Глобальное и локальное (национальное) в современном мире

Судьба локальных (прежде всего, национальных) культур в эпоху глобализации – тема, вызывающая в наше время повышенный интерес. Если культура трактовалась до сих пор как множество разнокачественных образований, то теперь всех волнует вопрос, не приведет ли глобализация к культурной унификации человечества?

В глобализации видят, прежде всего, объективный процесс, стягивающий мир в единое экономическое и информационное пространство, которое существует и развивается по общим законам и в едином для всех режиме времени. В итоге мир постепенно утрачивает свою былую многоликость и разнородность. Происходит своеобразная гомогенизация мира, причем не только в производственно-экономической, но и бытовой сфере, на уровне повседневной жизни. В разных странах люди все больше пользуются одними и теми же видами транспорта и коммунальных услуг, носят одинаковую одежду, потребляют одну и ту же пищу, смотрят одни и те же телепередачи, слушают одни и те же новости. Создаваемые современной цивилизацией технологии, товары, услуги, информация и пр., входя в жизнь разных народов, делают их в чем-то похожими друг на друга.

Глобализацию как объективный процесс следует отличать от идеологии глобализма, выражающей интересы транснациональных корпораций и элит. Своей целью эти элиты ставят освобождение экономики от власти национальных государств, ее выход за рамки любой национально-государственной общности, полную деполитизацию хозяйственной жизни. Речь идет не просто об упрочении международных связей в промышленности и торговле, что имело место и раньше, а о создании новой – транснациональной – системы экономических отношений, выходящей за пределы национальных территорий и государств и управляемой из центров, неподконтрольных правительствам и представительным органам власти этих государств. Немецкий социолог Ульрих Бек усматривает в идеологии глобализма продолжение философии постмодернизма, утратившей веру в универсальную мощь научного разума, в способность общества к сознательному и коллективному политическому действию. Глобализм для него – это отказ от какой-либо политики в экономической сфере, ее полное подчинение власти рынка. «Глобализмом я называю понимание того, что мировой рынок вытесняет или подменяет политическую деятельность, для меня это идеология господства мирового рынка, идеология неолиберализма»[18].

У.Бек не отрицает того, что мы живем в мире, превратившем представление о замкнутых пространствах в фикцию. В этом мире «ни одна страна или группа стран не может отгородиться друг от друга»[19]. В нем приходиться заново переосмысливать «самоочевидности западной модели», ставить вопрос о том, как могут воспринимать себя в нем люди и культуры. Ведь глобализация, действительно, «имеет в виду процессы, в которых национальные государства и их суверенитет вплетаются в паутину транснациональных акторов и подчиняются их властным возможностям, их ориентации и идентичности»[20]. Она ставит под сомнение важнейшее представление эпохи модерна, согласно которому общество после распада империй может существовать только в форме национального государства. Глобализация рушит это представление, создавая между национально-государственными и транснациональными акторами и процессами новые взаимоотношения. В контексте происходящих перемен нельзя считать современной ту политику, которая во имя ложно понятого патрио­тизма или национализма отгораживается от мира, пытается изолироваться от него, мыслит себя вне логики общемирового развития.

Но означает ли глобализация отказ от всякой политики, направленной на защиту национальных интересов? Некоторые западные ученые высказывают сомнение в способности рыночной экономики без соответствующих мер государственного регу­лирования подчинить себе весь мир, заставить жить его по своим зако­нам. Глобализация посредством рыночной конкуренции и дерегулирования рын­ков лишь усилит, по их мнению, неравенство между богатыми и бедными странами, «золотым миллиардом» и остальным населением планеты, спровоцировав со стороны последних ответные конфронтационные дей­ствия. Финансовые кризисы, разрушение природной среды, массовая миграция населения из зон хронической нищеты и голода, рост числа безработных (в силу низкой грамотности и квалификации) в стра­нах третьего мира, усиление сепаратистских и фундаменталистских движений свидетельствуют о порочности рыночной глобализации, если ей нет никакого про­тивовеса. Опираться в процессе глобализации только на рынок — значит, диск­редитировать в мировом общественном мнении саму идею глобализации, способствовать росту протестного антиглобалистского движения.

