Истина троического единосущия 5 страница

V. Григорий Богослов

ЖИТИЕ И ТВОРЕНИЯ

1. Св. Григорий не раз описывал свою жизнь, и описывал ее с подлинным и лирическим драматизмом. Любитель безмолвия и бездействия, своей волею всегда стремившийся к уединению, чтобы в тиши предаваться богомыслию, - чужой волею и волей Божией он был призван к слову и делу, к пастырскому действию, - среди житейского мятежа, треволнения и смуты. В постоянном насилии над собою, в постоянном смирении своего хотения, с уязвленным сердцем проходил он свой скорбный и славный жизненный путь. - Григорий родился около 330 года в имении своего отца Арианзе, близ Назианза, «малейшего между городами» юго-западной Каппадокии. Отец его в это время был Назианским епископом, - в молодости он принадлежал к своеобразной секте «ипсистариев». Сильнее отца была мать св. Григория, которая и для мужа была «наставницею в благочестии» и на детей своих «наложила сию златую цепь». И наследственность, и воспитание развили в св. Григории пылкость чувств, возбудимость, впечатлительность, - и вместе с тем упорство и твердость. К своей семье он навсегда остался горячо и нежно привязан и очень любил говорить и вспоминать о ней. С ранней молодости им овладевает «какая-то пламенная любовь к наукам», - «И не совсем чистые учения старался я придать в помощь истинным», - вспоминал он. По тогдашнему обычаю годы учения бывали годами странствий. В родном Назианзе, в двух Кесариях (Каппадокийской и Палестинской), в Александрии и, наконец, в Афинах Григорий проходит полный и законченный круг образования, словесного и философского. Крещение было отложено до более позднего и зрелого возраста. В Александрии Григорий, вероятно, слушал Дидима. В Афинах он сближается со св. Василием, почти сверстником по годам, с которым он уже встречался в Кесарии Каппадокийской. Об афинских годах св. Григорий всегда вспоминал с радостным волнением, - «Афины и науки». Но здесь он, по его собственному сравнению, подобно Саулу, «ища познаний, приобрел счастье», - это была дружба с Василием, самая сладостная и самая жгучая из его земных привязанностей. «Стали мы друг для друга всем, - и товарищами, и сотрапезниками, и родными, - имели одну цель, любомудрие и непрестанно возрастали в пламенной любви друг к другу. У нас все было общее, и одна душа в обоих связывала то, что разделяли тела». Это был союз доверенности и дружбы. Соблазны «душепагубных Афин» не смущали их, они знали только два пути: в священные храмы и к тамошним наставникам, и к учителям наук внешних. И выше всего ставили они свое имя христиан. «У обоих было одно упражнение - добродетель, и одно усилие - до отшествия отсюда жить для будущего, отрешаясь от здешнего». В этом стремлении аскетические мотивы двоились, - то была и философская, и религиозная аскетика. Навсегда остался Григорий «любомудром». «Я первый из любителей мудрости, - говорил он о себе, - я никогда не предпочту этому занятию ничто другое, чтобы сама Мудрость не назвала меня жалким, как учителя мудрости и образования». И он называл любомудрие (философию) - «стяжанием и имением всего драгоценнейшим». Он включал сюда и внешнюю мудрость, - «мы извлекали из наук пользу и для самого благочестия, чрез худшее научались лучшему и обращали их немощь в твердость нашего учения». И много позже св. Григорий с силою защищал ученость. «Полагаю, что всякий имеющий ум признает первым для нас благом ученость, - и не