Тема 3. О СОВРЕМЕННОЙ МЕТОДОЛОГИИ

Многоуровневая концепция методологического знания.

— Концептуа­лизация современной методологии.

— Понятия: «куматоид», «case studies», «абдукция».

— Методологический постулат «против подме­ны методов».

— Методологические новации.

— Методология — фило­софия научного метода.

— Основная классификация методов научного познания.

— Понятие «методологическая культура».

— Методологи­ческие барьеры.

— Экспликация теоретического и эмпирического.

Современная методология — наиболее стойкая и сопротивляющаяся изменениям сфера. Независимо от того, насколько осознают данную си­туацию сами методологи, в целом вся теоретико-концептуальная конст­рукция методологии базируется на принятии научного знания как прин­ципиально интерсубъективного и деперсонифицированного. Те методы, которые она изучает и обобщает, рассчитаны на фиксацию данного, без примесей субъективных наслоений. В современной методологии наиболее сильна абстракция (отвлечение) или демаркация (разграничение) от ин­дивидуальных, психологических, коллективистских или исторических и культурных условий. Можно сказать, что сфера методологии — это та до­статочно устойчивая среда, в которой арсенал средств, методов, прин­ципов и ориентации имеется в наличии, готов к применению, а не изго­товляется для каждого случая отдельно. Поэтому можно встретиться с определением методологии, которое отождествляет ее с предельной ра­ционализацией мировоззрения.

Принято различать общую и частную методологию. В первой анализи­руются методы, общие для многих наук, во второй — для отдельных групп наук.

Многоуровневая концепция методологического знанияобосновывает выделение следующих ступеней:

• философских методов;

• общенаучных;

• частнонаучных;

• дисциплинарных;

• методов междисциплинарного исследования.

Считается, что каждый уровнь обладает относительной автономией и не дедуцируется из других. Однако наиболее общий уровень выступает в качестве возможной предпосылки развития более низшего уровня.

Многоуровневость методологии, как и сама необходимость ее разви­тия, связана с тем, что в настоящее время исследователь, как правило, сталкивается с исключительно сложными познавательными конструкци­ями и ситуациями. Поэтому с очевидностью просматривается тенденция усиления методологических изысканий внутри самой науки.

На этом основании выделяют внутрифилософскую и собственно про­фессиональную методологии, а период обособления методологии и при­обретения ее самостоятельного статуса датируют 50-60-ми гг. нашего сто­летия. Выделение методологии из проблемного поля философии в само­стоятельную сферу объясняется тем, что если философия по существу своему обращена к решению экзистенциальных проблем и дилемм, то цель профессиональной методологии — «создание условий для развития любой деятельности: научной, инженерной, художественной, методоло­гической и т.д.»¹.

Самостоятельный статус методологии объясняется еще и тем обстоя­тельством, что она включает в себя моделирующую мир онтологию. По­этому на методологию возлагается задача изучить образцы всех видов, типов, форм, способов и стилей мышления. А на основании этого она становится реальным подспорьем в решении экзистенциальных проблем. В.М. Розин специально оговаривает, какого рода проблемы будет призва­на решать современная методология:

• проблему преодоления натурализма философского и методологи­ческого мышления;

• проблему реальности;

• проблему выработки нового понимания и отношения к символи­ческим системам и реалиям;

• проблему антропологического и психологического горизонтов;

• проблему высшего мира Космоса, Культуры, Реальности, т.е. того целого, которое едино для всех людей².

