Гарантии гармонии и свободы

[...] Тот, кто верит в прогресс, не должен считать совершен­ным ни одно учение. Если он и не знает более совершенного, это не должно служить основанием тому, чтобы сомневаться в воз­можности существования такого учения. Но, указывая недостатки, нужно уметь доказать их наличие и понимать, как их устранить, иначе ты будешь только хулителем, а не улучшателем.

Никогда от начала мира ни один общественный строй не был и не будет признан всеми поколениями и каждым индивидом неизменно хорошим и совершенным, так же как и каждое из раз­личных открытий в области промышленности, искусств и науки.

Человечество никогда не достигнет высшего идеала совер­шенства, иначе пришлось бы предположить наступление застоя в его духовном развитии.

Именно потому, что искусство, науки и промышленность по­стоянно совершенствуются, то же самое происходит и с органи­зацией общества, которая является следствием совершенствова­ния знаний.

Движение вперед и совершенствование общественного строя должны идти в ногу с развитием и совершенствованием идей. Задержка в развитии общественного строя, в то время как идеи идут вперед и преимущества их развития уже сказываются на

общественных отношениях, всегда была и продолжает оставаться несчастьем для человечества, потому что этим нарушается есте­ственное течение прогресса и возникает вопиющее противоречие между нормальными потребностями, с одной стороны, и способ­ностями их удовлетворить — с другой.

Препятствия стремлению к совершенствование являются при­чиной всех страданий, Которые с незапамятных времен обруши­ваются на человечество. Люди всегда слишком крепко держались за старые общественные установления. Самые могущественные и хитрые люди связывали с ними свои личные интересы и по­этому пускали в ход все находящиеся в их распоряжении сред­ства, чтобы не допускать какого бы то ни было новшества, кото­рое угрожало бы их интересам.

Все наши институции представляли собой осуществление прогрессивных идей, и поэтому их возникновение всегда имело целью что-нибудь хорошее. Однако, чем больше стареют эти институции, не изменяясь в соответствии с новыми развиваю­щимися идеями, тем более вредными они становятся для обще­ства.

Размышляя над всем этим, я пришел к выводу, что в хорошо организованном обществе может быть только один постоянный закон — прогресс, который является естественным законом обще­ства, и что все другие законы, равно как и все наказания, несо­вместимы со свободой индивида и благом общества. Чтобы сделать возможным такой общественный строй, все личные интересы должны быть слиты в единый всеобщий интерес, и руководство этим строем должно быть доверено людям, обладающим наиболь­шими талантами в самых полезных науках.

Именно это я подробно разъясняю в данном разделе книги. [...]

Все формы организации общества, как хорошие, так и дурные, имеют одну и ту же первоначальную основу, которую следует иметь в виду при каком бы то ни было изменении этой органи­зации. Эта основа — человеческие страсти. Под страстью не сле­дует понимать просто порочное влечение к чему-нибудь, а вообще всякое страстное желание, жажду, помыслы, стремления, надежды и потребности человека. Употребляя одно из этих слов вместо слова «страсть», мы определяем большую или меньшую степень ее выражения. Например, если я, чтобы утолить свой голод, съем порцию мяса и овощей, я удовлетворяю этим свою потребность; если я сверх того поем еще фруктов, то я удовлетворю свое же­лание; если же мне захочется еще и сладостей, то это называют страстью. Но если мы считаем, что подобной едой насытили наши страсти, то богатый человек, привыкший к лучшей пище, едва ли удовлетворит такой трапезой даже только свои потребности. Сле­довательно, обозначение большей или меньшей степени выраже­ния «страсти» не является понятием абсолютным. Это понятие условное, и поэтому в дальнейшем, чтобы быть правильно поня­тыми, мы будем всякую потребность, страстное желание, жажду чего-нибудь и т. д. называть страстью.

Средства, служащие к удовлетворению страстей, называют способностями, а применение способностей — это механическая и духовная работа человека.

Таким образом, способности являются естественными грани-

цами страстей, потому что они доставляют средства для удовле­творения страстей. Чтобы побудить организм к деятельности, природа вложила все свои чары во вкушение наслаждений и ими воздействует на чувства человека. Чувства возбуждают страсти, страсти — способности, а способности вызывают деятель­ность человека, плоды этой деятельности снова претворяются в наслаждения, к которым быстро примешивается раздражение чувств, а чувства возбуждают страсти.

