Знание: сущность и рациональность 3 страница

Каждый из семантических аспектов (соответствий) идеи может быть связан со стадиями зрелости и воплощения идеи:

1. Формирование цели как образа желаемого результата
есть этап осознания потребности и формирования представ­
ления о должном и необходимом. Однако должное и
необходимое может быть и принципиально не осуществимым
в действительности (как это может быть в случае со
сказочными образами ковра-самолета, скатерти-самобранки и
т. п.).

2. Установление принципиальной (потенциальной) осуще­
ствимости цели на основе объективного истинного знания.
Однако истинное знание может быть еще нереализуемым,
поскольку средства его воплощения еще не созданы в силу
низкого уровня развития производственных сил. Это уровень
научной идеи, художественного замысла и т. п. Ряд образов
научной фантастики основан на таком знании потенциальной
осуществимости.

3. Установление путей и средств реализации идеи.

Предложенная семантическая трактовка знания одновре­
менно в модусах истинности (потенциальной осуществимости),
практической целесообразности и фактической реализуемости
есть, по сути дела, переход от двумерной, «плоскостной»
семантики, рассматривающей знание только в терминах
«истинно» -·- «ложно», к семантике «стереоскопической».
Семантическое обоснование практического рассуждения и
содержание идеи сущности «стереоскопичны» в том смысле,
что задаются не одной, а как минимум — тремя проекциями,
каждая из которых есть установление определенного вида
соответствия (оценки). , ^/

Воспользуемся традиционным для логической семантики представлением содержания знания в виде некоторого мно­жества описаний состояния («возможных миров»), непроти­воречиво описывающих некоторую предметную область. Среди описаний состояния выбирается одно — соответствующее реальному состоянию предметной области (выделенный «ре­альный мир»). Остальное суть описания его непротиворечиво возможных состояний. В терминах описаний состояния вводятся и определяются понятия выполнимости, логической истинности (выполнимости во всех описаниях состояния — «возможных мирах»), логического следования, доказуемости, формализуемости и т. д. С точки зрения этого логико-семан­тического аппарата обоснование содержания идеи существен­ности будет выражаться в последовательном вычеркивании описаний состояния («возможных миров»), не соответствую­щих реальности (семантическая оценка в терминах «истин­но» — «ложно»), цели или нормативному образцу (оценка в нормативно-ценностной проекции «хорошо» — «плохо»), имеющимся средствам (оценка в проекции реализуемости: «реализуемо» — «нереализуемо»). Каждое из вычеркиваний ость результат установления соответствия (несоответствия), проекции набора описаний на плоскости соответствующих характеристик-критериев. В результате такой стереометри­ческой процедуры оценивания происходит вычеркивание знания о нереальном, ненужном и невозможном в данных условиях, т. е. о не существенном. Оставшийся набор описаний состояния дает представление о содержании знания, осмысленного и существенного с точки зрения не только его истинности, но и целей, и возможностей практики.

Предложенный подход оставляет анализ в рамках семан­тики, что, однако, не исключает возможность специальных прагматических построений, примером которых могут слу­жить концепции Р. Монтегю и Р. Столнейкера.²³ Если в концепции Монтегю прагматический контекст совместно с системой «возможных миров» детерминирует значение ис-

²⁸Монтегю Р. Прагматика // Семантика модальных и интенсиональных логик. М., 1981; Столнейкер Р. С. Прагматика // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 16. Лингвистическая прагматика. М., 1985.

тинности утверждений, то, согласно Столнейкеру, эта детер­минация поэтапна: прагматический контекст определяет концептуальные системы, а те уже имеют определенные значения истинности или ложности. По крайней мере представляется заслуживающим внимания отнесение Монтегю понятия «смысл» к сфере прагматики, а не семантики, которую он связывает исключительно с понятиями истиннос­ти и выполнимости.