Концептуализация современной методологии.Это с новой силой дока­зывает, что за методологией закреплена функция определения стратегии научного познания.Первый постулат в выработке подобной стратегии мо­жет носить название «против подмены методов». Уже достаточно триви­альным для современной методологии является суждение, что исследо­вание предмета требует «своих», адекватных его природе методов. Эту мысль высказывал Э. Гуссерль, объясняя, что «толчок к исследованию должен исходить... от вещей и проблем», что наука должна стремиться достичь «в самом смысле этих проблем предначертанных методов»³. Сочетание пред­мета и метода, их органичность выделяется методологией как одно из самых необходимых условий успеха научного исследования. Если предпо­ложить противную ситуацию, когда дисциплины пытаются изучить свой предмет с использованием неадекватных ему методов исследования, то сразу станет понятной правомерность данного методологического посту­лата. Подмена методов может обречь исследование на провал или облечь его в одежды антинауки, чему особенно способствуют приемы аналогии, редуцирования, связанные с переносом особенностей и характеристик одной предметной сферы на другую, либо принципиальное их упрощение.

Когда проблемы не могут быть разрешены старыми методами или изу­чаемый объект обладает такой природой, к которой старые методы не­применимы, тогда условием решения задачи становится создание новых средств и методов. Методы в исследовании являются одновременно и пред­посылкой, и продуктом, и залогом успеха, оставаясь непременным и не­обходимым орудием анализа.

Налицо попытки разработать теории, суммирующие типичные мето­дологические достижения или просчеты, например, теория ошибок, те­ория измерений, теория выбора гипотез, теория планирования экспери­мента, теория многрфакторного анализа. Все эти теории базируются в основном на статистических закономерностях и свидетельствуют о кон­цептуализации современной методологии, которая не удовлетворяется только эмпирическим исследованием и применением многообразных ме­тодов, а пытается создать порождающую модель инноваций и сопутству­ющих им процессов.

Для методологии характерно изучение не только методов, но и про­чих средств, обеспечивающих исследование, к которым можно отнести принципы, регулятивы, ориентации, а также категории и понятия. Весь­ма актуально на современном этапе развития науки, который именуют постнеклассическим, выделение ориентации как специфических средств методологического освоения действительности в условиях неравновесно­го, нестабильного мира, когда о жестких нормативах и детерминациях вряд ли правомерно вести речь. Можно сказать, что на смену детермина­ции приходят ориентации.

Весомым компонентом современного методологического исследова­ния являются средства познания. Считается, что в средствах познания находит свое материальное воплощение специфика методов отдельных наук: ускорители частиц в микрофизике, различные датчики, фиксирую­щие работу органов, — в медицине и т.п.

Понятия «куматоид», «case studies», «абдукция»кажутся чуждыми слу­ху, воспитанному на звучании привычных методологических языковых конструктов. Вместе с тем именно они указывают на то, что отличительная особенность современного этапа развития методологии заключена во вве­дении принципиально новых понятийных образований, которые часто уходят своим происхождением в сферу конкретных или частных наук. К таким понятиям можно отнести весьма популярные ныне понятия би­фуркации, флуктуации, диссипации, аттрактора, а также инновационное понятие куматоида. Означая определенного рода плавающий объект (куматоид от греч. «волна»), он отражает системное качество объектов и характеризуется тем, что может появляться, образовывать­ся, а может исчезать, распадаться. Он не репрезентирует всех своих эле­ментов одновременно, а как бы представляет их своеобразным «чувствен­но-сверхчувственным» образом. Скажем, такой системный объект, как русский народ, не может быть представим и локализован в определенном пространственно-временном участке. Невозможно, иными словами, со­брать всех представителей русского народа с тем, чтобы объект был це­лостно представлен. И вместе с тем этот объект не фиктивен, а реален, наблюдаем и изучаем. Этот объект во многом определяет направление всего цивилизационно-исторического процесса в целом.

Другой наиболее простой и легкодоступный пример — студенческая группа. Она представляет собой некий плавающий объект, то исчезаю­щий, то появляющийся, который обнаруживает себя не во всех системах взаимодействий. Так, после окончания учебных занятий группы как цело­стного объекта уже нет, тогда как в определенных, институционально запрограммированных ситуациях (номер группы, количество студентов, структура, общие характеристики) она как объект обнаруживается и самоидентифицируется. Кроме того, такой куматоид поддерживается и внеинституционально, подпитываемый многообразными импульсами: друж­бой, соперничеством и прочими отношениями между членами группы.

