ВЕРЛИБР как зеркало нерусской революции

Мне давно хотелось написать статью про верлибры. Потому что у меня есть на то причины.
Огромное количество современных «поэтов» пишет исключительно подобные творения и искренне считают, что имеют отношение к поэтической братии. Они, к сожалению, ошибаются. Есть одно золотое правило верлибра. Хороший верлибр написать в десятки раз сложнее, чем хорошее стихотворение, обременённое рифмой и размером.Ведь в «правильном» стихотворении за умелой игрой словами, за рифмами и размерами, за системой ударений можно скрыть абсолютно любые огрехи смысла. Можно спрятать любой бред. Стихотворение может стать красивым только потому, что его форма радует ухо (глаз).
В верлибре нет размера и рифмы. Поэтому стопроцентный упор делается на смысловую нагрузку подобного стихотворения. В верлибре не должно быть лишних слов.Если в размерном произведении мы можем вставить какое-либо дополнение (определение) для того, чтобы вписаться в размер/рифму, то в верлибре мы должны уметь объяснить, какого же всё-таки чёрта тут стоит именно это слово, а не какое-либо другое.
Ещё одно правило. Человек, который не умеет обращаться с рифмой и ритмом, не может написать хорошего верлибра.Ни-ког-да. Если вы верите, что «тебе — уже» — это нормальная рифма, то не стоит марать бумагу даже нерифмованными шедеврами. Они не стоят и выеденного гроша по определению. Только изучив азы поэзии, человек имеет право переходить к таким оригинальным жанрам. Ведь великие архитекторы — Гауди или Аалто — не сразу строили свои революционные шедевры. Нет-нет, первые их здания были вполне обыкновенными «дипломными проектами». И лишь овладев в совершенстве основами, Гауди начинает облеплять свои строения хитросплетениями каменных узоров.
К сожалению, 90% верлибристов этого не понимают. Если взять процентовку поэтов, пишущих в более или менее классическом стиле, то из них около 30% чего-то стоят, остальные — это графоманы. Ну, не 30, ну, 20. А в среде верлибристов 90-95% жуткого бреда, что ещё раз доказывает сложность этого жанра.
Я на всю жизнь запомнил жутчайший фестиваль поэзии «Порядок слов-2006» в Минске. В 2007 году я на этот кошмар на улице Вязов уже не ходил. В тот день, в который я решил посетить сие действо, выступали разные поэты — из России, из Белоруссии, с Украины, в общем, смешанных кровей. Большая часть, процентов девяносто, выдавали именно верлибры. Отвратительные бессмысленные наборы слов.
Запомнилась некая девушка. Она была представлена, как чуть ли не новая Цветаева, лауреат тучи премий и ваще в том же духе. Она вышла, выставила вперёд ногу и стала декламировать следующие фразы: «Жила-была девочка, которая хотела выбить себе глаз об стол! Жила-была девочка, которая хотела выбить себе глаз об стул! Жила-была девочка, которая хотела выбить себе глаз о подоконник!...» — и так далее, минут на пять. Мне смешно, а у всех лица серьёзные, они слушают, умные, поэты, блин. И, наконец, это завершается квинтэссенцией. «И, наконец, она выбила себе глаз о газовую плиту!». Всё. Апогей: мы в истерике. А публика — в восторге. Она аплодирует, серьёзно, о да! шедевр!
Вторым ужасом нашего городка стал парень, читавший палиндромы. Он, значит, читает, а я автоматически уточняю их — переворачиваю и проверяю правильность. И обнаруживаю, что они ни черта не сходятся! Он читает — с дико выпученными глазами — «Я сам мяса!» (это по-белорусски, именно «мяса», а не «мясо», тут всё правильно). Я переворачиваю и получаю: «А сям мася». Подхожу, спрашиваю, в чём дело. Он говорит гордо: «А я вышел за рамки традиционного палиндрома!» Всё, абзац. До свиданья, логика, прощай, смысл. С такими рассуждениями любую фразу можно палиндромом обозвать и объяснить, что она — за рамками.
Тут, кстати, отмечу оффтопом, что довольно престижную премию «Дебют» в номинации «Поэзия» получают чаще всего именно верлибры, причём на редкость бессмысленные и бездарные. Последняя премия — тому явственный пример, да простит меня лауреат.
После этого фестиваля я долгое время пребывал в уверенности, что верлибр — это говно (простите!) и что этот жанр не имеет права на существование в русской культуре. Но потом я редко-редко стал натыкаться на хорошие верлибры. Я просто ловил себя на мысли, что та или иная вещь мне нравится.
Конечно, верлибры «пошли в народ» от Уолта Уитмена. Они были и раньше, но Уитмен создал стиль классического верлибра как такового. В частности, известная его книга «Листья травы». Но Уитмен, Эмили Дикинсон и другие — это традиционалисты американской школы. Внедрить верлибр в русскую школу очень непросто, потому как русской традиционной поэзии изначально много ближе белый стих — если говорить именно о нерифмованной поэзии. Напомню, что в белом стихе обязан присутствовать размер.
Что же такое хороший верлибр? Этому сложно дать определение, ведь законов в верлибрах, по сути, нет. Правила хорошего верлибра:
— как можно меньше лишних слов;
— желательно присутствие игры слов, остроумия и других приёмов «украшения», не требующих размера и рифмы как обязательно составляющей;
— чтобы смысл был, блин!
Природоописательные верлибры из серии:
Как прекрасен лес!
Хорошо вдвоём на зелёной травке!
Время проходит
И
Мы спим...
— идут лесом. Это чушь собачья.