Логический анализ и синтез существенного знания на подобной семантической основе в принципе может осущест­вляться двумя способами. Так, каждое соответствие может рассматриваться как введение некоторого оператора над описанием. Пусть Т — оператор соответствия реальности, G — оператор соответствия целям, a R — оператор соответ­ствия практическим возможностям. Тогда выражение TGR ρ будет означать не только истинность Р, но и его целесооб­разность и практическую реализуемость. Каждый оператор дает выражению соответствующую модальную квалифика­цию, поэтому логический анализ и синтез идеи в этом случае может строиться на основе комбинирования модальных операторов. С точки зрения семантики «возможных миров» это означает, что операторы Т, G, R и вводят соответствующие каждому из них системы описания состояния («возможные миры»). Знание, представленное в каждой из этих систем, выражает соответствующие составляющие содержания идеи. Последняя предстает как инвариант преобразований систем описаний состояния, вводимых модальными операторами. Такой подход можно назвать «модальным». Он делает акцент на формальной стороне дела и предполагает построение специальных логических систем, исследующих отношения между модальными операторами, и последующую семанти­ческую интерпретацию этих систем.

Другой подход, назовем его «семантический», наоборот, строится на предварительном установлении соответствий (вычеркиваний описаний состояния) и лишь последующей формализации инвариантного знания. В этом случае для логического анализа и синтеза осмысленного знания (соот­ветствующего и реальному, и должному, и реализуемому),

т. е. содержания идеи, программы и т. п., вполне достаточен обычный аппарат логики предикатов.

Если допустить возможность противоречивых описаний состояния («невозможных возможных миров»), то логический переход от целей к средствам аналогичен релевантному следованию, когда импликация А —> В приемлема, если мы используем именно А для достижения В. Более естественным, однако, является использование обычной логической дедук­ции в ее стандартном выражении или с некоторыми модификациями, например в духе теории резолюции.²⁴ Возможна также интерпретация построения и анализа в рамках теоретико-игровой семантики, когда анализ рассмат­ривается в виде диалогической игры, участники которой защищают или оспаривают некий тезис.

Переход знания в идее или целевой программе из модуса практической целесообразности в модус физической реализу­емости подобен решению задачи, когда предполагается суще­ствование неизвестного (х), удовлетворяющего условиям, т. е. делающего их истинными. В этом случае решение задачи может быть ориентировано «на нахождение» — поиск пред­мета, удовлетворяющего некоторому описанию, либо «на доказательство» — поиск непротиворечивого описания этого предмета. Однако логический строй плана решения один — разрешение противоречия между возможным (идеальным) и действительным (реальным). Допущение о существовании цели (неизвестного) в случае установления непротиворечивос­ти плана решения устанавливает и реальный статус неиз­вестного. Аналогично и в техническом творчестве имеются два основных класса проблем: перехода от известного пред­мета к возможностям его использования и от представления о возможном назначении (свойствах и параметрах) — к предмету, его реализующему. Первая проблема сводится к задаче «на доказательство», вторая — «на нахождение»

Выражая единство анализа и синтеза, непротиворечивого описания и построения, логический анализ идеи сущности

²⁴Чень И-, Ли Р. Математическая логика и автоматические доказа­тельства теорем. М., 1983.

развертывается и как единство необходимого и возможного. Пронизывая и интегрируя различные модусы знания в рамках идеи, плана решения или целевой программы, он разверты­вается в одной плоскости «как бы реального». Логический анализ выражает само существо вопроса о семантическом обосновании идеи существенности. Выступая прескриптивной гипотезой, знанием, интегрирующим информацию о необхо­димых ресурсах и условиях достижения целей, идея суще­ственного выражает в конечном счете предписания по реализации этих целей. Важно, что как и любой план решения, представления о сущности могут проверяться и корректироваться только на основе их выполнения. Однако нелепо корректировать программу после ее выполнения. Поэтому в качестве проверки идей широко используются методы имитации и моделирования. Но именно подобного рода моделированием и выступает логико-семантический синтез знания. Он дает знание о непротиворечивом единстве знания истинного, должного и возможного, т. е. непротиво­речивую, «работающую» модель. Логический формализм дает информацию как о «скрытом схематизме», так и о его возможном развитии. Логическое единство задач «на нахож­дение* и «на доказательство» есть единство описательного и операционального компонентов модели: первый дает знание о структуре явления, второй — о множестве актов преобра­зования и построения этой структуры. Поэтому неверно, что «логическое следование зависит от понимания».²⁵ Логическое следование есть упорядоченная структура концептуализиро­ванного (уже понятого и осмысленного) знания.

