Строительство нацистского мифа

Теперь пора вернуться к самому содержанию нацистского мифа. Согласно вышесказанному, речь пойдет не столько (или самую чуточку) об имевшихся в наличии мифах, использованных нацизмом, сколько о строительстве нового мифа, строительстве, в котором история, о которой мы только что напомнили, принимается за работу или, точнее, доходит до того, что выдвигает самое себя в виде завершенного произведения.

Начиная с конца XIX века строительству этого мифа предшествовало, и не в одной Германии, более чем широко развернувшееся строительство арийского мифа. Но мы не можем здесь на этом задерживаться. Мы должны остановиться на строительстве собственно нацистского мифа. То есть на том, что представляет собой не миф нацистов, a нацизм, сам национал-социализм в виде мифа. Нацизм (и во многих отношениях итальянский фашизм) характеризуется тем, что он поставил свое собственное движение, собственную идеологию и собственное государство как действительное воплощение некоего мифа или как живой миф. Именно так и говорит Розенберг: Один мертв, но в другом качестве, как сущность германской души, Один возрождается на наших глазах.

Мы попытаемся реконструировать это строительство через «Миф XX века» Розенберга и «Mein Kampf» Гитлера. Именно в таком порядке, хотя первая книга была опубликована в 1930 г., а вторая в 1927, ибо вторая в своей самой непосредственной направленности представляет, конечно же, программу, которая действительно была пущена в дело. Книга Розенберга, напротив, образует один из самых знаменитых теоретических аккомпанементов этой программы. Он, конечно же, был не единственным, и к тому же не всеми нацистами приветствовался безоговорочно (особенно в части антихристианского неистовства). Однако чтение этой книги было практически обязательным, мы пользуемся здесь сорок вторым изданием 1934 г., и тираж достиг 203 000 экземпляров… (Правда, использованное нами издание «Mein Kampf» 1936 г. является сто восемьдесят четвертым, а тираж — 2 290 000 экземпляров…).

Будь на то время, следовало бы остановиться на стиле (если так можно выразиться) этих книг, которые во многих отношениях сходны, Как в композиции, так и в языке, использованном ими, обе книги все время прибегают к набору утверждений и никогда — или лишь изредка — к аргументации. Это нагромождение — зачастую черновой набросок самоочевидностей (по крайней мере выдаваемых за таковые) и неустанно повторяемых достоверностей. Как молотом вбивается какая-нибудь идея, она подпирается всем, что, как кажется, к ней подходит — без всякого анализа, без обсуждения возможных возражений, без единой ссылки. Нет ни знания, подлежащего установлению, ни мысли, подлежащей завоеванию. Есть лишь провозглашение уже приобретенной, всецело наличествующей истины. В итоге уже в этом плане они неявно взывают не к логосу, а к своего рода мифологическому словоизлиянию, которое не то чтобы поэтично, но, тем не менее, все свои ресурсы черпает в голом и властном могуществе самоутверждения.

Этот «стиль» отвечает «мышлению» мифа, предлагаемому Розенбергом. В самом деле, для него миф не является в первую очередь особым формообразованием, которое мы обозначаем этим словом, то есть формообразованием повествования, символизирующего свой собственный исток. Мифологические повествования принадлежат к мифологическому веку, то есть для Розенберга — к ушедшему в прошлое веку, который был веком «беззаботной символизации природы» (с. 219). Как и всякий хороший позитивист, сциентист или Aufklarer — и в этом отношении в довольно неромантичной манере — Розенберг считает этот век примитивным и наивным. Вот почему он критикует тех, кто хочет вернуться к германским источникам мифологии (или теряет свое время, изнывая желанием вернуться к Эдде, говорится на той же странице). Религия Вотана мертва, она должна была умереть (ср. с. 6, 14, 219). Стало быть, миф не относится к мифологии. Миф собственно — это скорее сила, чем вещь, объект или представление.