только сию благороднейшую и нашу ученость, которая, презирая все украшения и плодовитость речи, берется за одно спасение и за красоту умосозерцаемую, - но и ученость внешнюю, которой многие из христиан, по худому разумению, гнушаются, как злохудожной, опасной и удаляющей от Бога. Но мы не станем восставлять тварь против Творца. Не должно унижать ученость, как некие о том рассуждают, - напротив, нужно признать глупыми и невеждами тех, кто, держась такого мнения, желали бы видеть всех подобными себе, чтобы в общем недостатке скрыть собственные свои недостатки и избежать обличения в невежестве». Так говорил Григорий над гробом Василия. Никогда не хотел он забывать афинских уроков... И впоследствии Юлиана Отступника всего больше обличал он за запрет христианам преподавать словесные и мирские науки... В Афинах Григорий учился у Имерия и Проересия (последний был, кажется, христианином), - вряд ли у Ливания. Он изучал здесь прежде всего древнюю литературу, ораторов и историков, основательно познакомился с философией... - В 358 (или 359) году св. Григорий вернулся на родину, позже Василия, с отъездом которого в Афинах стало для него пусто и тоскливо. Он принимает крещение. От деятельности ритора он уклоняется. Его влечет идеал безмолвия, он мечтает о бегстве, о горах и пустынях, - «чтоб неоскверненному беседовать с Богом и чистому озаряться лучами Духа без всякой примеси дольнего и омраченного, без всяких преград для Божественного света, - пока не приду к Источнику здешних озарений и не буду остановлен в желании и стремлении тем, что зеркала упразднятся действительностью..». Пред ним вставали влекущие образы Илии и Предтечи. И вместе с тем, «пересиливали любовь к Божественным книгам и свет Духа, почерпаемый при углублении в Божие Слово, - а такое занятие не дело пустыни и безмолвия». Но не только это удерживало, и не только это удержало св. Григория в миру, - удержала и превозмогла любовь к родителям, требовавшим от него участия в хозяйственных заботах. «Она, как груз, влекла меня к земле..». Однако и в родительском доме, среди житейской суеты он проводил жизнь суровую, - заимствовал у отрешившихся собранность ума и у мирских - старание быть полезным для общества, - в воздержании, в изучении Слов Божиих, в молитвах, в воздыханиях, в бдении без сна. А сердце все сильнее влекло его в Понт, в тамошнюю пустыню, где тогда подвизался Василий, в сожительстве с Богом, «покрытый облаком, как один из ветхозаветных мудрецов», - и звал его разделить безмолвие и подвиг. Не сразу и ненадолго удалось св. Григорию удовлетворить свое влечение. Но с радостью и с невинной шуткой вспоминал он потом время, проведенное тогда в Понте, - в лишениях, в бдении и в псалмопении, и в научном труде. Друзья изучали там Писание и творения Оригена. Все еще продолжались годы учения.

2. Они оборвались с возвращением из Понта. Отец Григория, Григорий старший, с трудом нес свое епископское послушание, - у него не хватало ни знания, ни твердости, чтобы найти и соблюсти верный путь среди тогдашней догматической «никтомахии» в водовороте споров и смут. Он искал помощника, надеялся найти его в сыне. Для Григория младшего это было «страшною бурею». Отец связывает сына еще и духовными узами, родительскую власть сливает с епископскою, - и с насилием, и «против воли» рукополагает сына во пресвитеры. «При этом принуждении, - рассказывает Григорий, - так сильно воскорбел я, что забыл