В современной логической семантике необходимость и возможность трактуются фактически как квантификация по описаниям состояния («возможным мирам»): необходимо то, что истинно во всех описаниях состояния, а возможно — то, что истиннд в некоторых, хотя бы и в одном из описаний состояния. Такой подход, применяемый, например, в семан­тическом обосновании систем модальной и интенсиональной

²⁵Stroud В. Inference, Belief and Understanding // Mind. 197j>. Vol. 88.
N 350. P. 190. /

логики, по сути дела, является сведением содержания идей необходимого и возможного к идеям общего и особенного.²⁸ Однако, как мы уже отмечали, необходимость — это не только проявление универсальной общности (всегда и везде сущего), но и долженствование удовлетворения некоторой потребности, достижения цели. Возможность, в свою очередь, выступает как способность реализации этой цели, допусти­мость этой реализации. При этом речь идет не о возможных «вообще» описаниях, а возможных относительно необходи­мых целей при определенных условиях, и мы получаем перспективу логического анализа знания существенного (не­обходимого). Осмысленное знание как знание существенного выражается в синтезе знания, взятого в модусах истинности, целесообразности и реализуемости. И в этом плане предло­женная многомерная («стереоскопическая») семантика реа­лизует идею об оптимизирующей роли нормативно-ценност­ных регуляторов познания. Оптимизация состоит в обеспече­нии логического синтеза, рациональности осмысленного зна­ния.

Существенность и эффективность. Существенность явля­ется выражением единства анализа и синтеза, выявления расчлененности предмета познания, описания этой расчле­ненности («сделанности») и программы воссоздания в новом единстве, задаваемом целями практической деятельности. Истинность же достигается за счет включения нормативно-ценностных факторов образования и функционирования зна­ния в единую систему критериев, а не за счет абстрагирования от них, отказа от их учета.

Предложенная модель семантического оценивания как установления трех видов соответствия перекликается с видами эффективности целенаправленной деятельности как отноше­ний:

1) выбираемых целей к потребностям (ценностным нор­
мам);

2) результата к целям;

²⁶Ивлев Ю. В. Содержательная семантика модальной логики. Сливвн Я. А. Современная модальная логика. Л., 1976.

3) результата к затратам ресурсов.²

Перекличка понятий не случайна. Она свидетельствует о глубокой фундаментальной общности управленческих и по­знавательных процессов, выражающейся в их обусловленнос­ти практической деятельностью. Так же как интегральным выражением эффективности является отношение потребностей к имеющимся возможностям и ресурсам, так и интегральным выражением идеи сущности является рассмотренный логи­ческий синтез знания об «истинном стремлении», представ­ляющий содержание идеи существенности как программу эффективного, т. е. реализуемого и результативного действия.

Сущность и целостность. Сущность и существенность связаны не только с целеустремленностью, но в конечном счете и с конечностью, ограниченностью выражения, описа­ния и отображения. Они суть не что иное, как проявление попыток конечной, ограниченной в пространстве и времени системы (например, человека) понять и выразить конечными средствами бесконечное разнообразие мира, включая беско­нечное разнообразие характеристик и свойств отдельной вещи. Эта ограниченность неизбежно проявляется в абстрагировании от ' одних свойств и выделении других, существенных в каком-то смысле (плане, цели) и образующих некоторую целостную выделенность вещи.

