Историзм и научное творчество

Творчество часто определяют как получение новых социально-значимых результатов или как развитие сущностных сил человека. Насколько плодотворно с методологической точки зрения такое определение? Иногда дискуссии, связанные с определением творчества напоминают наивные утверждения по поводу понимания философских категорий, когда некоторые теоретики утверждали, что «на самом деле» материя – это мир телесных, чувственно воспринимаемых объектов. Но на «самом деле» существует объективная и «субъективная реальность и от уровня развития общества и философской культуры, интересов и устремлений человека зависит, какие стороны окружающего нас мира и нашего сознания мы будем высвечивать с помощью этой категории. Можно также сказать, что «на самом деле», т.е. объективно, существует деятельность человека, которую можно оценивать с различных точек зрения /по ее характеру, результатам, способам связи с другими формами деятельности и т.д./. От целей нашего исследования зависит, какие аспекты деятельности мы будем вычленять, и делать главным объектом нашего анализа, говоря о творчестве.

Если творчество определять, как создание социально значимого нового, то оно может охватывать и процессы, происходящие в природе /засухи, наводнения, землетрясения/, а также «творческую деятельность» компьютера. Тогда объект исследования расплывается, приобретает неуловимые формы. Не отвергая значимости анализа результатов творческой деятельности и ее влияние на развитие сущностных сил человека, я думаю, что более целесообразно сосредоточить усилия философов на анализе самого творческого процесса. Его характерные особенности – поиск нового решения встающих перед человеком задач /независимо от их социальной или индивидуальной значимости/. Очевидно, что в этом можно видеть главное отличие продуктивной деятельности от репродуктивной, хотя они тесно связаны между собой. Так, уже в работах Конфуция можно найти рассуждения о том, что учиться без всяких мыслей, значит попусту терять время, но и размышления без учебы, без овладения достигнутым опытом не дают человеку ощущения прочности и надежности предлагаемых им решений. Тогда творчество можно рассматривать и как сам процесс /а не только результат/ раскрытия сущностных сил человека, как многогранное переплетение поисков и находок, надежд и разочарований, напряжения и расслабления и множество других антиномий, характерных для творчества как особого качественного состояния созидательной деятельности человека. Для его высвечивания необходим и анализ индивидуального стиля деятельности, психологическая характеристика человека, вычленение своеобразных операций и используемых для достижения определенных целей. Их выбор может определяться не только уверенностью в успешности предпринимаемых действий, но и эмоциональным удовлетворением, чувством комфорта. Изучение особенностей индивидуального стиля деятельности позволяет разрабатывать теорию формирования и усвоения стиля деятельности творческого характера в процессе обучения. Некоторые исследователи /А. Роу, Р. Кетелли и др./ выделяют характерные личные качества ученого, влияющие на творческий процесс. Это сама потребность в оригинальности и новизне, гибкость мышления, увлеченность красотой, независимость суждений и уверенность в своих силах, скептицизм, эмоциональная стабильность, доброжелательное отношение к окружающему миру и т.д.

Эти рассуждения относятся к выяснению личностно психологических предпосылок научного творчества. Но и в современной философской литературе, посвященной анализу гносеологических проблем, значительное место занимает именно исследование процесса научного творчества как высвечивание ранее остававшихся в тени сторон и свойств объективной реальности, обоснование истинности научных фактов, конструирования более совершенных научных теорий /хотя сам термин «творчество» может при этом и не упоминаться. Это работы, в которых рассматривается методология научного познания, его ценностные предпосылки, сам процесс научного открытия/[1].

Задача моей работы – выяснить место принципа историзма в научном творчестве, его эвристические функции. Принцип историзма можно рассматривать как конкретизацию общей идеи развития применительно к целям научного познания. При исследовании развивающихся систем он направлен на теоретическую реконструкцию прошлых состояний изучаемых объектов, которые не могут непосредственно наблюдаться в рамках современной экспериментальной деятельности, воспроизведение основных этапов развития и определяющих их объективных закономерностей. Историзм и системность как общенаучные принципы взаимно дополняют друг друга.

Когда речь идет о месте принципа историзма в научном творчестве, то можно услышать мнение о принципиальной несовместимости историзма и творчества. Если творчество – это создание нового, то историзм, направленный на изучение прошлого, ничем не может помочь творческому процессу. Но, в сущности, подобное рассуждение не выходит за рамки формально-логического анализа понятий.