Таким образом, миф — это могущество собирания основополагающих сил и устремлений индивида или народа, могущество подземной, незримой, неэмпирической идентичности. Что следует прежде всего понимать по оппозиции к всеобщей, развоплощенной идентичности того, что Розенберг называет «безграничными абсолютами» (с. 22), каковыми являются все Боги и все Субъекты философии, абсолют Декарта, как и абсолют Руссо или Маркса. В противоположность этим растворившимся в абстракции идентичностям миф обозначает идентичность как собственное отличие и его утверждение.

Но также — и сначала — миф обозначает эту идентичность как тождество чему-то такому, что не дано ни как событие, ни как дискурс, но что грезится. Могущество мифа — это могущество грезы, проекции образа, с которым мы себя отождествляем. В самом деле, абсолют не может быть чем-то таким, что мы полагаем вне себя, абсолют — это греза, с которой я могу себя идентифицировать. И если сегодня, говорит Розенберг, имеет место «мифологическое пробуждение», это значит, что «мы снова начинаем грезить нашими изначальными грезами» (с. 446). В изначальной грезе речь не о Вотане и не о Валгалле, выветрившихся мифологических формах грезы, а о самой сущности этой грезы. Мы вскоре увидим, как обстоят дела с этой сущностью, но она возвещается уже в следующем: «Викинги не были всего лишь воинами-завоевателями, как многие другие, они грезили о чести и государстве; о том, чтобы царствовать и творить» (там же). Однако, уточняет Розенберг, Германия как таковая еще не грезила, она еще не грезила свою грезу. Он цитирует Лагарда: «Немецкого государства никогда не было». Никогда еще не было мифологической идентичности, то есть доподлинной — и могущественной — идентичности Германии.

Таким образом, истина мифа держится на двух вещах.

1) На веровании: истинным миф становится в силу вовлеченности грезящего в свою грезу. «Миф истинен лишь тогда, когда он захватывает всего человека» (с. 521). Требуется безраздельное верование, непосредственная и безоговорочная вовлеченность в пригрезившуюся фигуру, только тогда миф станет самим собой или еще, если так можно выразиться, только тогда фигура эта обретет фигуру. Отсюда важнейшее следствие: для «верующих» в этом смысле подчинение народа верованию, символическо-мифолигическое вдалбливание в голову не суть просто эффективная техника, но также и мера истины. (Впрочем, всем известны страницы, на которых Гитлер говорит о необходимости массовой пропаганды).

2) На том, что природа и цель мифа, или грезы, таковы, что требуют воплощения в какой-то фигуре или в каком-то типе. Ведь тип — это реализация единственной в своем роде идентичности, заключенной в грезе. Это сразу и модель для идентичности, u ее представленная, действительная, сформированная реальность.

Так мы подходим к одному существенному моменту в строительстве мифа:

Розенберг заявляет: «Свобода души — это Gestalt» (с. 529) (форма, фигура, конфигурация, то есть никакой абстрактности, вообще говоря это способность придать фигуру, воплотить). «Gestalt — всегда пластически ограничен… (его сущность в том, чтобы иметь форму, отличие; «граница» здесь — это те линии, что очерчивают фигуру на каком-то фоне, выделяют и отличают какой-то тип). «Это ограничение обусловлено расой…» (вот оно, содержание мифа: раса есть идентичность некоей формообразующей силы, единственного в своем роде типа). «Но эта раса является внешней фигурой определенной души».

Последняя черта является лейтмотивом Розенберга и постоянно встречается у Гитлера — в более или менее явной форме: раса — это душа, при случае — гениальная душа (М. К., с. 321), внутри которой, впрочем, имеются индивидуальные различия и гениальные индивиды, которые лучше выражают или формируют тип. Что прежде всего означает, что «раса» — это принцип и место мифологического могущества. И если нацистский миф определяется прежде всего в виде мифа «расы», объясняется это тем, что нацистский миф — это миф Мифа, то есть миф творческого могущества, вообще способности порождать миф. Как если бы сами расы были прежде всего типами, пригрезившимися какому-то высшему могуществу. Розенберг снова цитирует Лагарда: «нации суть мысли Бога».

