Чтении философской литературы 8 страница

Мы должны избавиться от представления, что философствование по своей сути есть занятие профессоров. Философствование — это дело человека, и, видимо, при любых условиях и обстоятельствах — дело рабов в той же мере, что и господ. Историческое явление чего-то истинного мы впервые понимаем только при обращении к тому миру, в котором это явление произошло, а также к судьбам людей, которые это явление осознавали. Когда такие явления оказываются далеки и чужды нам, то как раз вследствие этого они и становятся для нас проясняющими. Философскую мысль и мыслителя мы должны отыскать в их живой действительности. Истинное не парит в отрыве от всего, в воздухе абстракции — само для себя, само на себя опираясь.

Мы прикасаемся к истории философии там, где в ходе основательного изучения того или иного труда сохраняем близость к тому миру, в котором этот труд возник.

Однако руководствуясь этим, мы ищем аспекты, которые историческое целое философствования располагает перед нашим взором в четко определенном порядке, хотя и не бесспорном, но все-таки служащем путеводной нитью для ориентации в обширных пространствах философской мысли.

История философии в целом, охватывающая собой два с половиной тысячелетия, — это как одно великое мгновение становления самосознания человека. Вместе с тем это мгновение представляет собой бесконечную дискуссию, которая открывает сталкивающиеся силы, кажущиеся неразрешимыми вопросы, высокие достижения и соскальзывания вниз, глубокие истины и вихри безумия. В историко-философском знании мы пытаемся найти схему того обрамления, в рамках которого философские мысли имеют свое историческое место. Только всемирная история философии показывает, как проявлялась философия исторически в самых разных общественных, политических и личностных ситуациях.

С самого начала философская мысль развивалась независимо в Китае, Индии и Западной Европе. Несмотря на имевшуюся иногда связь между этими тремя мирами, их разделенность — примерно вплоть до Рождества Христова — была столь существенной, что каждый из них должен постигаться исходя только из него самого. Позднее влияние, оказанное на Китай возникшим в Индии буддизмом, по своей силе может сравниться с тем влиянием, которое оказало на западный мир христианство.

Развитие мысли в этих трех регионах имеет одинаковую траекторию движения. После доисторического периода, который с трудом поддается историческому прояснению, в осевом времени (800 — 200 до Р.Х.) повсюду начинают обозначаться основополагающие мысли. Затем следует этап некоторого распада, происходит консолидация великих религий спасения, после чего вновь и вновь повторяется череда обновлений, и вслед за тем наступает этап сводящих все воедино систематических построений, схоластических систем и, в особенности, доведенных до крайности логических спекуляций — сублимаций метафизического смысла.

Эта типичная периодизация, синхронно разворачивавшаяся в трех регионах исторического развития, в Западной Европе отличается рядом особенностей: во-первых, более сильным духовным движением и развитием, обновляющемся в духовных кризисах; во-вторых, разнообразием языков и народов, которые стимулируют выражение мысли, и, в-третьих, уникальным развитием науки.

Западноевропейская философия исторически подразделяется на четыре примыкающие друг к другу области.

Первая: греческая философия. Она проходит путь от мифа к логосу, создает основополагающие для Западной Европы понятия, категории, а также возможные основополагающие установки в осмыслении целого, вбирающего в себя бытие, мир и человека. Греческая философия остается для нас царством, где господствует типика простого, благодаря усвоению которой мы должны сохранять ясность мышления.

Вторая: средневековая христианская философия. Она проходит путь от библейской религии самой по себе к ее обдуманному пониманию, от откровения к теологии. В этой философии возникает не только доказывающая и воспитывающая схоластика. В творческом мышлении обнаруживает себя особый мир, который по самому своему происхождению является религиозным и философским одновременно (прежде всего у апостола Павла, Августина, Лютера). Нам остается только сохранять животрепещущую тайну христианства, которая присутствовала в этой области мысли.

Третья: новоевропейская философия. Она возникает вместе с современным естествознанием и новой личностной независимостью человека по отношению к любому авторитету. Кеплер и Галилей, с одной стороны, Бруно и Спиноза — с другой, репрезентируют новые пути. Это время оставило нам удостоверенность в смысле подлинной науки (который, однако же, с самого начала был искажен) и удостоверенность в смысле личной вободы, которой обладает душа.