* Таким образом, страсти являются пружинами, приводящими в действие весь организм, а для того, чтобы они не ослабевали, природа устроила так, что, чем больше развиваются и совершен­ствуются способности человека, тем сильнее становятся его страсти. Так, например, если сначала ходили пешком, то позже стали ездить верхом, а потом запрягать лошадь в телегу, карету. Затем стали прокладывать большие дороги и строить каналы. Когда люди привыкли и к этому, страсти толкнули их на изобре­тение железных дорог и применение силы пара. Последнее те­перь все больше и больше совершенствуют, и, кто знает, не будет ли улучшено и усовершенствовано воздухоплавание на­столько, что станут ненужными столбовые дороги и железные дороги? Так растут страсти человека по мере того, как все больше расширяются границы его способностей, и, воздействуя на последние, страсти приводят к тому, что мы называем прогрес­сом.

Общая сумма всех человеческих страстей всегда равна общему числу существующих наслаждений, которые возбуждают страсти, а суммы способностей всех членов общества всегда хватает для того, чтобы создать сумму наслаждений, которую требуют для своего удовлетворения страсти всех членов общества (стр. 61, 226—230).

ВОРЦЕЛЬ

Станислав Ворцелъ (1799—1857) участвовал в польском на­ционально-освободительном восстании 1830—1831 гг., направленном против российского царизма. В последующий период его воззре­ния развивались в направлении революционного демократизма и утопического социализма. Ему вместе со многими другими по­встанцами пришлось эмигрировать во Францию, где он участво­вал в движении карбонариев. Высланный из Франции, а затем из Бельгии, переехал в Англию, где принял активное участие в созда­нии революционно-демократической организации «Люд поль­ский» («Lud polski»), а затем сотрудничал с А. И. Герценом.

Его главное сочинение. «О собственности» («О wtesnosci») представляет собой реферат, прочитанный Ворцелем 2 августа 1836 г. на заседании одной из групп «Люда польского». Он носит на себе следы влияния сенсимонистских взглядов, но конфрон­тация либерализму дворянских эмигрантов и обнаруживающаяся в зтом реферате близость Ворцеля к программе Вабефа выпукло выделяют революционно-демократические черты его мировоз­зрения.

Фрагменты реферата «О собственности» в переводе А. И. Ру­бина подобраны И. С. Яарским по изданию: «Избранные произве­дения прогрессивных польских мыслителей», т. H. M., 1956.

О СОБСТВЕННОСТИ

[...] Оставим в стороне гео­логические исследования, ко­торые в бесформенной массе, по которой мы ступаем, пока­зали нам слово прогресс, на­чертанное на допотопных су­ществах, вырытых из земли; забудем о зародыше в мате­ринском лоне, в котором мы с удивлением увидим посту­пательное следование одной за другой форм всего зоологи­ческого ряда¹; посмотрим на события человеческого мира. Мы увидим, как охотничьи и рыболовные периоды сменя­ются в истории скотоводче­ским; затем наступает земле­дельческий период с более совершенным языком и более централизованным управле­нием. Сравним турецкое раб­ство с феодальной зависимо­стью, индийские касты с евро­пейским дворянством, родовое право иудейских колен с вве­денными христианством выборами иерархии (сверху или снизу), сначала церковной, затем административной, представительной, правительственной и военной. Мы увидим, что остатки первобыт­ного строя разбросаны по земному шару подобно пятнам или островам, в то время как основная часть его занята народами, признающими закон Христа. Кроме того, мы увидим подобные глыбам, оставшимся от египетских пирамид, орды людоедов, ски­тающихся до сих пор по лесам Америки словно для того, чтобы указать на след первобытного звериного состояния. При виде че­ловечества, принимающего все более совершенные формы, мы принуждены будем признать, что провиденциальным законом человечества является прогресс, а не циклический круговорот Вико, Макиавелли, Оцелюса, Лукана².

Не будем распространяться дальше по этому поводу; мы считаем наше положение доказанным, а открытых реакционеров, отрицающих прогресс и движение, врагов человечества и всего мира, мы не собираемся убеждать. Нам приходится только спро­сить, является ли этот прогресс законом, который мощно приме­нить к собственности так же, как мы его применяем к обществу и всему миру (стр. 609, 613).