Многое, конечно, зависит от жела­ния и умения политиков реформировать систему межгосударственных отношений таким образом, чтобы она могла учитывать интересы как можно большего числа стран и народов, позволила им наладить между собой отношения сотрудничества и взаимопомощи. Сам по себе мировой рынок не способен примирить и уравнять шансы всех участвующих в нем игроков: кто-то из них обязательно окажется в положении проигравшей стороны. И никакие усилия со стороны государства не способны предотвратить главное последствие рыночной экономики – экономическое неравенство. Если оно еще как-то терпимо внутри отдельного государства, хотя вызывает в нем внутренние противоречия и конфликты, то в глобальном масштабе порождает и угрозы глобального характера,, вплоть до международного терроризма и мировых войн.

Глобализация, чтобы стать успешной, не должна быть, видимо, ни чисто рыночной, ни этатистской. Подобная альтернатива, отдающая предпочтение либо рынку, либо государству, возникла на этапе существования индустриального общества, расколовшего мир на два противостоящих друг другу лагеря, каждый из которых пре­тендовал на мировое лидерство. Первый верил во все разрешающую силу рынка, второй — в силу и мощь государственной власти. Индустриальное общество так и не смогло найти разумного баланса между этими двумя стратегиями развития. Разумеется, и в эпоху глобализации государство и рынок сохраняют значение важнейших факторов развития, но при условии, что они корректируются фак­торами более высокого порядка — социальными и культурными.

Экономическая глобализация дополняется глобализацией в сфере информации. Получив техническую возможность распространяться по всему пространству земного шара, информация охватила сегодня своими сетями и потоками практически весь мир. По словам М. Кастельса, «технологические революции с информационными технологиями в центре заново и ускоренными темпами формируют материальную основу общества. Национальные экономики во всем мире стали глобально взаимозависимыми, создавая в системе с изменчивой геометрией новую форму отношений между экономикой, государством и обществом»[21].

Развитие компьютерной технологии и появление Интернета сделали возможным переход к обществу, называемому информационным. Человек, разумеется, во все времена пользовался информацией, которую получал из самых разных источников. В этом смысле термин «информационное общество», как подметил М.Кастельс, не совсем удачен, ибо любое общество не может существовать без соответствующего информационного обеспечения. Сам термин был введен Д.Беллом – автором теории постиндустриального общества, которое он называл также «обществом знания». На этом этапе знание начинает играть решающую роль в производстве товаров, а информация обретает значение главного источника стоимости (так называемая информационная теория стоимости). В информационном обществе научное знание трансформируется в «высокие технологии», а к странам, достигшим этой ступени развития, Белл в 1999 г. относил лишь США и Японию (даже не Англию и Западную Европу).

Очевидно, не сам по себе факт использования информации является отличительным признаком такого общества. Кастельс, говоря о вступлении человечества в информационную эпоху, предпочитает называть ее не «информационным», а «информациональным обществом». Под ним он понимает не просто возрастающую роль информации в процессе производства, а нечто гораздо большее. Между Беллом и Кастельсом та разница, что Белл еще ничего не знает о появлении Интернета, постепенно опутавшего своей паутиной всю планету. Главным последствием изобретения Интернета стало создание мировой информационной сети, позволившей принимать решений в глобальном масштабе и в едином для всех режиме времени. Все происходит одновременно и везде. Каналы распространения информации создают новый тип общества, названный Кастельсом сетевым. Человек живет общественной жизнью в той мере, в какой включен в эту сеть. Вне сети общества нет. Это и есть новое общественное состояние, созданное информационной эпохой. Уже сегодня можно встретить людей, большую часть своего времени проводящих в Интернете. Они как бы живут в нем. Мир на экране компьютера для них более интересен, чем любой другой. Зависимость от него стала своего рода компьютероманией. Пока это единичные случаи, но само явление уже налицо.