Четвертая: философия немецкого идеализма. Начиная от Лессинга и Канта вплоть до Гегеля и Шеллинга разворачивается путь мыслителей, которые по глубине размышления превзошли, возможно, все, что было до сих пор помыслено в Западной Европе. Их творчество разворачивалось не на фоне великой государственной и общественной жизни, но протекало в замкнутом частном существовании, погруженном в историческое целое и целое космоса. Богато одаренные искусством спекулятивного мышления и способностью видеть самые разные содержательные стороны человеческого бытия, они создавали по ту сторону действительного мира свои великие труды. Нам остается только постараться выявить у них ту возможную глубину и широту, которые без этих трудов были бы утрачены.

Вплоть до семнадцатого столетия и даже еще позже все мышление находилось под определяющим влиянием античности, Библии и Августина. Такое положение дел начинает постепенно изменяться с восемнадцатого столетия, когда люди все больше и больше начинают полагать, что могут руководствоваться исключительно собственным разумом, обходясь без истории. В то время как унаследованное от традиции мышление утратило свою действенную силу, научно-историческое знание истории философии набрало силу, сузив, однако, горизонт исследования. Теперь стало легче, чем когда-либо ранее знакомиться со всей унаследованной философской традицией, имея в распоряжении различного рода издания и справочники.

Начиная с двадцатого столетия усиливается забвение этих тысячелетних оснований в пользу разрушительного технического знания и технических способностей, слепой веры в науку, иллюзорных посюсторонних целей, пассивной бездумности.

Уже с середины девятнадцатого столетия проступает сознание конца и вопрос, как в этих условиях еще возможна философия. Непрерывность новой философии в западных странах, профессорская философия в Германии, которая исторически поддерживала великое наследие, не могли скрыть того, что наступил конец той формы, в которой в последние тысячелетия и до сих пор являла себя философия.

Эпохальными философами выступают Киркегор и Ницше, философы одного типа, каких раньше не было, совершенно очевидно знаменующие собой кризис своего времени, — сюда же можно причислить и далекого им по духу Маркса, который превзошел всех по своему влиянию на массы.

Становится возможным экстремальное мышление (ein Denken im Äußersten), мышление, которое ставит все под вопрос, чтобы достичь глубочайшего первоистока, мышление, которое сбрасывает все препоны, для того чтобы в мире, радикально преображенном техническим веком, обрести свободный взгляд на экзистенцию, безусловное и современность.

Такая картина открывается при взгляде на историю философии в целом. Она поверхностна. Хотелось бы нащупать более глубокие взаимосвязи в той целостности, которую представляет собой история философии. Например, можно задаться следующими вопросами.

Первое: вопрос о единстве истории философии. Такое единство не является фактическим состоянием, но есть некоторая идея. Мы ищем это единство, однако достигаем лишь партикулярного единства отдельных сфер.

Мы видим приблизительно, как развивалась та или иная проблематика (например, вопрос о единстве души и тела), однако то, как это действительно было в истории, иногда лишь отчасти совпадает с мысленно выведенной конструкцией. Можно представить все в систематическом виде, как это было, например, сделано Гегелем с предшествующей немецкой философией, а затем и всей философией в целом. Однако подобная конструкция совершает насилие над тем, что в предшествующем философствовании смертоносно для гегелевского типа философствования и потому считается для него несуществующим; она не замечает, упускает то, что было как раз существенным для другого типа мышления. Ни одна конструкция истории философии в качестве рационально выстроенного ряда позиций не совпадает с исторической фактичностью.

Любые сконструированные рамки того или иного наброска единства философского развития взрываются гениальностью отдельного философа. Наряду с фактической привязанностью к прослеживаемым в истории философии взаимосвязям остается все-таки то великое, что не подлежит никакому сравнению и что присутствует всегда как чудо по отношению к постигаемому развитию.

Идея единства истории философии нацелена на ту вечную философию, которая, будучи взаимосвязанной в себе жизнью, творит исторически свои органы и формы явленности, свои одеяния и орудия труда, однако сама к ним не сводится.

Второе: вопрос о начале и его значении. Начало (Anfang) — это в какой-то момент времени вступающее в действие мышление. Первоисток (Ursprung) это то истинное, что всегда лежит в основании.

От недоразумений и искажений мысли мы всякий раз должны возвращаться назад, к первоистоку. Вместо того чтобы, руководствуясь текстами традиции, искать его на пути к собственному изначальномуфилософствованию, совершают подмену, в результате которой считается, что первоисток якобы берет начало в какое-то определенное время, например у первых досократиков, или в первоначальном христианстве, или в первоначальном учении Будды. Всякий раз необходимый путь к первоистоку принимает ложную форму пути к обнаружению начала.