Особенность куматоида в том, что он не только безразличен к про­странственно-временной локализации, но и не привязан жестко к само­му субстрату — материалу, его составляющему. Его качества системные, а следовательно, зависят от входящих в него элементов, от их присут­ствия либо отсутствия и, в особенности, от траектории их развития или поведения. Куматоид нельзя однозначно идентифицировать с одним опре­деленным качеством или же с набором подобных качеств, веществен­ным образом закрепленных. Вся социальная жизнь сплошь наводнена эта­кими плавающими объектами— куматоидами. Еще одной характеристи­кой куматоидаследует признать определенную предикативность его фун­кционирования, например: быть народом, быть учителем, быть той или иной социальной группой. От куматоида даже с учетом его динамики ожи­дается некое воспроизведение наиболее типических характериологических особенностей и образцов поведения.

Другой принципиальной новацией в современной методологии явля­ется ведение исследований по типу «case studies» — ситуационных исследований. Последние опираются на методологию междисциплинар­ных исследований, но предполагают изучение индивидуальных субъек­тов, локальных групповых мировоззрений и ситуаций⁴. Термин «case studies» отражает наличие прецедента, т.е. такого индивидуализированного объек­та, который находится под наблюдением и не вписывается в устоявшиеся каноны объяснения. Считается, что сама идея ситуационной методоло­гии восходит и «идеографическому методу» баденской школы. Известно, весьма положительное к ней отношение, основоположника социологии знания К. Мангейма. «Нам придется принять во внимание ситуационную детерминацию в качестве неотъемлемого фактора познания — подобно тому, как мы должны будем принять теорию реляционизма и теорию меняющегося базиса мышления, мы должны отвергнуть представление о существовании «сферы истины в себе» как вредную и недоказуемую гипо­тезу⁵. Различают два типа ситуационных исследований: текстуальные и по­левые. В обоих придается первостепенное значение локальной детермина­ции. Последняя конкретизируется понятием «внутренней социальности» и понимается как замкнутая система неявных предпосылок знания, скла­дывающихся под влиянием специфических для данной группы и ситуации форм деятельности и общения, как «концептуальный каркас» и социо-культурный контекст, определяющий значение и смысл отдельных слов и поступков. Преимущества ситуационных исследований состоят в том, что в них содержание системы знания раскрывается в контексте конеч­ного набора условий, конкретных и особых форм жизненных ситуаций, приоткрывая тем самым завесу над тайнами реального познавательного процесса.

Современная методология осознает ограниченную универсальность своих традиционных методов. Так, гипотетико-дедуктивный методподвер­гается критике на том основании, что начинает с готовых гипотез и про­скакивает фазу «заключения к наилучшему объяснению фактов». По­следняя названа абдукцией, что означает умозаключение от эмпи­рических фактов к объясняющей их гипотезе⁶. Такого рода умозаключения широко используются в быту и на практике. Не замечая того, каждый чело­век при поиске объяснений обращается к абдукции. Врач по симптомам болезни ищет его причину, детектив по оставшимся следам преступления ищет преступника. Таким же образом и ученый, пытаясь отыскать наибо­лее удачное объяснение происходящему, пользуется методом абдукции. И хотя термин не имеет такой популярности и признание, как индукция и дедукция, значимость отражаемой им процедуры в построении новой и эффективной методологической стратегии весьма существенна.

Принципиальному переосмыслению подвергается и эксперимент, ко­торый считается наиболее характерной чертой классической науки, но не может быть применен в языкознании, истории, астрономии и — по этическим соображениям — в медицине. Часто говорят о мысленном экс­перименте как проекте некоторой деятельности, основанной на теоре­тической концепции. Мысленный эксперимент предполагает работу с не­которыми идеальными конструктами, а следовательно, он уже не столько приписан к ведомству эмпирического, сколько являет собой средство те­оретического уровня движения мысли. В современную методологию вво­дится понятие «нестрогое мышление», которое обнаруживает возмож­ность эвристического использования всех доселе заявивших о себе спосо­бов освоения материала. Оно открывает возможность мозговому штурму, где объект будет подвергнут мыслительному препарированию с целью по­лучения панорамного знания о нем и панорамного видения результатов его функционирования.