Итак, общество в эпоху Интернета – это сетевое общество. Входя в него, человек вынужден сменить не только свой образ жизни, но и всю привычную для него систему пространственно-временных координат. Полагая, что «трансформация времени в информационно-технологической парадигме» является «одним из оснований нового общества, в которое мы вошли», Кастельс усматривает ее суть в дроблении «линейного, необратимого, измеряемого, предсказуемого времени» на отдельные фрагменты и куски. Результатом такой трансформации становится не только релятивизация времени и его обратимость, но и смешение разных времен в любом порядке и контексте. Сетевое общество создает «вечную вселенную», в которой сняты все временные ограничения. Время в сети Кастельс называет «вневременным временем»: оно позволяет человеку переноситься в любую точку временного потока, безотносительно к его последовательности и лишь в соответствии с побуждениями потребителей и решениями производителей. Такое время «виртуально», а не реально, предстает в виде одновременности и вневременности. С одной стороны, сеть обеспечивает «темпоральную мгновенность» передачи информации по всему земному шару, с другой - создает коллаж из разных времен «без начала, без конца и без какой-либо последовательности».

Культуру, создаваемую сетью, Кастельс называет «культурой реальной виртуальности». Она не противостоит капиталу, а, наоборот, позволяет ему более эффективно манипулировать временем в своих интересах, способствует электронному управлению глобальными экономическими рынками. Сеть, которую Кастельс называет «информационным капитализмом», хотя и ломает привычные для человека пространственные и временные координаты, сама по себе не меняет его полной зависимости от системы капиталистических отношений. Переход в информационную эпоху, будучи технологической революцией, не является революцией социальной, не делает человека более свободным и самостоятельным существом.

Реакция на тотальную информатизацию со стороны разных групп населения отнюдь не однозначна. Прямым его следствием, о чем пишет и Кастельс, стал рост экстремизма на национальной и религиозной почве. Люди как бы протестуют против обезличивания мира, его сведения к однородному пространству, пусть и заполненному разнообразной информацией. Ведь никакая информация сама по себе не служит человеку средством обретения им своей культурной самоидентификации, без чего им утрачивается и сознание собственного я. Человек, погруженный в сеть, даже находя в ней собеседников, чувствует себя одиноким существом, как бы оторванным от собственных корней, утратившим связь с окружающей действительностью. Если уже телевидение превратило мир, по выражению М. Маклюэна, в «электронную деревню», то Интернет, по словам Кастельса, делает его «электронным коттеджем», в котором каждый живет сам по себе. Сеть, беспредельно расширяя коммуникативное пространство, в которое погружен индивид, как бы заменяет ему все остальные человеческие связи и отношения.

Еесть и более существенное последствие глобализации в области культуры. В мире глобальных связей и отношений границы, разделяющие национальные культуры, становится все более прозрачными, почти полностью стираются. Большинство зарубежных и отечественных исследователей глобализации сходятся в том, что культура в этих условиях выходит за рамки национальных границ, утрачивает присущую ей национальную окрашенность. Так, В.С. Малахов в своей книге «Государство в условиях глобализации» пишет: «В современном обществе производство, распределение и потребление культурных продуктов все более решительно выходит за пределы национальных границ… Глобальному спросу соответствует глобальное предложение. Фирма-производитель того или иного культурного товара ориентируется на потребителя далеко за пределами государства, где находится ее штаб-квартира»[22]. Процесс выхода культуры за пределы национальных границ, будучи подчинен действию рыночных механизмов, приводит к новому культурному неравенству, но уже в глобальном масштабе. Тот же автор отмечает: «Основные культурные потоки текут сегодня с «Севера» (Запад) на «Юг» (Восток). Очевидное культурное господство промышленно развитых государств есть не что иное, как продолжение в символической сфере тех процессов, которые происходят в политико-экономической и военно-политической сфере»[23]. Если экономической глобализации нет альтернативы, то позитивная роль глобадизации в сфере культуры уже не столь очевидна.

С выходом экономики на транснациональный уровень большинство экономически слаборазвитых стран оказалось объектом культурной экспансии со стороны более развитых стран, пассивным потребителем создаваемой ими культурной продукции. «Культурное господство» одних стран над другими, естественно, вызывает протестную реакцию со стороны тех, кто привержен традиционным ценностям собственной культуры. Можно ли переломить эту тенденцию, не перекрывая при этом дорогу глобализационному процессу?