все, - друзей, родителей, отечество, род. И, как вол уязвленный слепнем, ушел в Понт, надеясь там в божественном друге найти врачевство от горести». Друг облегчил скорбь его сердца. И самое время облегчило чувство бедствия. На Рождество 361 года состоялось посвящение, но только к Пасхе 362 года возвращается Григорий в Назианз, и здесь начинает свое пастырское служение знаменитым словом, начинающимся словами: Воскресения день... просветимся торжеством... И в этом слове он рисовал высокий пастырский идеал, от которого так далеко отступали тогдашние пастыри, считавшие этот сан скорее всего «средством к пропитанию», точно от пастыря душ требуется даже меньше, чем от пастыря бессловесных... Именно это сознание высоты пастырского призвания и заставляло Григория бежать от непосильного служения, к которому он не считал себя готовым... С тех пор и в продолжение десяти почти лет, св. Григорий оставался в Назианзе в качестве помощника своего отца и надеялся, что ему удастся избежать почестей высшего звания. Эта надежда оказалась напрасной. И снова из-под неволи, снова по принуждению Григорий в 372 г. был поставлен во епископы городка Сасимы, - «место безводное, непроизращающее и былинки, лишенное всех удобств, - селение ужасно скучное и тесное, - там всегда пыль, стук от повозок, слезы, рыдания, собиратели налогов, орудия пытки, цепи, а жители - чужеземцы и бродяги». И горечь насилия увеличивалась тем, что теперь это насилие над его пустынелюбивою душою совершал его лучший друг Василий. Григория возмущало, с каким непониманием отнесся друг к его жажде безмолвия и покоя и насилием втягивал его в распри о власти, - ибо учреждение кафедры в Сасимах имело целью усилить Василия в его борьбе с Анфимом Канским. «Укоряешь меня в лености и нерадении, - с раздражением писал Василию Григорий, - потому что не взял твоих Сасимов, не увлекся епископским духом, не вооружаюсь вместе с вами, чтобы драться, как дерутся между собою псы за брошенный им кусок». Печально и уныло принял он хиротонию, «уступил принуждению, не убеждению». «Снова на мне помазание и Дух и снова хожу, плача и сетуя». Радость дружбы была омрачена навсегда, и даже над гробом отца и в присутствии Василия Григорий много позже жаловался, что «его огорченного бедствиями жизни под благовидным именем священства предали на беспокойное и злокозненное торжище душ». Он резко упрекал Василия: «Вот что принесли мне Афины, общее упражнение в науках, жизнь под одною кровлею, питание с одного стола, один ум, а не два, в обоих, удивление Эллады, взаимное обещание - как можно дальше отринуть от себя мир. Все рассыпалось! Все брошено наземь! Да погибнет в мире закон дружбы, которая так мало уважает дружбу». В Сасимы Григорий, правда, поехал. Но, по его собственному признанию, «вовсе не касался данной ему Церкви, не единожды не совершал там Богослужения, не молился с народом, не возложил руки ни на одного клирика..». По новой просьбе отца Григорий вернулся в родной город и помогал родителю в его епископских трудах, а после его смерти управлял осиротевшей Церковью временно, «как человек сторонний». И, наконец, получил возможность отойти от дел и «пошел беглецом» в Селевкию Исаврийскую, ко храму прославляемой девы Феклы. Здесь предавался он богомыслию и созерцанию. И снова то было ненадолго. Здесь его застигла скорбная весть о кончине друга. И затем его покой был нарушен зовом в Константинополь на борьбу с арианством.