Итак, собственность как общественная форма использования внешнего мира человеком вытекает из общественных связей; она носит моральный характер, а потому и взаимный; она имеет признаки, общие со всеми моральными отношениями, т. е. пред­полагает исполнение обязанностей, соответствующих праву использования ее; если же она свободна от исполнения этих обязанностей, то она принимает характер насилия, злоупотребле-

ния, присвоения; в таком случае она разрушает общество, вместо того чтобы связывать его; тогда она является фактом, выходящим из ряда вон в глазах человечества, грехом перед очами бога (стр. 630).

При движении возможно только одно из трех состояний: либо приближение к цели, либо отдаление от нее, либо круговое движение вокруг цели, которое лишь истощает жизненные силы. После 1789 г., который отменил феодальную и церковную соб­ственность и тем самым слегка подвинул дело вперед, все осталь­ные революции приняли круговое движение; сколько они стоили крови, сколько истощили моральных сил, сколько потребовали самопожертвования, мы видим на примере теперешнего состояния Франции!

Для того чтобы не пойти по тому же самому роковому пути, необходимо наметить главные перемены, которые должна внести в форму собственности эпоха братства.

Антагонизм между ней и эпохой родового господства опреде­ляется двумя противоположными признаками: происхождением и заслугой.

В современной форме собственности признаками, относящи-' мися к предыдущей эпохе, являются: во-первых, наследственное владение ею, во-вторых, пользование плодами земли на основе эксплуатации и праздности.

Ни тому ни другому праву не соответствуют какие-либо обязанности, поэтому эти права являются насилием, реакцией, анархией.

Поэтому всякое общественное движение, которое не уничто­жит в будущем эти два признака теперешней собственности, будет напрасным пролитием крови, бесплодным мятежом, источ­ником новых обманов; то общественное движение, которое освятит эти два признака, будет реакционным, возвращающим человече­ство к праву рода, к язычеству. Проклятие ему и его виновникам, новым пиявкам на теле народа, которые снова торгуют его пре­данностью и его добродетелями.

Уничтожая наследование, мы почтим принцип равенства; ставя труд в качестве условия собственности, мы почтим принцип свободы или индивидуальной заслуги. Чем же отплатит преобра­зование собственности принципу братства?.. Переходом собствен­ности навечно в руки общества, в руки совокупности.

Поскольку труд станет общественной обязанностью и заслу­гой, то ясно, что только общество будет вознаграждать за него, доставлять человеку орудия и наделять его ими, так что только общество будет иметь вечное и неизменное право собственности на землю.

Местные собрания будут раздавать имущества местного зна­чения, ими они будут вознаграждать за труд, приносящий им пользу.

Тогда пропадет анархическое, т. е. индивидуалистическое, стремление к собственности; ни один человек не будет отделять своей пользы от общественной или стремиться к тому, чтобы утопать в изобилии на чужой счет.

Тогда уничтожится семейный эгоизм, ибо тогда человек будет обязан семье только началом своей жизни, но самой жизнью он будет обязан обществу.

Тогда отпадет семейное воспитание, ибо воспитание должно научить человека не только тому, чтобы он предпочел исполне­ние обязанностей своему удовольствию, но оно должно его при­способить и к труду; воспитание вооружает человека в умствен­ном и физическом отношении, является как бы частью его эки­пировки.

Тогда наступит слияние всех интересов в общее, единое дело, в централизацию, братство.

Нельзя сказать, что собственность исчезнет: общество не мо­жет запретить человеку использовать внешний мир в своих интересах, но оно превратит собственность из элемента эгоисти­ческого в элемент общественный, связующий.

А что будет с теми, которые не могут работать?

Открой Евангелие, и ты найдешь ответ на каждой странице. Для тех, которые не могут работать, есть закон христианской любви — их будет кормить родина, их и даже тех, которых заста­релые привычки, существовавшие при старом строе, сделали калеками, страдающими неизлечимой болезнью праздности. На­казание за праздность не будет иметь обратной силы... но горе тому, кто не захочет жить по милости общества, кому захочется такого строя, при котором он снова мог бы торговать чужим трудом! (стр. 634—635).