Многие возлагают надежду опять же на государство, видя в нем главного защитника национальной культуры. Культурная политика, проводимая многими государствами, действительно, сводится сегодня к пропаганде культурных достижений собственного народа, к поощрению наиболее талантливых его представителей, что, однако, не препятствует проникновению на их территорию массовой культурной продукции из стран с более мощной на сегодняшний день индустрией досуга. Бесспорное лидерство в борьбе за сохранение. своего национального культурного лица принадлежит сегодня, пожалуй, только США, которые, по словам В.С.Малахова, «являются последним «национальным» государством в привычном смысле этого слова. В то время как практически все развитые страны переживают «денационализацию» или по крайней мере кризис национальной идентичности (в частности, под воздействием американизации) Соединенные Штаты воспринимают себя и воспринимаются другими как государство с четко оформленной национальной идентичностью. Американцы демонстрируют миру едва ли не абсолютную самодостаточность. Жители этой страны, как кажется, не нуждаются в культурных продуктах, произведенных за ее пределами»[24].

С национальной идентичностью, вопреки сказанному, не все ясно и в самой Америке[25], но нельзя, действительно, отрицать ее доминирующей роли в таких технически развитых отраслях современной культуры, как киноиндустрия, теле и радиовещание, шоу-бизнес, информационные программы, Интернет и пр. США как бы открыли секрет производства культурной продукции, способной угодить вкусу любой аудитории. Присущие этой продукции зрелищность, развлекательность, занимательность, доступность, демократизм, моральная добропорядочность (добро всегда побеждает зло), техническое совершенство определил спрос на нее в самых разных частях света. Американцы, как никто другие, выразили в своей культуре ценности человека эпохи модерна – убеждение в том, что предприимчивость и честный труд являются залогом личного успеха и материального процветания, проповедь добродетельной жизни и семейного счастья, прославление гражданской активности в отстаивании человеческих прав и свобод, веру в силу закона и правосудие. Можно спорить, насколько эти ценности абсолютны и универсальны, но нельзя отрицать их притягательность для значительной части современного человечества.

Происходящая в мире глобализация, особенно в сфере информационных систем, создает качественно новую ситуацию в культуре. Большинство стран и народов, втянутых в этот процесс, как бы оказались вынесенными на пересечение разных культур, получили возможность пользоваться плодами любой из них. В результате их собственная культура – от бытовых вещей до знаний и разговорной лексики – обретает вид своеобразного коллажа из самых разнородных элементов, не связанных между собой единством происхождения. Общепризнанным последствием глобализации стал кризис всех форм непосредственно коллективной идентичности людей, которую они обретают по факту своего рождения или места проживания. Все формы такой идентичности (племенная, этническая, национальная) поставлены в этой ситуации под вопрос. Сегодня представители большинства наций (не только европейских) отличают себя друг от друга не столько по своей культуре, сколько по паспорту.

Глобализация отрицает не уже сложившиеся национальные культуры, а возможность дальнейшего развития культуры исключительно в этой форме. В глобальном мире индивид, не порывая связи со своей национальной культурой, уже не может ограничиться исключительно ею. В результате возникают новые культурные локальности (общности), которые складываются не по национальным, а каким-то иным границам. Отрицание вообще какой-либо локальности обрекло бы культуру, принципом которой является разнообразие, на полное вымирание.

В процессе глобализации формируется новый тип культурной локальности. Он складывается на основе не национальной, а культурной общности людей (общности их культурных предпочтений), т.е. на основе индивидуального выбора ими своей культурной идентичности. На смену непосредственно коллективным (в первую очередь национальным) формам культурной самоидентификации приходят индивидуальные, обусловленные исключительно свободой личного выбора. Так, поклонники музыкальной попсы и классической музыки существуют во всем мире, образуя культурные общности, одновременно глобальные и локальные. Как современные виды транспорта позволяют людям свободно перемещаться из одного географического пространства в другое, так и современные средства связи позволяют им входить в любое культурное пространство, находить в нем своих единомышленников, объединяться в разного рода союзы по признаку не национального, а культурного родства. Глобализация создает, иными словами, не национальную, а глобальную локальность, которая одновременно и связывает людей в планетарном масштабе, и различает по характеру их культурных предпочтений.

