Ваятелем Клитоном и панцирных дел мастером Пистием

Пели Сократ вступал в беседы с художниками, ко­торые занимались искусством как ремеслом, то он и :1дееь был полсмен, Однажды он пришел к живо­писцу I lappiumo* и и разговоре с ним сказал: «Пар­расий! Есть ли жимшпк ь отображение видимых предметов? По крайней мерс, ны посредством кра­сок передаете углубления и возвышения, тени и свет, твердое и мягкое, неровное и гладкое, молодое и старое?» — «Действительно, так», — отвечал Парра-сий. «В силу того что трудно одному человеку иметь все безукоризненное, вы выбираете самое лучшее у многих лиц и таким образом делаете так, что ваше творение во всех своих частях выходит прекрас­ным?» — «Да, мы делаем так», — отвечал Паррасий. «Выражаете ли вы и душевные свойства, как, напри­мер, то, что возбуждает любовь и страсть, кажется приятным, чарует? Или же это вовсе не выражает­ся?» — «Да как же, Сократ, выразить то, что не имеет ни определенной меры, ни цвета и вообще ничего того, что ты только что сказал, и даже невидимо?» — спросил Паррасий. «Но бывает так, что человек смо­трит на кого-либо то дружественно, то враждеб­но?» — «Конечно». — «Не следует ли это выразить по

* Паррасий — знаменитый живописец, из Эфеса, живший постоянно в Афинах, молодой современник Сократа. О нем

с величайшей похвалой отзывается Плиний.

крайней мере в глазах?» — «Разумеется». — «А нахо­дишь ли ты, что в счастье и несчастье друзей одинако­вое бы наст выражение лица у сочувствующих и у не­сочувствующих?» — «Конечно, не одинаковое, — от­вечал 11аррасий. — При счастии у них светлые лица, а при несчастии мрачные». «Значит, и это можно вос­произвести?» — спросил Сократ. «Конечно». — «Даль­ше. Величавость и независимость, униженность и рабство, осторожность и рассудительность, над­менность и угрюмость не проглядывают ли в чертах лица человека и но неси его внешности и когда он стоит, и когда он движется?» — «.'Ото правда», — отве­чал Паррасий. — «Значит, и это нужно выразить?» — 'Конечно». — «Так не приятнее ли смотреть на таких людей, в которых проглядывает красота, добро и любовь, чем на таких, в которых проглядывает безо­бразие, зло и ненависть?» — спросил Сократ. «Конеч­но, Сократ. Это большая разница», — ответил Пар-расий.

Когда Сократ однажды пришел к ваятелю Клитону* то в разговоре с ним сказал следующее: «Клитон! Я знаю и сам вижу, что ты -торишь прекрасных скоро­ходов, кулачных бойцов, панкратиастов**. Но каким обра.чс >м ты сообщает!» статуям то, что особенно ча­рует при и.чгляде на них, а именно жизненность?» 'Гак как Клитон остипалсн и недоумении и не соби­рался отвечать, то < :<>крат продолжал: «11с тем ли ты ннушасшь статуям жи:п iei и юсть, что ваяешь их с жи­вых людей?» — «Именно», — отвечал Клитон. «Не по­тому ли они у тебя так похожи на живых людей, что ты воспроизводишь заключающееся в разных поло-^ жеииях тела то опущение [мускулов], то поднятие,; то сжатость, то растяжимость, то напряжение, то вя­лость?» -- «Именно потому», — отвечал Клитон. «И не доставляет ли зрителю некоторого удовольствия ви­деть выражение действующего лица?» — «Очень да­же». — «Следовательно, — сказал Сократ, — ваятель

* Клитон — неизвестный ваятель.

** Панкратиасты — бойцы в панкратии, сложном состяза­нии, состоящем из сочетания борьбы с кулачным боем.

должен во внешности выразить душевную деятель­ность».

Прибывши к мастеру Пистию, который показал Сократу превосходно сделанные панцири, Сократ сказал: «Пистий! Клянусь Герой, панцирь — прекрас­ное изобретение, поскольку прикрывает части тела, требующие прикрытия, и не мешает действовать ру­ками. Тем не менее скажи мне, Пистий, почему ты продаешь свои панцири дороже, чем другие масте­ра, хотя делаешь их и не крепче и не лучше, чем де­лают другие?» — «Потому, — отвечал Пистий, — что я делаю их пропорциональнее». — «Так ты пропор­цию показываешь мерой или весом, назначая за пан­цири ббльшую цену? Ведь, я полагаю, ты не делаешь их всех одинаковыми, но каждый по мерке». — «Разу­меется, я делаю их по мерке: без этого и пользы нет никакой в панцире». »11о тела человеческие бывают пропорциональные и непропорциональные?» — •Конечно». — «Каким же обра:»ом ты делаешь свой панцирь пропорциональным дли непропорцио­нального тела?» — «Так и делаю, потому что панцирь по мерке и есть пропорциональный панцирь». — «Кажется, ты рассматриваешь пропорциональное не само в себе, но по отношению к потребителю, вроде того как если бы ты сказал, что щит пропорциона­лен тому, кому он впору. По твоим словам выходит, что также пропорциональна и хламида и прочее. Но, быть может, в том, что панцирь впору, по мерке, есть и еще что-то не менее важное?» — «Скажи, Сократ, если знаешь». Сократ отвечал: «Панцири, сделанные по мерке, менее давят своей тяжестью, чем панцири, сделанные не по мерке, хотя бы имели одинаковый вес. Панцири неиодхо/рицие или всею своею тяжес­тью налегают на плечи, или же сильно жмут в одном каком-либо месте и потому оказываются стесни­тельными и негодными для ношения; тогда как под­ходящие панцири, распределяя тяжесть по ключи­цам, затылку, плечам, груди, спине и животу, оказы­ваются, можно сказать, не ношей, а приложением к телу». — «Ты говоришь, действительно, о. том, из-за чего я так дорого ценю свои произведения. Однако

некоторые охотнее покупают панцири расписан­ные и позолоченные». — «Но если они из-за этого покупают те, которые им не подходят, — заметил Со­крат, — то, по моему мнению, они покупают распи-; санное и позолоченное зло. Но если тело, — продол­жал Сократ, — не остается в покое и то сгибается, то выпрямляется, то коим образом может быть под­ходящим панцирь, сделанный но мерке?» — «Нико­им», — сказал Пистий. «Значит, ты утверждаешь, что подходящие панцири не тс, которые сделаны точно по мерке, но те, которые при пользовании не стес­няют человека?» — «Да, Сократ, ты говоришь о том, о чем я и сам думаю, и ты хорошо понимаешь это де­ло», — сказал Пистий.