Помимо прочего, это означает и возможность за конечное число шагов построить, сконструировать, воссоздать данную вещь как единое целое. Поэтому, кроме инвариантности (везде присущности) и независимости, отмеченных в начале в качестве главных характеристик существенности, проведенное рассмотрение демонстрирует, что можно говорить еще об одном существенном свойстве существенности ·— целостности. Как писал Аристотель, «сущее и единое — одно и то же, и природа у них одна... сущность каждой вещи есть "единое" не привходящим образом, и точно так же она по существу

OQ

своему есть сущее».

²⁷Ладенко И. С., Тульчияский Г.Л. Логика целевого управления.
Новосибирск, 1986. /

²⁸Аристотель. Соч. Т. 1. С. 120-121. /'

Сущность предстает интегральным выражением целена­правленности и эффективности человеческой деятельности и познания. В связи с этим можно привести не один пример из русского языка, где слова «целое», «целостность», «цели­на» и т. п. оказываются явно однокоренными с целью.

Два типа рациональности. Сущность и свобода. Идеи сущности и существенности непосредственно связаны с рациональностью как эффективностью и конструктивностью целенаправленной деятельности. Что позволяет говорить о познании сущности как не разумность человеческих мыслей и действий? А разумно и рационально то, что позволяет достичь цели, причем оптимальными средствами. На этом и основан взлет западной цивилизации, но XX век открыл на этом пути не только благоденствие и процветание. Экологи­ческие проблемы, ядерное оружие, технические катастрофы, опасные технологии, политическое насилие — отнюдь не побочные издержки, а прямые и непреложные следствия идеи, что познание сущности явлений открывает (и оправ­дывает) приведение окружающей действительности в соответ­ствие с этой познанной сущностью.

Укоренившееся понимание разумности и рациональности (и связанной с нею существенности) может быть связано с античным «техне* — идеей искусного искусственного преоб­разования реальности в соответствии с некоторым замыслом. Синтез этой идеи с идеей единобожия и дал традицию европейской рациональности. Мир в целом и в своих фрагментах предстал сделанным. Путь познания — путь осознания схематизма этой сделанности. Беспредельное сво­дится к конечному, финитному. От Бога-Творца к деизму и от него к человеку-инженеру — вот путь европейской цивилизации. Традиционная рациональность фактически от­рицает гармонию, меру, сеет омертвление живого абстракт­ными схемами, требующими для своей реализации принуди­тельного внедрения, порождая те проблемы метафизики нравственности, с которыми человечество столкнулось в XX столетии.

Но есть и другая традиция рациональности, фактически инорациональности. Ее можно связать с античным «космо-

сом* идеей гармоничной целостности мира, когда особое значение приобретает индивидуально-неповторимое — не аб­страктный элемент множества, а необходимая часть целого, без которой целое уже иное. Космическая рациональность близка идее «дао» как истины-пути и ответственности за следование ему, ответственности за гармоническую целост­ность мира.

Проблема сущности вещи, ее целостности и неповторимос­ти, оказывается неотрывно увязанной с проблемой сущности той же целостности и неповторимости мира в целом. Более того, проблема сущности оказывается связанной и с пробле­мами свободы и ответственности. «Техническая» рациональ­ность отбрасывает эти проблемы как иррациональные, не укладывающиеся в представления о технологии разумного. Поэтому и порождает безответственное самозванство. Приро­да, общество подвергаются насилию ради воплощения якобы познанных закономерностей их же развития. И ответствен­ность при этом снимается — ведь это природа и люди приводятся в соответствие со своей же сущностью. Иначе говоря, свобода понимается как произвол, навязываемый извне природе, обществу, человеку.