ЖУЁВИЧ

Сербский публицист и общественный деятель, демократ, сим­патизировавший утопическому социализму, и философ-материа­лист Живоин ЯСуёвич (1838—1870) в период с 1858 по 1866 г. учился в России. На страницах русской периодической печати — журнала «Современник» и газет «Очерки», «С.-Петербургские ведо­мости» и «Голос» — он опубликовал 83 своих произведения. Важ­нейшие его труды, имевшие отчасти философский характер («Сравнительный прогресс свободы и труда», «Научность полити­ческой экономии», «Историк Боклъ и новые принципы историче­ской науки» и др.), были опубликованы в Сербии. Как и Л. Кара-велов в Болгарии, Ж. Жуёвич был одним из первых представителей материалистической философии в XIX в. на Балканах. Ниже при­водится отрывок из статьи «Вместо критики», опубликованной в сербском журнале «Вила», № IV за 1868 г. и обнаруживающей материалистические убеждения автора.

Подборка отрывка и перевод с сербско-хорватского, впервые сделанный для данного издания, произведены автором этого вступительного текста В. Г. Карасёвым По кн.: Ж. JKyjoeun. Целокупна дела. Свеска прва. Београд, 1892.

ВМЕСТО КРИТИКИ

[...] До сих пор мы считали г-на Куюнджича' мыслителем материалистического направления, но теперь видим, что заблуж­дались. Что, разве «явление» — это всего-навсего наше субъектив­ное ощущение, которого у многих и по отношению ко многим явле­ниям может вообще не быть, например для слепого [нет] света и т. д.? Что, разве только изучение человеческой «связи» с Все-

ленной, только человеческих «внутренних связей» и только «отдельных действий» челове­ка составляют философскую науку или, что одно и то же, философию? Это далеко не так.

Г-н Куюнджич сводит всю философию к науке о челове­ке, подразделяя ее на три ви­да: на науку об ощущении, на науку о мышлении, и на науку об отношении челове­ческого духа вообще к внеш­нему миру. Во всяком случае мы так понимаем «постоян­ную связь сознания с внеш­ним миром, постоянные связи отдельных ощущений созна­ния (?) и постоянные связи отдельных проявлений созна­ния». А если примем во вни­мание и то, что науку об ощу­щении г-н Куюнджич подво­дит под психологию, а науку о сознании — под логику, то получается, что психология и

логика составляют целых две трети всей философии. Третья часть относится к науке об отношении человеческого духа вообще к внешнему миру, или к практической философии.

Мы полагаем, что поприще философии гораздо шире. И сами немецкие философы понимали нечто большее под философией. Так, Фихте-старший считал философию наукой наук, «наукоуче-нием», а сам Гегель называет свою философию философией «абсолюта», или всемирного духа. Что касается нас, то мы, к примеру, не знаем, чем психология более философская наука, нежели физика, а логика по сравнению с химией или вообще любая другая наука? Более того, скорее наоборот, психология и логика по своему современному уровню развития гораздо менее философские науки, нежели физика и астрономия, так как являются менее научными. Кстати, что такое наука? Г-н Куюн­джич говорит, что наука — это «знание законов». Но что такое законы? «Постоянные связи отдельных явлений в нашем зна­нии», — говорит Куюнджич. Но когда явления суть наши ощуще­ния, а связи этих ощущений — наши знания, тогда и законы — знание «постоянных связей в нашем ощущении и знании» или в сознании. Прежде всего заметим, что даже Гегель не выра­жался так неясно, как это делает г-н Куюнджич в своих фило­софских определениях, чем, конечно, больше всего вредит себе, ибо читатель очень легко может его превратно истолковать. Мы опасаемся, как бы этого не случилось и с нами, ибо действи­тельно трудно понять, как это законы устанавливают постоянные связи явлений в нашем знании. Вероятно, эти законы, о которых идет речь, существуют и без нас, и только наше знание того, что они существуют, создает науку! По словам же г-на Куюнджича,

получается наоборот. Поскольку он смотрит на мир сквозь призму своего Я, то из этого уже не может получиться ничего хорошего. Скажу яснее. «Явление есть не что иное, как ощущение, которое возбуждает в нас предмет своим движением», — говорит г-н Куюн-джич. Следовательно, явления сами по себе не существуют кроме как в нашем ощущении? А ощущение — это явление или нет? Если да, то оно — ощущение ощущения, а это, конечно, абсурд.

