Искусство. Бунинские аллюзии.

«Что есть действительность? Только то, что я чувствую. Остальное вздор.» Иван Бунин. Часовня.

«Я был испуган, ошеломлен, когда в моем мозгу, вот тут — я это ясно помню — под правой теменной костью — родилось слово, вовсе непригодное для тайги, слово, которого и сам я не понял, не только мои товарищи. Я прокричал это слово, встав на нары, обращаясь к небу, к бесконечности:

— Сентенция! Сентенция! И захохотал» Шаламов

Искусство чувствовать, хранить в себе чувство прекрасного, чувство жизни, несмотря ни на что. Вот общая для обоих писателей мысль.

В этом нечеловеческом образовании, именуемом сталинским государством, природа и красота отрицаются во имя истории, а человек лишается силы своих страстей, сомнений, радостей, творческого воображения — словом, всего, что составляло его величие.

Но процедура возвращения лагерного доходяги в человеческий мир, мир культуры была бы неполноценной, если бы была лишена идеи как необходимости для выживания и сохранения человеческого достоинства. И наконец мы подошли к идее.

Философский ракурс:

Категория свободы.

Как философ Шаламов очень, необыкновенно, близок французской философской традиции. И мы это сейчас рассмотрим.

Сама традиция французской философской эссеистики, обращенной не к цеху выпускников философских факультетов, а к любому образованному читателю предполагала интуитивное понимание.

Вспомним еще раз слова Альбера Камю «Без отчаяния жизни нет и любви к жизни»

Абсурд существования рождает отчаяние. Камю полагал единственным средством борьбы с абсурдом признание его данности. В «Мифе о Сизифе» Камю пишет, что для понимания причин, заставляющих человека совершать бессмысленную работу, нужно представить спускающегося с горы Сизифа, находящего удовлетворение в отчётливом осознании тщетности и безрезультатности собственных усилий; по мнению Камю, практически такое отношение к жизни реализуется в перманентном бунте. Высшим воплощением абсурда, по Камю, являются разнообразные попытки насильственного улучшения общества — фашизм, сталинизм и т. п. Будучи гуманистом и антиавторитарным социалистом, он полагал, что борьба с насилием и несправедливостью «их же методами» могут породить только ещё большие насилие и несправедливость, но отвергая понимание бунта, не признающего за ним положительных аспектов, в эссе «Бунтующий человек» рассматривает бунт как способ солидарности с другими людьми.

Поразительно то, что Варлам Шаламов самостоятельно приходит к такому же выводу. В отличие от Сартра и Камю, получивших образование на философских факультетах.

Из интуитивно постигнутых фундаментальных характеристик человеческой природы

выводятся житейские максимы: как должен жить и действовать индивид,

обогатившийся предложенным ему пониманием удела человеческого. И нет познания более важного.

Рассказ Шаламова «Бутырская тюрьма» о первом тюремном заключении (1929 г. ).

«... Здесь была возможность понять навсегда и почувство вать всей душой, что одиночество—это оптимальное состояние человека»

Шаламов приходит к выводу, что только в одиночестве, наедине с собой, со своей совестью, его решения могут быть по-настоящему собственными.

Через весь рассказ проходит его понимание себя, своей личности как «незаконченного проекта, развиваемого посредством испытаний» (пользуясь понятием Сартра).

Важный вопрос, как максимально сохранить свое личное достоинство в условиях постоянного унижения? Шаламов находит ответ. На все вопросы бутырского следователя Шаламов отвечает молчанием или «нет», своим упорством удивляя своих товарищей, арестованных по его делу. Этим своим отрицанием он собственным путем приходит к экзистенциалистскому постулату: «Я могу сказать «нет», значит, я существую».

Радикальный вывод Сартра: «Человеческая жизнь начинается по ту сторону от безнадежности» — полностью подтверждается Шаламовым.

Если сравнить Сартра « Мертвые без погребения», «За закрытой дверью» и «Последний бой майора Пугачева» Шаламова, то здесь прямые аналогии в рассуждениях главных героев. Это вывод о восстании против зла, без размышлений о победе. Со злом мириться нельзя. Имея эту формулу мы понимаем почему стала возможным сталинская система уничтожения.

«С окончанием мучений человек все яснее осознавал, что для борьбы с поглотившей его системой он не сделал ничего или сделал слишком мало». Шаламов

«Я слишком рано умер. У меня не хватило времени для поступков» Сартр «За закрытой дверью»

« Теперь это время пришло, они начнут меня обрабатывать

своими методами, а я чувствую себя обворованным: я буду страдать зря, умру, не зная, чего стою» Сартр «Мертвые без погребения»

Шаламов также как и Сартр показывает, что восстание против власти заканчивается смертью. Но как Шаламов описывает героизм этой попытки и обретаемое в результате вновь собственное достоинство и свобода. Так что это победа, а никак не поражение.

Как замечательно сказал герой фильма «Храброе сердце» : Мы все умрем. Вопрос лишь как и за что? Вот нужный нам вопрос, ответ на который мы и ищем вместе с Варламом Шаламовым, следуя за его героями в их блужданиях по аду. К какому выводу мы можем придти в результате этого путешествия? Пассивность и невежество порождают рабство, а рабство порождает пассивность и невежество. Это блестящая формулировка Стругацких.