Поскольку современная научная теория наряду с аксиоматическим базисом и логикой использует также и интуицию, то методология реагирует на это признанием роли интуитивного суждения. Тем самым сокра­щается разрыв между гуманитарными и естественными науками. Дости­жения же компьютерной революции, в которых ученый во все более воз­растающей степени освобождается от рутинных формально-логических операций и передает их машине, позволяет открыть новые возможности для творчества. Благодаря этому происходит расширение поля исследуе­мых объектов и процессов, нестандартных решений и нетрадиционных подходов.

Выделяется несколько сущностных черт, характеризующих «методо­логические новации»:

во-первых, это усиление роли междисциплинарного комплекса про­грамм в изучении объектов;

во-вторых, укрепление парадигмы целостности и интегративности, осознание необходимости глобального всестороннего взгляда на мир;

в-третьих, широкое внедрение идей и методов синергетики, стихий­но-спонтанного структурогенеза;

в-четвертых, выдвижение на передовые позиции нового понятийного и категориального аппарата, отображающего постнеклассическую ста­дию эволюции научной картины мира, его нестабильность, неопреде­ленность и хаосомность;

в-пятых, внедрение в научное исследование темпорального фактора и многоальтернативной, ветвящейся графики прогностики;

в-шестых, изменение содержания категорий «объективности» и «субъективности», сближение методов естественных и социальных наук;

в-седьмых, усиление значения нетрадиционных средств и методов ис­следования, граничащих со сферой внерационального постижения дей­ствительности.

Не все перечисленные определения могут претендовать на роль инди­каторов «методологических новаций». Не все из названных качеств, сво­бодны от внутренней противоречивости самой формулировки. Однако уже сама фиксация факта «методологической новаторики» весьма и весьма значима. При ее характеристике в глаза бросается практическая потреб­ность в методологическом обеспечении, которую испытывают не только ученые, но и практические работники, специалисты-профессионалы всех типов. Сегодня все чаще говорят об уровне методологической культуры общества. Лица, принимающие решения, не хотят действовать путем проб и ошибок, а предпочитают методологическое обеспечение предполагае­мого результата и выявление спектра способов его достижения. К спосо­бам получения этого результата, хотя он и находится в области прогноза и предписания, тем не менее, предъявляют требования научной обосно­ванности. Методологическая культура репрезентируется методологичес­ким сознанием ученого и превращается в факторы его деятельности, орга­нично вплетается в познавательный процесс, усиливает его методологиче­скую вооруженность и эффективность.

Принципиально инновационным оказывается стремление современ­ной методологии к осознанию постаналитического способа мышления. С одной стороны, оно связано со стремлением к историко-критической реконструкции теории (и здесь перекрываются сразу три сферы анализа: сфера исторического, критического и теоретического). С другой — оно пред­полагает учет отношений, а быть может, и зависимости теории и полити­ки. Постаналитическое мышление не ограничивается блужданием в лаби­ринте лингвистического анализа. Интересы современного постаналити­ческого мышления простираются от эстетики до философии истории и политики. Постаналитизм решительно отказывается от ограничений ана­литической философии, связанных с ее принципиальной склонностью к формализованным структурам и игнорированием историко-литературных форм образованности «континентальной мысли». Постаналитизм словно заглядывает за аналитический горизонт и в наборе новых референтов ви­дит все многообразие современной действительности и тех отношений, которые просятся быть распознанными, став объектом исследования ме­тодологической мысли. Это претензия на некий синтез дисциплинарного и гуманистического словарей, на укоренение эпистемологии в социаль­ной онтологии.