Если сведение бесконечного и абсолютного к относитель­ному и конечно-сделанному ведет к бесчеловечному, то установка на беспредельное и абсолютное ведет к работе души и гуманности. Ответственность первична, ум и разум вторич­ны. Они суть средства осознания меры и глубины ответст­венности, меры и глубины включенности в связи и отноше­ния, меры и глубины укорененности и свободы в мире.

«Космическая» рациональность не отбрасывает «техничес­кую», ее аппарат. Познать меру и глубину ответственности человек может только традиционными рациональными мето­дами (теоретическое знание, моделирование и т. д.). Но меняется вектор. Не ответственность ради рационального произвола, а разумность как путь осознания меры и глубины ответственности. Традиционный путь — путь произвола и самозванства, путь разрушения природы, человеческих связей и душ. Другой путь — путь свободы и ответственности, путь

утверждения бытия и гармонии — в душе и с Диром. Либо

/

прав Ф. Μ. Достоевский — и «ум — подлец, потому как виляет»· в способности оправдать, что угодно. Либо надо уметь им пользоваться.

Наше время — время осознания предела традиционного «технологического» разума и рациональности. Все более сужается поле самозванства, которое человечество может допустить и позволить в технике, политике и даже в науке. Познание сущности, существенность знания оказыва­ются проявлением специфически человеческого измерения бытия — свободы и ответственности в гармонической целост­ности сущего.

§ 3. ДИНАМИКА ОСМЫСЛЕННОГО ЗНАНИЯ

Осмысление и рост знания. Как реализуется динамика осмысленного знания? Содержательные сдвиги в развитии знания могут быть зафиксированы и выражены только логико-языковыми средствами, гарантирующими общезначи­мость и целостную связность осмысленного знания человека о мире. Между тем в философии науки, особенно конца XX столетия, существует определенное недоверие к методам логического и логико-семантического анализа. В феномено­логической, герменевтической, критико-рационалистической концепциях и ряде других философских традиций зачастую даже вообще отрицается возможность плодотворного анализа развития знания с помощью средств логики и логической семантики. Обусловлено это, как представляется, выявившей­ся во второй половине XX столетия ограниченностью неопо­зитивистской программы методологии науки. Авторы этой программы (называемой иногда также логическим эмпириз­мом), будучи крупными логиками, зачастую излишне упро­щенно трактовали сложные философские и методологические проблемы развития научного знания, отказываясь, например, от учета ценностных факторов познания и осмысления, трактуя их как «метафизические» и «внерациональные».

Однако ограниченность философских установок логических позитивистов отнюдь не может служить основанием отрица-

ния эффективности логического и логико-семантического анализа. Именно отказ от этих методов привел к серьезным трудностям «постпозитивистскую» философию науки. Так, согласно известной модели Т. Куна, развитие знания проис­ходит в смене парадигм — доминирующих методологических установок, причем смене радикальной, вызванной социаль­но-психологическими причинами и не поддающейся рацио­нальной реконструкции. У И. Лакатоса место парадигмы занимает научно-исследовательская программа с твердым концептуальным ядром и размытой периферией, но и ее рациональный анализ возможен лишь ретроспективно, как анализ исторический.

Важно подчеркнуть, что всякая попытка решить проблему выбора той или иной теории, парадигмы, научно-исследова­тельской программы и т. п. неизбежно упирается в вопрос об основаниях их сравнения, их соизмеримости. Более того, возникает вопрос о логической природе парадигмы как специфической формы знания. Это является характерной слабостью любой «интерналистской» модели динамики зна­ния. Столь же непоследовательны и «экстерналистские» модели. Абсолютизация роли внешних факторов также приводит к искажению сущности развития осмысленного знания — накопления, расширения и углубления познания истины.

Диалогичностпъ. Знание не возникает «вдруг из ничего». Путь познания это всегда переход от одного знания к другому: от знания неполного и неточного — к знанию все более полному и точному. Иначе говоря, новые формы осмысленного знания возникают из старых, прорастают сквозь них. И проблема динамики знания предстает в этом плане как вопрос об извлечении из социального опыта знания, которого в этом опыте еще не было. А поиски выхода из этой ситуации есть поиски выхода за рамки анализируемых смысловых структур.

