О суетности слов

Один ритор былых времен говорил, что его ремесло состоит в том, чтобывещи малые изображать большими. Пригонять большие сапоги к маленькой ноге —искусство сапожника. В Спарте его подвергли бы бичеванию за то, что онсделал своим ремеслом обман и надувательство. Я думаю, что Архидам, которыйбыл царем Спарты, не без удивления выслушал ответ Фукидида [826]на свойвопрос, кто сильнее в единоборстве — он или Перикл. «Это, — сказал Фукидид, — было бы трудно проверить; ибо если бы я свалил его на землю, он сумел быубедить зрителей, что он не упал, а одержал верх». Те, кто изменяет иподкрашивает лица женщин, причиняет меньше вреда, ибо не видеть ихприродного облика — потеря небольшая. Люди, пытающиеся обмануть не глазанаши, а разум и извратить и исказить истинную сущность вещей, гораздовреднее. Государства, в управлении которыми господствовал твердый порядок,как, например, критское или лакедемонское, не придавали большого значенияораторам.

Аристон [827]мудро определяет риторику: искусство убеждать народ; Сократи Платон: искусство льстить и обманывать [828], а те, кто отвергает такоеобщее определение, подтверждают его правильность в своих частныхнаставлениях.

Магометане запрещают обучать своих детей риторике ввиду еебесполезности. А афиняне, у которых она была в большом почете, заметив,сколь губительно оказываемое ею действие, предписали устранить из нее самоеглавное — все, что возбуждало волнение чувств, вместе со вступлениями изаключениями.

Это орудие, изобретенное для того, чтобы волновать толпу и управлятьнеупорядоченной общиной, применяется, подобно лекарствам, только внездоровых государственных организмах. Ораторы во множестве расплодилисьтам, где простонародье, невежды и вообще все без разбору пользовалисьвластью, как, например, в Афинах, на Родосе, в Риме, и где вся общественнаяжизнь протекала бурно. И действительно, в этих государствах было маловлиятельных людей, которые выдвинулись бы без помощи красноречия: при егоподдержке достигли, в конце концов, высших должностей такие люди, какПомпей, Цезарь, Красс, Лукулл, Лентул, Метелл [829], и оно помогло им больше,чем сила оружия, вопреки воззрениям лучших времен. Ибо Луций Волумний,выступая публично в пользу избрания консулами Квинта Фабия и Публия Деция,сказал: «Это — мужи, рожденные для войны, великие в действии, суровые всловесных схватках, истинно консульские умы; утонченные, красноречивые иученые, они хороши для городских должностей в качестве преторов,отправляющих правосудие».

Красноречие процветало в Риме больше всего тогда, когда его дела шлихуже всего, когда его потрясали бури гражданской войны, подобно тому как наневозделанном и запущенном поле пышнее всего разрастаются сорные травы. Изэтого можно сделать вывод, что государства, где правит монарх, нуждаются вкрасноречии меньше, чем все другие. Ибо массе свойственны глупость илегкомыслие, из-за которых она позволяет вести себя куда угодно,завороженная сладостными звуками красивых слов и не способная проверитьразумом и познать подлинную суть вещей. На подобном легкомыслии, говорю я,не так легко играть, когда речь идет об одном человеке, которого к тому желегче предохранить хорошим воспитанием и добрыми советами от этого яда.Недаром из Македонии или Персии не вышло ни одного знаменитого оратора.

Все сказанное пришло мне в голову после недавнего разговора с однимитальянцем, который служил дворецким у кардинала Караффы [830]до самой егосмерти. Я попросил его рассказать мне о должности, которую он отправлял. Онпроизнес целую речь об этой науке ублаготворения глотки со степенностью иобстоятельностью ученого, словно толковал мне какой-нибудь важныйбогословский тезис. Он разъяснил мне разницу в аппетитах — какой у человекабывает натощак, какой после второго и какой после третьего блюда; изложилсредства, которыми его можно или просто удовлетворить, или возбудить иобострить; дал обстоятельное описание соусов, сперва общее, а затем частное,остановившись на качестве отдельных составных частей и на действии, котороеони производят; рассказал о различии салатов в зависимости от времени года, — какие из них следует подогревать, какие лучше подавать холодными, какимспособом их убирать и украшать, чтобы они были еще и приятны на вид. Послеэтого он стал распространяться о порядке подачи кушаний, высказав многопрекрасных и важных соображений:

nec minimo sane discrimine refert

Quo gestu lepores, et quo gallina secetur. [831]

И все это в великолепных и пышных выражениях, таких, какие употребляют,говоря об управлении какой-нибудь империей. Этот человек привел мне напамять следующие строки:

Hoc salsum est, hoc adustum est, hoc lautum eat parum,

Illud recte: iterum sic memento; sedulo

Moneo quae possum pro mea sapientia.

Postremo, tanquam in speculum, in patinas, Demea,

Inspicere iubeo, et moneo quid facto usus sit. [832]

Впрочем, даже греки весьма хвалили порядок и устройство пиршества,которое Павел Эмилий [833]дал им по своем возвращении из Македонии; но здесья говорю не о существе дела, а о словах.

Не знаю, как у других, но когда я слышу, как наши архитекторы щеголяютпышными словами вроде: пилястр, архитрав, карниз, коринфский и дорическийордер, и тому подобными из их жаргона, моему воображению представляетсядворец Аполидона [834]; а на самом деле я вижу здесь только жалкие доски моейкухонной двери.

Вы слышите, как произносят слова метонимия, метафора, аллегория идругие грамматические наименования, и не кажется ли вам, что обозначаютсятаким образом формы необычайной, особо изысканной речи? А ведь они могутприменяться и к болтовне вашей горничной.

Подобный же обман — давать нашим государственным должностямвеликолепные римские названия, хотя наши должности по характеру выполняемыхобязанностей имеют очень мало общего с римскими, а по размерам власти имогущества — еще меньше. Укажу еще на один обман, который, по-моему,когда-нибудь будет приводиться в доказательство исключительной умственнойограниченности нашего времени, — это наделять без всяких оснований когоугодно славными прозваниями, которыми древние почтили только одного-двухвыдающихся людей на протяжении целых столетий. Прозвание «божественный» былодано Платону всеобщим признанием, и никто не стал бы его у него оспаривать.Но итальянцы, которые не без основания могут похваляться тем, что ум у нихболее развит, а суждения более здравы, чем у других народов нашего времени,недавно почтили этим прозвищем Аретино [835], который, на мой взгляд, ничемне возвышается над средним уровнем писателей своего времени, если не считатьего пышной и заостренной манеры, не лишенной изысканности, но искусственнойи надуманной, и кроме того — обычного красноречия, а уж до «божественности»в том смысле, какой придавали этому слову древние, ему далеко. А прозвище«великий» мы часто даем государям, которые отнюдь не возвышаются над любымсредним человеком.