Взгляд на современную методологию будет неполон, если не обратить внимание на существование своего рода «методологических барьеров». И когда утвердившаяся научная парадигма сниспосылает всем научным со­обществам стереотипзированные стандарты и образцы исследования, в этом можно различить следы методологической экспансии. Существует мно­жество примеров того, как ученые переступают «методологические барье­ры». Так, конвенциализм А. Пуанкаре прямо подсказывает рецепт, состоя­щий в принятии конвенций — соглашений между учеными. Им надо просто договориться, другое дело, что этот процесс не так прост и легок, как кажется. Наиболее типичны для ученого мира именно споры, полемика, столкновения противоположных точек зрения и позиций.

К методологическим барьерам относится и существующий механизм методологической инерции, когда переход на использование новой мето­дологической стратегии оказывается довольно болезненной для исследо­вателя процедурой. Например, вытеснение детерминизма индетерминиз­мом, необходимости — вероятностностью, прогнозируемое — непред­сказуемостью, диалектического материализма — синергетикой и т.д. и по сей день неоднозначно оценивается различными представителями науч­ного сообщества. Здесь возникает дополнительная проблема относитель­но того, может ли ученый сознательно преодолевать предрасположен­ность к определенному методу или методам познания, насколько инва­риантен его стиль и способ мышления при решении познавательных задач.

Множественность методологий обнажает проблему единства, но уже единства методологических сценариев, единства в рамках той или иной методологической стратегии, в отличие от поставленной в рамках фило­софии науки проблемы единства научного знания. Методологи могут быть заняты уточнением понятийного аппарата и методов, а также эмпириче­ского содержания уже установленных теоретических конструкций, могут погрузиться в разработку приложения конкретных методологических схем к тем или иным ситуациям, могут анализировать логику известных общих решений. Все это говорит о пестроте методологических устремлений. Приоритетным для переднего края современной методологии является при­нятие теоретико-вероятностного стиля мышления, в контексте которого мышление, не признающее идею случайности и альтернативности, яв­ляется примитивным.

Для современной методологии, как и в прежние времена, весьма ос­тра проблема экспликации эмпирического и теоретического⁷.Сфера науч­но-методологического знания упорядочивает себя отнесением ряда ме­тодов к эмпирическому или теоретическому уровню. Считается, что опыт, эксперимент, наблюдение суть составляющие эмпирического уровня по­знания как результата непосредственного контакта с живой природой, где исследователь имеет дело с реальным объектом,

Абстракции, идеальные объекты, концепции, гипотетико-дедуктивные модели, формулы и принципы — необходимые компоненты теоретичес­кого уровня. Мыслить движение идей и наблюдать различные эмпиричес­кие факты — занятия, отличающиеся друг от друга. Казалось бы, задача ученого-теоретика — создать теорию или сформулировать идею на основе «материи мысли», эмпирик же привязан к данным опыта и может позво­лить себе лишь обобщение и классификацию. Известно, однако, что меж­ду теоретическим и эмпирическим связи достаточно сложные и разно-направленные. Одного противопоставления того, что теории не имеют действительных денотатов (представителей) в реальности, как это мож­но зафиксировать по отношению к эмпирическому уровню (в наблюде­нии и эксперименте), мало для понимания сущности теоретического. Данные наблюдения также опосредованы теоретическими представлени­ями — как говорится, всякая эмпирия нагружена теорией.

Изменения в теоретическом аппарате могут совершаться и без непо­средственной стимуляции со стороны эмпирии. Более того, теории могут стимулировать эмпирические исследования, подсказывать им, где искать, что наблюдать и фиксировать. Это, в свою очередь, показывает, что не всегда эмпирический уровень исследования обладает безусловной первич­ностью, иначе говоря, первичность и базисность эмпирического не яв­ляется необходимым и обязательным признаком развития научного зна­ния. Эмпирическое исследование призвано обеспечить выход научно-тео­ретического к реальной сфере живого созерцания. Теоретическое отвеча­ет за применение аппарата абстракций и категориальных средств для ас­симиляции внешнего по отношению к нему материала «живого созерца­ния», к деятельности, лежащей вне сферы развития понятийных мысли­тельных средств.