Для обозначения этого нового типа культурной общности был изобретен особый термин «глокализация», образованный из слов «глобализация» и «локализация». В научный оборот его ввел английский социолог Роланд Робертсон с целью фиксации происходящих в глобальном мире двух взаимосвязанных процессов – гомогенизации и гетерогенизации. По его словам, в мире происходит не просто глобализация, а глокализация, т.е. «гомогенизация и гетерогенизация. Эти одновременные тенденции в конечном счете взаимодополняемы и взаимопроникают друг в друга, хотя, конечно, в конкретных ситуациях они могут прийти, да и действительно приходят, в столкновение друг с другом»[26]. По своему смыслу данный термин направлен против тех концепций глобализации, которые исходят из логики становления унифицированной мировой системы, исключающей все различия и несходства. Под «мировой системой» понимается здесь либо капиталистическая система, образцом для которой служат развитые страны Запада, прежде всего, США, либо глобальные информационные сети, либо политика силы и принуждения, осуществляемая наднациональными органами власти. Унифицирующей направленности этих концепций и противостоит концепция культурной глобализации, отрицающая возможность полного преодоления в глобализирующемся мире культурной разнородности. В плане культуры глобализация, согласно этой концепции, не подавляет, а сохраняет и даже актуализирует ее локализацию, хотя не по национальным, а каким-то другим границам. Глокализация есть осмысление глобализации в понятиях и терминах теории культуры - в отличие от экономических и чисто социологических ее интерпретаций.

Для теоретиков данного подхода главным следствием культурной глобализации является рождение новых разграничительных линий, новых локальностей, которые уже не совпадают с традиционными – местными, региональными, национальными, этническими и пр. – формами культурной самоидентификации людей. То, чему люди во всем мире отдают предпочтение (например, кока-коле или пепси-коле), порой значит для них больше, чем их национальные обычаи и привычки. Фирмы, реклама, торговые организации, работающие на массового потребителя во всем мире, менее всего озабочены национальным составом своих клиентов. Мир в их глазах делится не по национальным, а каким-то иным основаниям. Глобализация воспроизводит в национальных культурах те их элементы, которые востребованы на транснациональном уровне, предоставляя людям лишь право свободного выбора и пользования ими.

Создание единого пространства культуры, базирующегося на таком праве, и является главным итогом культурной глобализации. Под ней следует понимать, следовательно, не создание какой-то одинаковой и обязательной для всех культуры, а состояние, при котором каждый житель планеты может на равных правах с остальными пользоваться всеми ее дарами, где бы и кто их не создавал. А вот чем каждый для себя пожелает воспользоваться из этих даров, будет определяться исключительно его собственным выбором. Ничего другого, помимо свободы выбора, глобализация предложить индивиду не может. Она не гарантирует ему более высокий уровень его интеллектуального, нравственного или эстетического развития, но до предела расширяет его возможности в выборе средств для такого развития.

Какой же в таком случае должна быть культурная политика государств в мире глобализации с его вызовом национальной культуре? Сегодня на Западе (особенно в США) получила распространение политика мультикультурализма, направленная на сохранение малых этнических групп с их традициями и обычаями. В духе этой политики под демократией понимается обязанность государства считаться с особенностями, в том числе культурными, малых групп, разного рода меньшинств, ставя их подчас выше интересов большинства. Подобная политика вызывает ответную критику со стороны тех, кто идее искусственного сохранения малых групп противопоставляет идею равного участия всех в публичной жизни общества, позволяющая разным культурам свободно конкурировать друг с другом. Культурная идентичность, по мнению авторов такого подхода, строится в современном обществе не на обязательных и неизменных предписаниях, определяющих до мелочей жизнь индивида в группе, а на свободе выбора каждого, дающей возможность постоянно реконструировать социальную реальность, изменять образующие ее смыслы, значения и цели. Понимание культуры в духе социального конструктивизма означает, как считает Сейла Бенхабиб, «что культура групп людей не является данностью, а формируется и меняется с течением времени через обычаи. Культуры не выступают целостностями с четко обозначенными границами; они представляют собой смысловые сети, вновь и вновь переопределяемые через слова и дела своих носителей»[27]. Но тогда движениям за религиозную, национальную и любую другую идентичность, пытающимся «заморозить во времени и пространстве границы, разделяющие группы людей и культуры»[28] и имеющим преимущественно идеологическую природу, следует противопоставить демократически-эгалитарную политику в сфере культуры. В ее основе лежит не только сохранение культуры уже существующих меньшинств посредством вмешательства государства, но и расширение круга демократического участия людей в процессе межкультурного диалога и общения, ведущего к появлению новых групп и их инкорпорированию в гражданское общество. «В отличие от мультикультуралиста, - пишет Бенхабиб, - теоретик демократического направления признает, что в зрелых обществах политическое инкорпорирование новых групп приведет, скорее, к гибридизации культурного наследия на обоих полюсах. Современные люди могут выбрать, поддерживать ли им свои культурные традиции или разрушить их… Короче говоря, демократическое инкорпорирование и сохранение преемственности культур могут и не быть взаимоисключающими. Если все же выбирать между ними, то я поставила бы распространение демократического участия и равенство выше сохранения культурных особенностей»[29].