Что ж, наболтав много-много лишнего, стоит, наверное, привести примеры того, что я считаю неплохими верлибрами.
Замечательные «игровые» верлибры иногда пишет санкт-петербургский прозаик, поэт и переводчик Сергей Вольский. «Глупышка» — вздохнул я,
смущенно за ней наблюдая
и удивляясь безмерно,
с какой прекрасной беспечностью
несла она взор,
смягчая его улыбкой
такой ослепительной,
что можно было растаять.

Как убежденно
она рассуждала о модах,
о драгоценных камнях,
о французском кинематографе,
о новом альбоме ансамбля «Би джиз»,
о личной жизни Феллини
и об упадке нравов
современной молодежи!

«Глупышка!» — вздохнул я,
к ней в мечтах устремляясь...
Будь я морем бескрайним,
я бы к ее ногам
выплестнул лучший янтарь
из тайников души;
будь я горным орлом,
я бы звезду ей принес
из созвездия Девы;
будь я самим Феллини,
я бы предложил ей
главную роль.

«Глупышка!» — вздохнул я,
в мечтах зайдя
так далеко, что самому
стало неловко.

И тогда
она повернулась ко мне
и безмятежно спросила:
«Скажите, пожалуйста, почему,
когда вы смотрите на меня,
у вас такой глупый вид?»

На самом деле — великолепно остроумное стихотворение, в котором так тонко и очаровательно подобраны слова, что не обращаешь внимания на то, что оно нерифмованное.
Из того же Вольского — совершенно другое стихотворение:

Время требует дела.
Мастера словоблудия
сходят с трибун
под гробовое молчание.

Солист с серьгой в ухе
требует дать ему стену,
в которую можно вбить гвоздь...
Но, как выяснилось теперь,
мы возводили картонные стены,
в которых не держатся гвозди.
Найти хотя бы забор,
который бы выдержал тяжесть гвоздя
вместе с верёвкой
и обмякшим телом того,
кто уже потерял надежду
найти подходящую стену,
в которую можно вбить гвоздь.
Но, как выяснилось теперь,
ради спокойствия тех,
кто в руках никогда не держал гвоздя,
мы возводили каменные заборы,
о которые гнутся
самые крепкие гвозди.

А где-то
на другой половине земного шара,
где есть подходящие стены,
но, вероятно, гвоздей не хватает,
музыканты «Красной бригады» —
популярнейшей из рок-групп —
расчехляют свои инструменты
и яростно в стены вбивают
трассирующие пули.

Пули похожи на гвозди —
только без шляпок.

Опять же, слова подобраны просто филигранно. И больше тут сказать нечего.

Довольно часто верлибр превращается в афоризм: собственное, он таковым и обязан являться, кажется мне. Как пример, привожу верлибр Евгения Харитонова «Уважайте критиков».

Уважайте критиков!

Они лучше вас
знают, каково это —
не быть поэтом.

Получается вещь, которая добирается до слушателя (читателя) и несёт в массы некую идею.
Изредка мне попадаются неплохие переводные верлибры, как, к примеру, нижеследующий текст Уильяма Лоуэнфелса (перевод В.Рогова):

И не думайте будто
искусство
вот этот актёр
говорящий
вон с тем
в глубине сцены.