3. Снова «не по доброй воле, но насильственно увлеченный другими» явился св. Григорий в Константинополь - защитником Слова. Было трудное время. «Церковь без пастырей, доброе гибнет, злое наружу, - надобно плыть ночью, нигде не светят путеводные огни, Христос спит..». Константинопольская кафедра с давних уже пор была в руках омиев. И Григорий, по его собственному выражению, нашел здесь «не паству, но малые следы или останки паствы, без порядка, без надзора, без точных пределов..». Григорий начал проповедовать в частном доме, - впоследствии он был обращен в храм под именем Анастасии в знак «воскресения православия..». Здесь были сказаны знаменитые беседы «о Богословии». Борьба с арианами протекала бурно, к Григорию подсылали убийц, чернь врывалась в его храм, его забрасывали камнями, - и потом его противники его же обвиняли в нарушении общественного спокойствия. С другой стороны, в первое время и проповедь его вызывала смущение. «Сначала город пришел в волнение, - рассказывает он, - восстал против меня, будто бы я вместо единого Бога ввожу многих богов, ибо вовсе не знали они благочестивого учения, не знали, как Единица умопредставляется троично, а Троица единично». Своим пламенным словом св. Григорий вскоре победил, а в конце 380 года в Константинополь вступил новый император Феодосий и передал все храмы православным. Но Григорию пришлось бороться не только с арианами. Приходилось бороться и с аполлинаристами. Немало потерпел Григорий и от православных, - прежде всего от Петра Александрийского и египетских епископов, которые сперва вступили с ним в общение, а затем посвятили в Константинопольские епископы некоего Максима Киника, личность темную во всяком случае. С горечью вспоминал Григорий об этой «египетской туче» и о «двойном пере» Петра. Максим был изгнан, но на время нашел защиту в Риме у папы Дамаса, который плохо разбирался в восточных делах. По настоянию народа Григорий принял на себя временное управление Константинопольской Церковью до предстоявшего вскоре Собора. Он готов был удалиться, но народ удерживал его: «Вместе с тобою ты изводишь и Троицу». На Втором Вселенском Соборе, открывшемся в мае 381 года под председательством Мелетия Антиохийского, св. Григорий был признан Константинопольским епископом, - он и радовался, и не радовался своему утверждению на престоле, «которое не было вполне законно». Во время Собора скончался св. Мелетий и председателем стал св. Григорий. Но в вопросе об антиохийских церковных делах, о так называемом «антиохийском расколе» он разошелся с большинством, он стал на сторону Павлина... Против него вспыхнуло давно уже накопившееся недовольство. Одни были недовольны мягкостью его действий, - тем, что в борьбе с арианством он не прибегал к содействию светской власти. «Тайна спасения для желающих, а не для насилуемых» - было правилом его пастырских действий. Других беспокоила его догматическая прямота, - в частности, его настойчивая проповедь о Духе. Иным он казался недостаточно вельможен. «Не знал я, - иронизировал Григорий, - что и мне надобно ездить на отличных конях, блистательно выситься на колеснице, - что и мне должны быть встречи, приемы с подобострастием, что все должны давать мне дорогу и уже издали расступаться передо мной, как пред диким зверем». И на Соборе был поставлен вопрос о незаконности перемещения Григория из Сасим в Константинополь. Притом не очень скрывалось, что это только предлог для интриги. В великом огорчении решил Григорий оставить кафедру и покинуть Собор. С горечью оставлял он «место общей победы» и паству, которую он приобрел для истины подвигом своим и словом. И эта горечь никогда не смягчилась в его сердце.

4. «Уединяюсь к Богу, Который один чист и не коварен... Углубляюсь в себя самого. Ибо два раза спотыкаться о тот же камень, по пословице, свойственно только безумным», - так писал Григорий Кесарийскому епископу Воспорию, покидая Константинополь. Вернулся он на родину усталым и разбитым физически и морально с тяжелыми воспоминаниями: «Дважды уже попадаюсь в ваши сети и дважды обманут..». Он искал отдыха и уединения. Вместо того ему пришлось вновь принять на себя управление все еще вдовствовавшей Назианзской Церковью, «по нужде обстоятельств, по причине ожидаемого нападения противника». Ему пришлось бороться с аполлинаристами, которым обманом удалось поставить своего епископа в Назианз. И снова начались интриги и споры. С отчаянием просил он Тианского митрополита Феодора снять с него непосильное бремя, заместить Назианзскую кафедру. Он отказывался ездить на соборы. «Моя мысль - уклоняться от всякого собрания епископов, потому что не видал я еще ни одного, которое бы имело во всех отношениях полезный конец, и более избавляло от зол, нежели увеличивало их. Любопрительность и любоначалие выше всякого описания..». «Соборам и собеседованиям кланяюсь издали с тех пор, как испытал много дурного», - писал он Феодору Тианскому. Не сразу удалось св. Григорию добиться свободы, но велика была его радость, когда, наконец, был поставлен в Назианз епископом пресвитер Евлалий. Григорий удалился на покой. Он не бездействовал, - последние годы отдал он литературному труду. Он странствовал по пустыням и обителям, живал в Ламисе, в Сакнавадаике, особенно в Карвалах. Силы его слабели, - он часто лечился теплыми водами в Ксанксариде. Грустными мотивами полна его старческая лирика. Почил св. Григорий в 389 иди 390 году.