Но все-таки как сочетать демократию и культурное равенство людей с их культурными особенностями? Ведь демократия не устраняет культурные различия, не ведет к культурной уравниловке и стандартизации. Равенство людей в культуре, как я понимаю, обеспечивается не их подгонкой под единый общий для всех образец, а посредством предоставления каждому равного права на выбор своей культурной идентичности. Только сам индивид может решить, какую культуру он считает своей, что для него в ней важно и ценно. Никто другой за него решить этот вопрос не может. Но чтобы принять такое решение, он должен иметь свободный доступ ко всей мировой культуре, или, говоря юридически, иметь «право на культуру» во всем ее объеме и масштабе.

В современном обществе данное право выходит на одно из первых мест и вполне может конкурировать по своему социальному значению с правом людей на собственность. Только в отличие от последнего право на культуру реализуется не на рынке, не посредством предпринимательской деятельности, а, посредством всей системы образования и просвещения, включающей в себя разного рода учреждения, институты и средства коммуникации. Сферой реализации этого права является практически все пространство свободного времени, объем которого в жизни современного неизмеримо возрос и по своему значению ничем не уступает рабочему времени.

Право на культуру тем отличается от права собственности, что распространяется не на часть, а на все общественное богатство, как оно представлено в культуре. Если собственность на все виды капитализированного богатства может быть частной, то собственность на культуру никогда. Все формы приватизации культуры противоречат ее смыслу и содержанию. .Культура по самой своей сущности предполагает право каждого человека владеть ею целиком и без остатка, без чего она перестает быть культурой. Очевидно, что право на культуру получает решающее значение в обществе, главным условием существования которого является приобретенная человеком культура, где именно она становится средством его социализации, включения в общественную связь, основным источником его дохода и социального положения.

В таком обществе решающую роль играют люди интеллектуальных и творческих профессий, работники умственного труда. Подобного рода структурные изменения не могут не учитываться и в правовом законодательстве. Право каждого на образование и культуру обретает в нем не меньшее значение, чем право собственности или все другие экономические, политические и социальные права. В каком-то смысле без права на культуру все остальные права повисают в воздухе. В отличие от права собственности право человека на культуру делает человека не имущественно, а духовно богатым существом, чье богатство заключено в его собственном индивидуальном развитии. Но разве какой-то иной человек потребен современному обществу? Возможно, реализация права на культуру и есть то, что называют социальной справедливостью. Она предполагает такой социальный порядок, при котором положение человека в обществе напрямую зависит от того культурного капитала, которым он реально владеет.

Во всяком случае, решение проблемы культуры в современном мире лежит, несомненно, лежит в области права, наделяющего всех равными возможностями в обретении ими культурного капитала. Я не берусь судить о том, какая конкретно система нормативов способна обеспечить реализацию этого права в мировом масштабе. Об этом пусть думают профессиональные юристы. Но ясно одно: именно в праве, выражающем потребность современного человека в индивидуальной самоидентификации, следует видеть решающее условие выживания культуры в мире глобальных связей и коммуникаций.