силу» как атом. Относительно этого см. ст. 773 и ел. — 783 и ел. ****, где выясняется, что первооснова должна существовать самостоятельно, не обладая какими-либо особыми, чувственными, физическими свойствами. Она — субстанция:
«Те же начала собой образуют ведь небо и землю, Солнце, потоки, моря» и т. д. (ст. 820 и ел.).
Этой первооснове свойственна всеобщность.
* См. настоящий том, стр. 89. Ред. •* См. там же, стр. 90. Ред. *** См. там же. Ред. ••••См там же, стр. 89. Ред.
ТЕТРАДЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Важное замечание об отношении атома к пустоте. Лукреций говорит об этой «двоякой природе»:
«...существуют они непременно вполне самобытно»
(ст. 503 и ел.) *.
Далее, они взаимно исключают друг друга:
«Ибо где есть то пространство, [что мы пустотой называем,] Тела там нет» и т. д. (там же).
Каждое из них само есть основное начало; итак, ни атом, ни пустота — не основные начала, но таким началом является их основание, то, что каждое из них выражает как самостоятельная сущность. При завершении эпикурейской системы это среднее звено возводится на престол.
О пустоте как первооснове движения см. ст. 363 и ел., а именно как об имманентной первооснове — ст. 382 и ел. «Пустота и атом» — объективированная противоположность мышления и бытия.
ЛУКРЕЦИЙ КАР. «О ПРИРОДЕ ВЕЩЕЙ»
КНИГА ВТОРАЯ
«Но ничего нет отраднее, чем занимать безмятежно
Светлые выси, умом мудрецов укрепленные прочно...» (ст. 7 и ел.).
«О вы, ничтожные мысли людей1 О чувства слепые!
В скольких опасностях жизнь, в каких протекает потемках
Этого века ничтожнейший срок!..» (ст. 14 и ел.).
«...как в мрачных потемках дрожат и пугаются дети,
Так же и мы среди белого дня опасаемся часто
[Тех предметов, каких бояться не более надо,
Чем того, чего ждут и пугаются дети в потемках].
Значит, изгнать этот страх из души и потемки рассеять
Должны не солнца лучи и не света сиянье дневного,
Но природа сама своим видом и внутренним строем» (ст. 55 и ел.).
«...в пустоте находясь и витая по ней, неизбежно Первоначала вещей уносятся собственным весом Или толчками других...» (ст. 83 и ел.).
«...припомни, что дна никакого Нет у вселенной нигде, и телам изначальным остаться Негде на месте, раз нет ни конца ни предела пространству, Если безмерно оно и простерто во всех направленьях, Как я подробно уже доказал...» (ст. 90 и ел.).
* См. настоящий том, стр. 88. Ред.
тетради по эпикурейской философии
«...телам изначальным, конечно, Вовсе покоя нигде не дано в пустоте необъятной. Наоборот: непрерывно i онимыс разным движеньем [Частью далеко они отлетают, столкнувшись друг с другом, Частью ж расходятся врозь на короткие лишь расстоянья]»
(ст. 95 и ел.).
Образование соединений из атомов, их отталкивание и притяжение сопровождается шумом. В мастерской и кузнице мира происходит шумная, напряженная борьба. В мире, в сокровенном сердце которого бушует такая буря, царит внутренний разлад.
Даже солнечный луч, озаряющий тенистые места, является образом этой вечной войны.
«Множество маленьких тел ..
[Мечутся взад и вперед] в лучистом сиянии света; Будто бы в вечной борьбе они Пьются в сраженьях и битвах, В схватки бросаются вдруг но отрядам, не зная покоя, Или сходясь, или врозь беспрерывно опять разлетаясь. Можешь из этого ты уяснить себе, как неустанно Первоначала вещей в пустоте необъятной мятутся»
(ст. 116 и ел.).
Мы видим, как слепая, роковая сила судьбы переходит в личный, индивидуальный произвол и разрушает формы и субстанции.
«Кроме того, потому обратить тебе надо вниманье На суматоху в телах, мелькающих в солнечном свете, Что из нее познаешь ты материи также движенья, Происходящие в ней потаенно и скрыто от взора. Ибо увидишь ты там, как много пылинок меняют Путь свой от скрытых толчков и опять отлетают обратно...»
(ст. 125 и ел.).
«Первоначала вещей сначала движутся сами, Следом за ними тела из малейшего их сочетанья, Близкие, как бы сказать, по силам к началам первичным, Скрыто от них получая толчки, начинают стремиться, Сами к движенью затем понуждая тела покрупнее. Так, исходя от начал, движение мало-помалу Наших касается чувств, и становится видимым также Нам и в пылинках оно, что движутся в солнечном свете, Хоть незаметны толчки, от которых оно происходит»
(ст. 133 и ел.).
«Первоначала же все, которые просты и плотны,
Чрез пустоту совершая свой путь, никаких не встречая
Внешних препятствий, одно составляя с частями своими
И неуклонно несясь туда, куда раз устремились,
Явно должны обладать быстротой совершенно безмерной,
ТЕТРАДЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Мчась несравненно скорей, чем солнца сияние мчится, [И по пространству лететь во много раз дальше в то время, Как по небесному своду проносятся молнии солнца]»
(ст. 157 и ел.).
«...коль даже совсем оставались бы мне неизвестны Первоначала вещей, и тогда по небесным явленьям, Как и по многим другим, я дерзнул бы считать достоверным, Что не для нас и отнюдь не божественной волею создан Весь существующий мир ..» (ст. 177 и ел.). «...никакие тела не имеют возможности сами Собственной силою вверх подниматься и двигаться кверху»
(ст 185 и ел.).
«Отклонение атома от прямого направления» есть один из наиболее глубоких выводов и вытекает из самой сути эпикурейской философии. Хорошо Цицерону смеяться над этим, — философия есть нечто, столь же чуждое ему, как и президент Северо-Американских Соединенных Штатов.
Прямая линия, простое направление есть снятие непосредственного для-себя-бытия, точки; она — снятая точка. Прямая линия есть инобытие точки. Атом, — точечное бытие, которое исключает из себя инобытие, — есть абсолютное, непосредственное для-себя-бытие, он исключает, следовательно, простое направление, прямую линию, отклоняется от нее. Атом обнаруживает, что его природа заключается не в пространственности, а в для-себя-бытии. Он подчиняется не закону пространственности, а иному закону.
Прямая линия выражает не только снятие точки, — она является и наличным бытием последней. Атом равнодушен к простору наличного бытия, он не расщепляется на существующие различия, но в то же время он не оказывается и просто бытием, чем-то только непосредственным, как бы безразличным к своему бытию, но он существует именно в отличие от наличного бытия, он замыкается в себе против этого бытия; в переводе на язык чувственности это значит: он отклоняется от прямой линии.
Подобно тому, как атом отклоняется от своей предпосылки, отрешается от своей качественной природы, в силу чего обнаруживается, что это отрешение, эта свободная от предпосылок, бессодержательная замкнутость в себе самом существует для него самого, что таким образом проявляется его собственное качество, — так и вся эпикурейская философия отклоняется от предпосылок. Например, наслаждение является лишь уклонением от страдания, следовательно, от такого состояния, в котором атом проявляется как дифференцированный, как обладающий наличным бытием, обремененный небытием и пред-