5. Св. Григорий не был писателем, хотя и был блестящим стилистом. У него была не только филологическая культура, но и гений языка, дар слова. Правда, стиль его слишком тонок и манерен, слишком взволнован... Но это превозмогается силою чувства и мысли. Он был оратором прежде всего. И его гомилии или беседы составляют основную часть его сравнительно небольшого литературного наследия. Известно 45 бесед, большинство относится к константинопольским годам. Из них всего важнее пять слов «о Богословии» (XXVII-XXXI), т. е. о Троическом догмате. Это один из самых замечательных образцов христианского красноречия, - конечно, это не были импровизации... Ряд бесед сказан в праздничные дни, особенно значительны беседы: 38-я на Богоявление или Рождество Христово, древнейшая известная рождественская проповедь на Востоке (379 или 380 г.), и 45-ая в день Пасхи, посвященная объяснению искупительного дела Христа (в Арианзе, после 383 г.). Затем нужно отметить ряд надгробных речей, важных по историческому материалу, - в частности, похвальное слово Василию Великому. Особенный интерес представляет «Защитительное слово по поводу бегства в Понт», обработанное позже в целый трактат о пастырском служении. Впоследствии оно послужило Златоусту образцом и источником для слов о священстве. Нужно назвать еще две инвективы против Юлиана Отступника, писанные после его смерти. Большинство бесед св. Григория связаны с частными поводами. - Другой разряд творений св. Григория, - это его поэмы (или стихотворения). Они собраны в двух книгах: поэмы богословские и поэмы исторические (разделение принадлежит новым издателям). Это скорее риторические упражнения, чем подлинная поэзия. Исключение составляет только личная лирика, где сказывается глубокое волнение чувства. Впрочем, св. Григорий был истинным мастером поэтического слова, этим мастерством он нередко злоупотреблял... Особо нужно назвать автобиографию в стихах «О жизни своей», - здесь много важного материала. Св. Григорий не скрывал дидактических мотивов своего стихотворства. Он хотел противопоставить свои стихи языческой поэзии, занятие которою не безопасно. С другой стороны, он хотел ослабить вредное влияние стихов Аполлинария, заключавшего в них свои богословские воззрения. В старческие годы стихи были для Григория большим личным утешением. - Наконец, нужно назвать сборник писем, числом 243. Большая часть писем относится к последним годам жизни и носит совершенно личный характер. Эти письма были собраны еще самим Григорием по просьбе его молодого родственника Никовула. В своих письмах св. Григорий следовал правилам риторики, в одном из писем он сам эти правила излагает (письмо 51). Это превращает его письма в литературные произведения. Немногие из писем предоставляют исторический интерес, разве его письма к Василию. Исключение составляют несколько догматических посланий: два к Клидонию и одно к Нектарию Константинопольскому, все три на христологические темы против Аполлинария (382 года), - они имеют значение вероизложения. О подлинности «Послания к монаху Евагрию о Божестве» возможен спор. - Нужно прибавить, - творения Григория Богослова пользовались исключительной известностью и авторитетом вплоть до последних веков византинизма. Их толковали и объясняли более, чем кого-либо другого из отцов (кроме разве Ареопагитик). Нужно назвать прежде всего схолии преподобного Максима Исповедника к трудным местам Григория Богослова и Ареопагитике (так наз. Ambigua). К более позднему времени относятся схолии Илии Критского (IX-X вв.), Василия Нового, архиепископа Кесарии Каппадокийской (X в.), Никиты Ираклийского (конец XI века), Никифора Каллиста Ксанфопула (XIV в) и целый ряд других, в том числе анонимных. Нужно назвать еще толкования Зонары и Николая Доксопатра на стихотворения Григория и др. Все это свидетельствует о широком распространении творений св. Григория. Для преподобного Иоанна Дамаскина он был одним из главных источников и авторитетов. Михаил Пселл считал св. Григория христианским Демосфеном.