Если же говорить о сути дела, то, не пытаясь исчерпать весь диапазон возможного применения принципа историзма в научном творчестве, остановимся на анализе отдельных аспектов.

Начнем с рассмотрения общей значимости принципа историзма как важнейшей методологической предпосылки для создания любых научных теорий, включая и те, где исторические процессы не исследуются в качестве объекта научного познания. Так, можно утверждать, что историзм необходим ученому для того, чтобы при создании новых научных концепций удержаться в рамках материалистического мировоззрения, избежать опасности субъективного идеализма. Представляется, что одной из причин гносеологических корней субъективного идеализма известного физика Э. Маха был как раз его антиисторизм.

Мах всячески подчеркивает свою близость обычному здравому смыслу. Он начинает с признания необходимости считаться с объективным существованием деревьев, домов и других людей. Поэтому любой профессор, исповедующий самые крайние формы солипсизма, забывает о нем, когда читает лекции в аудитории или благодарит министра за полученный орден[2]. Если же он считает необходимым абстрагироваться от существования объективной реальности (как бы вынести ее за скобки), если в противоположность удвоению мира (на мир «вещей в себе» и совокупность ощущений, получаемых от этих вещей) он защищает «принцип экономии мышления» (т.е., в сущности, признание абсолютного тождества имеющихся ощущений и самих предметов), то это делается только в рамках гносеологии, только для лучшего познания мира.

Но при чем здесь антиисторизм Маха? Дело в том, что Э. Мах в своих рассуждениях в определенной мере копировал стиль мышления естествоиспытателей, исследующих явления только в разрезе времени «сейчас», оперирующих готовым знанием. В этих условиях до определенного времени они могли в известной мере довольствоваться принципом тождества ощущений и бытия, не осознавая упрощенности, приблизительности, условности подобного понимания мира. Такую позицию, отождествляющую мир объективных физических объектов с показаниями стрелок приборов, употребляющих ученым на определенном этапе его экспериментальной деятельности, трудно преодолеть, не обращаясь к помощи историзма. В сущности, только исторический анализ общественно-исторической практики убеждает в том, что объективная реальность намного богаче, многограннее той картины, которую ученый создает на любом этапе его деятельности. И, если мы не можем однозначно предсказать, какие именно новые ощущения мы получим от физических объектов завтра с использованием более современных приборов, позволяющих задавать новые вопросы природе, то мы можем сказать, что наши сегодняшние данные далеко не исчерпывают богатство многогранного мира. Именно поэтому мы не можем абстрагироваться от объективного существования мира и в области теории познания.

О том же, насколько позиции субъективного идеализма мешают научному творчеству, говорят сами основатели современной физики. Так, подчеркивая важность открытий Коперника, Кеплера, Ньютона и других величайших мыслителей прошлого, Макс Планк писал, что «опорой всей их деятельности была незыблемая уверенность в реальности их картины мира. Ввиду такого несомненного факта трудно отделаться от опасения, что ход мыслей передовых умов был бы нарушен, полет их фантазии ослаблен, а развитие науки было бы роковым образом задержано, если бы принцип экономии Маха действительно сделался центральным пунктом теории познания»[3]. А. Эйнштейн, рассматривая отношение Маха и Оствальда к атомистической теории, признающей объективное существование атомов, отмечает: «Предубеждение этих ученых против атомной теории можно, несомненно, отнести за счет их позитивистской философской установки. Это - интересный пример того, как философские предубеждения мешают правильной интерпретации фактов даже ученым со смелым мышлением и с тонкой интуицией»[4].

Историзм помогает ученому не успокаиваться при создании любых логически выдержанных, изящных и привлекательных теорий, ибо всегда нужно быть готовым задавать природе новые вопросы и строить на основе полученных ответов более глубокие и совершенные теории.

Другой аспект применения историзма при создании новых научных теорий выражается в том, что ученый должен в определенной мере становиться философом, исследовать предельные основания человеческой деятельности, а именно сравнивать характер субъектно-объектных отношений, служивших основанием прежней научной теории, с их особенностями в новых условиях. Только такой анализ позволит понять границы прежней теории и наметить пути создания новой теории.