Но вопрос о том, можно ли свести теоретический и эмпирический уровни познания к соотношению чувственного и рационального, тоже не решается однозначно положительно. И как бы такое сведение ни было заманчивым своей простотой и элементарностью, размышляющий чита­тель, скорее всего, склонится в пользу «нельзя». Теоретический уровень нельзя свести только к рациональному способу миропостижения, точно так же как нельзя свести эмпирический уровень только к чувственному, потому что и на эмпирическом, и на теоретическом уровнях познания присутствуют и мышление, и чувства. Взаимодействие, единство чувственного и рационального имеет место на обоих уровнях познания с различ­ной мерой преобладания. Описание данных восприятия, фиксация резуль­татов наблюдения, т.е. все то, что относится к эмпирическому уровню, нельзя представить как чисто чувственную деятельность. Оно нуждается в определенном теоретически нагруженном языке, в конкретных катего­риях, понятиях и принципах. Получение результатов на теоретическом уровне не есть прерогатива сугубо рациональной сферы. Восприятие чер­тежей, графиков, схем предполагает чувственную деятельность; особо значимыми оказываются процессы воображения. Поэтому подмена кате­горий теоретическое — мыслительное (рациональное), эмпирическое — чувственное (сенситивное) неправомерно.

В чем же отличие теоретического уровня от эмпирического? Хотя эм­пирические знания также могут быть представлены гипотезами, обобще­ниями, эмпирическими законами, описательными теориями, но направ­лены они на объект, который дан наблюдателю непосредственно. Эмпи­рический уровень выражает объективные факты, выявленные в результа­те экспериментов и наблюдений, как правило, со стороны их внешних и очевидных связей. В логике и методологии факт понимается как знание, достоверность которого очевидна или доказана (факт от лат. factum — «сде­ланное, свершившееся»). В качестве контрпримера или аномалии факт используется для опровержения теории. В виде эмпирической констатации согласовывающихся с теорией положений факт служит дополнительным аргументом обоснования истинности знания. Иногда в значении «факт познания» выступают самые простейшие определения объекта, хотя сама направленность факта связана с тем, чтобы зафиксировать предикатную связку — «нечто есть». Можно сказать, что факты по природе и существу своему онтологичны. Они фиксируют фрагмент бытия или максимально адекватное его отражение.

Теоретический уровень познания также предполагает связь с действи­тельностью, однако связь эта не прямая, а опосредованная. На теорети­ческом уровне мы не найдем фиксации или сокращенной сводки эмпири­ческих данных; теоретическое мышление нельзя свести к суммированию эмпирически данного материала. Получается, что теория вырастает не из эмпирии, но как бы рядом с ней, а точнее, над ней и в связи с ней. И если эмпирический уровень предполагает обобщение фактических дан­ных, опытных зависимостей, индуктивных законов, мир теоретического знания составляют идеи, концепции, идеальные объекты, которые нигде не встречаются в действительности. В основе деятельности теоретика ле­жит создание и исследование таких идеальных теоретических объектов. Теоретический уровень — это концептуальное движение. Концепция же, в свою очередь, понимается как порождающая модель. Знания теоретичес­кого уровня возникают в результате внутреннего развития идей и концеп­ций, а не простого обобщения данных наблюдения. Причем характер это­го внутреннего развития может быть трояким: имманентным (аналити­ческим), конструктивным (синтетическим) и интуитивным (трансцен­дентным). Изменения отдельных элементов теоретического уровня ведут к частичным трансформациям системы в целом, и в этом признаке системности теоретического знания содержится важный признак теорети­ческого. В общих чертах для теоретического уровня характерны:

• способность к воспроизводству знаний на своей собственной основе;

• относительно независимое от эмпирии движение мысли в собствен­ном теоретическом содержании;

• непрерывность движения теоретической мысли на некоторой по­стоянной исходной основе;

• получение теоретических результатов без обращения к опыту.