ПУТИ БОГОПОЗНАНИЯ

1. Учение о Богопознании занимает в богословской системе св. Григория видное место. Это не только введение, не только богословские пролегомены. Богопознание для св. Григория есть путь и задача жизни, путь спасения и «обожения». Ибо прежде всего ум тварный встречается с Богом, и чрез ум и умное созерцание тварь соединяется и воссоединяется с Богом, как и Сам Бог соединился с человеком, принял полноту естества человеческого чрез посредство Богоподобного человеческого ума, - «ум соединяется с умом, как с ближайшим и наиболее сродным», - подчеркивал Григорий против Аполлинария. О Богопознании св. Григорий говорит и в своих лирических молитвах, и в богословских поучениях. И как богослов противопоставляет правое учение о познании Бога еретическим крайностям: дерзкому рационалистическому максимализму аномеев-евномиан и брезгливому отречению Аполлинария, для которого человеческий ум есть нечто безнадежно нечистое и грешное, нечто недоступное очищению, - «невозможно чтобы не было греха в помышлениях человеческих», - передает его мысль Григорий Нисский. Против евномиан св. Григорий говорит о пределах Богопознания, о необходимости познавательной аскезы и смирения. И против аполлинаристов - о богоподобии человеческого ума, о светозарности умной природы. Он говорит обычно на языке Платона и неоплатоников. Отчасти потому, что в годы своего учения открыл у внешних или «чуждых» мудрецов (как выражается он однажды при ссылке на Платона) благочестивые приближения к библейской истине, - нашел у них удачные слова. Отчасти для того, чтобы быть убедительным для опиравшихся на внешнюю мудрость еретиков. И притом пользование платоническими образами и сравнениями было давно уже освящено практикой Александрийской школы. Св. Григорий знал Платона, вероятно, и Плотина. Но знал также, что Платона повторяли христианские учителя, Климент и Ориген. Вместе с тем св. Григорий всегда опирается на Библию, и свое учение о Богопознании не только подтверждает, но и выводит из библейских текстов, - в их применении и толковании он следует александрийской экзегетической традиции; в учении о Богопознании она навсегда осталась преобладающей в отеческом Богословии.

2. Бог есть ум. Великий Ум «или другая совершенная сущность, постигаемая только напряжениями ума», - говорит св. Григорий. И по образу Божию созданы прежде всего умные природы, естество ангельское. От века, «царствуя в пустоте веков», Мирородный Ум рассматривал в Своих великих умопредставлениях Им же составленные прообразы впоследствии возникшего мира. Бог начертывает или «измышляет» «образы» мира, сперва умного и небесного, потом мира вещественного и земного. И «мысль становится делом», которое исполнено Словом и совершено Духом. Возникает мир ангельский, первая тварь, сродная Богу по своему умному духовному естеству, не столько неподвижная, сколь неудободвижная ко злу. Затем создает Бог мир видимый, этот стройный состав неба и земли, в котором грубое и чувственное естество совершенно чуждо Богу, но красота и согласие отражают Божию Премудрость и Силу. В этом вещественном мире Бог творит человека, «род тварей, средних между смертными и бессмертными». Это - новый мир, «в мире малом мир великий..». «Зритель видимой твари, таинник твари