Глава XXX. Можно подумать, что наше прикосновение несет с собою заразу; ведь мыпортим все, к чему ни приложим руку

Об умеренности [528]

Можно подумать, что наше прикосновение несет с собою заразу; ведь мыпортим все, к чему ни приложим руку, как бы ни было оно само по себе хорошои прекрасно. Можно и к добродетели прилепиться так, что она станет порочной:для этого стоит лишь проявить к ней слишком грубое и необузданное влечение.Те, кто утверждает, будто в добродетели не бывает чрезмерного по тойпричине, что все чрезмерное не есть добродетель, просто играют словами:

Insani sapiens nomen ferat, aequus iniqui,

Ultra quam satis est virtutem si petat ipsam. [529]

Это не более, как философское ухищрение. Можно и чересчур любитьдобродетель и впасть в крайность, ревнуя к справедливости. Здесь уместновспомнить слова апостола: «Не будьте более мудрыми, чем следует, но будьтемудрыми в меру» [530].

Я видел одного из великих мира сего, который подорвал веру в своеблагочестие, будучи слишком благочестив для людей его положения [531].

Я люблю натуры умеренные и средние во всех отношениях. Чрезмерность вчем бы то ни было, даже в том, что есть благо, если не оскорбляет меня, то,во всяком случае, удивляет, и я затрудняюсь, каким бы именем ее окрестить. Имать Павсания [532], которая первой изобличила сына и принесла первый камень,чтобы его замуровать, и диктатор Постумий [533], осудивший на смерть своегосына только за то, что пыл юности увлек того во время успешной битвы сврагами, и он оказался немного впереди своего ряда, кажутся мне скореестранными, чем справедливыми. И я не имею ни малейшей охоты ни призывать кстоль дикой и столь дорогой ценой купленной добродетели, ни следовать ей.

Лучник, который допустил перелет, стоит того, чья стрела не долетела доцели. И моим глазам так же больно, когда их внезапно поражает яркий свет,как и тогда, когда я вперяю их во мрак. Калликл у Платона говорит, чтокрайнее увлечение философией вредно [534], и советует не углубляться в неедалее тех пределов, в каких она полезна; если заниматься ею умеренно, онаприятна и удобна, но, в конце концов, она делает человека порочным и диким,презирающим общие верования и законы, врагом приятного обхождения, врагомвсех человеческих наслаждений, не способным заниматься общественнойдеятельностью и оказывать помощь не только другому, но и себе самому,готовым безропотно сносить оскорбления. Он вполне прав, если предаваться вфилософии излишествам, она отнимает у нас естественную свободу и своимидокучливыми ухищрениями уводит с прекрасного и ровного пути, которыйначертала для нас природа.

Привязанность, которую мы питаем к нашим женам, вполне законна;теология, однако, всячески обуздывает и ограничивает ее. Я когда-то нашел усвятого Фомы [535], в том месте, где он осуждает браки между близкимиродственниками, среди других доводов также и следующий: есть опасность, чточувство, питаемое к жене-родственнице, может стать неумеренным; ведь, еслимуж в должной мере испытывает к жене подлинную и совершенную супружескуюпривязанность и к ней еще добавляется та привязанность, которую мы должныиспытывать к родственникам, то нет никакого сомнения, что этот излишекзаставит его выйти за пределы разумного.

Пауки, определяющие поведение и нравы людей, — как философия итеология, — вмешиваются во все: нет среди наших дел и занятий такого, —сколь бы оно ни было личным и сокровенным, — которое могло бы укрыться от ихназойливых взглядов и их суда. Избегать их умеют лишь те, кто ревнивооберегает свою свободу. Таковы женщины, предоставляющие свои прелестивсякому, кто пожелает: однако стыд не велит им показываться врачу. Итак, яхочу от имени этих наук наставить мужей (если еще найдутся такие, которые ив браке сохраняют неистовство страсти), что даже те наслаждения, которые онивкушают от близости с женами, заслуживают осуждения, если при этом онизабывают о должной мере, и что в законном супружестве можно так же впасть враспущенность и разврат, как и в прелюбодейной связи. Эти бесстыдные ласки,на которые толкает нас первый пыл страсти, не только исполненынепристойности, но и несут в себе пагубу нашим женам. Пусть лучше их учитбесстыдству кто-нибудь другой. Они и без того всегда готовы пойти намнавстречу. Что до меня, то я следовал лишь естественным и простым влечениям,внушаемым нам самой природой.