Этот принцип типа как единственной в своем роде абсолютной и конкретной идентичности, как исполненности мифа Гитлер старательно обосновывает — впрочем, на скорую руку, так как ему совсем недосуг прибегать к настоящему позитивистскому обоснованию — на примере животных разных видов, которые совокупляются исключительно внутри одного вида, типа, тогда как всякие «незаконнорожденные» твари оказываются «дегенератами».

В этом отношении важно обратить внимание на то, что евреи — это не только дурная раса, не только неполноценный тип, еврей — это антитип, как нельзя более незаконнорожденный. У него нет собственной культуры, говорит Гитлер, и даже нет собственной религии, ибо монотеизм ему предшествует. У еврея нет Seelengestalt (формы или фигуры души) и потому нет Rassengestalt (формы или фигуры расы): его форма бесформенна. Это человек абстрактной универсальности, противостоящей единственной в своем роде и конкретной идентичности. Вот почему, как уточняет Розенберг, еврей - не антипод германца, но его «противоречие», что, конечно же, значит, что это не противостоящий тип, но само отсутствие типа — опасность, присутствующая во всякого рода незаконнорожденности, каковая к тому же чревата паразитическим образом жизни.

Тогда в ход идет один механизм, который можно описать так.

1) Следует пробудить могущество мифа — перед лицом абстрактных универсалий (науки, демократии, философии) и перед лицом крушения (завершившегося в войне 14-18 годов) двух верований нового времени: христианства и веры в человечество (которые, конечно же, хотя Розенберг об этом и не говорит, являются мифами, но выродившимися и, возможно, «оевреевшимися», во всяком случае это мифы обескровленные, бесплотные, свойственные времени, которое утратило чувство расы, чувство мифа).

2) Следует, стало быть, пробудить могущество расы, или народа, могущество volkisch, которое будет характеризоваться как производительная, или формообразующая, сила мифа и как ее запуск в дело, то есть как деятельное участие народа в своем мифе, выходящее за рамки простого верования. Эта вовлеченность будет отныне именоваться «мистикой», и этим словом Розенберг хочет обозначить всецелую, тотальную причастность к типу. О чем, к примеру, и пишет: «жизнь расы, народа не сводится к логично развивающейся философии или к процессу развития согласно законам природы, это формообразования некоего мистического синтеза» (с. 117).

Вот почему, выходя за рамки философии и знания вообще, мистическое признание является не столько Erkenntnis, сколько Bekenntnis, то есть не столько познанием, сколько «признанием», исповедью — в смысле исповедания своей веры. В точности так же и согласно сходной оппозиции Гитлер заявляет, что важно произвести Glaubensbekenntnis, изложение или подтверждение своей веры (М. К., с. 508).

3) Для каждого народа это исповедание веры относится к мифу этого народа, то есть относится к изначальной проекции и изначальному проекту его идентичности. (Следовательно, для германцев это германская идентичность.) Но такое исповедание веры является именно ее подтверждением, то есть деянием. Это исповедание не сводится к какой-то духовной позиции, по крайней мере в обычном смысле этого выражения. Отношение «мистики» к «мифу» принадлежит к порядку жизненного опыта (Erlebnis — один из главных концептов того времени). Тут имеет место «мистический опыт» (Розенберг, с. 146), что означает, что миф достигает истинности лишь тогда, когда он проживается. Если миф должен формировать действительный миф, то исповедание веры должно быть непосредственным проживанием этого типа. (Вот почему все символы мифологического порядка — униформы, жесты, парады, энтузиазм церемоний, равно как молодежные движения или всякого рода объединения не суть просто техники фашизма, они самоцельны, поскольку воплощают в себе конечную цель тотального Erlebnis типа. Символика не есть лишь знак отличия, это осуществление грезы.)