умосозерцаемой», человек поставлен на грани двух миров и, тем самым, в средоточии всего мира, - «премудро сопрягает тварь» Бог именно в человеке. Созданный из персти, человек носит образ Божества, - «образ Бессмертного, потому что в обоих царствует естество ума». Слово Божие, по образному выражению св. Григория, «взяв часть новосозданной земли, бессмертными руками составило мой образ и уделило ему Свою Жизнь, потому что послало в него дух, который есть струя невидимого Божества..». В других местах св. Григорий говорит о душе, как о «дыхании Божием», как о «Божественной частице..». Отсюда сверхземные и сверхчувственные цели человеческой жизни: как «новый ангел», поставленный на земле, человек должен взойти на небо, в пресветлую обитель Богоносцев, - призван стать богом по усыновлению, исполниться высшего света, - «величественная цель, но достигаемая с трудом», - замечает Григорий... Человек сотворен по образу Божию и потому призван к «уподоблению» Богу. Для душ возвышенных, - говорит св. Григорий, - в одном заключается благородство, - «хранить в себе образ и уподобляться Первообразу», насколько это доступно узникам плоти. - Возможность этого «уподобления» определяется естественным сродством человеческого духа с Божеством... Бог есть Свет высочайший и неприступный, - «чистейшее сияние Троицы». Второй свет это ангелы, «некоторая струя или причастие первого Света». И третий свет, - это человек. И даже язычники называют человека светом «по силе внутреннего нашего ума». Бог есть - «светильник ума»; и озаряемый от Первообразного Света ум человеческий сам становится световидным. «Что солнце для существ чувственных, то Бог для разумных», - говорит св. Григорий. «Одно освещает мир видимый, Другой - мир невидимый. Оно телесные взоры делает световидными, Он совершает умные естества Богоподобными..». Григорий здесь явно повторяет знаменитое Платоновское сравнение Высшего Блага и солнца, -сравнение, развитое в неоплатонизме в целую систему метафизики света. Григорий говорит несомненно платоническим языком и вслед за платониками подчеркивает помрачающее действие чувств и вообще тела. Однако, на платоническом языке он выражает не платоническую мысль. По мысли св. Григория, «уподобление» Богу совершается прежде всего чрез таинства. Цель тайнодействий, - описывает он, - «окрылить душу, исхитить из мира и предать Богу, сохранить образ Божий, если он цел, поддержать, если в опасности, обновить, если поврежден, вселить Христа в сердца Духом, короче сказать, того, кто принадлежит к горнему чину, соделать богом и причастником горнего блаженства..». Не случайно Крещение называется «просвещением», - это начало будущего световодства, когда сыны света сделаются всецело Богоподобными и вместят в себя всецелого Бога. - Все совершается через Христа, Воплощенное Слово. Он приходит, чтобы нас сделать богами, - Он приемлет нашу плоть, чтобы и образ спасти, и плоть обессмертить. «Образ неизменяемый», Отчее Слово «приходит к своему образу», - «соединяется с разумною душою ради моей души, очищая подобное подобным». Вот почему св. Григорий так резко боролся с Аполлинарием: ум - высшее в человеке; «в естестве человеческом всего важнее образ Божий и сила ума». И только чрез Богообразный ум может приближаться человек к Богу.