Хотя начала, которые являются для нас достижимыми, и представляют собой нечто в высшей степени удивительное, однако абсолютное начало действительно ненаходимо. То, что является началом для нашей традиции, есть относительное начало, оно само всегда уже было результатом некоторых предпосылок.

Поэтому основной принцип исторического восприятия — придерживаться того, что действительно присутствует в переданных традицией подлинных текстах. Только историческое рассмотрение предоставляет возможность углубляться в сохраненное. Восполнять утраченное, конструировать то, что ему предшествовало, заполнять пробелы — все это напрасные усилия.

Третье: вопрос о развитии и прогрессе в философии. В истории философии наблюдается известная последовательность различных форм философствования, например путь от Сократа к Платону и Аристотелю, путь от Канта к Гегелю, от Локка к Юму. Однако же подобные ряды являются ложными, если считается, что более поздний философ сохранил и превзошел истину более раннего. В свою очередь и нечто новое, возникающее в подобных, связанных между собой рядах поколений не может быть постигнуто на основании предшествующего, а то, что было существенно в предшествующем, зачастую, возможно, так и остается не понятым последующими поколениями.

Бывают периоды духовного взаимодействия, рассматриваемые как один мир, как одна временная эпоха, в которые отдельные мыслители высказывают свои идеи, например греческая философия, схоластика, немецкое философское движение с 1760 по 1840 год. Это были периоды живого взаимного общения мыслителей, соучаствующих в мышлении, идущем из самого первоистока. Бывают и другие эпохи, когда философия продолжает свое существование как феномен образования или когда она, кажется, почти совсем исчезает.

Взгляд на развитие философии в целом как на прогрессивный процесс вводит в заблуждение. История философии вследствие незаменимости и исключительности ее наивысших творений подобна истории искусства. Вместе с тем история философии подобна и истории науки тем, что она имеет в качестве своих рабочих инструментов постоянно умножающиеся категории и методы, потребность в которых становится с ее стороны все более и более осознанной. Она подобна также истории религии — вследствие наличия исходных позиций, которые являются предметом веры и находят свое выражение в философии с помощью мысли.

У истории философии даже есть свои творческие периоды. Однако философия — это всегда сущностная характеристика человека. Отступая от истории духа, во времена предполагаемого упадка, внезапно может появиться философ значительного ранга. Плотин — в третьем, Скот Эриугена — в девятом столетии выступают как совершенно изолированные фигуры, абсолютно исключительные в своем роде вершины. Они и то, что было ими помыслено, занимают свое определенное место в общей связи традиции, оставаясь зависимыми от нее, возможно, в каждой своей мысли, однако, несмотря на это, каждый из них в целом привносит нечто новое в великое основоопределение мышления.

Поэтому по отношению к сущности философии недопустимо говорить, что философия пришла к концу. При любых катастрофах философия остается как фактическое мышление отдельного человека, которое в духовно бесплодные времена не поддается учету на уровне одиноких творений. Философия во все времена подобна религии.

Идея развития еще и потому является для истории философии лишь несущественной точкой зрения, что каждая великая философия совершается всецело сама в себе, она живет особняком, безотносительно ко всеобъемлющей исторической истине. Наука продвигается таким образом, что каждый новый шаг на ее пути превосходит предыдущий. Становление философии, согласно самому ее смыслу, должно полностью осуществляться в конкретном человеке. Поэтому было бы противоречием выстраивать философов в ряд, ставить их в отношения подчинения как шаги одного пути, как предварительные ступени.

Четвертое: вопрос о ранговом порядке. Философствование — идет ли речь об отдельном мыслителе или о типических воззрениях эпохи — осознает для себя определенный ранговый порядок. История философии - не нивелированное поле бесчисленных равноправных сочинений и мыслителей. Существуют смысловые связи, которых достигают лишь немногие. Прежде всего, есть наивысшие точки, солнечные светила в армии звезд. Однако дело обстоит не таким образом, как будто устанавливается некий единственный, имеющий для всех значение окончательный ранговый порядок.

Существует значительное расстояние между тем, что осознается в ту или иную эпоху всеми, и тем, что составляет содержание создаваемых в это время философских сочинений. То, что рассудок большинства находит само собой разумеющимся, может также быть высказано в форме философии и подлежать тем самым бесконечному прояснению в сочинениях великих философов. Умиротворенность знающего свой предел вникания, удовлетворенность увиденным миром, затем стремление к расширению горизонта, вопрошающее стояние на границе — все это называется философией.