Тем не менее, дабы схема была полной, следует коснуться наконец своеобразия — даже преимущества, абсолютного преимущества — некоей расы и некоего типа. Что требует двух дополнительных определений.

1) Раса, народ, держится на крови, а не на языке. Это положение неоднократно возникает и у Розенберга, и у Гитлера: кровь и почва, Blut und Boden. (Гитлер иллюстрирует его, объясняя, что если негра выучить немецкому языку, из него все равно не получится немца.) Во многих отношениях это утверждение разрывает связь с традицией (в частности, с романтической) поиска или признания идентичности через язык. Миф, востребованный в традиции, зачастую отождествляется с muthos, изначальным языком, противопоставленным logos. Здесь, напротив, миф становится некоторым образом кровью и почвой, откуда он, в итоге, и бьет ключом. Это смещение объясняется несколькими причинами государственного единства. Типизированию подлежит почва (непосредственная природа Германии) и вместе с ней кровь немцев.

Именно так образуется, в частности, арийская кровь, которую Розенберг возводит к Атлантиде.

2) Почему арийцы? Потому что они являются носителями солнечного мифа. Они являются носителями этого мифа, потому что для северных народов сила впечатления солнечного зрелища определяется мерой его редкости. Арийский миф — это солнечный миф, противостоящий мифам Ночи, хтоническим божествам. Отсюда солнечная символика и свастика.

Почему солнечный миф? Можно было бы ответить без всякой натяжки, что для Розенберга этот миф ясности представляет собой ясность мифа вообще. Он пишет, например: «Мифологический опыт ясен, как белый свет солнца» (с. 146). Миф солнца — это не что иное, как миф того, что выявляет формы как таковые — в их зримости, в срезе их Gestalt, в то же время это миф силы или тепла, содействующих самому формообразованию этих форм. Иначе говоря, и не возвращаясь к тому, что было сказано о культе света и Полудня, солнечный миф — это миф самой формообразующей силы, изначального могущества типа. Солнце — это источник типологического различения. Или, если угодно, солнце — это архетип. Ариец не есть лишь тип среди других типов, он является типом, в котором представляет себя (грезит себя и себя воплощает) само мифологическое могущество, природа-мать всех типов. Это преимущество развивается по трем главным осям.

1) Ариец является основоположником цивилизации par exellence, Kulturbergrunder (основоположник цивилизации) или Kulturschopfer (создатель цивилизации), противостоящий обыкновенному «носителю цивилизации» (Kulturtrager). «Часто в течение немногих тысячелетий или даже немногих веков арийцы создавали цивилизации, которые с самого начала полностью воплощали внутренние черты их сущности» (М. К., с. 319). Этот народ является народом, или кровью, непосредственного (и, в общем, гениального) созидания совершенных форм.

2) Великими арийцами античности являются греки, то есть народ, породивший миф как искусство. Греки вложили в форму свою душу (свою кровь), они произвели Darstellung (представление) или Gestaltung (формообразование или фигурообразование) — как раз в абсолютном различии форм, в искусстве. Перед лицом греческого искусства имеет место опыт Formwillen, воля к форме, или воление-формировать. Вот почему начиная с греков искусство является самоцелью, религией в себе. Что здесь означает вовсе не «искусство для искусства», а то, что Розенберг называет «органическим искусством, порождающим жизнь» (с. 448). В такой оценке много от Вагнера, но еще больше от понимания жизни как искусства и тем самым тела, народа и государства как произведений искусства, то есть как свершившихся форм воли, как завершенных идентификаций пригрезившегося образа.

3) Великими арийцами современного мира являются немецкие мистики, главным образом Мейстер Экхарт (оставим в стороне невероятную подтасовку всей его истории и всего его творчества, которую осуществляет в своей книге Розенберг). Ибо Экхарт, произведя на свет миф свободной души, открыл решительно новую возможность мифологизации. В мистическом опыте чистое нутро души (внешним выражением которой является раса) проживается как нечто более великое, чем сама вселенная, нечто от всего — и прежде всего от Бога - совершенно свободное. Тут миф излагается во всей его чистоте: речь о том, чтобы себя формировать, себя типизировать, причем как абсолютно свободного творца (и, следовательно, как само-творца). Розенберг пишет: «Один был мертв, и остается мертвым; но немецкий мистик обнаружил «Всемогущего всевышнего» в собственной душе» (с. 219).