Речь не может идти о простом выходе «в контекст». Это создало бы ситуацию выбора одной из двух одинаково нежелательных альтернатив: либо уход в «дурную бесконеч­ность» контекстов осмысления, либо признание какого-то контекста первичным, не сводимым к""другим. В «техничес-

ком» применении, например, в системах искусственного интеллекта или распознавания образов, эта антиномия озна­чает, что либо имеется первичный контекст, но он не распознаваем, поскольку отсутствует контекст его осмысле­ния; либо возникает бесконечная во времени редукция контекстов, и машина никогда не сможет начать распозна­вание. И в том и в другом случае процесс осмысления оказывается невозможным. Поэтому простые контекстные представления оказываются недостаточными.

В самом общем виде анализ развития осмысленного знания может реализовываться трояким образом: 1) «внутриконцеп-туально», как погружение в смысловую структуру познава­емого предмета и прослеживание внутренней логики его развития; 2) «надконцептуально», как реконструкция смы­словой структуры из «внешней» позиции; 3) «межконцепту­ально», как прослеживание связей смысловых структур, в том числе «своей» и «иной». Однако первые два подхода являются крайними выражениями более общего — третьего, «межконцептуального». Во всех трех случаях речь идет о взаимодействии смысловых структур. Это взаимодействие и выступает основной, базовой процедурой. Поэтому при рас­смотрении механизма порождения осмысленного знания особенно важное значение имеет идея столкновения смысло­вых структур, их диалогическое «взаимоуплотнение».

Диалогичность является фундаментальной чертой челове­ческого мышления, выражающейся в первичности бинарных двуэлементных, но нерасчлененных структур и отношений (суждение, вопрос-ответная природа понятия и т. д.). Прин­цип «стереоскопической» диалогичности эволюционно закреп­лен в парности пространственно разнесенных органов чувств. В генетической психологии эта особенность сознания и мышления получила название «дипластии».

Идея диалогического, вопрос-ответного характера осмыс­ления и познания в целом в различных вариациях неодно­кратно высказывалась в истории человеческой мысли. Однако следует отметить особую роль Сократа, Р. Декарта и Ф. Бэ­кона в становлении этой идеи. Так, для Сократа познание есть диалог души с самой собой, а под диалогом он

подразумевал (как это видно из произведений Платона) процесс выработки правильного вопроса и ответа на него. Как учение о правильной постановке вопросов, формулировке проблем предстает и учение Декарта о методе. Если для Сократа и Декарта вопрос-ответная структура познания была связана с общефилософскими и математическими проблема­ми, то выдающийся вклад Ф. Бэкона в теорию и методологию познания заключается в том, что аналогичный подход он развил и как методологию экспериментальных наук о природе. Природа перестала быть Сфинксом, задающим загадки человеку, — сам человек начал ставить вопросы, а природу «пытал» до тех пор, пока она не давала ему ответ на поставленный вопрос.

Диалогические, вопрос-ответные представления о развитии знания получили в настоящее время существенное развитие в теории научного творчества, теоретико-игровых моделях логического анализа, методах принятия решений и т. д. Формирование сознания и самосознания также носит диало­гический, точнее — полилогический характер, поскольку предполагает наличие внешней по отношению к личности нормативно-ценностной позиции. Как физическое тело чело­века формируется первоначально в материнском лоне, так и сознание человека пробуждается и формируется, оплотняясь сознанием других, прежде всего родителей.