Мы провели аналогию между историей философии и авторитетом религиозной традиции. Хотя в философствовании у нас и нет канонических книг, подобных тем, какими обладают религии, нет авторитетов, которым надо было бы просто следовать, нет никакой окончательной истины, которая признавалась бы существующей, однако целостность исторической традиции философствования, этого депозита неисчерпаемой истины, показывает пути к современному философствованию. Традиция — это увиденная глубина уже помысленной истины, сопровождающаяся непрестанным ожиданием, это неисчерпаемость великих сочинений, это принимаемая с глубоким почтением действительность великих мыслителей. Сущность такого авторитета в том, что он не требует от человека однозначного послушания. Задача состоит в том, чтобы с помощью этого авторитета, самостоятельно Удостоверившись в нем, прийти к самому себе, в том, чтобы в его первоистоке вновь обрести собственный первоисток.

Только на основании серьезного философствования в настоящем можно достичь соприкосновения с вечной философией в историческом явлении. Историческое явление — это средство, с помощью которого осуществляется глубинная связь с общим настоящим.

Поэтому историческое исследование следует по ступеням близкого и далекого. Добросовестно философствующий знает, с чем он всякий раз имеет дело, когда исследует тексты. То, что выступает на переднем плане, должно стать ясным и способствовать уверенному владению понятым знанием. Однако смысл и вершина исторического проникновения — это мгновения согласия и понимания в первоистоке. Здесь просвечивает то, что только и придает исследованиям, разворачивающимся на переднем плане, смысл и приводит их к единству. Без этого посредничества философского первоистока вся история философии в итоге будет вереницей заблуждений и курьезов.

Так история, пробудив меня, превращается в зеркало того, что является моим собственным: в отражении я созерцаю то, что сам мыслю.

История философии — пространство, в котором я дышу, размышляя, — с неподражаемым совершенством показывает прообразы для моих собственных разысканий. Она вопрошает посредством того, что в ней уже было испытано, удалось или потерпело неудачу. На примере отдельных своих представителей она со всей своей безусловностью воодушевляет нас на то, чтобы следовать по их пути.

Принять философию прошлого в качестве нашей собственной столь же маловероятно, как еще раз создать древнее произведение искусства. Можно лишь копировать, вводя тем самым в заблуждение. У нас нет, как у боговдохновенного читателя, такого текста, в котором мы располагали бы абсолютной истиной. Поэтому древние тексты мы любим точно так же, как и древние произведения искусства, в истину одних мы погружаемся в той же мере, как и в истину других, мы соприкасаемся с ними, однако при этом всегда остается даль, нечто недосягаемое и неисчерпаемое, с чем мы все-таки постоянно живем и от чего наконец мы отталкиваемся навстречу современному философствованию.

Ибо смысл философствования - в его современности У нас только одна действительность - здесь и теперь То что мы в результате наших уклонений упускаем больше никогда не вернется; растрачивая себя впустую, мы теряем и бытие. Драгоценен каждый день, одно мгновение может быть всем.

Мы становимся должниками нашей собственной задачи, если целиком уходим в прошлое или будущее. Только через современную действительность доступно вневременное; только через постижение времени мы приходим туда, где время как таковое погашено.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Две мои основные философские работы:

1. Philosophie. 1932. Dritte Auflage 1956. Springer-Verlag, Berlin und Heidelberg.

2. Von der Wahrheit. 1947. Zweite Auflage 1958. R.Piper & Co. Verlag, München.

Несколько небольших сочинений, обстоятельно развивающих содержание этих радиодокладов:

1. Der philosophische Glaube. 1948. Vierte Auflage 1955. R.Piper & Co. Verlag, München. 1948. Artemis-Verlag, Zürich.

2. Vernunft und Existenz. 1935. Vierte Aufläge 1960. R.Piper & Co. Verlag, München.

Для понимания философии в нашу эпоху:

1. Die geistige Situation der Zeit. 1931. Neunte Auflage 1960. Walter de Gruyter & Co., Berlin.

2. Vom Ursprung und Ziel der Geschichte. 1949. Dritte Auflage 1952.R.Piper & Со .Verlag, München. 1949. Artemis-Verlag, Zürich.

К интерпретации различных философов мною написано следующее:

1. Descartes und die Philosophie. 1937. Dritte Auflage 1956. Walter de Gruyter & Co., Berlin.

2. Nietzsche. Einfürung in das Verständnis seines Philosophierens. 1936. Dritte Auflage 1949. Walter de Gruyter & Co., Berlin.