Поскольку душа или «личность», или «гений», сама в себе пребывает как свой, самый что ни есть собственный «миф», или еще: поскольку душа, порождающая самое себя из своей собственной грезы, это в сущности не что иное, как абсолютный Субъект, самотворец, субъект, который не сводится к позиции когнитивной (как субъект Декарта), духовной (Экхарт) или спекулятивной (Гегель), а собирает в себе все эти определения и превосходит их в непосредственно и абсолютно «натуральной» позиции: в крови и в почве. Арийская раса есть, если так считать, Субъект как таковой. В ней, в этом «коллективном и священном эгоизме, каковым является Нация» (Гитлер, интервью 1933 г.), осуществляется и воплощается самоформирование.

Вот почему центральный мотив этой «души» и ее Gestaltung'a сводится в конечном итоге к следующему: во-первых, к цивилизаторскому созиданию и господству посредством крови; во-вторых, к охранению крови, то есть чести. В конце концов в мифе возможен только один выбор: выбор между любовью и честью (ср.: Розенберг, с. 146). Изначальный выбор арийца или выбор, созидающий арийца, — это выбор расовой чести.

Как мы уже могли видеть, большая часть основополагающих характеристик этой конструкции встречается у Гитлера. Но они у него встречаются в таком виде, который можно было бы обозначить как на сей раз абсолютно современную, политизированную и технизированную версию строительства мифа.

Это все равно что сказать, что «Mein Kampf» представляет собой решительно «практическую» версию строительства мифа. Но теперь нам понятно, что «практика» здесь не идет следом за «теорией»: она ей, если так можно сказать, соприродна или имманентна, ведь логика мифа есть не что иное, как логика его само-осуществления, то есть самоосуществления арийской расы как само-осуществления цивилизации вообще. Миф осуществляется наистрожайшим образом как «национал-социализм». Что подразумевает несколько дополнительных определений, которые мы под конец и перечислим:

1) Насущная теперь уже схватка — это прежде всего схватка идейная или «философская» (Гитлер не говорит о мифе — он говорит на языке современной рациональности). «Грубая сила» ни на что не способна, если она не опирается на великую идею. Но беда и зло современного мира как раз и заключаются в этой абстрактной, развоплощенной, бессильной двоякой идее индивида и человечества. Иначе говоря: в демократии и марксизме. Следовательно: «Краеугольный камень программы национал-социализма в том, чтобы упразднить либеральное понятие индивида, равно как и марксистское понятие человечества, и поставить на их место понятие сообщества Volk, укорененного в почве и соединенного узами одной крови» (Гитлер, речь в Рейхстаге, 1937 г.). Схватка должна быть схваткой за действительное воплощение этого понятия, каковое есть не что иное, как концепт мифа.

2) Это, стало быть, схватка за то, название чему Гитлер заимствует из философской традиции и что занимает в его речи место мифа: Weltanschauung, «мировоззрение» (существует специальная служба Weltanschauung). Нацизм — это прежде всего «формирование и осуществление его weltanschaulich (мировоззренческого) образа» (М. К., с. 680), то есть строительство и формирование мира согласно зрению, образу формотворца, арийца. «Weltanschaulich схватка» (там же) — это не просто начинание по завоеванию господства; это начинание по формообразованию мира (наподобие начинаний Александра и Наполеона). Арийский мир должен быть много больше, нежели мир, который арийцы завоевали и который они эксплуатируют: он должен быть миром, ставшим арийским (вот почему необходимо исключить из него не-тип par exellence, еврея, равно как и несколько других выродившихся типов). Weltanschauung должно быть воплощено абсолютно, вот почему это требует «полного потрясения всей общественной жизни, в соответствии с его взглядами, его Anschauungen» (M. К., с. 506). Anschauen, «зрение» как интуитивный акт, доходящий до самого сердца всех вещей и формирующий само бытие — «зрение грезы», активное, практическое, инструментальное лежит в самом сердце «мифическо-типического» процесса, становящегося таким образом деятельной грезой «тысячелетнего Рейха».