Мир явлений очень часто предстает как мир видимости и кажимости. Согласно данным органов чувств Солнце восходит и, описав дугу вокруг Земли, заходит. Создается впечатление, что оно как будто бы вращается вокруг Земли. Однако в действительности все обстоит иначе. Глубинная сущность и форма проявления процессов, как правило, не совпадают. За­дача теоретического уровня познания состоит в обнаружении за видимы­ми проявлениями скрытых, внутренних, сущностных связей и отноше­ний. Теоретическое мышление не заимствует своего содержания извне в готовом виде, и на его формирование не влияет ограниченность наблю­дения. И то, что ускользает от наблюдателя, не должно скрыться от тео­ретика. Теоретический уровень познания направлен на формирование те­оретических законов, которые отвечают требованиям всеобщности и не­обходимости, т.е. действуют везде и всегда.

Привлекающий определенной ясностью в решении проблемы разли­чения методологии гуманитарного и естественнонаучного знания оказы­вается подход, предложенный Г.Х. фон Вригтом. Используя существую­щие традиции в философии науки — аристотелевскую и галилеевскую, он предлагает первую связать с телеономией, а вторую с каузальностью. Причем телеономия и телеономическое создает эффект понимания, ка­узальность и каузальное — эффект объяснения. Особенно важно то, что телеономическое связывается с гуманитарными науками, а каузальное — с естественными. И в том и в другом случае имеет место номос — закон, но номические (установленные законом) отношения проявляются по-разному. Каузальное объяснение обычно указывает на прошлое: «Это про­изошло, потому что (раньше) произошло то», — типическая языковая конструкция таких объяснений. Таким образом, в них предполагается номическая связь между причинным фактором и фактором-следствием. В про­стейшем случае — это отношение достаточной обусловленности.

Телеологические объяснения указывают на будущее: «Ъто случилось для того, чтобы произошло то». В отличие от каузального объяснения допущение номической связи включено в телеологическое объяснение более сложным образом, так сказать, косвенно. Например, утверждая, что «он бежит для того, чтобы успеть на поезд», я тем самым указываю, что этот человек считает при данных обстоятельствах необходимым и, может быть, достаточным бежать, если он хочет попасть на станцию до отхода поезда. Его убеждение может оказаться ошибочным. Независимо от этого мое объяснение его действия может быть правильным⁸.

Телеологические рассуждения всегда были связаны с признанием цели— «того, ради чего» (по определению Аристотеля). Следовательно, телеономность методологии гуманитарного знания имеет в виду цель и направленность отражательного процесса, его какую-то финальную кон­струкцию, а не просто факт регистрации происходящего. Исходя из пред­ложенного подхода, даже если признать, что история не имеет цели, ее отражение с намерением постижения ей эту цель предписывает. Оно по­стоянно пытается ответить на вопрос «Для чего?» Поэтому можно сделать вывод, что методология гуманитарного познания человекосоразмерна, она строится с расчетом включения в себя целей и смыслов человеческой деятельности. Человек, с его желаниями, стремлениями и «свободной волей», становится необходимым и направляющим компонентом мето­дологии научного познания. Ведь не зря конечная причина — causa fmalis — бытия была всегда соединена с целью.

ЛИТЕРАТУРА

¹ Разин В.М. Философия и методология: традиция и современность // Вопро­сы философии. 1996. № И. С. 61.

² Там же. С. 62-64.

³ Гуссерль Э. Философия как строгая наука. Новочеркасск. 1994. С. 173-174.

⁴ Касавнн И. Т. Об эпистемологическом статусе ситуационных исследований //Смирновскиечтения. М., 1999. С. 197.

⁵ Там же. С. 198.

⁶ Рузавин Г.И. Роль и место абдукции в научном исследовании // Вопросы

философии. 1998. № 1.

¹ Швырев B.C. Теоретическое и эмпирическое в научном познании. М., 1978. ⁸ Вригт Г. фон. Логико-философские исследования. М., 1986. С. 116-117.