3. Nietzsche und das Christentum. 1946. Zweite Auflage 1952. R.Piper & Co.Verlag, München.

4. Max Weber. Politiker — Forscher — Philosoph. 1932. Vierte Auflage l958. R.Piper & Co.Verlag, München (Piper-Bücherei).

5. Die großen Philosophen. 1957. Z weite Auf läge 1959. R.Piper & Co. Verlag, München.

Каким образом философствование может разворачиваться в форме конкретной науки, показывают следующие мои работы:

1. Allgemeine Psychopathologie. 1913. Siebente Auflage 1959. Springer-Verlag, Berlin und Heidelberg.

2.Strindberg und van Gogh. 1922. Dritte Auflage 1951. R.Piper & Co. Verlag, München.

Если философия имеет дело с человеком как человеком, то она должна также уметь становиться общепонятной. Даже если это и не распространяется на сложные развертывания философской систематики, однако некоторые основные мысли в краткой форме должны подлежать сообщению. Ведя речь о философии, я хотел дать почувствовать нечто, что затрагивает как раз каждого человека. Однако я пытался сделать это, не жертвуя ничем сущностью важным, даже если само по себе оно и остается сложным. При этом речь могла идти лишь о самом первом приближении к возможностям философского мышления и небольших фрагментах на этот счет. Многие великие мысли никогда и не затрагиваются в предваряющих подступах. Цель состояла в том, чтобы дать толчок к собственному размышлению.

Читателю, который пытается найти руководящую нить для своих философских размышлений, я даю ниже более детальную ориентацию для изучения философии.

б изучении философии

В философствовании речь идет о том безусловном, подлинном, которое присутствует в действительной жизни. Каждый человек как человек философствует.

Однако невозможно очень быстро постичь смысл философствования во всей его связности и продуманности. Систематическое философское мышление требует изучения. Это изучение включает в себя три пути.

Первое: участие в научных исследованиях. Оно уходит своими корнями в естественонаучное знание и филологию и разветвляется в трудно обозримое разнообразие научных отраслей. Благодаря научному опыту, применяемым методам и критическому мышлению приобретается научная позиция, являющаяся необходимой предпосылкой для истинности в философствовании.

Второе: изучение великих философов. Чтобы прийти к философии, нужно пройти путь через ее историю. Этот путь для отдельного человека есть как бы восхождение вверх по стволу великих оригинальных сочинений. Однако это восхождение удается только в том случае, если опирается на изначальный импульс, который исходит из моего присутствия в настоящем, на собственное философствование, пробуждающееся в процессе изучения.

Третье: повседневная добросовестность в том, как я провожу свою жизнь, серьезность принимаемых решений и принятие на себя ответственности за то, что я сделал и узнал из опыта.

Тот, кто упускает один из трех путей, не приходит к ясному и истинному философствованию. В этой связи для каждого, особенно для каждого молодого человека, важны вопросы, касающиеся того, каким образом он хочет пройти эти три пути, поскольку из всех имеющихся возможностей он реально может посягнуть лишь на их небольшую часть. Имеются в виду следующие вопросы:

Какую именно науку я хочу изучить основательно, профессионально?

Кого из великих философов я хочу не просто читать, но хорошо проработать? Как я хочу жить?

Ответы на эти вопросы каждый может найти для себя только сам. Они не могут быть зафиксированы в качестве какого-то единственного содержания, не могут быть окончательными в своей определенности и не могут быть положены извне. Особенно это касается молодых людей, которые должны оставаться открытыми по отношению к самым разным возможностям и попыткам.

Поэтому стоит решительно браться за дело, не позволяя себе застопориться, но постоянно проверяя и исправляя себя, причем не от случая к случаю, не как попало, но с пониманием важности всего происходящего, коль скоро обнаруживается, что все испытанное остается и продолжает воздействовать и дальше, определяя надстраивающиеся последствия.

чтении философской литературы

Читая, я прежде всего должен понимать, что имел в виду автор. Но для того, чтобы понимать это, необходимо понимать не только язык, но и содержание вопроса (die Sache). Понимание зависит от того, насколько я разбираюсь в вопросе.

При этом в изучении философии обнаруживаются следующие существенные черты.

С пониманием текста мы хотим достигнуть знания вещей. Поэтому мы должны одновременно думать и о самом вопросе, и о том, что имел в виду автор. Одно без другого делает чтение безрезультатным.