Брак — священный и благочестивый союз; вот почему наслаждения, которыеон нам приносит, должны быть сдержанными, серьезными, даже, в некотороймере, строгими. Это должна быть страсть совестливая и благородная. Ипоскольку основная цель такого союза — деторождение, некоторые сомневаются,дозволительна ли близость с женой в тех случаях, когда мы не можем надеятьсяна естественные плоды, например, когда женщина беременна или когда она вышлауже из возраста. По мнению Платона, это то же, что убийство [536]. Некоторыенароды и, между прочим, магометане гнушаются сношений с беременнымиженщинами; другие — когда у женщины месячные. Зенобия допускала к себе мужаодин только раз, а затем в течение всего периода беременности не разрешалаприкасаться к ней; и только тогда, когда наступало время вновь зачать, онснова приходил к ней. Вот похвальный и благородный пример супружества [537].

У какого-то истомившегося и жадного до этой утехи поэта Платонпозаимствовал такой рассказ. Однажды Юпитер до того возгорелся желаниемнасладиться со своей женой, что, не имея терпения подождать, пока она ляжетна ложе, повалил ее на пол. От полноты испытанного им удовольствия онначисто забыл о решениях, только что принятых им совместно с богами на егонебесном придворном совете. Он похвалялся затем, что ему на этот раз былотак же хорошо, как тогда, когда он лишил свою жену девственности тайком отее и своих родителей [538].

Цари Персии хотя и приглашали своих жен на пиры, но когда желания их отвыпитого вина распалялись и им начинало казаться, что еще немного и придетсяснять узду со страстей, они отправляли их на женскую половину, дабы несделать их соучастницами своей безудержной похоти, и звали вместо них другихженщин, к которым не обязаны были относиться с таким уважением.

Не всякие удовольствия и не всякие милости в одинаковой мереприличествуют людям разного положения. Эпаминонд велел посадить в темницуодного распутного юношу; Пелопид попросил его выпустить ради него узника насвободу; Эпаминонд ответил отказом, но уступил ходатайству одной из своихподруг, которая также об этом просила. Он следующим образом объяснил своеповедение: это была милость, оказанная приятельнице, но недостойная поотношению к военачальнику. Софокл, будучи претором одновременно с Периклом,увидел однажды проходившего мимо красивого юношу. «Погляди, какой прелестныйюноша!» — сказал он Периклу, на что Перикл ответил: «Он может быть желанендля всякого, но не для претора, у которого должны быть незапятнанными нетолько руки, но и глаза».

Когда жена императора Элия Вера стала жаловаться, что он ищет любовныхутех с другими женщинами, тот ей ответил, что делает это со спокойнойсовестью, так как брак есть исполненный достоинства, честный союз, а нелегкомысленная и сладострастная связь. И наши старинные церковные авторы спохвалой вспоминают о женщине, которая дала развод своему мужу, потому чтоне пожелала терпеть его чрезмерно сладострастные и бесстыдные ласки. И,вообще говоря, нет такого дозволенного и законного наслаждения, в которомизлишества и неумеренность не заслуживали бы нашего порицания.

Но, говоря по совести, до чего же несчастное животное — человек! Самойприродой он устроен так, что ему доступно лишь одно только полное и цельноенаслаждение, и однако же он сам старается урезать его своими нелепымиумствованиями. Видно, он еще недостаточно жалок, если не усугубляетсознательно и умышленно своей горькой доли:

Fortunae miseras auximus arte vias. [539]

Мудрость человеческая поступает весьма глупо, пытаясь ограничитьколичество и сладость предоставленных нам удовольствий, — совсем так же, каки тогда, когда она усердно и благосклонно пускает в ход свои ухищрения, дабыпригладить и приукрасить страдания и уменьшить нашу чувствительность к ним.Если бы я был главой какой-нибудь секты, я избрал бы другой, болееестественный путь, который и впрямь является и более удобным и болееправедным; и я, быть может, сумел бы увлечь людей на него.