Явления действительно являются основой всякой науки, в том числе философии, или науки о законах Вселенной, но эти явления не содержатся в нашем ощущении или в нашем сознании, а большей частью вне нас. И ощущение есть явление, и созна­ние— явление, точно так же как и ветер, что дует на улице. Предположим, к примеру, что человека нет на этом свете, следо­вательно, нет и «нашего ощущения», и «нашего сознания», — существовали ли бы тогда явления? Конечно, существовали бы, а так и было когда-то, ибо человек появился на этом свете [более] поздно. А по мнению г-на Куюнджича, оказывается иначе.

Никто не в состоянии перечислить все явления, совершаю­щиеся на этом свете, но касательно тех, на которые человек обратил внимание с незапамятных времен, замечено, что они не все отличаются одно от другого, но многие принадлежат к одной, другие к другой категории и т. д. и что явления одной категории, пусть даже одни из них имели место в Европе, а другие в Африке, вызваны одной и той же причиной. Эти причины под­разделяют, так сказать, явления на виды, над которыми стоят другие, еще более общие причины, по отношению к которым те первые относятся как явления к своим непосредственным причи­нам. Эти вторые, более общие причины становятся предметами различных наук, которые состоят в знании общих и непосредствен­ных причин известных явлений. А поскольку эти причины не ме­няются, являются вечными, как и этот мир, то они и получили имя законов, ибо действительно по отношению к явлениям они играют роль предписания по отношению к действиям, которые согласно ему совершаются. Любая наука имеет массу таких зако­нов, которых будет не меньше, а [все] больше по мере развития различных наук.

Но и сами эти группы законов не представляют собой чего-то совсем независимого; напротив, чем выше мы поднимаемся по ступеням все более общих законов, тем больше замечается их взаимная зависимость, так что в конце концов между верховными законами Вселенной господствует такая гармония, такое р^вно-весие, что одна ступень без другой становится вообще невозмож­ной. Философия и является наукой об этих верховных законах и их гармонии, и поэтому она охватывает не только человека, но и всю Вселенную. Поэтому философами являются не только те, которые занимаются психологией или логикой, или отношениями человеческого духа к внешнему миру, но также, причем с еще большим основанием, и химики, физики, астрономы и им подоб­ные, ибо они настоящие наблюдатели и знатоки верховных зако­нов, управляющих Вселенной. Коперник, Галилей, Ньютон, Гум­больдт и им подобные во всяком случае имеют больше прав на­зываться философами, чем даже сам Гегель.

Возвращаясь к г-ну Куюнджичу и приняв явление за ощуще­ние, которое возбуждают в нас внешние предметы, мы в действи-

тёльности оказываемся в одном лагере с покойным Фихте, кото­рый учил, что человеческое Я — это все, а еще больше с покой­ным Кантом, о котором г-н Куюнджич в своем патриотическом воодушевлении Досифеем² говорит, что он в «моральной фило­софии стоит гораздо ниже Досифея», хотя Кант именно тогда процветал со своим «категорическим императивом»! Если ощуще­ния определяют явления, а мир законы, то не одно ли это и то же, что и категорический императив Канта? И Кант учил, что известные нам предметы не существуют вне нашего знания! причем формы, в которых мы их знаем, дает им наш ум, а ка­ковы они сами по себе и в себе (an sich), этого никто не знает. Г-н Куюнджич, следовательно, не имеет права принижать Канта (стр. 135—139).

БОТЕВ

Выдающийся болгарский революционер-демократ, просвети­тель-материалист, публицист и поэт Христа Вотев (1848—1876), продолжавший дело Л. Каравелова, родился в г. Калофере. Годы в России, где он учился в Одесской гимназии, были для Ботева революционной шко­лой. На Ботева большое влия­ние оказали философские взгляды Н. Г. Чернышевского и других русских материали­стов, представителей револю­ционно-демократического уто­пического социализма. В 1874—1875 гг. он издавал в Румынии газету «Знамя», ко­торая стала центром объеди­нения всех революционных сил болгарского народа. X. Бо-тев погиб 20 мая 1876 г. во время Апрельского восстания в Болгарии.

Ниже приводится произ­ведение X. Ботева «Символ ве­ры Болгарской коммуны» (1871 г.) в переводе Д. Горбо­ва,'которое дано автором дан­ного вступительного текста В. Г. Карасёвым по изданию: «Избранные произведения бол­гарских революционных демо­кратов». М., 1959.