В процессе того, как я при изучении текста думаю о вопросе, в понимании происходит непроизвольное преобразование. Поэтому для правильного понимания необходимы оба элемента: углубление в содержание вопроса и возвращение к ясному пониманию предполагавшегося автором смысла. На первом пути я обретаю философию, на втором — историческое понимание.

При чтении нужно, прежде всего, обрасти основополагающую позицию, которая направляет чтение исходя из доверия к автору и из любви к постигаемому им вопросу, как если бы все сказанное в тексте было истинным. Только в том случае, если первоначально я был всецело увлечен и с высказанным согласен, а затем как будто бы опять вынырнул из самого средоточия обсуждаемого вопроса, только тогда может быть пущена в ход осмысленная критика.

В каком смысле мы изучаем историю философии и усваиваем философию прошлого, можно понять, руководствуясь тремя кантовскими требованиями. Согласно последним, от человека требуется: мыслить самому (Selbstdenken); способность мысленно встать на место любого другого человека; мыслить в согласии с самим собой. Эти требования являются бесконечными задачами. Любое предвосхищающее решение, как если бы оно уже имелось или могло бы иметься, является обманом. Мы все время стоим на пути к выполнению этих требований. История помогает нам на этом пути.

Самостоятельное мышление не возникает из пустоты. То, что мы сами мыслим, должно быть показано нам в действительности. Мы заведомо верим в первоистоки, которые пробуждает в нас авторитет традиции, давая соприкоснуться с ними в начальных точках и в свершениях исторически данного философствования. Всякое дальнейшее изучение предполагает это доверие. Без него мы не могли бы взять на себя труды, связанные с изучением Платона или Канта.

Наше собственное философствование поднимается, как бы опираясь на исторические фигуры. В понимании их текстов мы сами становимся философами. Однако такое, осуществляемое в доверительном следовании усвоение не является послушанием. В совместном продвижении мы испытываем собственную сущность. "Послушание" означает здесь: доверить себя направляющему руководству, однажды принять его за истинное. Нам не следует сразу же прибегать к критической рефлексии и все время пребывать в ней, не следует сковывать ею собственное движение, осуществляемое под руководством того или иного авторитета в истории философии. Послушание означает далее - уважение; его не может позволить себе дешевая критика; это уважение по силам только такой критике, которая, опираясь на собственную обширную работу, шаг за шагом приближается к вопросу и затем дорастает до него настолько, что он становится ей по силам. Послушание находит свою границу в том, что за истинное принимается только то, что в самостоятельном мышлении смогло превратиться в собственное убеждение. Никакой философ, даже самый великий, не является обладателем истины. Amicus Plato, magis amica veritas*.

Мысля самостоятельно, мы приходим к истине только в том случае, если постоянно озабочены своей способностью мысленно вставать на место любого другого человека. Необходимо узнать, что возможно для человека. Всерьез пытаясь думать о том, о чем думал другой, расширяют возможности собственной истины даже тогда, когда не принимают чужого мышления. Узнать же его можно, только отважившись поместить себя в него всецело. Далекое и чужое, крайности и исключение и даже нечто странное мы примеряем на себя для того, чтобы не обойти истину стороной, будет ли причиной этого слепота, или то, что мы смотрим мимо, или же то, что мы упускаем нечто изначальное. Поэтому философствующий обращается не только к тому философу, которого он выбрал в первую очередь и которого он изучает всецело и без остатка, но также и к универсальной истории философии, чтобы узнать, что там происходило и что было помыслено.

Обращение к истории может вызвать ощущение потерянности в многообразном и никак не связанном материале. Требование мыслить всегда в согласии с самим собой направлено против искушения слишком долго предаваться любопытству и наслаждению созерцанием при взгляде на многокрасочный материал. То, что мы берем из истории, должно стать стимулом для нас; оно должно или сосредоточивать наше внимание и пробуждать нас, или помогать усомниться в том, что касается нас самих. Исторический материал нельзя проходить в безличной последовательности. Мы должны привести в соприкосновение в истории то, что еще не вступило в фактическую взаимосвязь и взаимообмен. Самое чуждое должно вступить друг с другом во взаимоотношение.

Все сходится друг с другом в результате того, что воспринимается посредством Я понимающего. Стать согласным с самим собой означает оправдать собственное мышление посредством того, что разделенное, противоположное, несоприкасающееся относится к чему-то одному. Универсальная история, если она осмысленно усвоена, превращается в одно, пусть даже и всегда открытое, единство. Идея единства истории философии, которая в реальности всегда обнаруживает свою несостоятельность, играет форсирующую роль в процессе усвоения этой истории.