3) Вот почему Weltanschauung является абсолютно нетерпимым и не может фигурировать, как «какая-нибудь партия наряду с другими партиями» (М. К., с. 506). Это не просто философский или политический выбор, это сама необходимость творения, крови творца. Вот почему это мировоззрение должно быть объектом верования и функционировать как религия. Верование не возникает само по себе, оно должно быть разбужено и мобилизовано в массах. «Самая прекрасная теоретическая идея не имеет ни цели, ни ценности, если Fuhrer не может направить к ней массы» (М. К., с. 269), тем более что массы подвластны прежде всего аффективным движущим силам.

(Это манипулирование «weltanschaulich» верованием требует специального исследования, в котором можно было бы показать, насколько трудно разделить у Гитлера убеждения и манипуляцию, Он одновременно развивает и все следствия логики верования, которая ему присуща и которой он себя подчиняет, и грубо использует ресурсы этого верования в целях утверждения собственной власти. Но само это использование остается в рамках логики верования: ведь надо же пробудить или заново разбудить в немцах арийскую грезу. Очень может быть, что гитлеризм можно определить как вполне трезвое использование — причем не обязательно циничное, ибо оно само сохраняет убежденность — готовности современных масс к мифу. Манипулирование массами — это не только техника, это также и цель, если, в конечном счете, сам миф манипулирует массами и осуществляет себя в них.)

***
Мы лишь постарались раскрутить определенную логику, и, стало быть, другого заключения не ждите. Мы хотим только подчеркнуть то, насколько глубоко эта логика - в двойной характеристике миметической воли к идентичности и самоосуществления формы — принадлежит к предрасположенности Запада вообще, точнее говоря, к основополагающей предрасположенности субъекта, в метафизическом смысле слова. Нацизм не есть итог Запада, что не мешает ему быть его неизбежным свершением. Но также невозможно просто отмахнуться от него, как от какого-нибудь искажения, ни как от просто ушедшего в прошлое искажения. В удобной защищенности достоверностями морали и демократии мы не только ни от чего не застрахованы, но и рискуем не увидеть, как приходит или возвращается то, возможность чего не сводится к чистой случайности истории. Анализ нацизма никогда не следует понимать на манер обычного судебного дела, это, скорее, всегда какая-то деталь в общей деконструкции истории, откуда мы и происходим.

Примечания

Сорель, Жорж (1847-1922) — французский философ и политолог, автор оригинальной концепции мифа как организующей и движущей силы истории.

Морен, Эдгар (р. 1921) — французский социолог и культуролог, работы которого сосредоточены на проблемах социального воображаемого.

Леклер, Серж — современный французский философ.

Франк, Манфред — современный немецкий философ.

С.9. Бразийак, Робер (1909-1945) — французский писатель, один из идеологов коллаборационизма и национальной революции, расстрелян в ходе послевоенных чисток.

Volkslied — народная песня (нем.).

Города Ганзейского союза — объединение германских, датских и шведских городов (числом до 90), основанное в 1367 г. и процветавшее в XIV- XVI вв.

Эдды — два памятника древнескандинавской литературы («Старшая Эдда», XI-XII в., «Младшая Эдда», собранная С. Стурлусоном в начале XIII в.), представляющие собой сказания о богах и древних героях.

Один — высший из богов скандинавской мифологии.

Вотан (Водан) — верховный бог континентальных германцев, соответствующий Одину скандинавов.

Вагнер, Рихард (1813-1883) — немецкий композитор, один из основоположников и выразителей современного германского мироощущения.

