Карл Густав ЮНГ, Мишель ФУКО. На Западе такое немыслимо

На Западе такое немыслимо. Но у восточного человека воп­рос морали стоит вовсе не на первом месте, для него добро и зло — неотъемлемые составляющие природы и являются всего лишь различными степенями и качествами одного и того же.

Я видел, что индийская духовность в равной мере при­нимает и зло, и добро. Христианин стремится к добру, но уступает злу, индус ощущает себя вне добра и зла, достигая этого состояния с помощью медитации или йоги. Хотя здесь я должен заметить, что при подобном раскладе и добро, и зло размываются, теряя конкретные очертания, что, в конце концов, приводит к духовному застою. Нет более ни зла, ни добра. В лучшем случае есть мое добро или мое зло, как нечто, кажущееся мне добром или злом. Отсюда приходится признавать и тот парадокс, что индийская духовность оди­наково не нуждается ни в зле, ни в добре, что она обремене­на противоречиями и что нирвана — необходимое условие освобождения от последних и еще от десяти тысяч вещей.

Цель индуса —не моральное совершенство, а толь­ко состояние нирваны. Желая отрешиться от собственной природы, медитацией он достигает состояния легкости и пустоты, освобождая себя таким образом. Я же, напротив, хочу остаться при своем — я не желаю отказываться ни от человеческого общения, ни от природы, ни от себя самого и собственных фантазий. Я убежден, что все это даровано мне как величайшее чудо. Природу, душу и жизнь я воспри­нимаю как некое развитие божества — к чему же большему стоит стремиться? Высший смысл бытия для меня заключа­ется в том, что оно есть, а не в том, чтобы его не было.

Я не признаю освобождения a tout prix* и не могу избавить себя от того, чем не владею, чего не делал или не испытывал. Подлинное освобождение приходит лишь тогда, когда ты сделаешь для этого все возможное, пожертвуешь всем, что у тебя есть, и завершишь то, что определил для себя. А если я ухожу от проблем, лишая себя сочувствия и соучастия, то

Любой ценой (фр.)

уничтожаю соответствующую часть своей души. Конечно, вполне возможно, что моя доля сочувствия и соучастия до­стается мне слишком дорогой ценой и я имею все основания отказаться от нее. Но и в этом случае можно говорить лишь о собственной «поп possumus»* и смириться с потерей чего-то, быть может, существенного, со своим неумением, в конце концов, справиться с некой задачей. Именно так осознание собственной непригодности заменяет отсутствие реально­го действия. Человек, не перегоревший в аду собственных страстей, не может их победить. И они прячутся рядом, в соседнем доме, чего он даже не предполагает. А пламя в лю­бой момент может перекинуться и сжечь дом, который он считает своим. То, от чего мы уходим, уклоняемся, якобы забывая, находится в опасной близости от нас. И в конечном счете оно вернется, но с удвоенной силой.

В Кхаджурахе (Орисса) я встретился с одним индусом, который предложил проводить меня в храм и показать боль­шую храмовую пещеру. Всю пагоду заполняли особого рода оисценные скульптуры. Мы долго обсуждали этот необыч­ный факт, причем мой провожатый видел в скульптурах средство духовного совершенствования. Я возражал, указы­вая на группу молодых крестьян, которые, открыв ргы, уста­вились на это великолепие: вряд ли этих молодых людей ин­тересует сейчас духовное совершенствование или что-либо подобное, куда более вероятно, что их мысли в этот момент заняты исключительно сексуальными фантазиями. На что индус ответил: «Вот это и есть главное. Разве смогут они когда-нибудь достигнуть духовного совершенства, если не исполнят свою карму? Эти обсценные фигуры здесь именно для того, чтобы напомнить людям о дхарме (добродетели) ибо, не осознавая ее, они могут забыть о ней».

Мне подобное толкование показалось в высшей степени странным, хотя мой спутник действительно считал, что мо­лодые люди могут забыть о своей сексуальности, и всерьез пытался убедить меня в том, что они бессознательны, как

Неспособности (лат.)

ФИЛОСОФСКИЙ БЕСТСЕЛЛЕР