Подобному анализу уделяется значительное место в работах А. Эйнштейна: «Для физики начала девятнадцатого столетия реальность нашего внешнего мира состояла из частиц, между которыми действуют простые силы, зависящие только от расстояния»[5]. «В классической физике мы видели, что если мы знаем координаты и скорость материальной точки в известный момент времени и действующие на нее силы, мы можем предсказать ее будущую траекторию»[6]. И еще одно, особенно интересное рассуждение, где говорится, что для создания теории относительности «необходимо было составить себе ясное представление о том, что означает в физике пространственные координаты и время некоторого события. Физическое толкование пространственных координат предполагало наличие жесткого тела отсчета (система координат), которое к тому же, должно находиться в более или менее определенном состоянии движения (материальная система). При заданной инерциальной системы координаты означали результаты определенных измерений жесткими (неподвижными) стержнями. Следует постоянно иметь в виду, что предположение о том, что жесткие стержни в принципе существуют, естественно напрашивается из повседневного опыта, но по существу является произвольным. При таком толковании пространственных координат вопрос о справедливости евклидовой геометрии становится проблемой физической»[7]. Способность провести подобный философский анализ субъектно-объектных отношений с позиций материализма было существенным фактором, детерминирующим то, что именно Эйнштейну, а не другим физикам (Лоренцу, Пуанкаре, Маху), близко подходившим к сходным идеям, удалось создать теорию относительности.

Можно сказать, что и создание материалистического понимания истории К. Марксом и Ф. Энгельсом предполагало подобное исследование субъектно-объектных отношений, их динамики. Так, в их работах показывается, что формирование нового мировоззрения, ядром которого была материалистическая диалектика и материалистическое понимание истории, было возможным лишь на стадии зрелого капитализма. Именно тогда меняется в значительной мере характер субъектно-объектных отношений. Капитализм разрушал сословную систему феодального общества, он в значительной мере упростил социальные отношения, обнажив их экономическую основу.

При создании новых научных теорий важное место занимает осознание взаимосвязи исторического и логического. Общая постановка вопроса, разработанная в произведениях К.Маркса, Ф.Энгельса, выражается в том, что движение мысли, зафиксированное в определенной логической последовательности понятий или категорий, раскрывающее в теоретической форме сущность и содержание изучаемого объекта выступает как отражение исторического процесса его развития, прослеживаемого на уровне его закономерных связей, исправленное соответственно законам, которые дает сам исторический процесс. Каждый из моментов развития может рассматривать в его зрелой, наиболее развитой форме. Эти положения не дают основания говорить о существовании исторического и логического в качестве самостоятельным методов, что может таить в себе опасность преуменьшения важности теоретических аспектов в историческом познании, сведения его к хронологизму. Вернее говорить о взаимодействии, взаимодополнении исторического и логического подходов к познанию развивающихся объектов, а, в сущности, о конкретно-историческом и абстрактно-историческом подходах. Именно в работах К. Маркса впервые исторический подход включал воспроизведение исторического процесса в его внутренних закономерностях, а анализ, объяснение отдельных исторических событий в определенных конкретных ситуациях опирались на знание общих закономерностей развития.

Наиболее общая форма соотношения исторического и логического – это теория и история объекта. Логичность выступает как понятое, выраженное в системе понятий и категорий, историческое. В сущности же здесь взаимодействуют три компонента: реальная история объекта, осознанная история и использование последней для создания теоретической модели объекта. В конечном счете, здесь осуществляется в значительной мере совпадение конкретного как теоретического воспроизведения целостного объекта и логического. Поскольку совпадение логического и исторического – сложный, противоречивый процесс, необходимо специально рассмотреть его некоторые аспекты. Прежде всего, это особенности самого исторического познания, которое развивается, совершенствуется, но полученные на его основе результаты не должны оцениваться как окончательные, абсолютно истинные. Необходимо принимать во внимание, в частности, неполноту исторической летописи (т.е. следов прошлых событий), ограниченность возможностей экспериментальной деятельности (проведение экспериментов с современными явлениями позволяет строить лишь вероятностные предположения о событиях прошедшего), влияние социальной позиции историка на процесс и результаты исследований и т.д.