Таким образом, для возникновения нового смысла необ­ходима неоднородность информационной системы, наличие в ней по крайней мере двух гетерогенных подсистем. Это обстоятельство уже было специально рассмотрено на примере соотношения общих и индивидных сущностей и роли ото­ждествления нетождественного в аналитически истинных метафорах. Речь идет о фундаментальном, коренящемся в психофизиологии сознания и мышления обстоятельстве. Так, исследования функциональной асимметрии полушарий голов­ного мозга показывают, что деятельность мозга человека подобна функционированию именно таких систем. Биполяр­ный характер носит и культура как^^в целом, так и на различных уровнях ее интеграции. В истории культуры и различных сфер общественного сознания давнабыло замечено

расслоение целостной системы на противостоящие и допол­няющие друг друга подсистемы: рационализм — иррациона­лизм, схоластика — мистика, начетничество — юродство и т. д.

Особый интерес представляет динамика взаимодействия дискурсивно-дискретных («левополушарных») и целостно-об­разных («правополушарных») подсистем целостного осмысле­ния. Чисто «левополушарное» состояние характеризуется обилием классификаций, определений, различений, сопостав­лений, основанных зачастую на свободной игре знаками. Для чисто «правополу тарного» — воспроизведение уподоблений, крайняя семантизация. И в том и в другом случае собственно новое осмысление не возникает ,— либо новые знаковые конструкции комбинируются в отрыве от реальности, либо речь идет о воспроизведении старых форм осмысления. Смыслообразование начинается лишь в случае движения от одной подсистемы к другой, в их диалоге. При переводе информации из «левополушарного» состояния в «правополу-шарное» метафоры и определения получают реальное значе­ние. Сознание переживает при этом как бы озарение («инсайт»), открывая для себя новое видение реальности. При обратном переходе сознание переживает как бы катарсис — освобождение от излишне жесткого отождествления смысла с реальностью, получая возможность свободной рефлексии над нею. Не случайно практика науки, искусства близки практике психоанализа и психотерапии, основанной на обговоре и выговаривании переживаний и психических состояний.

Два аспекта динамики осмысленного знания. Рассматри­вая механизм диалогового взаимодействия, следует выделить два основных его аспекта: «негативный» (разрушающий, отрицающий) и «позитивный» (созидающий, конструктив­ный). Первый связан с переносом осмысляемого в иной контекст осмысления, рассмотрением его в иной, несобствен­ной нормативно-ценностной системе, с расшатыванием при­вычных представлений и деструкцией старой смысловой структуры. Второй — с построением нового смыслового ряда, формированием новой системы знания.

«Негативный» аспект осмысления обусловлен тем, что возникновение нового знания затруднено действующими стереотипами. Поле уже осмысленного «везде плотно» в том плане, что целостность осмысления наделяет смыслом и значением всю доступную человеку реальность, которая всегда так или иначе, но осмыслена, пусть даже в фантомной форме. Поэтому формирование нового знания предполагает выведение явления из автоматизма его привычного восприятия и понимания, способность увидеть известное заново, сделав привычное необычным, странным. Эту сторону смыслообра-зования В. Б. Шкловский удачно называл «остранением», а вслед за ним Д. Дьюи — дистанцированием, Б. Брехт — очуждением, а Ж. Деррида — деконструкцией, В. Тернер — лиминальностью,

Остраняющая способность свойственна любому творческому сознанию — в науке, искусстве, политике и т. д. Так, метод научного моделирования, когда для познания одного объекта используется другой реальный или мысленный объект, метод эксперимента, различные эвристические приемы научного поиска и решения проблем — все это, по сути дела, есть не что иное, как остраненное рассмотрение объекта познания.

Остранение слабо выражено в период нормального развития науки, когда оно сводится к применению имеющегося концептуального аппарата для решения новых проблем по уже выработанному алгоритму. Остраненность ярко проявля­ется в период изменения концептуального аппарата науки, смены парадигм, научных картин мира, методологических установок. В этом случае ученые оказываются как бы на другой планете, окруженные незнакомыми предметами, где даже знакомые предметы предстают в совершенно ином свете, когда наступает кризис очевидности, а выдвижение «сумасшедших» идей становится критерием научного про­гресса.