Оно
третий
которого вы не видите
говорящий
вон с тем за кулисами
которого вы не слышите.

В общем, что я вам скажу. Верлибр, по сути — афоризм. Просто длинный и разбитый на строки. В нём должна быть и-де-я. Повторяю: и-де-я. А не набор слов. Зарифмованный набор слов ещё можно с горем пополам назвать стихотворением, но незарифмованный набор слов не имеет к поэзии никакого отношения.
Посему: если вы написали верлибр, подумайте, не ждёт ли его мусорка. 95% — что ждёт. Дай Бог вам попасть в 5%.

О ЧЁМ ПИШУТ?

Совершенно банальный вывод приходится делать из большого количества стихотворений, присылаемых мне на рецензию. Просто-таки до ужаса банальный.
Проблема растущего количества современных графоманов даже не в технике. Да, рифмы их банальны, размеры их — вкривь и вкось. Но в последнее время я даже не придираюсь к этим рифмам и размерам, поскольку это мелочи. Что придираться к технике, когда в стихотворении нет смысла. Вообще нет смысла. Просто хочется рифмовать, и всё. В который раз пользуюсь цитатой из статьи Леонида Каганова «Как не нужно писать стихи»: во-первых, даже если вам совершенно не о чем писать — писать надо все равно. Это стёб, если кто не догадался. И тут же Каганов приводит пример подобного шедевра:

Мне не жаль бумаги,
Мне не жаль чернил.
Hо о чем писать мне,
Если свет не мил?

Просто современный щелкопёр работает примерно следующим образом. Вот он сидит за столом. И тут ему препирает вдохновение. Вау! Слово «ходил» рифмуется со словом «уходил»! Это потрясающе! Какое открытие! И господин щелкопёр тут же начинает писать, рифмы прут из него, как из ведра, но гвардия не сдаётся, и он, едва успевая, всё же записывает свой шедевр.
Всё, шедевр окончен. Он велик и прекрасен. В 100% случаев в этом шедевре нет завязки, кульминации, развязки, морали, темы, сути и так далее. В 100% случаев этот шедевр представляет бессмысленный набор слов, философские размышления о дереве, растущем под окном и так далее. Безымянно цитирую некоторые выдающиеся катрены из разных авторов:

1.
Мораль проста, мораль вполне банальна:
Коль взялся ты описывать любовь,
То не перебирай «кровь — вновь» суицидально,
А просто рифм побольше заготовь!

2.
Мне хочется сказать, но я не знаю темы.
Есть толстый карандаш, но нечего писать.
Осталось только плюнуть — вон подрастает смена,
Пускай они и пишут про Зло и Благодать.

3.
Это был Лобстер давно ушедшего лета,
Он смотрит на наши простые следы,
Он вспоминает, как когда-то мы были одеты
В многопалубные трусы.

4.
Как сладостно боль сжимает виски,
А сердце сжато тобою в тиски.
Но я сильная! Я не умру,
А эту сладость вдвойне я верну.

5.
Ты кровоточишь? Не этично!
Ты боль не любишь? Покричи.
Обиду молча — как обычно.
А не согласна — завопи.

Я просто восторгаюсь этими отрывками. И таких, что характерно, много. В данном случае я, конечно, вырываю из контекста, но даже если не вырывать, а читать полностью, можете мне поверить: там всё такое :)
Есть и ещё один метод поиска темы для графоманского произведения. Садишься за стол, долго тупишь и выдавливаешь из себя раба. И вот оно, вышло.

Я сижу у окна, а за ним суматоха.
Всем — работа, дела, а я один и мне плохо.
Скучно, что тут сказать, только строчка спасает.
Апчхи! Кашель опять мне работать мешает.
За окном солнца нет, все затянуто серью…
У телевизора — бред, в сотый раз ту же серию —
И Мари вот опять полюбила Антонио,
а мне на это плевать, я хотел только знать о погоде Приморья.
Сам не знаю, зачем это мне захотелось…

Я смотрю на нее, и она мне в глаза. Глупо пялимся мы друг на друга,
а в зрачках — якобы отраженье мое, та же радость в очах, та же скука.
Зазвенел телефон — испугалась она, улетела в несметные дали.
А я радостен очень и возбужден, но опять ни туда попали…
И с преступной тоской
вновь сижу у окна.
Весь я вялый такой,
но придут времена:

И не будем смотреть мы
одни сериалы
И не будет никто
скучать у окна
Ходить будем в походы
и жевать дружно сало
Ну, когда же уже ты наступишь,
Весна?