Принцип историзма («изучение настоящего – ключ к познанию прошлого») занимает важное место в историческом познании, так как он помогает исследованию не только результатов прошлых событий, дошедших до современности, но также дает направление и основу для теоретического воссоздания самого характера процессов и управляющих ими закономерностей. При его применении важно руководствоваться диалектико-материалистическим пониманием его теоретической предпосылки принципа историзма, осознавать противоречивое единство элементов повторяемости и неповторяемости в развитии изучаемого объекта, преодолеть опасность модернизации прошлых явлений. Поэтому можно утверждать, что положение К. Маркса «анатомия человека – ключ к пониманию анатомии обезьяны» может рассматриваться в двух разных значениях. Одно из них выражается в том, знание структуры и функционирования современных явлений даже на эмпирическом уровне позволяет высказывать предположение об отдельных чертах существования объектов прошлого. Второе, - теоретическая картина современной действительности позволяет высказывать предположения об истории объекта, поскольку сохраняются инвариантные элементы в процессе его развития. Диалектическое совпадение логического и исторического как теория и история объекта предполагает их взаимодействие. Во – первых, если знание истории объекта помогает созданию его теоретической картины, то и результаты такого исследования, в свою очередь, позволяют более глубоко понять его историю, выделить относительно самостоятельные стадии его развития и специфику их функционирования; Во – вторых, для исследования, как теории, так и истории объекта необходимо предварительное, хотя бы гипотетическое представление о характере объекта, его целостности, без которых невозможно определить границы его существования и начало возникновения. Эти знания получаются в экспериментальной деятельности на основе изучения современного этапа функционирования объекта. Затем на этом фундаменте, а также на основе анализа сохранившихся следов прошлого создаются гипотезы об истории объекта, которые проверяются практикой конкретного исторического исследования. В этом смысле теоретическое познание структуры буржуазных отношений дает возможность «заглянуть в структуру и производственные отношения всех тех погибших форм общества, из обломков и элементов которого оно было построено». В - третьих, диалектическое единство исторического и логического требует избегать модернизации прошлого, т.е. не рассматривать прежние стадии лишь как ступеньки к его последней форме. Это мешает теоретическому воссозданию специфики исторических этапов и событий, приводит к игнорированию тех особенностей, которые могли определять их важные стороны, не сохранившиеся на современном этапе. В – четвертых, последовательность понятий теоретической системы не всегда отражают буквально историческую последовательность возникновения лежащих в их основе реальных процессов и явлений, но учитывает характер их взаимосвязи, субординацию в современных условиях. /Так, в «Капитале» торговый капитал, исторически возникший ранее промышленного, рассматривается как подчиненный промышленному капиталу/. Общее же значение знания истории объекта для разработки теоретической системы его понятий выражается в том, что без этого анализа нельзя преодолеть эмпирический уровень исследования, достаточно четко осознать характер взаимосвязи, субординации современных явлений.

Другой аспект взаимосвязи исторического и логического выражается как взаимосвязь теоретической системы понятий объекта и истории знаний об этом объекте. Она может учитываться при создании любой теоретической системы понятий, но особую важность приобретает в тех случаях, когда нет возможности воссоздать историю объекта /например, в физике или химии/. Здесь необходимо учитывать целый ряд моментов. Возможны разные варианты соотношения истории объекта и истории знаний о нем. Один вариант – сохраняется устойчивость объектов как элементов объективного мира, но происходит их изменение как объектов познания по мере включения их свойств во взаимодействие с познающим субъектом, что, в частности, приводит к смене различных физических картин мира. Другой вариант – развитие социальных наук, которые в значительной мере эволюционируют и по мере реального изменения явлений, выступающих для них объектом исследования. Но и здесь было бы некорректно утверждать, что история науки буквально воспроизводит историю объекта. Более глубокое познание сущности объекта на его зрелых стадиях, более явственное обнаружение его тенденций позволяет вносить коррективы в понимание функционирования объекта, доступное ученым на предшествующих этапах.

Использование знания истории науки для разработки теоретической системы объекта – менее надежный способ, чем знание истории объекта. Здесь необходимо учитывать замечание К.Маркса о том, что ученые приходят к вычленению начала, исходных клеточек анализа трудным и сложным путем, способны «возводить жилые здания», когда еще не построен фундамент. Но, тем не менее, он также дает определенные основания для построения теоретической системы.

Осознание диалектического единства взаимодействия логического и исторического для современных ученых может служить методологической основой понимания взаимосвязи исторического и системного метода и лежащих в их основе принципов историзма и системности. По этому вопросу ведутся дискуссии, и наблюдается широкий диапазон различных мнений о взаимодополнительности этих методов, до их полной противоположности. Очевидно, характер субординации этих методов меняется с изменением объекта и целей научного исследования.