Между тем, наши врачеватели, и телесные и духовные, словно сговорившисьмежду собой, не находят ни другого пути к исцелению, ни других лекарствпротив болезней души и тела, кроме мучений, боли и наказаний. Бдения, посты,власяница, изгнание в отдаленные и пустынные местности, заключение навеки втемницу, бичевание и прочие муки были введены именно ради этого и притом снепременным условием, чтобы они были самыми что ни на есть настоящими мукамии мы со всей остротой ощущали бы их горечь и чтобы не получалось так, какпроизошло с неким Галлионом [540], который, будучи отправлен в изгнание наостров Лесбос, как сообщили оттуда в Рим, жил там в свое удовольствие, и,таким образом, то, что предназначалось ему в наказание, превратилось длянего в благоденствие; тогда сенат, изменив ранее принятое решение, возвратилего обратно к жене и приказал ему не отлучаться из дома, дабы он и в самомделе почувствовал, что наказан. Ибо, кому пост придает здоровья и бодрости,кому рыба нравится больше, для того пост уже не будет исцеляющим душусредством; и точно так же, при врачевании тела, лекарства не оказываютполезного действия на того, кто принимает их с охотою и удовольствием.Горечь и отвращение, которое они вызывают, являются обстоятельствами,содействующими их целительным свойствам. Человек, который мог бы употреблятьревень как обычную пищу, не испытывал бы никакой пользы от его применения:надо, чтобы ревень бередил желудок, — только тогда он может оказать полезноедействие. Отсюда вытекает общее правило, что все исцеляется своеюпротивоположностью, ибо только боль врачует боль.

Это наводит на мысль о другом, весьма странном мнении, будто бы небесами природе можно угодить кровопролитием и человекоубийством, как этопризнавалось всеми религиями. Еще на памяти наших отцов Мурад [541], захвативКоринфский перешеек, принес в жертву душе своего отца шестьсот молодыхгреков, чтобы их кровь искупила грехи покойного. И в новых землях, открытыхуже в наше время, столь чистых и девственных по сравнению с нашими, подобныйобычай имеет повсеместное распространение [542]; все их идолы захлебываются вчеловеческой крови, причем нередки примеры невообразимой жестокости. Жертвыподжаривают живыми и наполовину изжаренными вытаскивают из жаровни, чтобывырвать у них сердце и внутренности. У других, в том числе даже у женщин,сдирают заживо кожу и этой еще окровавленной кожей накрываются сами иоблачают в нее других. И мы встречаем у этих народов не меньше, чем у нас,примеров твердости и мужества. Ибо эти несчастные — старики, женщины, дети,предназначенные в жертву, — за несколько дней перед священнодействиемобходят, собирая милостыню, дома, дабы принести ее в дар прижертвоприношении, и являются на эту бойню приплясывая и распевая вместе ссопровождающей их толпой. Послы мексиканского владыки, описывая ФердинандоКортесу мощь и величие своего господина, сообщили ему прежде всего о том,что у него тридцать вассалов и каждый из них может выставить по сто тысячвоинов и что он обитает в самом красивом и самом укрепленном, какой толькосуществует в мире, городе, и под конец добавили, что ему полагается ежегодноприносить в жертву богам пятьдесят тысяч человек. Он ведет, — говорили они, — непрерывные войны с некоторыми большими, живущими по соседству народами нетолько для того, чтобы доставить упражнение молодежи своей страны, но и сцелью обеспечить в своем государстве жертвоприношения военнопленными. Вдругой раз, в одном из их городов, по случаю прибытия туда Кортеса, былоединовременно принесено в жертву пятьдесят человек. Расскажу еще следующее:некоторые из этих народов, разбитые Кортесом, дабы признать себяпобежденными и искать его дружбы, отправили к нему своих представителей;послы, передавая три вида подарков, сказали: «Господин, вот тебе пять рабов.Если ты грозный бог и питаешься мясом и кровью, пожри их, и мы тебя ещебольше возлюбим; если ты кроткий бог, вот ладан и перья; если же ты человек,прими этих птиц и эти плоды».