3. Человек есть тварь, но имеет повеление стать богом, - передает Григорий дерзновенные слова св. Василия. И путь «обожения» есть путь очищения и восхождения ума, - καθάρσις. Это прежде всего путь отрешения от чувственного мира, от материи. Чувства помрачают ум. Вместе с тем, - путь внутреннего собирания, самососредоточения, - путь борьбы со страстями и достижения бесстрастия («апатии»). Образ подвижника в изображении св. Григория есть образ мудреца или, скорее, любомудра, и очень напоминает образ «гностика» по Клименту Александрийскому. И следует припомнить, в молодые годы Григорий слушал в Александрии Дидима, который повторял идеи Климента. В этом образе много эллинистических черт, много общего с идеалом стоиков и платоников. Есть бесспорная близость между идеалом св. Григория и идеалом Плотина: вся система Плотина в известном смысле есть учение о «очищении», как о пути к Богу, к которому душу влечет желание и любовь, - стремление к полноте и совершенству, - в человеке это желание достигает ясности и сознания... Это путь отречения от тела и «вхождения в себя» - путь упрощения и восторга... И Плотин призывает к уединению и безмолвию, к анахоретству и исихии и вслед за Платоном понимает философию, как упражнение в смерти... «Занятие философов состоит в том, чтобы отрешать душу от тела», - этот афоризм из Платонова «Федона» св. Григорий не раз вспоминает, однажды с прямой ссылкой. И для него истинная жизнь есть умирание, - умирание для этого мира, в котором невозможна полнота Богоподобия и Богообщения, куда только редкие и преломленные лучи достигают из обители Света. В иные минуты Григорий готов был даже вслед за Платоном назвать тело темницей... Можно думать, св. Григорий сознательно повторял многие платонические мотивы: для него не было ничего удивительного и соблазнительного в том, что любители мудрости, эллинские мудрецы, сумели разработать аскетическую технику, что они знали естественные пути мысли и природные законы души. Повторяя мысли эллинских любомудров в своей религиозной аскетике, он только говорил на языке своего времени. По существу идеалы не совпадали: ибо платоническая аскетика есть искание без ключа. Аскетика св. Григория насквозь догматична, связана с образом Христа и с тайной Троического единосущия. В его пафосе смерти и разрешения союза души и тела («пагубное сопряжение», - восклицал он в минуту скорби) нет античного спиритуализма: для него и плоть обожена, как и ум, чрез человечество Бога, Бога Слова. «Если будешь низко о себе думать, то напомню тебе, что ты Христова тварь, Христово дыхание, Христова честная часть, а потому вместе небесный и земной, приснопамятное творение, - созданный бог, чрез Христовы страдания шествующий в нетленную славу..». И если теперь следует отрешаться от земли и «не любить до излишества нынешнюю жизнь», то некогда совершится и воскрешение плоти. «Для меня убедительны слова мудрых, - говорил св. Григорий над гробом брата, - что всякая добрая и Боголюбивая душа, как только по разрешении от сопряженного с нею тела освободится отселе, приходит в состояние чувствовать и созерцать ожидающее ее благо, - по очищении или отложении (или не знаю как сказать еще) того, что ее омрачало, услаждается чудным каким-то услаждением, веселится и радостно шествует к своему Владыке, потому что избегла здешней жизни, как несносного узилища, и свергла с себя лежавшие на ней оковы, увлекавшие ее ум к земному, которыми отягощались крылья ума. Тогда она в видении как бы пожинает уготованные ей блаженства. А потом и соприрожденную себе плоть, с которою здесь упражнялась в любомудрии, восприняв от земли, ее давшей и ее потом сохранившей непонятным для нас образом, известным только Богу, их соединившему и разлучившему, введет с собою в наследие грядущей славы. И как по естественному союзу с плотью разделяла ее тяготы, так теперь сообщит ей свои утешения, всецело поглощая ее в себя, делаясь с нею единым духом и умом, и богом, после того, как смертное и преходящее поглощено будет жизнью..». В этом уповании и причина отрешения от чувственного теперь. «Для чего мне прилепляться к временному», - восклицает Григорий. «Дождусь Архангельского гласа, последней трубы, преобразования неба, претворения земли, освобождения стихий, обновления целого мира». Аскетика св. Григория есть скорее «очищение плоти», чем брезгливое очищение от плоти... «Ее я люблю, как служителя. От нее же и отвращаюсь, как от врага. Бегу от нее, как от уз, и почитаю, как сонаследника..». Как эллин, Григорий недоумевает о связи ума и персти. Но знает, чего не знали эллины, что тело есть творение Божие, что темницею для ума тело становится только чрез падение. И потому может перестать быть узилищем, - в силу воплощения Христова. Брение восприняло закваску и стало новым смешением.