Петен, Анри Филипп (1856-1951) — французский полководец, герой первой мировой войны, глава коллаборационистского правительства (1940- 1944).

Барт, Ролан (1915-1980) — французский критик, литературовед, социолог, один из основоположников структурного метода современных гуманитарных наук.

Брехт, Бертольт (1898-1956) — немецкий писатель и режиссер, реформатор современной драматургии.

Арендт, Ханна (1906-1975) - немецкий филоoсоф и социолог, автор знаменитой концепции современного тоталитаризма. После пришествия к власти нацистов работала во Франции, затем - в США.

Шмитт, Карл (1888-1985) — немецкий мыслитель-государствовед, один из идеологов «консервативной революции».

Джантиле, Джованни (1875-1944) — итальянский философ, создатель оригинальной концепции актуализма, задействованной в фашистской идеологии.

Юнгер, Эрнст (1895-1998) — немецкий писатель и мыслитель, создатель концепции «нового национализма».

Хайдеггер, Мартин (1889-1976) — немецкий философ, критик западной метафизики, мысль которого пересекалась одно время с разработкой «нацистского мифа».

Беньямин, Вальтер (1892-1940) — немецкий мыслитель, социолог и искусствовед, один из первых глубоких критиков фашизма.

Витгенштейн, Людвиг (1889-1951) — австрийский философ, один из инициаторов «лингвистического» поворота в философии XX в.

Батай, Жорж (1897-1962) — французский писатель и мыслитель, творчество которого определяется рефлексией кризиса современной западной культуры.

Muthos, logos — миф, логос (греч).

Райх, Вильгельм (1897-1957) —- австрийский врач, психолог и социолог, учение которого сочетало психоанализ и марксистскую теорию.

Гельдерлин, Фридрих (1770-1843) — немецкий поэт-романтик, один из инициаторов воспевания древней Эллады в противовес убогой немецкой действительности рубежа XVIII-XIX вв.

Руссо, Жан-Жак (1712-1778) — французский писатель, один из первых критиков основ западной культуры.

Баррес, Морис (1862-1923) — французский писатель, идеолог национально-патриотического крыла французской культуры.

Клодель, Поль (1868-1955) — французский поэт и драматург, выразитель католической традиции в литературе.

Манн, Томас (1875-1955) — немецкий писатель, раннее творчество которого, направлявшееся рефлексией об «особом пути» Германии, вписывалось в идеологию «консервативной революции».

Клеопатра (68-30 до Р. X.) — египетская царица. Покончила с собой, не желая украсить собой триумф Августа.

Иштар, Астарта - верховные женские божества в ассировавилонской и, соответственно, западносемитской мифологиях.

Дюрренматт, Фридрих (1921 — 1990) — швейцарский писатель, прозаик и драматург, позднее творчество которого проникнуто апокалиптическими мотивами.

Бэтсон, Грегори (1904-1980) — американский антрополог, учение которого сочетает психоанализ с современными теориями коммуникации.

Винкельман, Иоганн-Иохим (1717-1768) — немецкий археолог и теоретик искусства.

Бахофен, Иоганн Якоб (1815-1887) — швейцарский историк права, положил начало изучению проблем «материнского права» — «Mutterrecht».

Роде, Эрвин (1845-1898) — немецкий филолог-классик. Имеется в виду его работа «Психея. Культ души и вера в бессмертие у греков» (1894).

Леви-Брюль, Люсьен (1857-1939) — французский философ, этнограф и психолог, автор концепции «дологического мышления» в первобытном сознании.

Зиберберг, Ганс Юрген (р. 1935) — немецкий кинорежиссер, сценарист и продюсер.

Валгалла (вальхалла) — в скандинавской мифологии дворец Одина, куда попадают павшие герои.

Лагард, Пауль (1827-1891) — немецкий мыслитель, теоретик радикального консерватизма.

Экхарт, Иоганн (Мейстер Экхарт, ок. 1260- ок. 1327) — монах-доминиканец, основоположник немецкого религиозного мистицизма.