Вот этот главный вопрос экзистенциалистов это же и главный Шаламовский вопрос.

Плюс еще вопрос о неразрывности физической и внутренней свободы.

Я возьму на себя смелость утверждать, что Шаламов – это Данте ХХ века. Он показывает нам современный ад. Ад, лишенный моральных категорий. Вы не можете сохранить в нем себя, свою сущность. Вам не могут больше помочь ни мысли о семье, ни ваши ценностные установки, нет больше ничего, что помогло бы вам сохранить себя. Вопрос : так стоит ли жизнь того, чтобы жить, если единственное, что тебе остается – это медленный мучительный процесс распада собственной личности. И это уже чистой воды экзистенциализм. Отсюда же вопрос о неразрывности физической и нравственной свободы.

Шаламов не раз повторяет, что он не знает, благо ли то, что ему удалось выжить. И главную свою задачу он видит в том, чтобы понять

«Как вывести закон распада? Закон сопротивления распаду? Как рассказать о том, что только религиозники были сравнительно стойкой группой? Что партийцы и люди интеллигентных профессий разлагались раньше других? В чем был закон? В физической ли крепости? В присутствии ли какой-либо идеи? Кто гибнет раньше? Виноватые или невиноватые? Почему в глазах простого народа интеллигенты лагерей не были мучениками идеи? О том, что человек человеку — волк и когда это бывает. У какой последней черты теряется человеческое? Как о всем этом рассказать?»

Память о чем становится главной целью понимания .

Категория памяти.

Это память об этической катастрофе.

Для того, чтобы объяснить, в чем именно заключается эта катастрофа:

«Вера в человечность, давшая трещину после первого удара по лицу, разрушенная до основания после пыток, никогда уже не вернётся».

Вспомним рассказ «Первый зуб» из цикла «Артист лопаты». На этапе (действие происходит во время первого срока Шаламова) конвой начинает бить арестанта — сектанта по фамилии Заяц. За него вступается герой: «Не смейте бить человека!» После, ночью героя вызывают из барака раздетым на мороз и начальник конвоя выбивает ему тот самый первый зуб. Уже в в лагере, во время комендантской проверки на вопрос: «Жалоб на конвой нет?», — герой отвечает:

«Нет, — ответил я, стараясь заставить свой разбитый рот выговаривать слова как можно тверже. — Жалоб на конвой нет».

. Он демонстрирует нам смещенность понятий добра и зла в лагере, набрасывает альтернативы, причем все они гибельны для «долагерной» этики. Либо — смирение перед несправедливостью, либо,выход в «серую зону», в число заключенных, обладающих властью, либо — демонстрацию превращения в доходягу.

Казалось бы, перед нами полная безнадежность: либо смирение, либо лагерная карьера, либо смерть. Но вернемся к началу рассказа. Он начинается с фразы:

«Арестантский этап был тот самый, о котором я мечтал долгие свои мальчишеские годы. Почернелые лица и голубые рты, обожженные уральским апрельским солнцем».

О чем мечтает рассказчик? — Дело в том, что автор — Шаламов — прямо относил себя к традиции радикальной революционной русской интеллигенции. И — несмотря на выбитый «первый зуб» — его позиция не меняется, его молчание перед лицом комендантской проверки — это не признание поражения, это намек на продолжение борьбы в лагере. И если его вера в человечность и была разрушена — то воля к сопротивлению не исчезла. Его выбор с самого начала был сознательным. Шаламов совершенно четко относил себя к «тем классическим студентам, которые бунтовали», а также к «участникам огромной проигранной битвы за действительное обвноление жизни» в 20-х годах. Известны его отзывы об эсерах, старых большевиках, о народовольцах. Эти взгляды не изменились и после Колымы, достаточно вспомнить, к примеру, его отзыв о Че Геваре:

«Как ни хорош роман “Сто лет одиночества”, он просто ничто, ничто по сравнению с биографией Че Гевары, по сравнению с последним его письмом».

Шаламов придерживался принципов этой традиции и до, и после Колымы. На Колыме его спасала от лагерного растления (именно от растления — выживание было случайностью) сознательная установка на сопротивление.

В этом читателя убеждает другой рассказ того же сборника, следующий через два за «Первым зубом» — «Протезы». Этот рассказ заканчивается странным диалогом:

«— Тот, значит, руку, тот ногу, тот ухо, тот спину, а этот — глаз. Все части тела соберем. А ты чего? — Он внимательно оглядел меня голого. — Ты что сдашь? Душу сдашь?

— Нет, — сказал я. — Душу я не сдам».

Автор — Шаламов — душу, а значит, и волю к сопротивлению, сохраняет.

На самом деле рассказ «Первый зуб» демонстрирует не сдачу, не капитуляцию героя, как это могло бы показаться, а, напротив, выбор стратегии сопротивления.

Радикальный вывод Сартра: «Человеческая жизнь начинается по ту сторону от безнадежности» — полностью подтверждается Шаламовым. Связь «Колымских рассказов» с философской прозой экзистенциалистов уже отмечалась. Но сходство это заключается не только в том, что касается поведения человека в запредельной пограничной ситуации. Жан-Поль Сартр писал:

«Нужно быть сознательным, чтобы выбирать, и нужно выбирать, чтобы быть сознательным. Выбор и сознание есть одно и то же».