Мегапроизведение, не правда ли?

В общем, вердикт. Если человека прёт, то нужно это записать, полюбоваться, оценить и выбросить в мусор. Если через некоторое время возникнет желание достать произведение из мусора, значит, что-то в нём всё-таки было, и стоит попытаться доработать его. До-ра-бо-тать, а не вывешивать в открытом коммьюнити на смех другим.

ПЛАТИНОВЫЙ ВЕК

Первая половина XIX века была Золотым Веком русской поэзии — в этом нет сомнения. Сомнения нет настолько, что термин «Золотой Век» стал обозначением той эпохи даже в учебниках. Пушкин, Державин и Лермонтов — это лишь малые доли расцвета поэтической культуры, какая царила в те давние времена. Во второй половине XIX века наступил небольшой спад. Да, талантливые и даже гениальные поэты были, и они есть в учебниках, но не было такого количества альманахов, поэтических сообществ, не было нового шага в развитии искусства стихосложения. Вторая половина XIX века стала логическим развитием Золотого Века.
Первая половина XX века стала Серебряным Веком русской поэзии — и это также стало термином для учебника. Новые жанры, новые стили и слова — Цветаева, Ахматова, Гумилёв, Брюсов, даже рваные строки Маяковского — это Серебряный Век, новая веха в развитии, шаг вперёд. И снова же — вторая половина XX века стала логическим развитием. Появляются гении — Бродский, Ахмадуллина, но это гении единичные, не объединённые. Это следствие Серебряного Века.
Начиная с 80-х годов, кажется, пришло затишье. Великие поэты XX века либо умерли, либо — глубокие старики.
И тут — в поисках нового поколения — появился интернет. Мне кажется, именно интернет становится движущей силой нового, талантливого — нет, гениального поколения молодых поэтов. Поэтов Платинового Века русской поэзии. Он выполняет ту функцию общения, которую в XIX и XX веках выполняли поэтические кружки, сообщества, собрания. Он объединяет и — что очень важно — позволяет публиковаться. Порождая гигантское количество графоманов, он всё же отсеивает те золотые зёрна, которые толкают вперёд поэзию и литературу в целом, которые позволяют сделать тот самый пресловутый шаг вперёд, которые создают новые жанры — и становятся историей.
Мне представляется, как через 100 лет в школах на уроках литературы (если такой предмет ещё будет существовать в постепенно обыдляющемся обществе) учат наизусть стихи Али Кудряшевой или Веры Полозковой, проходят их биографии, изучают творческие пути, декламируют их вслух и так далее. Говорят: великий поэт начала XIX века Александр Пушкин, великий поэт начала XX века Николай Гумилёв, великий поэт начала XXI века Никита Дорофеев. Например, так. Как гоняются за их книгами, как выходят в золотой серии русской литературы их массивные собрания сочинений, их письма. Как незнакомые с ними люди пишут их биографии толщиной в 600 страниц, как говорят, что к концу XXI века поэзия снова приходит в упадок — и говорят: «А вот были же времена! Это начало XXI века, этот ранний интернет!»
Как музыканты слагают песни на их стихи, и эти стихи становятся классикой, которую знают абсолютно все. Как стихотвореньице «Хью» матери на ночь читают детям XXII века, и говорят, мол, ну что, тебе почитать Маршака или стихи поэтов Платинового Века. Как в картинной галерее — например, в Эрмитаже или в Русском музее — висит портрет Елены Никитаевой кисти какого-нибудь кипренскоподобного художника, и искусство художника здесь играет малую роль, потому что это портрет поэтессы Платинового Века. Как открывается музей Веры Полозковой, а на доме, где она жила, висит чугунная мемориальная доска с надписью «Жила и работала...»
Но всё это будет потом, гораздо позже, через много лет. А пока — ловите их, пока они молоды, пока они пишут свои лучшие стихи, а потом напишут и ещё лучшие, и пока мы видим в них просто поэтов и музыкантов, которых можно читать в сети — а на самом деле это лёгкая поступь нового века — Платинового Века русской поэзии.
Вот так.